— А ну-ка, Мичик, встань! — приказал он. Пастух повиновался. Лама быстрыми движениями расстегнул ему рубашку и обнажил грудь. Я не понимал, что он собирается делать, но тут Тушегун со всей силой поразил кинжалом грудь пастуха. Монгол упал, обливаясь кровью, брызги ее обагрили одежду ламы.

— Что вы наделали? — воскликнул я.

— Тс-с... Тихо, — прошептал он, повернув ко мне побелевшее лицо.

Несколькими ударами ножа он рассек грудную клетку монгола, и я собственными глазами увидел, как мягко колышутся легкие несчастного и сильно пульсирует сердце. Лама коснулся руками этих органов, кровь перестала течь, а выражение лица пастуха стало на удивление спокойным. Он лежал с закрытыми глазами и, казалось, спал безмятежным и глубоким сном. Лама начал вскрывать брюшную полость, но тут я, содрогаясь от ужаса и отвращения, закрыл глаза. А когда вновь их открыл, то с удивлением увидел, что пастух мирно спит, и хотя рубашка его по-прежнему расстегнута, на груди нет ни малейших следов раны. Тушегун-лама сидел неподалеку от жаровни, курил трубку и смотрел в глубокой задумчивости на огонь.

Фердинанд Оссендовский «И звери, и люди, и боги»

 

На переломе веков девятнадцатого и двадцатого мир пережил множество сильнейших потрясений, обративших в прах многое из того, что ранее считалось непоколебимым. Мировая война, приведшая к падению четырех могучих европейских монархий, нам близка и известна. Меж тем, в этот же период погибла еще одна империя, не менее значимая и древняя — династия Цинь, правившая Китаем с семнадцатого века, в 1912-м пала в огне революции, повергнув Поднебесную в хаос, который окончательно будет преодолен лишь в конце сороковых. Воспользовавшись слабостью сюзерена, покоренные им земли — Монголия и Тибет — поспешили заявить о собственной независимости.

В это время в Монгольских степях появился лидер, который у прагматичных европеоидов вызывал одновременно восхищение, страх и недоумение.

В народных преданиях монголов он остался под именем Джа-лама, хотя при жизни носил множество имен и прозвищ. «Разбойник и странствующий монах, знаток буддийской метафизики и авантюрист с замашками тирана-реформатора, он всю жизнь балансировал на грани реальности, причём с неясно выраженным знаком по отношению к линии между тьмой и светом», — пишет о нем Леонид Юзефович. Свирепый воин, тантрический колдун, буддийский лама, живое воплощение умершего монгольского князя и даже самого Великого Черного — жуткого бога разрушения и войны Махакалы.

Этот человек в 1912-м стал одним из лидеров освободительной войны против Китая, лично возглавив штурм Кобдо, тогдашней китайской столицы Монголии. Кобдо, обнесенный высокими стенами, охранял сильный гарнизон с современными винтовками, пулеметами и даже пушками. Штурмовала город неорганизованная кочевая орда, вооруженная в лучшем случае кремневыми ружьями. Китайцы без особого труда отражали многократные штурмы монголов, каждый раз нанося противнику серьезный урон. Но так было до появления Джа-ламы. Колдун воодушевил войско, явив им чудесные видения счастливого будущего победителей и райских степей, куда попадут погибшие, после чего лично возглавил приступ. Кобдо пал, а Джа-лама, стоя перед войском, достал из-за пазухи горсть сплющенных пуль. В халате его насчитали двадцать восемь дыр, но сам колдун остался невредим. Город отдали на трехдневное разграбление, вырезав всех китайцев, что находились там, а Джа-лама стал одним из верховных военачальников. Собственное белое знамя, сшитое из дорогой трофейной парчи, он лично освятил жертвенной кровью. Зарезав пятерых китайцев, у каждого он изъял сердце, и ими, еще трепещущими, чертил на белой парче магические символы.

