Algernon Blackwood, “Miss Slumbubble — and Claustrophobia”, 1907
Мисс Дафна Сламбаббл была нервной леди неопределенного возраста, которая неизменно отбывала за границу с наступлением весны. Это был ее единственный ежегодный отпуск, и она трудилась как проклятая ради него всю остальную часть года, экономя деньги множеством печальных способов, известных только тем, кто и после сорока определяет свои доходы как «весьма скромные», при этом не оставляя надежд, что однажды случится нечто такое, что изменит к лучшему их безотрадное существование, состоящее из дешевого чая, сухих хлебцев и еженедельных перебранок с прачками.
Весенний отпуск был единственным периодом времен за целый год, когда она действительно жила, а после возвращения ей в течение нескольких месяцев приходилось вести полуголодное существование, чтобы побыстрее начать откладывать деньги на следующий год. Когда набиралось шесть фунтов, она чувствовала себя лучше. После этого ей нужно было только откладывать небольшие партии по четыре франка — каждые четыре франка обеспечивали еще один день в маленьком дешевом пансионе, в котором она всегда останавливалась, расположенном на одном из цветущих склонов Валезских Альп.
Мисс Сламбаббл чрезвычайно опасалась мужчин. Их присутствие порождало в ней нервозность и страх. В глубине души она считала, что никому из них нельзя доверять, даже полицейским и священникам, — после того как в юные годы ее жестоко обманул тот, кому она безраздельно отдала свое сердце. Он внезапно исчез, не удостоив ее ни единым словом в объяснение, а несколько месяцев спустя женился на другой женщине, о чем поместил объявление в газеты. Правда, он говорил с Дафной всего один-единственный раз. Но для нее это не имело никакого значения.
Одно лишь то, как он смотрел на нее, как расхаживал по комнате, даже как избегал ее во время чаепитий, на одном из которых она и встретила его, в доме своей богатой сестры, — по сути, все, что он делал и чего не делал, служило ее размягченному сердцу доказательством того, что он любит ее тайно и что он знает: она тоже любит его. Его близкое присутствие вызывало у нее ужасное беспокойство, так что она непременно проливала чай, если он оказывался даже на почтительном расстоянии от нее; а однажды, когда он пересек всю комнату, чтобы предложить ей взять хлеб и масло, она почувствовала такую неоспоримую уверенность, что даже сама его манера держать поднос — очередное свидетельство его немой любви, что покраснела до корней волос, взглянула ему прямо в глаза… и в этом состоянии восторженного смущения схватила весь поднос целиком!
Но все это было много лет назад, и с тех пор она уже давно научилась смирять свою боль и оберегать свою жизнь от новых ударов из-за предательства — она воспринимала случившееся как предательство — со стороны мужчин. Однако она по-прежнему чувствовала тревогу и подозрительность в присутствии мужчин, особенно молчаливых и неженатых, и с некоторой натяжкой можно сказать, что этот страх преследовал ее всю жизнь. Однако помимо него ей были свойственны и многие другие страхи, очевидно, столь же беспочвенные. Так, она боялась пожаров, железнодорожных катастроф, опрокинувшихся кэбов и еще — вероятности оказаться запертой в узком тесном пространстве. Большинство этих страхов она, разумеется, делила со множеством других людей, мужчин и женщин, но последним — боязнью замкнутых пространств, — вне всякого сомнения, была обязана услышанной в ранней юности истории о странном недуге своего отца — нервном расстройстве, именуемом клаустрофобией, при котором человек боится оказаться в тесном пространстве без возможности выхода.
Таким образом, становится ясно, что мисс Дафна Сламбаббл, эта бесхитростная добрая душа, со своим букетиком цветов на шляпке и рядами цветных фотографий с видами Швейцарии над каминной полкой в спальне, жила в постоянной тревоге, близкой к одержимости.
Однако мысль о ежегодном отпуске компенсировала все это с лихвой. В своей одинокой комнате на задворках Уорвик-сквер она изнемогала от летней духоты и пыли, стойко влачила свое существование сквозь промозглые зимние туманы, а потом еще долгие дни напролет упорно трудилась в постепенно нарастающем радостно-возбужденном предчувствии будущего отпуска, считая часы до того момента, когда можно будет отправиться за билетом в первую неделю мая. Когда долгожданный день наступал, ее счастье было так велико, что ей не нужно было больше ничего в целом свете. Даже ее фамилия переставала ее раздражать, поскольку по ту сторону Ла-Манша звучала совершенно по-иному в устах иностранцев, а в маленьком швейцарском пансионе, где она отдыхала, ее называли просто «мадемуазель Дафна», и само это обращение звучало для нее как музыка. Нелепая фамилия была частью убогой лондонской жизни, не имеющей ничего общего с теми восхитительными днями, которые мадемуазель Дафна проводила среди горных вершин.
