DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Дмитрий Костюкевич «Клетка»

Посвящается Антону Костюкевичу.

Спасибо за идею, брат.

 

Он протянул в окошко удостоверение. Потёртая сочно-зелёная обложка с продавленным контуром и надписью «О выполнении морального долга», растрёпанные края, сиротливый металлический уголок. Охранник брезгливо принял удостоверение, опустил глаза в разворот, затем обернулся на календарь.

– Значит, с праздничком.

Он вгляделся в лицо охранника: не издевается ли? Лицо было тяжёлым, свиным, маловыразительным. Смотреть на это лицо не хотелось, и он стал смотреть на ворота зоопарка, на аллею за ними. С праздничком. Ага, как же… Нашли, блин, праздник.

Охранник сверился с монитором и сказал:

– Ваша клетка готова. – Поднялся, вынырнул из будки, запер и прошёл мимо, похлопывая удостоверением по ребру ладони. – Идите за мной.

Он поплёлся следом.

Мимо водоёма с пеликанами, поросшего вдоль берегов тиной. Мимо разноцветных деревянных домиков, клеток с павлинами и попугаями. Мимо слоновника, который мог вполне оказаться индейским храмом, и площадки с жирафами. Серпантин петлял, в экзотической зелени прятались клетки с хомяками и кроликами, из ухоженных газонов вырастали скульптуры сказочных героев, покрикивали и пыхтели мокрого вида мартышки.

Он был здесь впервые (давно собирался сводить в зоопарк племянника), всё было живым и подвижным – но ускользало, расплывалось: довлел предстоящий день в клетке.

– Сюда, – сказал охранник, сворачивая.

Вдоль тропы стали попадаться стенды с фотографией первого «зелёного» президента. Спасибо вам за День равноправия, грустно подумал он, огромное человеческое спасибо. Закон, уравнявший (создавший видимость равноправия) людей и зверей, обязывал каждого гражданина отсидеть в клетке один день в году. Он скривился, но промолчал; да и кому жаловаться – этой равнодушной спине в форменной куртке? Бегемотам и зебрам? Всего один день, именины, мать их… отдам обществу свой моральный долг… перетерплю.

В густой тени отдыхали на скамейках посетители. Женщина в платке толкнула соседку и кивнула на него (ничего, ничего, тоже там будешь). На круглой арене ребятишки играли с пони (что, запретили вам кататься на низкоросликах? чуете – равноправие!). Сгорбленный старик тряс ведро над кормушкой для белок и птиц.

Дорожка вывела к перекрёстку – разлапистые указатели, план зоопарка, стенд для записи вопросов, опять это лицо… Потянулась сетка рабица и ограждение перед ней; на мёртвом сухом стволе спал ягуар. Протоки, каналы, иллюзия лесных зарослей, фонтаны в виде трилистников и голубей… Да где же эта клетка?

В ветвях щебетали вольные птицы. Это был хотя бы настоящий зверинец, а не один из открывшихся за последний год «хомопарков» – огороженных пустырей с клетками исключительно для двуногих избирателей. Игорь попытался вспомнить, отсидел ли первый «зелёный» президент свой день в клетке… Кто-то из свиты сидел, СМИ освещало, макаки насмехались из соседних вольеров… а вот сам главный… нет, не сидел, он бы запомнил – это постное лицо с маленькими глазками за вертикальными металлическими полосами… весьма символично…

Во время последней экологической войны некоторых обитателей зоосада отправили в Беларусь, в Гродно, остальных пытались уберечь на месте. Тигров, тапиров, носорогов, белых медведей… Аллигатора по кличке Папа выпустили в Неву, больше рептилию никто не видел. Несколько служителей по своей воле остались в зверинце, выхаживать питомцев, за что были награждены изумрудным орденом. Об этом он читал в исторической сводке.

– Пришли, – сказал охранник, раздвигая разлапистые кусты. – Сюда.

На барьере висела табличка: «Не перелезать!» Клетку собрали специально для «именинников» – компактная кубическая конструкция, четыре решётчатых стены и крыша. Попасть внутрь можно было только через тамбур. Охранник открыл незапертую дверь и кивнул на жестяной шкафчик.

– Куртку, ботинки, личные вещи, всё туда. – Охранник похлопал по карману. – Удостоверение останется у меня. Отдам завтра.

Он выполнил просьбу и шагнул в клетку. Охранник закрыл за ним и ушёл.

В клетке пахло человеком. Он обошёл временные владения. Пол и задняя стенка были зашиты доской. Справа обзор заслоняли платаны, слева, за декоративным кустарником, виднелась другая клетка. Куб пустовал.

Всю обстановку делал железный таз. Интересно, это поилка или ночной горшок?

