Сначала был долгий спуск.

Грузовой лифт раскачивался в шахте, грозя оборвать тросы. Плохо обработанный, со шрамами от пил и резцов камень уходил вверх. Тьюлигу почудился запах клубники.

— Глубоко, — сказал он, облизнувшись.

Ришенбах заметил, что спускаются они в самую задницу. Бернье промолчал, поджимая пальцы в счете секунд.

— Это военная база, — откуда-то сзади донесся голос худощавого урода, получившего их в свое распоряжение. — Точнее, бывшая военная.

— Понятно.

Тьюлиг шевельнул плечом, и мордоворот справа от него напрягся, ловя каждое его движение.

Гирлянда опоясывающих шахту фонарей плеснула по глазам желтым светом. Под днищем скрежетнуло, лифт оскреб неровность и выправился.

— Так вы военные, — сказал Тьюлиг.

— Нет, — ответил тот же урод, — но, скажем, связаны с национальной безопасностью.

Тьюлигу он сразу не понравился. Бледный, с высоким лбом и длинными пальцами, он был похож на одного из тех чертовых копов, что его поймали. По-хорошему, всех их следовало бы подвесить за ноги и...

Спокойнее, посоветовал Ришенбах. Всему свое время. Бернье мрачно кивнул.

Сыпнула каменная крошка. Из темноты, подсвеченная, оскалилась стальная ферма. На ней висела какая-то тряпка. Лифт дернулся и пошел быстрее. Вместо камня потянулся серый, с белыми цифрами бетон. Лампы через равные промежутки вспыхивали маленькими солнцами.

Суки, подумал Тьюлиг.

Руки его были скованы за спиной пластиковым ремешком, еще один ремешок стискивал шею, тонкая цепочка шла от шеи к запястьям.

Надежно, чего уж там.

Наконец лифт со звоном впечатался в основание. Худощавый урод сдвинул предохранительную сетку, и мордовороты выгрузили стул с Тьюлигом на узкую площадку.

Их встретил целый взвод охраны, дюжина парней в черно-синей форме, в шлемах, бронежилетах, с короткорылыми пистолет-пулеметами.

— Все в порядке? — спросил один.

— Да, — сказал худощавый и, похожий в своем плаще на мелодраматического актерчика, прошел к платформе.

Тьюлига, Ришенбаха и Бернье понесли за ним.

Дохнуло холодом. Впереди, метрах в двадцати, обнаружился зев туннеля. Ртутный свет, две рельсовые ветки, обшарпанный грузовой вагончик.

— О, так это еще не все! — сказал Тьюлиг.

— Заткнись!

Мордоворот слева треснул его по уху. Ремешок врезался в шею, затрудняя дыхание. Тьюлиг ощерился.

— Меня бить нельзя.

Ришенбах, щурясь, посоветовал потерпеть. Молчаливый Бернье занес удар в памятную книжицу. О, там было много чего интересного!

— Сюда. — Худощавый сдвинул вагонную створку.

Тьюлиг королем на троне проплыл внутрь.

Кресло приставили к боковой стенке, накинули страховочную цепь. Один мордоворот шлепнулся на скамью рядом, другой протопал к пульту. Их начальник сел напротив Тьюлига, нащупал затылком подголовник.

— Меня бить нельзя, — повторил ему Тьюлиг. — Я согласился. Вы должны...

— Заткнитесь, Стенли, — произнес урод и закрыл глаза.

Вагончик мягко покатил в темноту.

Лампы в стенах туннеля периодически заливали его мертвенным сиянием.

Игра света и тени превращала лицо притворяющегося спящим урода в занимательную анимацию — с него будто сходила кожа: слой темный, слой светлый. К следующей лампе он возрождался, с косой складкой у крыла носа, с треснувшим под морщиной лбом, и все начиналось сначала.

