Раннее утро. Зимнее. Так что не скажешь, утро. Скорее ночь. Тьма, рассекаемая огнями автомобильных фар, смягчаемая светом фонарей-диплодоков.

Начало рабочего дня. Люди мёрзнут на остановке, с надеждой вглядываются в номера «маршруток».

Плюс один к ожидающей толпе. Пётр. Мужчина-комод. Высокий, широкий, угловатый. Багряное обветренное лицо, обвисшие щёки бульдога, изъеденный оспинами нос окорочком, обозлённый на весь мир взгляд из-под тучных бровей. Желчные пальцы сжимают сигарету. То ныряют к бедру, то взмывают к синеватым губам. Затяжка – струя дыма: точно чайник закипел.

– Мужчина, могли бы вы отойти или затушить сигарету?

Голова Петра медленно, как башня танка, повернулась. Приняла снаряд из глаз ничем непримечательной женщины в ничем непримечательной одежде.

– Курение в общественных местах запрещено, – наседала женщина. – А остановка чем не общественное?

Пётр встретил проповедь полным равнодушием. Тогда женщина добавила:

– К тому же тут ребёнок!

Она и впрямь держала за руку пацана-первоклашку.

Пётр ответил лениво:

– Дамочка, у нас свободная страна. Не нравится – отойдите, а мою свободу не ограничивайте.

Свободу Пётр ценил превыше всего. О её ценности всякий раз напоминали синие буквы на пальцах, которые набил сокамерник.

Воспоминания о тюрьме вызвали зуд на кулаке. Пётр потёр наколку. Женщина, видимо, восприняла это по-своему. Хотела разразиться гневной тирадой, но подъехала её «маршрутка». Пришлось ограничиться лишь одним жестом – погрозить пальцем.

«Умалишённая», – оценил Пётр.

Благо, никто больше не приставал. Пётр докурил сигарету и щелчком пальцев отправил под колесо троллейбуса. Тринадцатого. Такого Пётр на своём каждодневном маршруте не припоминал.

Дверцы раскрылись. Водитель крикнул:

– Эй, тебе докуда?

Только теперь Пётр с удивлением заметил, что на остановке ¬остался только он.

– До пивзавода, – обозначил хрипло.

– Садись.

«Спасибо, сидели», – подумал Пётр мрачно. Посмотрел на пустые сидения троллейбуса, на номер, пожал плечами и зашёл. Дверцы с лязгом захлопнулись.

Водитель подмигнул, бросил бодро:

– Присаживайся.

Ни единого пассажира. Хорошо. Ни толкучки, ни вони старых тел, ни газов русских шведов.

Пётр рухнул на сиденье. Гармошки-веки опустились. Полчаса пути – можно вздремнуть.

Обычно в троллейбусах холодно, тянет от дверок, но не в этот раз. Уютно, как под одеялом. Или же как у камина… Да поди ж ты, жарко! И пахнет, как в комнате для курения к середине дня.

Пётр открыл глаза, расстегнул куртку, ворот рубашки. Протёр запотевшее окно. Ничего не видать. Клубы тумана. Откуда?

– Эй, командир, да у тебя не печка – зверь. А надымил… на весь салон. Угости, а?

Молчание. И привычного гудения не слышно.

– Командир, чего стоим?

Тишина.

– Оглох, что ли?

Пётр подошёл к водителю, дёрнул за плечо. Деревянное, как у трупа. Да и глаза… Не моргают. Руки вцепились в руль, но не проворачивают его. Троллейбус точно плывёт.

Широкое лобовое стекло – окно в иной мир. Туман осел под колёса и обнажил высокие гладкие стены. Тёмный пурпур. Мокрый. Живой? Пещера словно из плоти и крови. Стены шепчутся. Множеством голосов. Раздражённых голосов. Как брюзжанье выжившего из ума отца. Как закоренелый скряга, на чьё добро покусились. Как если бы грешник прокрался в святая святых. Пётр чувствовал себя нежеланным гостем. Стены содрогались, багровели, голоса становились резче, громче, злее.

Пётр вжался в стенку водительской кабинки. По лицу тёк пот. Губы бессознательно бормотали: «Где я? Где я?»

Троллейбус накренился, заскрипел. Лобовое стекло объял мрак. Обрыв? Водопад?

Пётр еле удержался на ногах. Троллейбус падал! В никуда. Сквозь щели проникал зловонный ветер. Шуршал, шелестел, шипел. Драл глотку наждаком, заполнял лёгкие падалью. Воздуху, воздуху!

Пётр закрыл рот, чтоб не стошнило. Что за мерзкий запах?

Стены туннеля то и дело сверкали гнойными сгустками. Белыми, жёлтыми… Стеклянное желе, присосавшееся, как паразит.

Троллейбус резко выправился. Пётр упал, ругая всё и вся. Матерясь, поднялся, пнул куклу за рулём и… замер.