Он взялся за прутья, рассеянно глянул на пробегающую мимо тропу (пускай зарастёт народная…), поднял глаза на табличку, которая крепилась к прутьям на высоте двух метров (изнутри клетки прочитать её не было возможности), и тяжело выдохнул:

– Даёшь биоэтику.

 

*

Первый посетитель показался у клетки, когда солнце подбиралось к зениту. Молодой мужчина с узкой подвижной головой кузнечика и мутными глазами. Мужчина постоял возле ограждения, что-то нашёптывая в диктофон и избегая прямых взглядов, затем достал платок, тщательно вытер лицо и отвернулся. Насмотревшись на газон напротив клетки, ушёл.

Его это устраивало. Он сидел в углу на настиле из сена, ломал стебли и думал о благородном звучании фразы «борьба за равноправие животных и людей». Благородно и… глупо. Смотреть ведь надо, на что напяливаешь «равенство» и «право». Оставь, человек, философию и политику своему виду, не суйся с ней в экологию – иначе получишь по носу от пищевой пирамиды. Ну не знает эта пирамида, что такое равенство, не знает и знать не хочет! Идея равноправия подразумевает человека (да и внутри человечества работает со скрипом), что уж говорить о мире животных. Глупо, так глупо…

Прошёл час или полтора (часы остались в шкафчике). Принесли обед. Или как правильно?.. Сколько раз в день кормят животных? Зависит от вида? А кто я? Он решил, что волк. Да, он чувствовал себя волком – старым, беззубым волком.

Смотритель зоопарка, сухой старик, смахивающий на земляного червя, видимо, придерживался схожего мнения: запустил руку в ведро и выудил кусок сырого мяса. Криво торчала кость, висели ошмётки кожи. Смотритель ткнул мясом в решётку.

– Вы шутите?

Смотритель не ответил, поводил по прутьям, подзывая. Тёмное сморщенное лицо транслировало космическую усталость. Шершавые веки слипались. Старик и вправду собирался накормить его сырым мысом.

Интересно, что об этом говорится в эколого-социальном кодексе?

 – Спасибо, перебьюсь.

Смотритель подождал немного, кинул мясо в клетку, почесал голову над ведром, отставил, отвязал от пояса чёрный полиэтиленовый пакет. На дощатый пол полетели комья зелени с тонкими водянистыми корнями – такую, подумал он, выращивают гидропонным методом: западные районы были утыканы вертикальными фермами.

– Замечательно, – он выдавил улыбку, хотя старик, похоже, его не видел, – и витаминчиков насыпьте.

Смотритель уковылял, припадая на правую ногу. Ведро каторжно билось о голень. Вернулся со шлангом – шлаг тянулся по тропе и казался бесконечным – и наполнил тазик.

Он понял, что голоден. Тёмно-красный шмат лежал на полу в двух метрах от него. Говядина или свинина? Волки, кажется, закапывают еду в землю – делают кладовые… Да о чём я на хер думаю! Он поднялся и отфутболил мясо обратно к прутьям. Носок пропитался противной влагой.

– Чёрт…

Гидропонную зелень он проигнорировал. Пускай лежит, деградирует в солому.

Через какое-то время за деревьями раздались весёлые голоса. Он вернулся в обжитый угол, сел, сложил руки на коленях, сверху устроил пустую голову.

Хорошо бы заснуть… проспать этот день… это ведь не запрещено?

Что-то влажно ударилось ему в темечко и покатилось по полу.

– Я же говорил, что не спит!

– Конечно, не спит. Ты ему в голову попал.

Он посмотрел на огрызок яблока. Затем на тропу. К его удивлению, там стояли не дети, а парень и девушка, вполне себе избирательного возраста. Они целовались у барьера, парень жадно хватал девушку за ягодицы, будто метко брошенный огрызок придал ему напористости.

Он брезгливо провёл ладонью по волосам и начал подниматься.

– Вам что, делать не…

Парочка ускользнула. При этом они не переставали лобзаться и обжиматься – так и двигались боком, по-крабьи.

Он проверил, как обстоят дела у чувства собственного достоинства, и не удивился, узнав, что обстоят так себе. Глубоко вздохнул и вернулся к мыслям о равноправии, причём продолжил, как часто бывало, ровно с последней мысли.

Глупо, так глупо… Несовместимо с биологией. Равенство животных изначально выглядело утопически, если не сказать – маразматически, даже со всеми уловками и оговорками вроде «мышь не может заявиться на избирательный участок и проголосовать»… Но ведь несли же эту блажь как знамя, как символ! И донесли, и водрузили, и отвернулись…

В разлинованном прутьями небе появились оттенки жёлтого. Новые посетители – их было немного, хвала эволюции, – не швыряли в него огрызки и не пытались покормить с руки. Кто-то фотографировал, кто-то тыкал пальцем и объяснял детям, кто-то просто смотрел. Ещё была девушка, наверное, совсем девчонка, в странной кофте, складчатой, провисающей до колен и будто бы рваной, ну, у молодёжи всегда были специфические вкусы, – она стояла на горбатом мостике над ручьём и махала ему рукой. Он помахал в ответ. Ближе она так и не подошла.