Впрочем, если бы у Тьюлига оказался скальпель, его любимый Истребитель Скверны, острый, в обмотке из кожи... Ришенбах тут же заметил, что ничего не имеет против хирургических инструментов, но предпочитает все же струну или шнур. Бернье, малый скрытный, только закатил глаза. Нет, был бы скальпель, лицо худощавого можно было раскрыть и по-другому. Тьюлиг изобразил бы, как. Художественно.

Вагончик ощутимо подскочил на стыке.

Туннель изогнулся, взблескивая железными кольцами. Промелькнула пустота, полная теней и продолговатых фигур, плеснул тревожно-красный световой сполох.

— Подъезжаем, — обернулся мордоворот, стоящий у пульта.

Туннель расширился, вагончик вынесло под низкий свод широкого зала, что-то стукнуло, взвизгнуло, сыпнули искры.

— Приехали, — открыл глаза урод.

 

В кабинете, куда Тьюлига так на кресле и принесли, нудно, с натугой выла вытяжка. Много света, два стола, ряд картотечных ящиков.

Мерцающий пейзаж за фальшивым окном — озеро с одинокой лодкой — напомнил Тьюлигу об одном чудном месте в Коннектикуте.

— Вас ничего не берет? — спросил худощавый, заметив его улыбку.

Он уселся за стол, сбил лежащие бумаги в аккуратную стопку и, запихнув их в ящик, побарабанил пальцами по опустевшей столешнице.

— Говорят, вы дьявол, — сказал он после паузы.

— А вы? — спросил Тьюлиг.

— А я — Ферлинг. Том Ферлинг.

— Я не запоминаю имена.

— А лица? Лица тех, кого вы убили, запомнили?

Тьюлиг шмыгнул носом.

— Только детали. Несколько ярких деталей. Веснушки, зубы, косички. У одной девочки были очень короткие ушные мочки, это я помню. Другая визжала, как поросенок. У мальчика на Пайнвуд-вью были разные носки.

— Тридцать две жертвы...

— Я не считал, — сказал Тьюлиг.

Ришенбах согласился, что названное число приблизительно соответствует и его подсчетам. Бернье поджал четыре пальца — он прятал трупы лучше, не все из них нашли.

Ферлинг подал знак мордоворотам, чтобы те поставили кресло ближе к столу. Было так соблазнительно-сладко вцепиться зубами в плотную ткань близкого рукава, что Тьюлиг еле сдержался.

— Я читал заключение экспертизы, — сказал Ферлинг, устало потирая ладонью свой уродский высокий лоб. — Удивительный самоконтроль. Социопатия. Раздвоение личности. Еще более удивительно, что ваше второе «я», некий Рошендаль...

— Ришенбах, — сказал Ришенбах-Тьюлиг. — Доктор философии Отто-Ганс Ришенбах.

— ...такой же социопат и убийца, как и вы.

— Ничего странного, — облизнулся Тьюлиг, — мы на одной волне. В шахте пахло клубникой, вы не почувствовали?

— Нет.

— А я почувствовал, — сказал Тьюлиг, осклабившись.

Несколько секунд Ферлинг смотрел на лодку на озере.

— Почему дети? — наконец спросил он.

Тьюлиг наклонился, игнорируя резкую боль от натянувшегося ошейника. В глазах его зажглись безумные огоньки.

— Потому что они — дьявол, а не я. В каждом из них сидел дьявол! Я только предотвратил... На кусочки! На кусочки порезал дьявола!

— А Ришенбах?

— О, я знаю об этом больше Стенли! — выдохнул Ришенбах, позаимствовав голосовые связки. — Можно закопать в землю, можно сжечь, растворить. Тогда у дьявола не будет выхода.

— А если это были нормальные дети? Обычные?

Тьюлиг на мгновение замер с раскрытым ртом, затем, недоверчиво хмыкнув, отклонился назад. Взгляд его погас.

— Думайте, что хотите.

Ферлинг потер щеку.

