DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

ПРОКЛЯТИЕ

Алина Воловик «С вещами по городу»

 

I

 

Холодно. Вьюга следует за мной, хватает снежными лапами мои ноги и, склонившись, точно безумная, напевает: «У-у-у-у». Тварь. За ее сумасшедшим напевом не слышно ни выстрелов, ни скрипа приближающихся шагов. Она смеется надо мной. У-у-у. «С вещами по городу…» У-у-у… «С вещами по городу…» Нет. Я вслушиваюсь в каждый шорох, в каждый звон и скрип снега. Вьюга, оставь меня. Я закрываю лицо. Оставь меня. Бесполезно заметать следы. Под моими сапогами снег в алых росчерках. Бесполезно. Я ведь знаю. У-у-у. Вчера в мясном ряду видел голову помещика Щедрина. Серо-синего цвета с красной каймой на шее, она лежала на прилавке, закрыв глаза и опустив мясистые щеки. Груда покалеченных мертвецов и висельников в мясном ряду теперь. «С вещами по городу…» По дороге в лес они теряют тела. Вчера меня разбудил дикий крик какой-то женщины. Нашелся ее сын. Изрубленный шашками. Он лежал прямо на дороге. Наверно, упал да в темноте не увидели.

Тихий стон. Стук. У-у-у. Тук-тук-тук. Отвяжись!

 

***

 

Он тяжело вздохнул и отошел от окна.

— Когда-нибудь это кончится?

— Что вы, Михаил Романович! Не гневите Бога! — Татьяна Владиславовна внесла поднос с чашками. — Почти всех офицеров расстреляли, это ужас какой-то. Они…

— Я все прекрасно знаю. Но поймите, мне надоело передвигаться по городу подворотнями, ночевать то у одних знакомых, то у других, будто то я преступник.

— Вы, голубчик, будете для них похуже преступника. — Иван Альфредович поправил очки и добавил: — Такие, как вы, враги для них, впрочем, — он тяжело вздохнул. — Вы читали «Еженедельник»? В списке расстрелянных теперь не только офицеры, но и врачи, студенты, коммерсанты и даже учителя. Кошмар! Ну вот я, я — учитель. Кому я что плохого сделал? Я стар, я не могу взять в руки оружие и пойти против них, я не военный человек, в конце концов. Вы уж, не обижайтесь, Михаил Романович, я не имею в виду ничего плохого, но это действительно так. Я не устраиваю митинги и не готовлю заговоры…

— Да не важно им все это. — Его собеседник нервно поднялся с кресла. — Для расстрела им не нужны ни доказательства, ни допросы, ни подозрения. Полнейшее беззаконие. Скольких они просто похватали на улице? А? А в этом, как его… — он посмотрел на старого учителя.

— «Еженедельнике»?

— Да. Вы обратили внимание, что личности многих даже не были установлены?

Хозяйка поставила чайник в центре круглого стола и добавила:

— Ах, вы тоже заметили? Где-то указали только фамилию, где-то имя. Возраст и род занятий напечатан далеко не у всех.

— А вот это вы правильно, Татьяна Владиславовна, вспомнили про род занятий. Не важно, поддерживаете вы новую власть или нет, это ровным счетом не имеет никакого значения. Нас истребляют как класс!

— Тише! Михаил Романович, тише. — Хозяйка испуганно огляделась по сторонам. — Нас могут услышать.

В передней послышался стук в дверь.

— Это, наверно, Екатерина Павловна и Петруша, пойду открою.

Мужчины переглянулись и умолкли. Через мгновенье хозяйка квартиры появилась в дверях столовой в компании женщины средних лет с заплаканными глазами и неимоверно бледного тощего юноши.

— Екатерина Павловна, вы уже знакомы с Иваном Альфредовичем. А это, Рахманов Михаил Романович. Да. — Гостья вела себя вяло и почти не реагировала на слова хозяйки. Повисла неловкая тишина. — Ну, а Петрушу вы все знаете.

Петруша, сам похожий на призрака, прижимался к стенам и старался укрыться от света.

— Здравствуйте, — сказал он еле слышно.

В дверь снова постучали.

— Мадам Бошан!

Хозяйка вновь исчезла в передней.

— Который час, Иван Альфредович? — офицер нервно дернул плечами.

— Половина шестого.

— Пора начинать.

 

II

 

Чаепитие длилось недолго. Мадам Бошан, как ее именовала хозяйка квартиры, тревожно озиралась по сторонам и постоянно уточняла время. Чай почти никто не пил, все вглядывались в окна и ждали, когда багряные лучи солнца совсем исчезнут.

— Господа, я должна попросить рассказать о причинах, которые привели вас на этот вечер, — мадам Бошан оглядела присутствующих мутным взглядом и поправила черный, накинутый на плечи платок.

Хозяйка с дрожью в руках поставила чашку на блюдце:

— Моего мужа арестовали два месяца тому назад. Никаких обвинений ему не предъявлено. Тем не менее, его не выпускают, — женщина всхлипнула и достала носовой платок. — Простите. Я хочу знать, жив ли он и смогу ли я его снова увидеть.