Смотритель больше не появлялся. Над куском мяса жужжали мухи. Стремительно темнело.

Он помочился через прутья в сторону платанов, устроился на сене, размышляя, не замёрзнет ли ночью, да и заснёт ли вообще…

Почти сразу заснул.

Ночью над клеткой светила полная луна.

 

*

– Эй, кто-нибудь! Эй! Идите сюда! Я здесь!

Он проснулся засветло, но сейчас солнце уже стояло высоко, и в душе копошилось нехорошее предчувствие. Он был уверен, что двадцать четыре часа, которые он должен был провести в клетке, истекли час или два назад.

За это время на тропе появился только один посетитель. Мужчина лет сорока в прозрачном пальто с десятком карманов. Словно ходячая витрина магазина «Полезные мелочи». Батарейки, отвёртки, расчёска, упаковка жвачки, ручка, что-то похожее на термометр… Мужчина выудил из нагрудного кармана бронзовый портсигар, отщёлкнул крышку, достал сигарету и вопросительно кивнул ему: закуришь?

Он покачал головой (хотел попросить мужчину позвать охранника, но постеснялся). Он никогда не курил, но слышал, что на пачках сигарет теперь не только печатают страшные картинки, а покрывают их чем-то липким и вонючим; курильщики приспособились, выросли продажи портсигаров – выкуси, Минздрав!

Мужчина пожал плечами, но закуривать не стал, спрятал сигарету в портсигар, портсигар в прозрачный карман и был таков.

Он остался с резями в пустом желудке, зудящей кожей и мыслями о Лизе, своей девушке. Надо будет позвонить ей, как только охранник откроет шкафчик, пригласить куда-нибудь вечером, на Невском открылась бургерная, скорее всего, долго не протянет – закроют, так что надо успеть…

– Эй, слышите меня? Позовите смотрителя! Кого-нибудь!

В дальнем конце тропы, справа от клетки, шурша, раздвинулись ветки. Охранник шёл не один – следом ступал жилистый юноша, руки в карманах, глаза в землю. Именинник. Пост сдал, пост принял.

Он не сочувствовал юноше (мне кто сочувствовал?), была лишь неуютная радость от скорого освобождения. Ушла даже злость на охранника, по вине которого он просидел здесь несколько лишних часов.

Охранник свернул к пустой клетке, запустил юношу в тамбур, показал на шкафчик. Юноша покорно снял кроссовки, стал освобождать карманы.

Он безропотно ждал.

Охранник запер клетку, затем запер шкафчик, вынырнул из тамбура, притворил дверь и пошёл прочь. Бесформенная спина, сальная шея, тяжёлый шаг.

– Подождите! Куда?! Про меня забыли!

Охранник переступил через куст и выбрался на тропу. Глянул налево, потом направо, покрутил ключи на пальце и сунул в карман.

 – Эй! Ау! Выпустите меня!

Охранник посмотрел через плечо – так смотрят на лающую дворнягу, решая, что с ней делать. Нахмурился, пожевал губу и двинулся в направлении мостика.

Да что же это…

– Вернись! Слышишь! День уже прошёл! Выпусти меня!

– Да тихо ты, – сказал юноша.

Он бессмысленно глянул на соседнюю клетку. Горло саднило, глаза слезились.

Юноша отжимался от дощатого пола. Кого он ему напоминает? Было в его лице что-то удлинённое, барсучье.

– Что? Парень, он говорил про меня? Что он тебе сказал?

– Тише, тише… – сказал юноша, продолжая отжиматься. Будто обращался к тому, кто всё равно не поймёт слов, только интонацию.

Он открыл рот, но не нашёлся, что сказать. В голове была какая-то каша.

Успокойся, сказал он себе, успокойся…

Стал ходить от решётки к решётке, заламывал пальцы, хватался за голову, сел, бормоча «мразь, дрянь, гад…», тут же вскочил, пошёл кругами. Зоопарк смеялся над ним размытым многоголосьем – и звери, и птицы, и деревья. Юноша висел вниз головой на прутьях, мышцы бугрились и блестели от пота.

Это какая-то ошибка. Скоро разберутся. Придёт, будет извиняться, и уж тогда я ему устрою. Больше он здесь работать не будет!

Охранник вернулся вечером.

Но не для того, чтобы выпустить его из клетки.

 

*

Человек с помятым лицом швырнул пачку листов, и они разлетелись веером по клетке; несколько выпорхнули обратно, к ногам человека.

– Вы должны мне помочь! – заторопился он, хватаясь за прутья. – Послушайте…

Но человек резко взял с места и побежал, ежесекундно оборачиваясь. Через минуту по тропе промчался охранник, рыхлая лапа сжимала пистолет.