— Я вам кое-что сейчас покажу. В конце концов, именно поэтому вы еще живы.

— Сделка есть сделка, — улыбнулся Тьюлиг. — Вы спасли меня от электрического стула, я согласился поучаствовать в ваших экспериментах.

— Выпустить я вас все равно не выпущу.

— Меня устроит и пожизненное. Здесь тихо.

— Что ж...

Ферлинг повернулся и сдвинул шторку на стене за своей спиной. Открылась неглубокая ниша с монитором.

Лампы вдруг все разом мигнули и погасли, один из мордоворотов ругнулся, земля словно бы дрогнула под ногами. Крепкая рука схватила Тьюлига под подбородок, чтобы он, даже связанный, не учудил какой-нибудь глупости. Тепло чужого дыхания коснулось уха. Кто-то пробежал в коридоре.

— Тихо-тихо-тихо.

Лампы, пощелкав, зажглись.

Рука с шеи исчезла. Бледный Ферлинг, к чему-то прислушиваясь, с минуту смотрел сквозь.

— Это, собственно... — он кашлянул и включил монитор. — Вам будет интересно.

Экран осветился.

Ферлинг пробежался длинными пальцами по встроенной клавиатуре. Муть помех разделилась на четыре квадрата. Два верхних дали изображение первыми. За ними — по очереди — включились и нижние. Насколько понял Тьюлиг, четыре камеры показывали одно и то же помещение, только с разных углов. Помещение было превращено в клетку. Грязно-желтые и серебристые прутья лезли в объектив, где-то на два фута отступая от стен. Внутри клетки...

Тьюлиг улыбнулся.

— Я же говорю, что у вас пахнет клубникой. Дети все так пахнут.

 

Детей было четверо. Два мальчика, две девочки. Ришенбах дал им четыре, пять, семь и девять лет. Он уже предвкушал. Одна девочка, самая старшая, была выше всех остальных. Она стояла в центре клетки в синем платьице с белым воротничком — глаза в пол, палец в уголке рта. Мальчики (рубашки-шортики) играли с кубиками, только их движения показались Тьюлигу страшно замедленными — пока он смотрел, башенка из двух кубиков так и не приросла третьим. Еще одна девочка, в сиреневой ветровке не по росту, спала на клетчатом одеяле.

Ни скамеек, ни стульев, голый бетон.

Сбоку от клетки имелась пристройка, сваренная из тех же прутьев, с матрасом и столиком. Чуть левее виднелась дверь.

— Если вы о дьяволе в детях, — сказал Ферлинг, — то вот... Старшую девочку и мальчика, что посветлее, обнаружили у провала, именуемого Глоткой Сатаны, недалеко от городка Мэрикрофт, штат Айдахо. Они были цепочкой привязаны к вбитому в землю костылю. Никто их не опознал ни в городе, ни в близлежащей округе. Ничьи. Сами дети не говорили, хотя слушались, если им что-либо приказывали.

Первой их жертвой стали фермер Роджер Кальгард и его жена. Они приютили детей на время, впрочем, очень короткое. Через два дня Роджер застрелил свою жену из охотничьего ружья, перебил овец, а затем вспорол себе живот ножовкой. То есть, почти перепилил себя. Детей шериф привез в участок, а через двенадцать часов выпустил себе пулю в глаз. Его помощник сошел с ума. Еще через день от пожара выгорели две улицы — семь трупов, трое в реанимации. Этим заинтересовалось ФБР, а затем уже, после череды несчастных случаев, мы.

Тьюлиг прищурился, глядя на монитор.

— Эта девочка, да?

— Да, — подтвердил Ферлинг. — Еще одного мальчика нашли на границе с Мексикой. Группа спелеологов обследовала пещеру Бока дель Дьябло — Пасть Дьявола. Ребенка обнаружили, спустившись на сорок метров вниз, он был прикован к камню. Часть группы тут же попала под завал. С мальчиком наружу выбрались всего трое. Один впоследствии повесился, другой задохнулся в гараже, третий пропал бесследно. Мне продолжать?