— У меня… пропал сын. — Екатерина Павловна старалась не глядеть никому в глаза. — Я не знаю, где он. Нигде. Нигде не могу его найти. Ушел неделю назад. Скажите, что с ним. Где он? Борис, ему шестнадцать. Не знаю, нужно ли вам…

— Конечно, — мадам Бошан взяла ее руку. — Не волнуйтесь, вы должны успокоиться. Обещаю, мы найдем вашего мальчика.

Та лишь кивнула.

— Мне недавно сделали одно предложение, — офицер понизил голос, — очень выгодное и заманчивое. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? — он потер подбородок. — Но я должен знать, могу ли я этому человеку доверять. От моих дальнейших действий будет зависеть не только моя жизнь, но и жизнь дорогих мне людей. Я не имею права просчитаться.

— Вы можете назвать его? — мадам Бошан отпила из чашки и добавила: — Не волнуйтесь, все сказанное здесь останется лишь между нами.

Мужчина колебался.

— Его зовут Леонид. Простите, но это все, что я вам могу сказать.

— Мой вопрос, — вмешался Иван Альфредович, — может показаться странным. Но я здесь из-за желания узнать свое будущее. Да-да. Кхм. Ну и что будет с моей семьей, разумеется.

— Понятно. А вы, молодой человек? Каков ваш вопрос?

— Петруша, да ты не стесняйся, — подбодрила его хозяйка.

Юноша, казалось, побледнел еще больше.

— Я-я-я, недавно письмо получил. У меня двоюродный брат во Франции. Хочу у-узнать, п-получится ли к нему перебраться.

— Извините, но уже почти шесть, — сказал Михаил Романович. — Времени совсем мало.

— Уже стемнело? Уже стемнело. — Мадам Бошан обратилась к хозяйке: — Будьте так любезны, занавесьте окна. Зеркал здесь, кажется, нет…

— Нет.

— Тогда уберите со стола и несите свечу.

 

***

 

Глубокий вдох. Она открыла глаза.

— Вы должны помнить, повторяю, это очень важно: не разрывайте защитный круг. Что бы вы ни услышали, что бы вы ни увидели ­­— нельзя отпускать руку своего соседа. Держите их крепче. Покинуть круг можно только тогда, когда мы с ним попрощаемся и я скажу, что сеанс окончен.

— Кто-нибудь будет следить за временем? — офицер нервно оглядел присутствующих.

— Я могу, — учитель сжал крепче его руку. — Отсюда прекрасно видно настенные часы.

— Мы должны закончить к половине восьмого, иначе нам не успеть разойтись по домам до комендантского часа. — Михаил Романович обратился к медиуму. — Ревкомитет приказал расстреливать за выход из дома после восьми часов. Патрули постоянно снуют по главным улицам и подворотням, ищут «буржуазных гадов». Для них это что-то вроде охоты, им просто нравится заводить человека в глухое место и без лишних вопросов расстреливать.

— Я могу оставить вас на ночь, если мы опоздаем. Места всем хватит. — Заверила хозяйка.

— Нет, это опасно. — Михаил Романович покачал головой. — Если придут с обыском и застанут нас здесь — арестуют.

— Не может быть, обыск был только вчера!

— За что? — Иван Альфредович наклонился, пытаясь заглянуть соседу прямо в глаза.

— Я не знаю. — Он проигнорировал замечание хозяйки. — Им может прийти в голову все, что угодно. Может, мы готовим заговор против новой власти? Впрочем, как они там говорят: «Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все». К тому же у всех при себе документы?

Гости замерли.

— Я так и думал. Нет, Татьяна Владиславовна, мы не можем остаться у вас. Поэтому, Иван Альфредович, как только наступит семь часов, дайте всем знать.

В комнате наступила долгожданная тишина. Слабый свет свечи озарял стол и руки собравшихся. Лица исчезали во мраке. Мадам Бошан глубоко и шумно вздыхала, бормоча несвязное, что заставляло окружающих пристально вглядываться в ее лицо и следить за движением ее губ. Все боялись пропустить в этом бормотаньи какую-то важную информацию для себя. Наконец, она притихла и спросила низким хриплым голосом:

— Здесь есть дух?

Тишина.

— Дух. Если ты здесь — дай нам знак…

Снова ничего.

— Явзываюквам… — казалось, она проваливается куда-то и голос следует за ней, постепенно исчезает, вновь сводясь к неясному говору.

Тук-тук.

— Что это? — Екатерина Павловна вздрогнула.

— Кто здесь? — спросила медиум.

Тук-тук.

— Стучат по столу, — Михаил Романович, сжимая руки своих соседей, попытался заглянуть под свисавшую скатерть.

— Ты будешь говорить с нами? Назови себя!

— Вы что-нибудь видите? — шептал старый учитель.

— Нет, — покачал головой Михаил Романович. — Там ничего нет.

— Петруша, держись крепче, — шикнула хозяйка.

— Впус-ти-и ме-е-ня… — скрипел голос мадам Бошан. — Впусти меня!

— Что происходит? — Екатерина Павловна начала подниматься со стула, но ее одернули Иван Альфредович с хозяйкой.

— Кто ты? — к медиуму вновь вернулся ее голос.

Тук-тук-тук.