– Ублюдок вшивый! Выпусти меня!

Охранник скрылся из вида.

Он продолжил кричать, чтобы его выпустили, грозить, умолять… Где-то вдалеке хлопнул выстрел, и он дёрнулся – замолчал.

Юноша в соседнем кубе сидел в позе лотоса с закрытыми глазами и блаженно улыбался.

Бумага покрывала пол. Он наклонился, руки дрожали.

Листовки…

Он прочитал, медленно, пытаясь понять:

 

Верите в равноправие?

Тогда решите систему уравнений (Человек – А; кот – Б; мышь – В):

А=Б

А=В

Б?В

Надеемся, вы не забыли, что единственным правом, которое кот признаёт за мышью, это право быть съеденной.

Всё еще верите в равноправие животных?

 

Он скомкал листовку, затем распрямил, стал рвать на полосы, чтобы успокоить нервы. Мятая бумага плохо рвалась, он поднял другой лист. Текст листовки был в голове, толкал на размышления, он не сопротивлялся… что угодно, лишь бы не думать о голоде и унижении…

Кот и мышь… животное и животное… В таких отношениях действовали биологические законы, а социальные отдыхали. Впрочем, кого это волновало? Уж точно не новое правительство с нашивкой «GREEN» на лацканах пиджаков. «Эти вопросы не в компетенции человека» – могли бы ответить они во время выборов, теперь же необходимость отвечать отпала. Предвыборная программа сработала, и все разговоры о равноправии ужались до жалкой законодательной отписки – утверждения Дня равноправия, ни на йоту не облегчившего жизнь зверюшек. И не спрашивайте об интенсивном животноводстве, бойнях на фермах…

Он выбросил истерзанный лист, будто что-то мерзкое, и, закрыв лицо ладонями, вдавил их в щёки и скулы.

Бред, какой бред… зачем это происходит… почему с ним… Выпустите меня, просто выпустите – и я забуду обо всём, мне ничего не надо… просто откройте эту чёртову клетку…

Возник смотритель. Ведро. Мясо. Мешок. Зелень.

– Поговори со мной! Поговори со мной, старый хрен!

Старик был глухим… Господи, пускай он будет глухим! Потому что если это не так, тогда…

Он не знал, что тогда. Ничего не понимал.

Юноше смотритель принёс пластиковые контейнеры. Кажется, это был суп, густой и безумно вкусный, над контейнером поднимался пар… а ещё в одном из контейнеров был…

Он бросился к прутьям, закричал:

– Что это? Отбивные?! Поделись, кинь одну! Пожалуйста!

Юноша насмешливо посмотрел на него, дёрнул головой.

– Что, запах вкусный учуял? А мясо своё чего не ешь? Кишки не свернутся от жареного?

Юноша устроился у решётки, спиной к нему, и приступил к трапезе.

 

*

Он распахнул глаза, ещё полные ночного кошмара, и увидел небо – чёрное, низкое, беззвёздное. Нет, звёзды были, но почему-то лишь с краю. Край неба протекал лунным светом. Он понял, что смотрит в потолок клетки, подполз к решётке и уставился на луну.

Рука коснулась разбросанной по полу зелени, он неосознанно сунул пучок в рот, стал жевать. У луны было большое лицо, наполовину жёлтое, наполовину серое. Лицо уродца. Гниющая тыква.

Он пополз вправо, наткнулся на таз и стал жадно пить.

Кто-то возился на газоне за тропой.

Он встал на четвереньки и всмотрелся во тьму. Фонари горели только за прудом, а может, то был свет в маленьких окнах. Светила луна. И подвижный огонёк – огонёк плясал совсем близко… фонарик в руках того, кто ползал по траве.

Электрический свет упал на лицо, и он узнал мужчину с головой кузнечика, который говорил в диктофон в первый день его заточения.

Сколько я здесь? Это вторая ночь? Или третья?

Мысли слипались. Глаза слипались. Желудок слипался, но боли или тошноты не было – наоборот, он испытывал лёгкую эйфорию. Это всё из-за голода, подумал он. Нарушается обмен веществ, и что-то попадает в головной мозг. Стимулирует его... Он не помнил, читал ли об этом или узнал от Лизы, в прошлом адепта однодневных голодовок.

В лунном свете двигалась чёрная тень. Ползала по газону, устанавливая что-то напротив клетки. Бесформенной чёрной кучей лежала сумка или одежда. Что-то металлически скрежетало, попискивало… Мужчина ползал, крутился, вымерял.

Что он там делает?

Мужчина поднялся и, стоя спиной к нему, потёр руки. Потом он повернулся и посветил фонариком внутрь клетки, затем себе на лицо. Лицо было узким и жёлтым, как половинка луны. Оно выражало какую-то опасную радость.

