Один гражданин всю жизнь маялся различными фобиями и страдал от них просто до невозможности.

Видя паутину, он делался пунцовым. А уж ежели сам паук в паутине той окажется, так и вовсе с гражданином мог обморок случиться. Или вот — боялся он высоты, потому не решался подниматься выше второго этажа. В лифты никогда не заходил — страх его разбирал от того, что застрять может навечно, да и помереть в лифте с голодухи.

Боялся он чёрных котов, пустых вёдер, навозных куч и подвесных мостов. Лысых страшился и бородатых. Рыжих и кустобровых. Женщин и детей, стариков и управдомов. Понедельников он боялся больше, чем суббот, а те иной раз пугали его пострашнее четвергов.

Боялся он грозы, ливня, града и урагана. Была у него и ксерофобия — боязнь засухи. И ксероксофобия была — он за версту обходил ксероксы. А уж что и говорить о том, как его одолевала ксероксероксофобия — он до смерти боялся сухих ксероксов, хотя мокрых боялся во сто крат больше.

От чисел он приходил в неописуемый ужас. Страдал, к примеру, от параскаведекатриафобии, а потому, ежели вдруг пятница выпадала непременно на тринадцатое число, то гражданин этот из дому носа не казал. А уж что говорить о гексакосиойгексеконтагексапараскаведекатриафобии, ибо не было ничего страшнее, чем увидеть число из трёх шестёрок. И даже была у него декагеронтомортоинсектофобия, и он пугался престарелых мёртвых насекомых числом десять.

Надо ли упоминать, что боязнь длинных слов — гипомонстрэскуипедалофобия — так и вовсе вводила того гражданина в предсмертное состояние.

Вот так и жил тот гражданин в бесконечном страхе.

Ну как жил…

Не было вовсе такого гражданина. Побоялся он рождаться.

Был октябрь, и где-то в подвале хладокомбината семеро юных клаустрофобов играли в прятки.