— Впусти-и-и-и ме-е-ня…

— Вы можете с нами говорить. — Хозяйка посмотрела в потолок, надеясь не только услышать, но и увидеть витающего там духа. — Кто вы?

Голова мадам Бошан поникла.

— Тук-тук-тук, — зловеще прошипела она. — Впусти меня! Помоги мне!

— Что-то не так, — офицер посмотрел на хозяйку.

— Я…здесь…

Стол задрожал.

— Можно я уйду? — спросил юноша, близкий к истерике.

— Нет, никто не двинется с места, — строго ответила Татьяна Владиславовна. — Это опасно.

— Я… здесь… — повторила мадам Бошан.

— Назовите себя, — сказал Иван Альфредович, глядя на люстру.

— Я уже себя назвал… — глаза медиума закатились.

Стол завертелся, задрожал как живой.

— Всем сидеть! — закричал учитель. — Упритесь локтями, иначе свеча может упасть.

Снова раздался стук.

— Открывайте!

— Кто это? — Михаил Романович побледнел.

Хозяйка пожала плечами.

— Открывайте! Обыск!

— Вы же говорили… — Пётр осекся.

— Были ведь вчера. — Говорила сама себе хозяйка, качая головой.

Дверь содрогалась от ударов.

— Открывайте!

— Я должна идти. — Хозяйка начала подниматься с места.

— Нет, стойте! Этого нельзя делать! — пискнул Пётр. — Среди нас, офицер! Они… они… Боже, я не хочу…

— Успокойтесь!

Дверь содрогалась от ударов.

— Открывайте!

— Я… я… не могу, не могу. Я должна открыть.

Женщина отдернула руки и покинула круг.

— Нам конец! — юноша кинулся к окну.

Его опередили. Мужчины скрутили ему руки, тот заплакал. Он вспомнил все. Как его схватили на улице при облаве, как он сидел в камере с десятками таких же ни в чем не повинных людей. Кругом смрад. Пот и кровь. «Всякому человеку капут». Но страшнее всего были эти ночи, эти бесконечные ночи. Да, он трус. Да, он ревел как баба.

— Ну что, студент? — рыжий выводной, с багровым, изборожденным угрями лицом улыбнулся. — Выходи, ну, выходи. Домой едешь.

— Домой? — он не верил своему счастью. — Правда?

— Чего ж мне врать? — усмехнулся рыжий.

Ему выдавали вещи, отобранные при аресте, а он глупо улыбался. Помнится, он вышел во двор и глубоко вдохнул свежий, еще по-утреннему холодный воздух, когда сзади его ударили прикладом по голове и куда-то уволокли. Очнулся он в камере. И снова наступили мучительные дни и безжалостные ночи. С вещами по городу в комнату душ. Их уводили одного за другим. Однажды вызвали и его. Сперва он потерял сознание. Потом его нежно привели в чувство несколькими ударами сапог. Ночью его усадили в автомобиль, а он ревел в истерике: «Пожалуйста, не надо! Я ничего не сделал. Не надо. Я сделаю все, что хотите».

Там, в подвале, его поставили к стенке вместе с остальными. Приторно-сладковатый запах бил в нос. Ему никогда не выйти из этой зловещей комнаты. Комнаты, стены которой заляпаны брызгами крови и остатками человеческих мозгов, а пол укрыт кровавым вязким ковром разбитых черепов и клочками волос.

— Хозяйка, что так долго? — промычал Степан. — Я… между прочим… от военного комиссара…

Татьяна Владиславовна кисло улыбнулась. Это Степан. Бывший дворник, а с недавнего времени главарь так называемого добровольческого отряда.

— Вы ведь вчера приходили. Помните? — мягко напомнила она.

По глубокому убеждению Татьяны Владиславовны, забыть вчерашний обыск было натуральным свинством. Степан, прикрываясь мифическим мандатом, которого она так и не увидела, вчера вместе со своей шайкой украл все, что не успели украсть при первом обыске после ареста мужа.

— Помню, — кивнул Степан.

В его мутных пьяных глазах загорались искры ярости, и пока Татьяна Владиславовна думала, как их загасить, в столовой что-то грохнуло.

— Что там?

— Что? — переспросила хозяйка. — Вы ведь вчера провели обыск, я не понимаю, — она не сводила с него глаз и мягко улыбалась. «Ему нельзя заходить в квартиру». — Я могу вам чем-нибудь помочь?

— А-а-а, — Степан улыбнулся. — Вот эт дело! У моей бабы сегодня день рождения. Черт бы ее побрал. — Он застыл в дверном проеме и что-то пробурчал себе под нос. — А подарка-то у меня нет. Понимаешь? Не могу же я заявиться к ней без подарка…

Женщина молча кивнула и сняла с себя серьги.

Дверь захлопнулась. Татьяна Владиславовна вернулась в столовую. За столом сидели гости и делали вид, что пьют чай. Офицера нигде не было.

— Где он? — шепнула хозяйка.

— Никого? — спросил учитель.

— Ушел, — она махнула рукой.