Мужчина с головой кузнечика выключил фонарик, подхватил сумку и затрусил к ручью.

На газоне остались огни, три лампы; они холодно светили прямо ему в лицо. Зачем он устанавливал лампы? Тоже работает в зоопарке? Подождите…

Это были не лампы. Из травы торчали три зеркала или зеркально отполированные металлические пластины, именно их крутил и вымерял мужчина… ловил в них луну.

Зеркала или пластины отражали в клетку лунный блеск.

Я всё ещё сплю…

Минутой позже он и правда спал.

 

*

Рассвет он встретил щекой на занозистой доске, глядя на большую чёрную тучу; туча лениво ползла по оранжевому небу, плевалась бледными молниями.

Ручей посинел, в траве шуршал дождь, гнулись платаны. В клетке пахло мокрой землёй. Ветер стих, воздух стал тугим – а потом ударил гром. Он дёрнулся, поднял голову и посмотрел на соседнюю клетку.

Клетка была пуста.

Они его выпустили, безразлично подумал он и положил голову на пол.

Крупные капли барабанили по крыше. Он закрыл глаза и представил, как в озёрах и ручьях поднимается вода, накатывает волной, смывает – стирает с лица города – зверинец. Картинка была опасно-радостной – он видел себя на гребне освобождающей волны, но тут же понял, что попросту захлебнётся в клетке. Отставить потоп…

Монотонно лило. Иногда вдалеке гремело, будто кто-то большой бил в барабан. Думай как бог… По небу метнулась молния, и её блеск обратил течение мыслей в прошлое. Его последний день рождения. Настоящий праздник. Лиза сказала: «Не привыкай к маленьким радостям, не забывай о плодах, о том, кто ты и зачем живёшь. Живи и думай как бог, люби просто так, относись к людям как к своим детям…» Его Лиза… Разве можно не любить такое чудо?

С крыши текло. Он подполз на карачках, выставил лодочкой ладонь, набрал дождевой воды и выпил. Набрал. Выпил. Набрал…

Лиза будет его искать… Но она не знает где... Да, он не сказал ей, что идёт в клетку, ведь она обязательно пришла бы! Её интересовало любое отклонение от нормы. Свой День равноправия она сняла на камеру (попросила подругу) и показала ему после их первой ночи. Она очень гордилась собой: «Правда, я здоровская пантера? Чёрная!» – «Чёрных пантер не существует, то есть как отдельного вида… это общее название…» Она не слушала: «Здоровская, здоровская!»

Он облизал ладонь и снова посмотрел на клетку, в которую вчера посадили юношу с барсучьим лицом. Почему он не слышал, как приходил охранник? Он встал и подошёл к решётке. В центре пустого куба чернела воронка шириной в метр. Рядом с норой горкой лежала утрамбованная земля.

Он моргнул и вернулся в угол своей клетки.

Болел живот, его подташнивало. Через сколько дней голода организм начинает поедать сам себя?

Воображаемый циферблат отмотал несколько часов.

Дождь закончился. В разрывах облаков ярко светило солнце. Возле клетки крутились светловолосые мальчишки, наверное, братья; тот, что постарше, возился в подсыхающей грязи.

Он показал мальчикам зубы. Мальчишки убежали. Через некоторое время по тропе прошла хмурая пара, большой мужчина с бородой и маленькая кучерявая женщина, наверное, родители.

Кто-то приходил и уходил, а он лежал на полу, смотрел в потолок и заглядывал внутрь себя: видел, как организм окисляет жир, выделяя воду, чтобы продержаться, чтобы выжить… заглядывал в будущее и видел, как погибают клетки, нарушается кровообращение кишечника…

Он вспомнил про зеркала в траве, про ночного гостя, хотел подняться и посмотреть, но сонливость взяла своё.

Когда он проснулся, у клетки стояла группа туристов – желтолицые, узкоглазые, обвешанные камерами и экологическими значками. Стайка зверьков. Плохие, плохие… ему казалось, что он теперь понимает по глазам – у клетки толпились плохие люди… Экскурсовод была высокой, бледной, с большими стрекозьими глазами. Она говорила на русском:

– Спесциешизм, то есть доминирование интересов своего вида в межвидовом столкновении, естественен для всех животных. Для любого вида.

– Дикр… дискриминация! – закричал он, вцепившись в прутья и раскачивая себя. – Почему можно животным, но не позволено человеку? Какое тут равноправие?!

Люди по ту сторону клетки поморщились – от громкого звука, а не от смысла. Его принимали за животное. Его фотографировали.

Он упал на колени и заплакал.

На следующий день после полудня снова принялся накрапывать дождь. Небо затянуло по всем фронтам. Он пил дождевую воду.

За что?