Но кровавая звезда князя-колдуна взошла не тогда. История его запутана и началась намного раньше описанных событий. Чтобы окончательно разобраться в ней, стоит отправиться на сто пятьдесят лет в прошлое — в год 1755-й, когда джунгарский князь Амурсана поднял первое масштабное восстание против китайской власти. Восстание в итоге было жестоко подавлено, а сам Амурсана бежал в Россию, которая отказалась выдать его китайским властям. Пекину пришлось довольствоваться его ближайшим соратником Шидр-ваном, который был схвачен и удушен. После чего у китайского императора родился сын с красной полосой на шее — перевоплощение повстанца. По приказу императора младенец был подвергнут жесточайшей казни — его плоть мелкими кусочками выщипали сквозь отверстие в монете-чохе. Но через год императрица родила ребенка, кожа которого была покрыта множеством мелких пятнышек — Шидр-ван возродился снова. В этот раз для его убийства были приглашены опытные ламы-колдуны и возрождения больше не повторилось. Амурсана же заболел оспой и умер под Тобольском. Соответствующей ритуальной казни над ним не производилось, отчего возродиться он мог беспрепятственно. Так в Монголии родилась и окрепла легенда о том, что с севера придет новое воплощение Амурсаны, придет с могучим войском и освободит страну.

Надо сказать, что идея перевоплощения воспринимается буддистами-монголами не как некий миф, но как повседневное, вполне естественное событие. Длинная череда Богдо-гэгэнов, живых будд, равно как и тибетских Далай-лам и Панчен-лам составляет самый яркий тому пример, а в целом же, перерожденцы, называемые хубилханами, встречались почти в каждом монастыре. Ламы более высоко ранга, называемые тулку, даже могли выбирать место своего очередного перерождения.

И вот в конце XIX века словно из ниоткуда появился человек, назвавший себя одновременно внуком и перевоплощением Амурсаны. Он был одет в ламаистскую одежду, но вместе с тем носил оружие и ездил на коне, что было строго воспрещено желтой верой. Никто точно не знал, кто он и откуда, но говорили, что сам он был калмыком, возможно — астраханским. В детстве его отдали на обучение в монгольский монастырь, откуда в числе самых одаренных учеников отправили в Тибет, и не куда-нибудь, а в Лхасу — столицу и резиденцию Далай-ламы, откуда, впрочем, он вскоре вынужден был бежать, опасаясь кары за убийство товарища-монаха. Пришелец обладал весьма обширными познаниями в буддийской метафизике и тантрических практиках и быстро завоевал авторитет местного ламства. Тогда первое упоминание о нем появилось и в русских документах — его упомянул профессор Позднеев в своей книге «Монголия и монголы». Обеспокоенный его растущим влиянием и антиимперской пропагандой, Пекин несколько раз арестовывал его, но как российского подданного всякий раз отпускал. После этого он исчез почти на десять лет, чтобы появиться в 1900-м под именем Шезраб-ламы, проводника тибетской экспедиции Петра Козлова, и даже направился последним в качестве посла Российской империи к Далай-ламе. Также есть сведения, что к экспедиции Джа-лама примкнул, спасаясь от гнева князя горгунов из Китайского Туркестана. После судьба его на десятилетие погрузилась во мрак, чтобы вынырнуть из него под стенами осажденного Кобдо.

Захват Кобдо, а после — Улясутая сделал Джа-ламу могущественным князем, получившим под свою руку земли и данников. В своем домене он начал строить новое государство, совмещая мистическую теократию с реформаторскими веяниями запада. Порукой его власти был суеверный страх, который он внушал подданным. Месть Джа-ламы считалась неотвратимой — любой, кто вызвал его гнев, мог быть уверен в скорой своей смерти. «Никто не знал день и час, когда в его юрте или на равнине, рядом со скачущим конем, появится таинственный и могущественный лама-мститель. И тогда — удар кинжала, пуля или стальные пальцы, сдавившие шею, словно тиски, кончали дело», — писал о нем Оссендовский. Но звезда князя-монаха сияла недолго.

Опьяненный властью, он рассорился с Богдоханом, буддой-властителем Монголии, слабым правителем, но опаснейшим мастером интриги, а после — стал угрожать русским торговцам, требуя с них дань (чего никогда раньше не было). Надо сказать, что вся освободительная война проходила не без молчаливого согласия и поддержки Российской Империи, заинтересованной в создании буферного государства между ней и Китаем. Поэтому такое самоуправство не устроило ни Ургу, ни Петербург. За Джа-ламой была начата охота, избегая которой, он снова явил свои магические способности. Венгр Йожеф Гелета, в то время работавший в Монголии, рассказал, как преследуемый казаками Джа-лама оказался на берегу озера Сур-нор: «Перед ним была водная гладь, позади — его преследователи. Монголы из находившегося поблизости небольшого кочевья, затаив дыхание, ждали, что в следующий момент Джа-лама будет схвачен. Внезапно они с изумлением заметили, что казаки свернули в сторону и вместо того, чтобы скакать прямо к Джа-ламе, который спокойно стоял в нескольких ярдах от них, галопом бросились к другому концу озера. „Он там! — кричали казаки. — Он там!“. Но „там“ означало разные места для каждого из них, и казаки, разделившись, поскакали в разные стороны. Затем они вновь съехались вместе и напали друг на друга со своими длинными пиками, убивая один другого. При этом каждому из них казалось, что он убивает Джа-ламу».