Учитель поднялся со своего места и подошел к окну, открыл его и протянул руку куда-то в темноту:

— Держитесь…

В окно пролез Рахманов бело-синего цвета, присыпанный снегом. Все это время он провисел на водосточной трубе, ободрав себе руки и щеку. Пока хозяйка отвлекала внимание главы отряда, они с Иваном Альфредовичем открыли окно (именно тогда послышался грохот) и он смог ухватиться за трубу. Решение было спонтанным и удачным, если бы устроили обыск, по крайней мере, их не обвинили бы в укрывательстве офицера, а он в любой момент мог сбежать.

— Я, пожалуй, принесу горячего чая.

— Нет-нет, спасибо, не надо. Уже поздно, сейчас они уйдут с улицы, и я пойду.

— Постойте, — вмешалась медиум. — Мы не закончили.

— У нас нет на это времени, — офицер старался скрыть раздражение. — Уже поздно, нам надо расходиться.

— Только попрощаться. Устроим сеанс на днях, чтобы все получили ответы на свои вопросы, — она обернулась к хозяйке. — Татьяна Владиславовна, дух остался у вас в доме.

— Садимся-садимся. Не смотрите на меня так, Михаил Романович, у меня тут покойник витает в воздухе.

Вернули спрятанную свечу, погасили свет. Присутствующие взялись за руки, и мадам Бошан принялась глубоко дышать, закатывая глаза.

— Дух, мы прощаемся с тобой.

Пламя свечи дрогнуло.

— Дух, уходи, — сказала она.

Тук. Тук. Тук.

— Прощай.

Послышался треск.

— Он уходит? — спросила Екатерина Павловна.

Ей никто не ответил. Стол начал трещать, будто внутри него что-то ломалось.

— Вы чувствуете? — юноша с ужасом смотрел на свои руки. — Вы это чувствуете?

По столу пробежала дрожь.

— Кто убил меня? — хрипло отозвалась мадам Бошан.

— Что? — Михаил Романович был готов сорваться.

— Кто? — повторила она. — Тук. Тук. Тук. Впусти меня.

Стол взмыл в воздух. Этот полет длился секунды, но для наблюдавших его — время остановилось. В ужасе, они продолжали держаться за руки, глядя, как падает свеча, а скатерть, будто подхватываемая ветром, кружит на столе, как юбка дервиша.

Тук. Тук. Тук.

— О, Господи… — сказала хозяйка.

Стол с грохотом упал на пол.

— Не зови… Здесь только я… — Лицо мадам Бошан исказилось. — Я просил лишь впустить.

— Я так понимаю, уходить он не хочет. — В голосе Петруши чувствовалась досада.

— Что значит, «не хочет»? — негодовала хозяйка. — Как мне спать?

— Если ты не скажешь. Я. Всех. Убью.

— Что? Что сказать? — Екатерина Павловна говорила с тем притворным спокойствием, с каким обычно обращаются к душевнобольным.

— Кто… меня… убил…

— Откуда нам знать? — Татьяна Владиславовна начала терять терпение.

Внезапно она замерла. Попыталась вырвать руки, но ее крепко удерживали. Она резко поднялась с места и, освободив руки, схватилась за горло. Широко раскрыв глаза, она рассеянно захлопала ртом как рыба.

— Да помогите же ей! — не выдержала Екатерина Павловна.

— Попробуйте наклониться и вдохнуть, — офицер подошел к ней, но она его оттолкнула и бросилась к стене.

— Помогите ей! — не смолкала женщина. — Она не может дышать!

Хозяйка квартиры упала в слезах. Она хваталась за горло, будто хотела освободиться от чьих-то рук.

— Я побежал за врачом.

Иван Альфредович ринулся к выходу.

— Наклонитесь, — слышал он, набрасывая пальто в парадной.

Повернул ключ. Закрыто. Снова повернул ключ. Закрыто. Учитель нервно поворачивал ключ то в одну, то в другую сторону и дергал ручку. Дверь не поддавалась. Он вернулся в столовую.

— Я не смог… — фраза оборвалась.

Михаил Романович смотрел на хозяйку, а Екатерина Павловна плакала. Он потоптался на месте и, глупо разведя руками, сказал:

— Умерла.

— Что же это… — голос учителя дрожал. — Там, дверь. Я не смог отпереть.

Офицер молча направился к выходу.

— Бесполезно. — Мадам Бошан подняла упавшую свечу.

 

III

 

Восемь часов. Ровно столько показывали настенные часы, за которыми еще в начале сеанса следил Иван Альфредович. Все сидели молча. Дверь не открылась. Но страшнее всего было не это. Не открывались окна. В минуту отчаянья Рахманов замахнулся стулом и что было силы ударил по стеклу. Стул сломался, на стекле — ни трещины.

— Я же говорила вам, что он нас не отпустит.

— Какая глупость! — офицер принялся расхаживать по комнате взад и вперед. — Как такое могло произойти?

Старый учитель сидел в кресле и, поглаживая седую бороду, тупо смотрел в одну точку.

— Он жаждет мести.

— Мести? — офицер брызжал ядом. — Какая еще месть? Откуда нам знать, кто его убил? И почему нас это должно касаться? Бред.

— Может, среди нас его убийца, — предположила Екатерина Павловна.

— Михаил Романович, вы военный, может быть…

Мадам Бошан замерла. Офицер озверело окинул ее взглядом:

— И что с того? На что вы намекаете?