С него содрали общественную сущность, социум существовал вне его, поглядывал из-за прутьев и не проявлял интереса. Внутри него остались лишь окровавленные каналы связей и отношений – он не мог восстать против внешнего мира, не мог теперь даже ненавидеть и покорствовать. Потерял единство с личностью (куда она подалась?), развоплотился.

За что…

Прошёл день, два.

Он танцевал, разбросав от груди руки.

Он скулил и метался по клетке.

Он мучился от поноса и головной боли. Руки и ноги постоянно чесались и покалывали.

Он кричал, бредил и слышал голоса призраков.

Он выл на луну, которая не уменьшалась; луна висела в небе день и ночь – большая, жёлто-серебряная, гипнотизирующая.

Порой ему мерещилась девушка на горбатом мосту, она махала ему, но он отворачивался и лежал лицом к глухой стенке; может, она поймёт, что ему плохо, и сделает… что?.. что-то… что-нибудь… всё равно что… какое ему дело до глупой девчонки, до Лизы, до остальных… интересно, какие у неё глаза – хорошие или плохие?

 

*

К клетке наведывается мальчик. Приходит каждый день, наблюдает.

Мальчик видит, как он колотит ногами в дверь клетки, как сбивает о доски кулаки. Его изуродованное гневом лицо.

Мальчик видит, как он задумчиво сидит на лежалом сене. Как внимательно смотрит на кусок мяса, брошенный смотрителем в клетку. Тень отвращения на его лице.

Видит, как он спит и вздрагивает во сне. Как он лакает грязную воду. Как мочится и испражняется. Его беспомощно-безразличное лицо.

Видит, как он нюхает потемневшее мясо. Отшатывается. Его дикие большие глаза. Видит, насколько он голоден и насколько испуган.

Как он отмахивается от пустоты, шепчет, путаясь в словах: «они виноваты, не я… всё они… а я ничего… что я мог…»

Как он, свернувшись калачиком, лежит на досках. Как ловит дождь. Как рычит. Ползает на брюхе. Скулит. Кидается на прутья. Неподвижно сидит, глядя в пустоту.

Мальчик видит…

 

*

Лунный свет тёк сквозь прутья, тень на полу напоминала сеть. Ему стало страшно. Он лежал, едва дыша, и ждал, когда отпустит страх.

Утром приковылял смотритель. Старик уселся на барьер перед клеткой и беспомощно зашептал:

– Знаешь, что они теперь удумали, эти морды зелёные, вши пиджачные? Чего по коробке треклятой говорят… О страдании говорят. Твари земные способны страдать – значит, равны. И другим тварям, и человеку. Тьфу! Как уразуметь, страдает ли ящерица? А бабочка? Как, а?.. Ткнули ящерицу, а она и отбежала. Раздражитель есть, а страдание – кто знает?.. А эта дрянь, языки гнилые!.. Тьфу, куда катимся… С камнями скоро брататься станем. Помнишь, как у Лема? «Мир на Земле», кажись… Партия по охране микробов в немецкий парламент пролезла... То-то!

Смотритель сделал испуганное лицо, будто ожидал чего-то плохого. Подслеповато щурясь, завертел маленькой сморщенной головой.

– Слышат, всё слышат, гады… в траве уши прячут…

Он пополз на брюхе в направлении старика. Осмысленно думать было тяжело, это отнимало много сил; он дрожал от напряжения; ещё труднее оказалось облечь мысль в слова:

– Ты видеть… видеть меня… не чужой… я человек… ты понимать?

– Хороший волчонок, внимательный. – Смотритель выдохнул, покусал тёмную губу, достал из внутреннего кармана пиджака плотный пакет, надорвал и бросил в клетку; из целлофана вывалился сочный красный кусок. – Держи, добавка, заслужил.

Он понял, что старик просто высказался – тому, кто не сможет передать его слова другим.

 

*

…как он зарывается лицом в кусок мяса, кусает, борется с тошнотой, снова кусает. Его глаза, лишённые всякого выражения.

Спит.

Ест.

Воет на луну.

Спит. Ест мясо.

Мальчик видит, что он сдался. Слышит мысль, гаснущую в голове человека в клетке: Живи и думай как бог, люби просто так, относись к людям как к своим детям…

Мальчик черпает из лужи грязь и размазывает по лицу. Мальчик говорит:

– Думай как охотник. Относись к людям как к пище.

Этот мальчик – он сам. Он смотрит на себя со стороны.

А потом мальчик уходит и не возвращается. В клетке остаётся волк.

 

*

Он не помнил своего имени. Его память уменьшалась – в ней не было нужды. Но иногда он кое-что вспоминал. Свою прошлую клетку. Место, которое называл работой. Чьи-то большие зелёные глаза, безволосую самку. Слова, некогда прочитанные на тонких, пахнущих деревом пластинах. Иногда в его голове звучали вопросы (насколько цивилизован любой из нас? цивилизованность ли это или просто изощрённость?), смысла которых он уже не понимал. Странное эхо.