— Да, очень интересно. Что с последней?

— Ее привезли на фургоне. Откуда — мы так и не выяснили.

— Четверо, — пробормотал Тьюлиг, куснув губу. — Славные детки. У вас тут тоже все мерли от них как мухи?

— Двадцать три человека. Охрана, научный персонал.

— Забавно. А клетка?

— Предыдущий начальник базы догадался исследовать цепочки, которыми дети были прикованы. Оказалось, что это золото и вольфрам. При наличии их поблизости сила, скажем так, влияния этих детей существенно снижается. Уже с полгода...

— Почему вы их не убьете? — спросил вдруг Тьюлиг.

Ферлинг вздрогнул.

— Мы пытались. Мы... Их не берут пули. Они не едят, не пьют. Стоят, молчат. Даже рядом с клеткой многим тяжело находиться.

— Славные детки, — повторил Тьюлиг. — Выглядят, как детки. А что вы хотите от меня?

— Если бы вы... — сказал Ферлинг. — Это была идея от бессилия. Мы все равно ничем не рисковали. И я подумал, что психоз, обостренное состояние...

— Еще скажите, родственные связи.

— Если они не способны на контакт, если это вообще не дети...

— То с вашей стороны было бы желательно, чтобы я их убил? — закончил за Ферлинга Тьюлиг.

— Да.

Мир полон уродов, вздохнул Ришенбах. Всюду гниль и порча. Скрепы трещат. Четыре всадника топчут землю. Аминь, добавил Бернье.

Тьюлиг уставился в монитор.

— Свет — это их проделки?

— Вероятно.

— Девочку можно покрупнее?

— Сейчас.

Ферлинг пощелкал кнопками. Изображение с трех камер пропало, картинка с четвертой стала крупнее. Лицо девочки скачками приблизилось. В глаза бросилась короткая челка. Бернье зафиксировал детали: кожа белая, линия носа чуть кривая, ресницы не дрожат, палец из уголка рта переполз ближе к центру, слегка вздыбив губу. Ришенбах примерился к тонкой, едва видимой из-за воротничка шее.

Тьюлиг не смог четко определить, когда обнаружил, что девочка смотрит прямо в объектив. Вроде только моргнул... Возможно, она смотрела все это время. Пейзаж с лодкой внезапно треснул с оглушительным звуком, а нос Ферлинга сам по себе брызнул кровью.

— Дьявол!

Ферлинг прижал ладонь к лицу, а другой рукой слепо принялся терзать клавиатуру. Монитор погас.

— Мне нужен мой скальпель, — брезгливо отклонившись, сказал Тьюлиг.

— Увы. — Покопавшись в столе, Ферлинг извлек несколько салфеток. Сквозь пальцы его капало. Пок-пок-пок — маленькие темные капли чертили дорожку. — Только золото и вольфрам.

— Это не безобидные дети.

— Я знаю, — глухо, сквозь салфетку произнес Ферлинг.

— Дьявол с вами! — разозлился Тьюлиг. — Несите меня в клетку.

Я не совсем уверен, заметил Ришенбах. Но Бернье был собран и деловит. Раздвоение личности было неправдой. В Тьюлиге личностей было три.

 

Пока его несли, и бледные рожи провожали его по пути, как рыбины, прижимаясь к стеклам, он вспоминал странный взгляд девочки. Отстраненный, далекий, без намека на живость. Ришенбаху этот взгляд жутко не понравился. Доктор философии, выпускник Веского университета в теле Тьюлига холодел животом и стучал зубами, что было достаточно странно. Гробокопу Бернье было все равно. Взгляд как взгляд — таково было его мнение. У мертвецов и почище встречаются. Когда они еще свежие мертвецы.

И все же...