— Я не…

— Михаил Романович, прошу вас, — Иван Альфредович криво улыбнулся.

— Нет, постойте, — офицер подошел к медиуму. — Вы думаете, я кого-то убил? Мне не в чем себя винить. Я уважаемый в этом городе человек, а вот кто вы такая, «мадам Бошан», — офицер сделал двусмысленный жест, — никому неизвестно. Как вас вообще зовут, дамочка?

— Михаил Романович, перестаньте, — учитель поднялся с места. — Я понимаю, мы все сейчас встревожены и напуганы, но давайте не будем опускаться до оскорблений.

— Она обвинила меня в убийстве!

— Я ни в чем…

— Она ничего подобного не говорила, — перебил ее Иван Альфредович. — Вы военный, по роду службы у вас могла сложиться такая ситуация.

— Замечательно, — офицер посмотрел в окно и задернул его. — Нет, просто изумительно. Если кого-то убили, то виноват офицер. А почему никто не спросит Петра? Где он был еще несколько недель назад?

Юноша испуганно посмотрел на мужчин:

— Я никого, не-нет, что вы…

— Скажите всем, Пётр, — оскалился офицер.

Петруша умоляюще смотрел на него.

— Нет? Не скажете? Ну что ж, так и быть, скажу я.

— Нет, — Пётр резко поднялся со стула, но, встретившись взглядом с офицером, робко вернулся на место.

— Летом его арестовали. — Послышались удивленные возгласы. — Несколько месяцев его держали в тюрьме, допрашивали. А один мой хороший знакомый, вы его знаете, — офицер улыбнулся Петру, — сидел с вами в одной камере, сказал мне, что ты побывал в «комнате душ» и вернулся оттуда.

Пётр плакал.

— Он говорит правду? — учитель не мог скрыть удивления.

— Что же ты сделал, чтобы избежать расстрела?

 

***

 

Безумная, ты шагаешь по петлям заснеженных дорог. Преследуемая мраком, подгоняемая выстрелами. На миг ты остановишься. Здесь, еще год назад, парил аромат горячего хлеба и жар пекарни обдавал тебя туманным теплом. Здесь больше ничего нет. Там, за заколоченной витриной больше ничего нет. Лунный свет упадет на пышную крышу, заискрится, потом соскользнет и провалится. Все из-за прежнего хозяина, он виноват, что не чинил крышу. Лунный свет соскользнет и провалится. Маленький мальчик в дырявом пальтишке лежит с открытыми глазами. «Стой! Кому говорят?! — Глянь-ка, шапка-то меховая! — Лови его! — Стреляй! — Паршивец.» Он, как лунный свет, соскользнул и…

— Папироской угости.

Грязная мозолистая рука, прикрывая огонь от метели, поднесла спичку.

— Спасибо, — жадно затянувшись, он выпустил облако дыма, которое тут же украл ветер.

— Да не за что, — шмыгнул тот.

Дружинник подтянул винтовку на плече, недовольно причмокнул и сказал:

— Пошли, а то так и замерзнуть можно.

 

***

 

— Я вам повторяю, — молодой человек зажался в углу комнаты, выставив руки перед собой. — Я ни-ничего не с-сделал.

— Нет, братец. Не бывает так: попасть в расстрельный список и остаться в живых.

Офицер, сжав руку в кулак, приближался к Петру.

— Оставьте его, — просила Екатерина Павловна. — Оставьте.

— Нет. Либо он расскажет, либо…

— Меня не было в списке! — закричал Петр. — Меня не было в этом чертовом списке, ясно?

— Не лги.

— Я не вру! — он схватился руками за голову, готовый рвать на себе волосы. — Меня выводили на расстрел шесть раз и каждый раз возвращали обратно. Меня не было в списке! Они просто смеялись надо мной, — ревел юноша. — Иногда они меня просто били, но часто ставили в конце ряда, самым последним, а потом… они стреляли, нарочно промахиваясь.

— Что вы себе позволяете? — Екатерина Павловна оттолкнула офицера. — Кто вам давал право издеваться над ним?

—  Необходимо выяснить имя убийцы, — сказал учитель. — Иначе нам не выйти отсюда.

— Он же сказал вам, что никого не убивал. И почему подозревают только его?

— Ах, в самом деле? — воскликнул Рахманов. — Полагаю, себя-то вы исключили из списка подозреваемых?

— Я пойду умоюсь, — Петр покинул столовую, утираясь рукавом пиджака.

— Думаю, нам надо успокоиться, — Иван Альфредович вернулся за стол. — Михаил Романович, Екатерина Павловна, пожалуйста, присаживайтесь.

— Мне надо кое-что проверить.

Офицер скрылся в парадной.

— Знаете, я могу попробовать помочь, — мадам Бошан поправила платок на плечах. — Обычно я так не делаю, но ситуация, сами видите, ужасная. Я могу попытаться связаться с другим духом и получить ответ от него.

— Вам нужна наша помощь? — спросил учитель.

— Нет, я сама. Пойду в комнату Татьяны Владиславовны. Попрошу мне не мешать, — обернулась она, уходя.

Екатерина Павловна живо закивала головой, давая понять, что вняла просьбе, учитель же замер и выглядел отрешенным от всего происходящего. От тяжелых мыслей его отвлек офицер, который вошел в столовую и принялся рассматривать каждый сантиметр комнаты.