И все же мятежный монах был арестован, вывезен из Монголии и посажен под арест, сначала в Нерчинск, потом в Тобольск, а по прошествии нескольких лет — на поселение в Астраханский край. Революция 1917-го снова сделала его свободным, и он вернулся в Монголию — как раз вовремя, чтобы начать новую войну против китайцев, которые, воспользовавшись революционным пожаром в России, оккупировали державу Богдохана.

Колдун вновь доказал свои таланты, громя китайцев на юго-западе. В то время он обзавелся могущественным магическим артефактом: кожей магнуса, монгольского демона. Случилось это так:

После боя молодой, красивый собой киргиз, сражавшийся на стороне китайцев, остался ранен, но жив. С железным спокойствием он сидел, опершись о камень, бесстрастно глядя на врагов. Один из монголов подъехал к нему и ударил копьем. Киргиз не издал ни звука. Джа-лама заметил это и приказал ударить его саблей. Но и тогда киргиз не застонал. Поэтому Джа-лама собственноручно вырезал ему сердце и поднес к глазам. И в этот раз казах лишь спокойно посмотрел на орган гаснущим взглядом. Джа-лама приказал снять с него кожу, заявив, что дух киргиза был так силен, потому что в него вселился мангус. Эта кожа, выделанная и просоленная, осталась при колдуне и использовалась им в ритуалах до самой его смерти. Стоит пояснить, что такая кожа издревле использовалась в ламаистских церемониях, но в современности, как и многое из древней сакральной атрибутики, была подменена имитацией — белой тканью в виде человеческой кожи. Точно так же жертвоприношения в виде людской печени, легких, носов и ушей были заменены в поздние времена их слепками из теста или глины. Но Джа-ламу симуляции не удовлетворяли.

В то время в борьбу вмешался белый генерал фон Унгерн-Штернберг, прозванный Черным Бароном, личность не менее темная и зловещая. Унгерн с остатками своих казаков бежал из Даурии, одинаково ненавидимый за садистскую жестокость и тиранию и красными, и белыми. Иронично, что в 1912-м Унгерн, будучи царским офицером, самовольно приезжал в Кобдо, желая служить под знаменами Джа-ламы, но получил запрет от русского консульства, посчитавшего такой шаг для русского офицера недопустимым. Теперь же сам Черный Барон считал Джа-ламу «человеком вредным» — поскольку тот был своевольным и власти чужеземца над собой не признавал.

Впрочем, им обоим было не до того. Штернберг сражался с китайцами, а потом — с наступающими красными, а Джа-лама удалился в Черную Гоби, где основал свое собственное государство, возведя в горах зловещую крепость Тенпай-Байшин, руины которой посетил во время тибетской экспедиции Николай Рерих. До сих пор это место вызывает страх местных жителей, по устным преданиям наслышанных об ужасах, творившихся в ней.

Новосотворенную державу правитель видел основой будущей империи, а до поры обеспечивал существование ее грабежами караванов и захватом рабов. Невольники возвели для него башни и стены, он же сурово карал подданных за малейшие провинности — например, пьянство и даже испражнение на землю. Подданные, как и всегда, панически боялись его из-за причастности к тайным знаниям и не могли никак определиться, кто же он — буддийский святой или воплощенный мангус. Гарнизон крепости состоял из почти пятисот человек, неплохо вооруженных и подготовленных. Этих сил было достаточно, чтобы защищаться и нападать — пускай даже на караваны торговцев и паломников, следовавших в Тибет.