Тьюлигу чудилось в пустоте глаз некое лукавство. Приглашающее: поиграй со мной, дяденька. Я знаю, ты любишь играть.

В общем-то, Тьюлиг был не против. Эх, ему еще бы Истребителя Скверны, пальчики истосковались.

У дверей в помещение с клеткой мордоворотов прибавилось. Двое взяли его на прицел помповых ружей. Тьюлиг мельком подумал: а ну как кто-нибудь из них в этот момент сойдет с ума?

— Не шевелись, ублюдок.

Знакомая рука вновь стиснула его шею.

Легкий шорох — и Тьюлиг почувствовал, что ремешок на запястьях, освобождая их, распался, одновременно щелкнули, раскрываясь, браслеты на ногах. Звякнула цепочка.

Рука убралась.

Тьюлиг медленно, расслабляя затекшие мышцы, поднялся.

— Мне куда, в дверь?

— В дверь, — сказал Ферлинг, прячась за спинами охранников. — Штурвал по часовой.

— Не стрельните только от страха.

Полосы золота и вольфрама перехлестывались на двери косым крестом. Штурвал был выкрашен красной краской. Тьюлиг взялся двумя руками.

Железо запоров заскрипело, лампы над головой мигнули.

— Напутствие? — обернулся Тьюлиг.

— Я не могу вам его дать. — Ферлинг все еще прижимал салфетку к носу. — Какое напутствие может быть убийце?

— Иди и убей, — подсказал Тьюлиг.

Ферлинг посмотрел на него тяжелым взглядом.

— Идите. Просто идите.

Чистоплюй хренов.

— А оружие?

— Просунут под дверь.

— Ясно. — Тьюлиг вывернул штурвал до упора. — А клубникой все-таки пахнет.

Он потянул дверь на себя, затылком ощущая, как подались назад стоящие за его спиной. Трусливые ублюдки.

До клетки был всего шаг.

Он, усмехнувшись, сделал его и стукнул костяшками пальцев по прутьям.

— А кто у нас здесь?

Никто из детей не обратил на него внимания. К башне из кубиков медленно плыла новая деталь. Ну, ничего-ничего.

Сзади тяжело грохнуло, со скрежетом встали в пазы запоры.

Заперт.

Тьюлиг улыбнулся. Его никогда не пугали замкнутые пространства. Светили лампы. Было тепло и сухо. Чего желать еще?

Он сдвинул решетку, ведущую в закуток с матрасом и столиком, и успокоившийся Ришенбах согласился, что это не самый плохой уголок в мире.

Звякнув, небольшой, стального цвета брусок подкатился к ноге.

Тьюлиг поднял его, подмигнул «глазку» ближней камеры, дурашливо поклонился и вошел внутрь.

Брусок при ближайшем рассмотрении оказался обточен и заострен с одной стороны. При неимении ничего лучшего — сойдет. Тупым концом можно оглушить, острый сгодится, чтобы порезать.

Тьюлиг сел на матрас, подтянул к груди ноги.

Ришенбах тут же принялся кроить штанину на узкие полоски ткани. Удавка была его идея-фикс. Бернье оценил столик (пластиковое дерьмо) и низкий унитаз (для дерьма). С детьми они пока решили не торопиться.

— Детки, детки, — пробормотал Тьюлиг, связывая полоски.

Лампы с левой стороны светили слабее, нет-нет да и начинали мерцать, так что тот край клетки казался размытым, неясным, зато справа тени от прутьев сплетались четким узором.

Девчонка поменьше, как и прежде, лежала на одеяле, накрывшись ветровкой с головой, торчала туфелька. Башня никак не могла прирасти третьим кубиком, но грозилась — вот-вот. Что за идиоты? И в центре...

Тьюлиг поднялся.

Узкая створка, отделяющая его от клетки, держалась на двух запорах — нижнем и верхнем. Верхний можно было достать лишь в прыжке. Но это потом, потом...