— Проверили? — спросил Иван Альфредович.

— Угу. Заперто.

— Говорите тише, — сказала женщина. — Мадам Бошан пытается связаться с духом.

— С этим? — Михаил Романович поднял глаза к потолку.

— Да нет, с другим.

— Нам тут еще одного не хватает, без того весело, — отозвался офицер.

— А где наш мальчик? — в голосе учителя послышалось заметное волнение.

— Умывается.

— Что-то долго он умывается, вы пошли бы его проверить.

— Ладно.

— Я с вами, — Екатерина Павловна поднялась.

Михаил Романович недовольно закатил глаза. Они вошли в парадную и свернули в маленький коридор, ведущий к ванной с уборной и кухне. Офицер постучался в дверь ванной комнаты. Никто не ответил.

— Пётр, — женщина прильнула к двери. — Пётр, с вами все в порядке?

Тишина. Они переглянулись.

— Давайте я, — офицер повернул медную ручку и тихо приоткрыл дверь. — О Боже. — Он замер, не зная войти ему или остаться на месте. — Не входите.

— Что? Что там?

— Не смот…

Поздно: она увидела. На полу сидел Пётр. Горло его было будто разорвано. Но взгляд ее быстро опустился ниже, и она увидела в руке юноши лезвие.

— Нет, — она всхлипнула. — Бедный мальчик.

Разинув рот, он смотрел невидящими глазами на вошедших. Стену и дверь покрывали алые крапинки, а сам он был точно тряпичная кукла, брошенная в лужу крови.

— Дурак, — процедил офицер.

— Глядите.

Офицер проследил взгляд и повернул голову. На стене висело зеркало, в котором отражались он и женщина в черном платье, а покрывала их алая надпись, выведенная дрожащей рукой, надпись, капли которой стекали на раковину. «Помогите».

— Где вы были? — спросила она в столовой.

— Простите, — Михаил Романович удивленно вскинул брови.

— Что случилось? — учитель глядел на обоих.

— Пётр. Он покончил с собой, — ответил офицер.

— Или ему помогли, — добавила женщина, отступив на шаг.

— О чем вы?

— Там на зеркале надпись, — Екатерина Павловна не сводила глаз с офицера. — Мы ведь оба понимаем, что он не мог сделать это сам.

— Я вышел всего на минуту!

— И этого достаточно.

— Я не убивал его! — закричал офицер. — Вы в своем уме?!

— Выходили только вы, — сказал учитель.

— Вы с ума сошли все? У нас дверь не открывается! Окна и те разбить не можем! Творится какая-то чертовщина, а во всем винят меня!

Михаил Романович недовольно потряс кулаками, будто грозился снести потолок, а затем направился к комнате хозяйки.

— Не мешайте ей, — Иван Альфредович лишь развел руками. — Она никуда не выходила.

Ему все это надоело. Нет, он войдет в эту комнату и получит ответ прямо сейчас.

— Мадам… или как вас?

В комнате было темно, озаряла ее лишь маленькая свеча, поставленная на туалетный столик. Зеркало было накрыто простыней, окна — за тяжелыми шторами. На кровати, сложив руки на груди, лежала мадам Бошан.

— Нет, вы посмотрите! — офицер хлопнул себя по бокам. — В квартире творится черт знает что, хозяйка мертва, в ванной… Эх! А она спит!

— Тише! — шептала Екатерина Павловна. — Она связывается с духом. Пойдемте.

— Я вас умоляю! — сгримасничал тот в ответ — Просыпайтесь!

— Тише, Михаил Романович, — скрипел голос учителя. — Пойдемте отсюда.

Он приблизился к кровати:

— Подождите, — он наклонился совсем низко, вглядываясь в лицо женщины. — Мадам Бошан, просыпайтесь, просыпайтесь, — офицер дотронулся ее плеча. — Свет! — он обернулся к Екатерине Павловне и учителю. — Свет!

Женщина включила лампу в спальне хозяйки. Теперь, в зудящем электрическом свете, офицер смог удостовериться в своей догадке.

— Она задушена.

— Что? — женщина приблизилась к кровати.

— Видите, будто красные полосы на шее. Так бывает, если человека душили голыми руками. Следы еще не успели исчезнуть.

— Как такое возможно? — Екатерина Павловна растерянно смотрела на тело.

— Ну что, Иван Альфредович? Настала моя очередь?

Учителя передернуло:

— О чем вы?

Офицер подошел вплотную и произнес:

— Возле спальни оставались только вы.

 

IV

 

Тиканье настенных часов. Приближается полночь. За окном мечется метель, плачет и бросает в стекло крупинки снега. В столовой повисла тишина. За столом остались только трое. Тело хозяйки отнесено в спальню, а Петрушу накрыли простыней. Спали мертвые. Спали живые.

Горит свеча, трещит пламя. В доме очень холодно. Но он решил не топить. Беречь надо, времена нынче трудные. За окном настоящая метель, прямо как в сказке. Давно не было такой красивой зимы: снежной, пышной, как на рождественских открытках. Русская зима. Да-а-а. И что в ней толку? И почему в ней должен быть какой-то толк? Нет, глупости думаешь. Меланхолия. Вот оно что. Верно, теперь верно.