Платформа вокзала Виктория была уже заполнена людьми, когда мисс Сламбаббл прибыла на место — за добрый час до отправления поезда — и отдала свой скудный багаж служащим, чтобы его взвесили и пометили ярлыком. Она была так возбуждена, что без умолку говорила со всеми, кто соглашался ее слушать — то есть со всеми в железнодорожной униформе. В своем воображении она уже видела ярко-голубое небо над сверкающими заснеженными пиками, слышала перезвон коровьих колокольчиков и вдыхала запахи сосен и лесопилок. Она представляла себе приветливую комнату, где располагался общий обеденный стол для постояльцев, с ее деревянными полами и рядами стульев; дилижанс, поднимающийся по заснеженной дороге далеко внизу; поднос с ароматным кофе и булочками с маслом и джемом, который приносят в номер в семь тридцать утра; а потом — долгие прогулки в тенистом лесу, с блокнотом и сборником стихов, облака, медленно проплывающие над огромными утесами, и неумолчное гулкое эхо горных водопадов.
— Как вы думаете, поездка будет спокойной? — спросила она носильщика уже в третий раз, суетливо забегая то по одну, то по другую сторону от него.
— Ну, по крайней мере, ветра нет, мисс, — вежливо отвечал он, ставя ее небольшой чемодан на тележку.
— Так много народу едет на этом поезде, не правда ли? — оживленно воскликнула она.
— Да нет, как раз мало. Еще не сезон. Разве что те, кто едет отдыхать за границу.
— Да-да, по ту сторону пролива поезда буквально забиты, — подхватила она, торопясь за ним вдоль платформы мелкими, семенящими шажками. Всю дорогу она щебетала, как радостная птичка.
— Должно быть, так, мисс.
— Я поеду в дамском купе. Я каждый год так езжу. Это ведь безопаснее, правда?
— Как вам будет угодно, мисс, — терпеливо отвечал носильщик. — Но поезд еще не подавали, вам придется подождать с полчаса.
— О, спасибо! Я буду здесь, когда он подойдет. Запомните — дамское купе, второй класс, угловое сиденье по ходу поезда — то есть нет, наоборот, я хотела сказать, против хода поезда. Я очень надеюсь, что на проливе не будет шторма. Думаете, ветер не подни…
Однако носильщик ее уже не слышал. Мисс Сламбаббл принялась ходить взад-вперед по платформе, разглядывая прибывающих пассажиров, изучая яркие сине-желтые плакаты, рекламирующие отдых на Лазурном берегу, и лихорадочно-восторженно теребя свои бусы из черного янтаря при мысли о своей собственной (пусть даже на время) маленькой деревушке среди альпийских высот, где снежное покрывало простирается на многие сотни футов над шпилем церкви, а лужайки зеленее, чем где бы то ни было в целом свете.
— Я положил ваши вещи в дамское купе, мисс, — уведомил ее носильщик вскоре после того, как поезд наконец прибыл. — Все как вы просили — угловое сиденье против хода поезда. Располагайтесь в свое удовольствие. Благодарю вас, мисс. — Он коснулся козырька форменной фуражки и сунул в карман шестипенсовик, в то время как суетливая маленькая путешественница устремилась к двери пассажирского вагона. В купе ей пришлось ждать еще полчаса, пока поезд отправится. Она всегда очень нервничала в поездах — не только из-за возможных крушений, но из-за неурядиц, которые могут возникнуть с другими пассажирами в этих лишенных коридоров вагонах во время долгой поездки1. Одного вида железнодорожных платформ, дымящих паровозных труб, груд багажа и резких звуков свистков было достаточно, чтобы ее воображение начало рисовать грядущую катастрофу.
Заботливый носильщик сложил все ее пожитки рядом с угловым сиденьем: три газеты, журнал и роман, небольшая продуктовая корзинка, где лежали два банана и завернутая в салфетку булочка с изюмом, стопка пледов, перетянутая длинным узким ремешком, зонтик, бутылка «Янатас», театральный бинокль (чтобы любоваться горами) и фотокамера. Она пересчитала их, затем переложила немного иначе и слегка вздохнула — частично от радостного предвкушения, частично от досады, что поезд все никак не отправляется.
Многие пассажиры заглядывали в купе, критически осматривали его и, казалось, уже готовы были зайти, но в последний момент отказывались от своего намерения. Какая-то леди положила свой зонтик на сиденье и тут же поспешно вышла обратно на платформу, чтобы через несколько минут вернуться и забрать его — словно вдруг услышала, что поезд вовсе никуда не поедет. На платформе царила суета, пассажиры торопливо передвигались туда-сюда. Среди них, как можно было судить по обрывкам фраз, довольно большую часть составляли французы, и сами звуки их речи заставляли мисс Дафну трепетать от счастья — это было еще одно радостное предчувствие близящегося отдыха. Сам этот язык уже звучал празднично и словно бы приносил с собой дуновение горного воздуха и радости долгожданной свободы.