Рерих пишет: «Таким путем Джа-лама собрал вокруг себя смешанную группу людей. Тибетские чиновники и торговцы, монгольские паломники, ламы и миряне, политические враги Джа-ламы, китайские купцы из Аньси и Коко-хото, киргизские вожди с Монгольского Алтая — все должны были работать, возводить здания, строить башни и стены в обжигающей зноем монгольской пустыне. Некоторые из заключенных целые годы провели в плену у Джа-ламы и, чтобы избежать варварского обращения, объединялись в небольшие отряды. Другим удавалось совершить побег, но большинство умерло от тяжелых испытаний, так как не все могли выдержать отношение людей Джа-ламы».

Впрочем, держава его просуществовала недолго. В 1922-м коммунистами в Угре был вскрыт большой политический заговор, нити которого вели к Тенпай-Байшину. Были арестованы бывшие министры Богдохана, ведшие переговоры с Джа-ламой, а сам он был приговорен к смерти. Попытки выманить его в Ургу успехом не увенчались — подозрительный лама не верил сладким посулам коммунистов. Тогда в крепость был отправлен сильный отряд, возглавляемый самим начальником безопасности МНР, известным полководцем Балденом Дордже. Он, опасаясь сопротивления, решил взять Тенпай-Байшин хитростью.

Вот как описывает эти события Николай Рерих: «Остановившись, его отряд расположился лагерем приблизительно в двух днях пути от крепости Джа-ламы. Балдан Дордже с одним из солдат поехали в крепость. Они притворились паломниками и попросили позволения подарить церемониальный шарф Джа-ламе. По некоторым причинам им это позволили и провели их в монгольскую палатку, разбитую во внутреннем дворе замка. Балдан Дордже приблизился к ламе с церемониальным шарфом и застрелил его из пистолета, спрятанного под хатыком. Джа-лама был убит на месте. Его последователи не могли даже оказать сопротивление, поскольку Джа-лама, как и другие азиатские вожди, хранил все оружие и боеприпасы в своей палатке и выдавал их только тогда, когда было необходимо. Так как палатка с арсеналом была захвачена Балданом Дордже и его спутником, пораженные паникой последователи не имели иного выбора, как только подчиниться или рассеяться».

Голова колдуна была отсечена и забальзамирована, после чего, надетая на пику, была на несколько дней выставлена в Улясутае, собирая множество народу. После она была доставлена в Ургу новому правителю коммунистической Монголии, победителю Черного Барона, Сухэ-батору. Но мстительный лама и после своей смерти не перестал карать обидчиков — Сухэ-батор внезапно скончался в тот самый день, когда кортеж с головой Джа-ламы въехал в столицу. После этого долгое время бальзамированная голова выставлялась на базарах Монголии в доказательство смерти Джа-ламы, но вызывала не гордость, а благоговейный страх. Монголы называли ее «цаган толгой», «белая голова» (вероятно, из-за ежика седых волос) и считали могущественным чародейским предметом. Вскоре голова вернулась в Угру, где на время затерялась, пока в 1925 не была похищена и дипломатической почтой доставлена в Ленинград неким студентом-монголоведом В. А. Казакевичем, проходившим в Урге практику.

История с головой покрыта тайнами не меньше, чем жизнь ее обладателя. Достоверно не известно, зачем она понадобилась русским и по какой причине вывозилась из Монголии тайно. Известно только одно — голова прочно осела в запасниках Кунсткамеры и никогда не выставлялась публично. Даже в реестр она была внесена просто как «Голова монгола». Николай Рерих писал, что в буддизме такая казнь считается самой жуткой, ибо сохраненная голова лишает душу обладателя возможности покинуть Бардо, пространство между жизнью и смертью, и переродиться. В связи со странной смертью Сухэ-батора и других причастных к убийству Джа-ламы людей, вскоре родилась и окрепла легенда о проклятии головы мятежного монаха. Среди жертв его оказался и Казакевич, похитивший голову — он был обвинен в шпионаже на Японию и расстрелян.

С тех пор противоречивый и пропитанный жестоким монгольским мистицизмом образ Джа-ламы продолжает тревожить умы исследователей. Многие приписываемые ему чудеса и зверства подтверждаются одними учеными и опровергаются другими, а его жизненный путь настолько оброс легендами, что правда в нем нераздельно смешалась с вымыслом. Но так или иначе, Джа-лама являл собой один из мрачных и противоречивых образов мистического Дальнего Востока, чья сила и власть строились на страхе, мстительности и кровавой магии.