За закрытой дверью слышится сопение Вари. Он достал для нее старые детские одеяла, чтобы она укрылась, а жене отдал свое. Теперь сидит в пальто, обернувшись покрывалом. Холодно. Все же очень холодно. Что? Нет, послышалось. Хорошо, что дети… Нет, что это?

Он поднялся с кресла и пошел в коридор. Как будто кто-то стучит. Тук. Тук. Тук. Надо же. Кто-то осторожно, едва слышно стучит в дверь. Странно. Глубокая ночь. Кому взбрело в голову приходить к нему? Может? Да нет. Те ребята не станут так тихо стучаться. Открою.

Звон ключей. Узкая щелка. Метель облизала лицо. Никого.

— По… мо… ги… те… мне…

На крыльце, преодолев низкие ступени, лежал юноша. С разбитой головой, в рваном кровавом пальто, он истекал кровью, оставляя багровый след от самой дороги. На вид ему не больше шестнадцати. Трудно сказать. Лицо в синяках, да еще кровь.

— По-мо-ги-те… — кровь текла изо рта, он пытался проглотить ее, но разорванные губы его не слушались. — Впусти-те… в-пус-ти-те…

Юноша смотрел на него с надеждой. Соленые, жгучие слезы текли по щекам его, обжигая раны.

— Конечно, конечно, — ответил ему силуэт. — Тише.

Силуэт вернулся в дом, надел шапку. Натянул валенки и открыл дверь. Действовать надо быстро. Еще, чего доброго, увидят соседи. Он наклонился, просунул руки под тело юноши, почувствовав, как горячая кровь согрела ладони, и, собравшись с силами, приподнял его. Тот застонал. Нет, сил не хватит. Надо взять крепко за руки. Скрипя валенками, развернул его и потащил. Обратно. К дороге.

— Нет… по-жа-лу-ста… — плакал юноша. — По-мо-ги-те… не… надо…

— Тише, голубчик.

Ишь чего удумал, впустить. Нет, не такой он дурак, чтоб так рисковать. А ежели кто узнает? Времена нынче трудные, что тут поделаешь, выживают, кто как может. А ареста ему не надо. Еще чего расстреляют. «С вещами по городу в комнату душ». Ужасно. Это так страшно. Мне жаль тебя, мальчик. Но ты ведь все равно умрешь. Тише ты, нас могут услышать.

Оставив его на дороге, он вернулся за лопатой. От его крыльца до самой дороги шел кровавый след. «Нехорошо», — пронеслось у него в голове. Б-р-р. Тряхнув плечами, он смахнул с себя дрему и принялся заметать снегом алую ленту. Стараясь не замечать, как незнакомец плакал и молил о помощи, он работал с энтузиазмом, напевая романсы.

Когда дело было сделано, старик, бодро пыхтя, зашел в дом. Снял пальто и с улыбкой, в которой читались умиротворение и тихая радость, стряхнул снег. Сев у окна, он облокотился на стол и, подперев руками подбородок, принялся наблюдать, как юноша умирает. Происходящее напоминало ему азартную игру, и он с жаром отдавался этой фантазии — трепетной и спасительной.  «Хоть бы снова не пополз. Не хотелось бы бить его лопатой», — цыкал он порой. Каждый раз, как пришелец предпринимал попытку встать, у старика обрывалось сердце, и он подхватывался с места. Потом начал жадно молиться, чтоб незнакомец умер. Страх и молитва согревали его. Скоро утро и его найдут. Что скажут люди, если узнают?

Разбудил его крик. Все спят. Кто же кричал? Учитель тихо подошел к окну. В ночи шаталась метель, голоса стихли, погасли последние огоньки домов. Всюду темно и лишь в конце улицы виднеется свет одинокого фонаря. А на душе мерзко. Волнение бубнило в горле, всхлипывало и кривлялось: «Опоздал! Опоздал!» Иван Альфредович смотрел на спину спящего офицера, и в голове у него пронесся робкий голосок: «Успею ли?»

В голове учителя творилось что-то страшное: повсюду ему мерещились странные тени, призрачные шаги раздавались по уголкам полутемной квартиры. Казалось, в ванной проснулся Петруша, на невидимых нитях поднялся и, дергаясь в руках кукловода, подошел к зеркалу.

В передней послышались шаги. Иван Альфредович выглянул из столовой, но никого не увидел. Шорох. На цыпочках приблизился к двери ванной комнаты и осторожно приоткрыл ее. О, Боже! Он и вправду живой! Сидит и смотрит на него, разинув рот. Нет, подожди. Фуф! Почудилось. Простынь просто спала. Тук. Тук. Тук.

— Я никогда не сознаюсь, — шептал Иван Альфредович, злобно озираясь по сторонам.

Преследуемый странными тенями, он оборачивался, но они ускользали.

— Ты хочешь опозорить меня, хочешь, чтобы я им признался, — полоумно хихикал старик. — Нет, кому сознаваться, когда все мертвы?

С медиумом ему повезло, осталось самое сложное — Рахманов. Его он убьет первым.