Запах клубники то наплывал и становился густым и плотным, то отдалялся, почти терялся, чтобы через мгновение снова обвить, обнять, заползти в ноздри.

— Э-эй, — тихо позвал Тьюлиг.

У девчонки в центре были кривоватые, худые, матово-белые ноги. Платье не доходило до коленок, на правой, опущенной вдоль тела руке темнел браслетик.

— Э-эй, сладкая.

Никакого движения. Палец во рту. Влажный блеск подбородка.

Ришенбах предложил начать с маленьких. Девочку он побаивался. Бернье был за то, чтобы еще понаблюдать.

Тьюлиг обернулся на видеокамеру. Интересно, смотрит ли Ферлинг? Впрочем, что еще делать этому высоколобому уроду? Все, что он смог придумать — это засунуть в клетку Тьюлига. А такие же уроды у него тут дохли.

Но свою работу Стенли Тьюлиг выполнит, в этом можно не сомневаться, по деткам он спец. Впрочем, и взрослых убивать ему доводилось. Удовольствие, конечно, не то, дьявола во взрослых меньше, а уж запаха клубники и вовсе...

 

Где-то с полчаса он пытался определить, шевелится ли девчонка, но дурацкие лампы своим мерцанием все время сбивали его с толку. Поди разбери — поджимает она пальцы на ногах или покачивает головой, когда под потолком щелкает и сбоит. Тыц-тоц — и кажется, что прутья прыгают кто куда.

Ладно.

Тьюлиг отжал нижний запор, затем, повиснув на горизонтальной перекладине, дотянулся до верхнего. Его пришлось со звоном выбивать из паза бруском.

Руки у Ришенбаха подрагивали. Бернье был спокоен, как могильная плита.

Петли скрипнули, и створка открылась в клетку. Тьюлиг сделал осторожный, на полфута, шажок.

— Вот и я.

Удавку он намотал на левый кулак, брусок зажал в правом.

Кто там и от чего сходил с ума? Тьюлиг ничего не чувствовал. Бернье сплюнул.

Еще шажок.

По настоянию Ришенбаха трогать девчонку в центре клетки Тьюлиг не стал. Рано. Все время поглядывая на нее, он приблизился к мальчикам-строителям. Маленькая ручка белобрысого наконец-то почти опустила третий кубик на первые два. Кубик был с буквой «е».

— Откуда же вы такие? — присев рядом, благожелательно произнес Тьюлиг.

Его улыбка, впрочем, пропала даром — оба мальчика смотрели куда-то в пустоту. Личико у белобрысого было сосредоточенным, а вот второй малец казался сонным.

Дышали они чуть слышно, но Тьюлиг поднес пальцы к носам и убедился в легком движении воздуха.

Пощелкивали лампы. Свет странно отражался в детских глазах.

— Не, ну если вы так... — сказал Тьюлиг и опустил брусок на голову того мальчика, что был без кубика.

Звук вышел хрусткий, но кровь не брызнула, а кожа на месте удара даже не утратила розоватого цвета. Мальчишка, впрочем, опрокинулся на пол, и Тьюлиг, задыхаясь от запаха клубники, схватил его в охапку.

В своем закутке он разложил ребенка (рубашка-шортики, расцарапанная коленка) на столе, а сам полез вбивать запоры обратно. Тройственная душа пела. Удачно. Раз — и отделил. А уж что делать дальше, ему ли не знать.

В клетке словно и не заметили пропажи. Ха-ха. Девчонка с пальцем продолжала смотреть в пол, вторая лежала под ветровкой, мальчики складывали ку...

Что?! Откуда два?

Похолодев, Тьюлиг обернулся.

Свет мигнул. Тыц-тоц. Столик был пуст. Он был сдвинут, потому что Тьюлиг только что подбил его ближе, когда опускал мальчишку. Но ведь опускал же! Три секунды назад. Как же... Он не мог прошмыгнуть, разве что сквозь прутья. Только это ведь золото и вольфрам...