Раз в день ему кидали в клетку мясо, и он с жадностью его съедал. Мяса было мало, но оно было вкусным, сырым и сочным. Его преследовал запах другого мяса, испорченного костром, – его тошнило от этого запаха.

Луна была полной. Круглый небесный свет просил спеть, и он выл, задрав голову, выл долго и самозабвенно, хотя ещё помнил о существовании речи и слов.

Он проснулся и заскулил от голода. Человек с ведром не появлялся два дня.

Он подумал, что мир изменился. Чувствовал это – разлитый в воздухе страх и ликование животных, которым удалось выбраться из клеток. По тропе пробежали полосатые кабанчики. Вдалеке громыхнуло, и над деревьями поднялись птицы.

Он просунул лапу между прутьев и поскрёб землю. Голод грыз его изнутри. Он мечтал о свободе: мечтал размашисто бежать по лесным тропам, слышать шорох иголок, чувствовать ветер… Он щёлкал челюстями и рычал, проклиная неуклюжее существо, из-за которого он угодил в клетку.

В какой-то момент, привалившись к прутьям, погрузив в пустоту между ними свою морду, он понял, что может пройти целиком… он заскулил, потом зарычал и, обжигая о металл рёбра и кости таза, выдавил себя из замкнутого пространства, о котором привык думать как о доме. Ненавистном, но доме. Клетка отпустила его, и он упал на невысокое ограждение, перевалился через него и остался лежать на дорожке, в подсыхающей грязи и привычном одиночестве.

Небо без росчерков прутьев казалось глубоким и ненасытным – оно попыталось втянуть его в себя. Он нащупал лапой стойку ограждения, но не для того, чтобы остановить падение вверх – он был не прочь, – а чтобы подняться.

Голод сильнее неба.

Голод сильнее вновь обретённой свободы, с которой надо было что-то делать.

Он обошёл клетку, заглянул в тамбур и подобрал шкуру (она валялась на полу, дверь шкафчика была сорвана с петель), которую некогда сбросил, обнюхал её и отшвырнул. Она была ему больше ни к чему.

Он вернулся на тропу и задрал голову. «Книгами и журналами не кормить» – было написано на табличке, но смысл остался туманным. Тем не менее слова что-то значили, они попали в голову и вытолкнули из глубины другие слова. Он сел на траву, присматриваясь к ним, как к ярким рыбкам в пруду.

Человек активно преобразовывает мир, преобразовывает общество, преобразовывает себя. В совместном труде и общении с другими людьми он становится личностью. Что будет, если это забрать?

Красные, зелёные, перламутровые рыбки.

Человек уже рождается человеком? Не совсем. У него есть всё, чтобы стать человеком; сумма возможностей – предпосылки для созревания человеческих качеств – заложены в генах. Потенциальные люди обретают социальные качества, вылупляются в личность. Можно ли утратить личность, вернуться в стадию дикости?

Золотые, серебристые, прозрачные…

Личность – качество индивида, но это не тождественные понятия. Так, например, светочувствительность плёнки является качеством фотоплёнки, но фотоплёнка – это не светочувствительность. Засвеченная фотоплёнка это качество теряет…

Засвеченная фотоплёнка – вот кто я.

Стайка разноцветных мыслей ушла на дно. Он опустился на передние лапы и побежал. Взобрался на взгорок и осмотрел парк. Внизу тёк ручей, струился между вольерами и рощицами. Слева проходила дорога, на обочине лежала перевёрнутая тележка. Рядом – человек.

Он понёсся по склону. Кисло пах птичий помёт. Ему пришлось спуститься в низину и переплыть ручей. Гравий покалывал голые ладони и ступни.

На дороге лежал смотритель. Пахло смертью, старым остановившимся сердцем. Он испытал к смотрителю недолгое чувство благодарности: смотритель кормил его и теперь согласился стать едой сам.

Но когда он добрался до тела, на добычу заявил права огромный толстяк в рваных тряпках. Толстяк выбрался из кустов и стал топтать голову смотрителя слоновьими ногами. Почуяв его, толстяк обернулся.

Они обнюхали друг друга, и он уступил толстяку.

Он понял, куда надо направляться, и побежал по дороге. Многие клетки были открыты, пусты. На коротких столбиках стояли картины (он не помнил, как они правильно называются) – противное человеческое лицо заляпано зелёной краской; он остановился и помочился на картину.

За деревьями раздавались механические голоса. Он догадался, что это машины, и побежал быстрее. Он испугался – машины были сильнее его, но быстро понял, что они охотятся не за ним, к тому же движутся за внешней оградой.

Он бежал. За узкими прутьями плескался в ванне медвежонок, хвастался голыми пятками. У ванны валялась оторванная по локоть рука. Охотник, достойный уважения охотник.