Он прокрался на кухню, затаив дыхание, открыл отделение с приборами. Взял нож. Вернулся, выглянул в столовую. По-прежнему спят. Подложив руки под голову, сопел офицер. Дрожа от волнения, Иван Альфредович замахнулся. В свете лампы сверкнуло лезвие. Тук-тук-тук. Офицер открыл глаза, но слишком поздно: между лопаток вонзилось что-то холодное и острое.

 

V

 

Она была без сил, ноги увязали в снежной вате. Гнаться бесполезно: будто оказавшись в вязкой пелене, каждый шаг оставлял ее на прежнем месте. Боря бежал вперед и манил ее рукой.

— Мама, мама, беги! — кричал мальчик.

— Боря, не шути, я устала, — она остановилась, пытаясь восстановить дыхание.

Его большая меховая шапка то появлялась, то исчезала, съедаемая вьюгой.

— Куда ты?

Мальчик со звоном рассыпался в осколки и, обернувшись вихрем, закружил возле матери. Ей стало трудно дышать. Вьюга обступила ее, колкая крупа била в глаза, но она боялась их закрыть. В этой вьюге, как сумасшедшая, вертелась тень, она чернела в ледяном танце и шептала:

— Мама, беги!

— Бегите, — ворвался чей-то хрип.

Тук. Тук. Тук. Рахманов ошалело стучал кулаком. Женщина резко отодвинулась от стола, и увиденное показалось ей кошмаром, продолжением ее сна: на столе лежал офицер, его рваная спина краснела, наполняя воздух металлическим запахом, а позади него — учитель… с ножом…

— Бегите, — шептал офицер.

Женщина бросилась к выходу, но Иван Альфредович опередил ее. Загородив выход к передней, он махнул рукой с ножом вперед, устрашающе рассекая воздух.

— Что вы творите?

— Я похож на глупца? — хихикал учитель, меняясь в лице. — Я не признаюсь.

— Это вы, все это вы, — бормотала та. — Из-за вас мы оказались запертыми в доме.

— Не сметь! — учитель поднял нож.

Женщина увернулась. Не теряя времени, она попятилась назад — в комнату хозяйки. Запереться она не успела: учитель просунул руку в щель, отталкивал ее и бился головой, пытаясь проникнуть в спальню. Она наваливалась всем телом на дверь, нанося ответные удары.

— Прекратите! — кричала она.

Старик зарычал. Екатерина Павловна зажмурила глаза. Нет, так долго она не сможет сдерживать натиск. Она решила рискнуть и отдалилась от двери, чтобы нанести удар сильней. В дверном проеме мелькнула голова учителя, а затем удар. С диким воплем учитель одернул руку, тем самым позволив Екатерине Павловне закрыть дверь.

— Я доберусь до тебя, гадина!

Он выронил нож и схватился за руку. Жмурился, ругался последними словами, шипел, выкрикивал угрозы. Вдруг позади послышались шаги, что-то лязгнуло и умолкло.

— А это еще что?

Иван Альфредович, бросая зловещие взгляды на стены, вышел в переднюю.

— Что, сукин сын, наигрался? — усмехнулся старик.

Дверь распахнулась, открывая учителю путь к бегству. Быстро накинув пальто и кое-как натянув сапоги, он выбежал на лестницу. И остановился в сомнении: бежать или вернуться в квартиру, чтобы избавиться от последнего свидетеля своего позора. А вдруг расскажет? Хотя кому? Учитывая ее происхождение, добиваться справедливости — затея опасная. И вряд ли она решится. А если расскажет соседям, общим знакомым? Иван Альфредович покраснел. «Это ловушка», — произнес голос в голове. Он кивнул. «Не будь дураком».

На улице не было ни души. По дорогам проносилась вьюга, где-то светил фонарь. Он прислушался. Не слышно голосов, не скрипит снег под сапогами. Надо идти.

Холодно. Закрывая лицо от вьюги, шел старый учитель. Безумная, она напевала ему страшные песни, подкрадывалась, хватала за сапоги. От ее проделок очки залепило снегом и они стали мохнатыми. Снег таял, превращался в капли, искажая улицу причудливым образом: дома стекали, дорога обрывалась, а фонарь скрючился и плевался светом. Бежать не получалось, он месил снег, задыхался.

— Время не подскажете, папаша?

Ивана Альфредовича обдало жаром. Позади него возвышались заснеженные тени, одна из которых развязно курила папироску и с подозрением смотрела на него. Старик боялся моргнуть. Не может быть. Как он мог их не заметить? Тень затянулась и, выпустив дым, сказала:

— Комендантский… стой!

Иван Альфредович кинулся бежать.

— Стой! Стрелять буду!

— Лови его!

— Стой, кому говорят?!

— Догоняй его!

Раздался выстрел. Голоса пели: «С вещами по городу… в комнату… комнату…»

— Тварь!

— Стой, сука! Стреляю!

Пуля, обжигая лед, влилась в хор призрачных голосов, засвистела и черной дырой засияла в спине учителя. Он упал на колени, чтобы принять пущенную очередь раскаленного металла. В глазах мелькала вьюга, обступившая кровавого юношу. Теперь настала его пора наблюдать. Тук-тук-тук — так когда-то билось сердце.

Комментариев: 0 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)