Тьюлиг хохотнул.

— Вот вы как!

Интересные детки. И дьявол — их отец. Что ж, поиграем...

Тьюлиг приник к решетке. Брусок в его руке заскользил по прутьям, извлекая из них унылые, мяукающие звуки. Ям-яу-у. О-у-я-ям.

— Я убью тебя последней, — пообещал он девочке, стоящей в центре. — Ты увидишь, как твои друзья дохнут по очереди. Ты думаешь, я не смогу? Это ошибка. Многие уже убедились... Я не буду, как всякие уроды, сходить с ума. Я для этого слишком умен. Я другой. Я особенный человек, ты увидишь.

Девчонка не пошевелилась.

Тьюлиг облизнулся и, прижав лицо к прутьям, вытянул губы:

— Я знаю, кто ты.

Щелкнула лампа.

Темнота обрушилась внезапно, и несколько секунд Тьюлиг стоял в полной растерянности — ни стен, ни клетки, ни детей, будто ослеп. А затем ему вдруг показалось, что кто-то с силой втискивает его в ребристые железки, не дает отклониться, кто-то держит и нажимает, кто-то давит маленькими, но крепкими пальчиками, стараясь протолкнуть его тело сквозь прутья, чтобы оно там застряло.

До ушей донеслось сопение и хихиканье.

Тьюлиг, сопротивляясь, дернулся, щелкнул зубами. Пнул тьму ногой. Лампы вспыхнули разом, и оказалось, что ничего не изменилось, никто его не держит, а дети находятся на своих местах.

Галлюцинации, помрачнел Ришенбах. Бернье смолчал.

Тьюлиг, отступив, шлепнулся на матрас. Ничего, он выждет момент. Все эти штучки с ним не пройдут. А когда он доберется до тонких ублюдских шей...

Он потер плечо, которое во тьме тянули сквозь прутья, затем закатал рукав рубашки и обнаружил на коже следы детских пальцев.

 

Проснулся Тьюлиг рывком, совсем не запомнив, когда его вдруг сморило.

Лампы горели через одну, видимо, создавая ночной режим. Под потолком мерцали красные огоньки видеокамер. Он вскинул голову — фу-фу, одна спит, другая стоит, в башне три кубика, какие умные мальчики, нарастили наконец-то этажность, вон и четвертый пошел.

Перед решеткой, отделяющей его от самой клетки, копились тени.

Он не сразу сообразил, что у теней есть очертания, что они вытягиваются и растут перед прутьями, превращаясь в смутные, колеблющиеся детские фигуры — три маленьких и одну повыше.

«Стенли, Стенли, сладенький, — рассыпался по помещению едва слышный шепот. — Хочешь поиграть, Стенли-Отто-Филипп?»

Тьюлиг нащупал брусок.

Вот они какие, дьяволовы детки. Ну, ничего-ничего, дядя Стенли не против. Даже с таким детками он сможет сладить.

Тени качнулись, и тонкий отросток, похожий на руку, выгнувшись, проник в закуток. Подрагивая, он потянулся к матрасу, на конце его сформировались скрюченные пальчики.

Осторожнее! — взвизгнул под черепом Ришенбах.

Тьюлиг махнул бруском. Его заостренная сторона срезала тень, будто струйку дыма. Не долетев до бетонного пола, обрубок растаял в воздухе.

— Ах вы ж твари!

Тьюлиг вскочил на ноги.

Пора было переходить в наступление. Запоры вылетели из пазов. Решетчатая створка грянула о прутья. Дзау-унг!

В мутном, приглушенном свете фигурки детей виделись как сквозь толщу воды. Серо-зеленую, грязную толщу.

— Вы думали, я вам кто? Урод какой-то?

Крича, Тьюлиг растоптал тени и подскочил к стоящей в центре девчонке. Острие бруска вошло в живот.

— На!