Впереди раскинулась пещера ещё больше предыдущей. Темноту подсвечивал красный свет. С незримого свода свешивались две гигантские грозди желтовато-прозрачных шаров. Они светились изнутри, будто в каждом по свече. Шары то вздувались, то сжимались, издавая шум, подобный дыханию великана.

Пётр ощутил, как волосы на голове встают дыбом. Невольно пригладил, провёл ладонью по лицу, сожмурил глаза, открыл – всё осталось по-прежнему. Огромные полые ягоды, оплетённые пульсирующими трубками. Тяжёлые и воздушно-лёгкие одновременно.

Грозди содрогнулись, помутнели. Шары наполнились сизым дымом. Враз паутина капилляров и сосудов почернела. От кончиков чернота побежала к стволам потолще, пока не добралась до основного. Тёмные нити пустили корни. Те разрастались с удивительной скоростью, гася тёплый внутренний свет пузырьков. Сталкивались, перекрывали друг друга. И вот под чёрной коростой не видно ничего, кроме чернил. Лишь слабое болезненное дыхание всё ещё пыталось вырваться наружу, чуть шевелило антрацитовую, жирно блестящую глыбу.

Свет померк, стены пещеры загудели, задрожали. Затрещало, задёргалось и… рассыпалось пеплом. Троллейбус закружило в матово-зелёном вихре смрада. Швыряло из стороны в сторону, добавляя Петру новые и новые ссадины. В клубах дыма – мимо белой гнили, мимо тягучей слизи. Задыхаясь от вони, Пётр схватился за горло, повалился в ноги водителю.

Пенящийся поток вышвырнул троллейбус на дорогу. Искра – рога ухватились за провода – машина загудела, зашуршали колёса. В слизистом панцире, троллейбус оставлял на асфальте след, будто улитка: мокрый и блескучий. Из разбитых окон рвались к небу столбы дыма. Едкого, горького, плотного.

Троллейбус резко затормозил.

– Кажется, твоя остановка, приятель, – весело воскликнул водитель; живой, искренне дружелюбный, улыбающийся, как ни в чём не бывало.

Пётр чуть приподнялся, не в силах унять дрожь в ногах и вскрикнул. Они на кладбище!

– Ты чего, приятель?

На плечо легла костлявая рука. Пётр шарахнулся к двери и уставился на водителя. Обычный человек. Померещилось?

– Вот чудак! Приехали, говорю.

Пётр осторожно выглянул в окно: в самом деле, пивзавод. Из раскрытых дверок тянуло морозом, чистым до звона воздухом.

Пётр бросился на улицу, споткнулся и буквально вывалился на остановку.

– Береги лёгкие! – крикнул водитель, и троллейбус номер тринадцать продолжил свой неведомый маршрут.

Трясущимися руками Пётр нашарил в кармане пачку сигарет. Одну уронил, чертыхнулся, достал другую, поднёс к зажигалке… и отшвырнул. Пламя выхватило из сумрака надгробие. Пётр Николаевич Разуваев. Годы жизни. Несколько минут Пётр упрямо смотрел перед собой, но могилы не было.

К горлу подкатила тошнота, и Пётр поспешил в кусты.

Вроде бы и ночь, но по часам – утро. Морозное. Заставляющее пританцовывать нетанцующих. На остановке – толпа. Все, как роботы, смотрят в одну сторону. На номера подъезжающих «маршруток». Среди них выделяется мужчина-комод. Такой же огромный и угловатый. Грубый, как советская мебель. Пётр.

Неподалёку – хилый небритый мужичок с щелью меж передними зубами. У его губ – светлячок, от жара которого мужичок щурится. Согнувшись вопросом, курильщик выстреливает губами струи дыма.

Сизый дым… От его вида Пётр побледнел. По коже пробежали мурашки. Грудь стянуло спазмом.

Чёрные альвеолы… Огромный погибающий организм... Стонущий, ругающийся, гниющий…

Пётр тряхнул головой, подошёл к курильщику, сказал нервно:

– Извини, братка, не мог бы ты не курить здесь. Не всем охота вдыхать твой яд.

Брови курильщика поползли наверх, уголок рта насмешливо изогнулся кверху.

– Чего-о? – тонко протянул курильщик.

– Сигарету потуши. Пожалуйста, – еле сдерживая себя, попросил Пётр, а взгляд прилип к мерцающему огоньку.

– Свободен. То же мне, командир.

Курильщик отвернулся, вмиг позабыл о существовании собеседника.

Пётр поджал губы. В ушах разносились эхом стоны. Перед глазами багровели гладкие мускулы. Угольная глыба, рвущее её изнутри дыхание, сопровождающий его металлический скрежет чёрной клетки…

Пётр выхватил изо рта курильщика сигарету, бросил под ноги и затоптал. На него уставились круглые, совьи глаза.

Пётр рявкнул:

– Чего уставился? Минздрав устал предупреждать.