Мышцы гудели, по телу разливалась боль. Мелькали клетки и вольеры. Овцебыки, фламинго, дикие кошки… Людей не было: ни мам с колясками, ни бегающих детей; никто не хохотал у клеток с обезьянами; большой ящик на колёсиках, из которого дети получали сладкий лёд, был перевёрнут, как и тележка у тела смотрителя. Парк обезлюдел, словно наступила зима. Или уже поздно, и двуногим надо прятаться в своих высоких клетках? Но где другие смотрители?

И тут он увидел синий двухэтажный домик, первый этаж пах антилопами. Человек в телогрейке спускался по наружной лестнице, покачивался и тряс поцарапанным лицом. Затем человек увидел его, протёр глаза и двинулся в обратный путь.

– Опохмелюсь… и проверю… – говорил он кому-то.

Человек в телогрейке пах чем-то резким и мерзким, и он побежал дальше.

Впереди пронёсся гепард. Длинные ноги пятнистой кошки, казалось, не касались земли, гигантские прыжки завораживали. Гепард взобрался на крепкий вяз, перемахнул через ограду и исчез в автомобильном гуле.

Он бежал.

По парку бродили потерянные, отвергнутые личности – призраки, которыми могли стать двуногие создания, но не стали. Они были похожи на фосфоресцирующих медуз. Он не искал свою личность – единственным поиском, который его волновал, был поиск пищи. Преобладающий интерес.

Он сделал несколько кругов, и только тогда понял, что повторяет пройденный путь – и свернул к ограде.

Небо стремительно темнело. Идеально круглым камнем висела луна.

Его охватило возбуждение – он стал хвататься за прутья, дёргать, кусать, царапать. Он должен вырваться из этой огромной клетки, должен утолить ужасный голод. Одна из решёток подалась, открылась вперёд, и он обрадовался, что нашёл выход.

Прежде чем выйти за ворота, он обернулся. Где-то в глубине зверинца была ненавистная, но знакомая клетка; если поискать, он найдёт коз или кур, и его не остановят ограды из веток. Вернуться? Он решил, что так и сделает, но позже.

Перед ним была пустая площадка, ровная и твёрдая, как дорога, по которой он недавно бежал, размеченная белыми полосами. На краю площадки стояла будка. Он попытался вспомнить, что может храниться в такой будке, но голод был не только в животе, но и в голове, поэтому он просто подбежал, встал на задние лапы и заглянул в окошко.

В будке спал мужчина. Наверное, охранял это место. Или сидел в собственной клетке – окошко будки было забрано решёткой. На столе лежал пистолет. Он помнил, что такое пистолет.

Он обошёл будку и опустил лапу на ручку. Дверь была заперта. Тогда он ударил передними лапами – в худом теле пряталась сила, – и дверь с треском распахнулась. Замок повис на щепе.

Мужчина поёрзал на стуле, но не проснулся. На подбородке подсыхала нить слюны. В воздухе висел прокисший страх. На полу лежали пустые банки.

В голове сверкнуло воспоминание о зелёных глазах, о прохладном пенном напитке, об увлекательных историях, оживающих на белой стене или тонких пластинах…

Изо рта капала слюна. Он приблизился. Мужчина приоткрыл левый глаз, который тут же расширился, и тогда он сомкнул челюсти на тяжёлом лице.

Он рвал и глотал. В глотку лилась свежая кровь. Вкусная плоть скапливалась в брюхе.

Рвал и глотал. Праздновал сытую жизнь.

 

*

Офицер выстрелил через распахнутую дверь в трясущийся всклокоченный затылок, обернулся и сделал знак рукой.

На парковку вкатил бронетранспортёр, уткнулся носом в приоткрытые ворота, с брони по-обезьяньи посыпались спецназовцы. Защёлкали затворы автоматов.

Офицер шагнул внутрь кассовой будки.

– Ещё один, – сказал он, хотя рядом никого не было.

Он поставил ПМ на предохранитель и спрятал в кобуру. Затем посмотрел на пистолет на столе, трогать не стал. У двух мертвецов были красные лица – красные от крови тучного охранника.

– Что вы здесь устроили? – Офицер взял за ноги того, кто обглодал лицо охранника, и потащил – тощего, голого, грязного, с заросшим лицом.

– Ты видел прутья? – спросил офицер у мертвеца.

Голова мертвеца ударилась о порог.

– Видел, где у этой клетки настоящие прутья? – сказал офицер, останавливаясь, чтобы поправить берет. – То-то… А чтобы выбраться, надо видеть.

На парковку въезжал полицейский «козелок». Трещала рация.

Офицер отпустил ноги мертвеца, и тот остался лежать на влажном асфальте, и холодная луна отражалась в его открытых глазах.

Комментариев: 0 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)