Уродский палец выпрыгнул из уродского рта. Девочка согнулась. Тьюлигу этого было довольно, и он подскочил к горе-строителям башни из кубиков.

— Ах-ха-ха!

Ногой он свалил того, что поменьше, белобрысого ударил бруском за ухом. Кубики рассыпались, предъявляя неверному свету буквы «с», «т», «е», «н».

Стен. Замечательно! Это намек?

— Пугаете меня, да?

Он распинал кубики за границы клетки и завертел головой, выискивая, кого еще не заметил. На одеяле, шепнул Ришенбах. Под ветровкой. Все время притворяется спящей.

Конечно!

Тьюлиг, улыбнувшись, приблизился к лежащей. Ришенбах приготовил удавку. Бернье, одобрительно ворча, уступил ему место.

— А ну-ка, сладкая...

Чего Тьюлиг не ожидал, выворачивая скукожившегося, какого-то ватного ребенка из ветровки, так это того, что его шарахнет электрическим разрядом. Аж до искр.

Удар был будто апперкот тяжеловеса.

Тьюлига приподняло и отнесло футов на десять к дальней стенке.

Щелкнули лампы, кто-то встал перед ним и хихикнул. Далее стало темно. И пусто. Самое главное — пусто.

 

Тьюлиг вздрогнул.

Очнувшись, он ощутил странную легкость. Легкость была неправильная. Будто что-то привычное, с чем ты уже давно сжился, разрушилось и покинуло тебя.

Тьюлиг повернулся.

Под боком обнаружился матрас, в полутора футах поднимались ввысь вольфрам и золото.

Разве он...

Они что-то сделали с ним! Ночью!

Тьюлиг резко сел.

Нет, он не был связан, ноги, руки — все в полном порядке. Дети за прутьями... Ха, дети за прутьями стояли и сидели как ни в чем не бывало. Правда, башня из кубиков убавила в росте. Два кубика, всего два. А еще два — за границами клетки.

Тьюлиг потер лоб.

Странно, совсем не пахло клубникой. И вечного, упругого напряжения не было в голове. Даже дети не казались такими уж уродливыми. Их совсем не хотелось...

Тьюлиг замер.

Он вдруг понял, что не слышит, не чувствует внутри себя присутствия ни доктора философии, ни гробокопа.

Ришенбах! Бернье!

Пустота была ответом внутреннему голосу. Вот она, легкость. Вот оно, ощущение съехавшего жильца.

— Что это? — негромко спросил он себя. — Я свободен?

Тьюлиг подержал в руке вольфрамовый брусок и отбросил его с отвращением.

Он показался себе необыкновенно чистым, обновленным, и брусок с заостренным краем лишь тянул его во тьму памяти.

Нет уж!

Тьюлиг встал и повернул голову к видеокамере.

— Эй, Ферлинг! Ферлинг!

Он махнул рукой, чтобы на него обратили внимание.

— Ферлинг! Выпустите меня! Я чист, я больше не убийца! Они все взяли себе! Все вытянули из меня! Эй!

Он потряс прутья.

За спиной вдруг раздался смешок.

— Сте-енли, — произнес кто-то тихо и нараспев.

Тьюлиг почему-то испугался оборачиваться. Ледяной ком сформировался в животе.

— Все-все, — сказал он, зажмурившись, — я не имею... Я больше не хочу... Это Ришенбах и Бернье... Это они сидели во мне...

— А ты невинен, — хихикнули сзади.

— Ферлинг! — крикнул Тьюлиг. — Я чист!

— М-м-м... — облизнулись рядом.

— Я чист, как младенец, — прошептал Тьюлиг, сползая на пол на подломившихся ногах.

— От тебя так пахнет клубникой, — дохнули ему в затылок, и он с ужасом опознал знакомые нотки. — Ты — дьявольски сладкий. Ты как те маленькие детки...

Щелкнули и погасли лампы.