Затем какой-то толстый француз появился на пороге купе, осмотрел его и явно вознамерился в нем расположиться. Но, ощутив приступ внезапного страха, она решила ни в коем случае этого не допустить.
— Это купе для дам, месье! — заявила она по-французски, особенно четко произнося слово «дам».
— О, черт! — воскликнул он по-английски2. — Я не заметил!
Грубость этого человека, которого она приняла за француза из-за того, что через руку у него было переброшено отороченное мехом пальто, заставила ее подскочить на сиденье, а потом, в лихорадочном приступе нервной дрожи, снова переложить свои вещи, на сей раз так, чтобы они создавали некое подобие линии обороны вокруг нее.
Затем, уже в десятый раз, она открыла свою расшитую черным бисером сумочку, вынула кошелек и убедилась, что билет лежит внутри, после чего снова пересчитала свои пожитки.
— Надеюсь, — пробормотала она, — очень надеюсь, что этот глупый носильщик положил мой чемодан в багажное отделение аккуратно. И что на проливе не будет штормить. Носильщики такие глупые. С них нельзя ни на минуту спускать глаз, пока они не поместят багаж внутрь. Я думаю, если будет шторм, лучше доплатить за билет и поехать первым классом. А багаж я и сама донесу. Думаю, я справлюсь.
В этот момент кондуктор пришел проверять билеты. Она искала свой билет повсюду, но не могла его найти.
— Я уверена, он был здесь всего минуту назад! — пролепетала она, в то время как кондуктор в ожидании стоял на пороге купе. — Я точно знаю, что он здесь… одну минутку. Боже мой, куда же я могла его подевать?.. Ах, вот он!
Кондуктор так долго разглядывал билет, что она уже начала подозревать, что с ним что-то не так. Когда наконец кондуктор оторвал корешок и вернул ей оставшуюся часть билета, она была уже в панике.
— Все в порядке, не так ли? — нервно спросила она. — Я хочу сказать — со мной все в порядке, ведь так?
Кондуктор закрыл дверь купе и запер ее снаружи.
— Надеюсь, мэм, с вами все будет в порядке до самого Фолкстоуна3, — ответил он и ушел.
Затем послышался свист паровозного гудка, суета на платформе усилилась, голоса пассажиров зазвучали громче. Стоящий на платформе инспектор поднял правую руку, левой поднес к губам свисток, давая сигнал к отправлению, и, когда поезд тронулся, застыл на месте, наблюдая за медленно движущимися вагонами. Мисс Сламбаббл заметила на опустевшем перроне своего носильщика, высунулась в окно и помахала ему.
— Вы уверены, что мой багаж в порядке? — окликнула она.
Однако носильщик либо сделал вид, либо действительно ее не услышал, поскольку вагон уже проплывал мимо, и в следующий миг она ударилась головой о голову какой-то леди, которая, стоя на платформе, смотрела в другую сторону и махала рукой кому-то в предыдущем вагоне.
— О-ох! — простонала мисс Сламбаббл, поправляя шляпку, — надо ведь все-таки смотреть по сторонам, мэм!..— но тут же, осознав, что сказала явную глупость, она водворилась обратно в вагон и устроилась поглубже среди подушек, все еще непроизвольно дрожа от волнения.
— Ох! — выдохнула она. — Боже мой, наконец-то едем! Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. О, этот ужасный Лондон!..
Затем она снова пересчитала деньги, еще раз осмотрела билет и удостоверилась в наличии всех своих многочисленных вещей, для верности касаясь каждой из них длинным указательным пальцем в нитяной перчатке и приговаривая: «Так, это здесь, это на месте, и это, и это… и еще вот это!» Затем ткнула себя пальцем в грудь и добавила с коротким счастливым смешком: «И это тоже!»
Поезд набирал скорость, за окнами тянулись грязные крыши и уродливые дымовые трубы мрачных предместий — этот нагоняющий тоску пейзаж простирался на целые мили. Мисс Сламбаббл положила все свои вещи на багажную полку, затем снова забрала их оттуда, потом тщательно отобрала те из них, которые точно не понадобятся до самого Фолкстоуна, и опять убрала их на полку, а остальные разложила на соседнем и противоположном сиденьях. Бумажный пакет с бананами она положила на колени, где они стали постепенно нагреваться, в результате чего пакет начал понемногу размокать.
— Наконец-то я действительно еду! — прошептала она снова, радостно переводя дыхание. — Париж, Берн, Тун, Фрутиген!.. — Она слегка приобняла себя за плечи, отчего ее черные янтарные бусины застучали друг о друга. — А потом долгая поездка на дилижансе в горы! — Она знала наизусть каждый дюйм этой поездки. — И целых две недели в пансионе, или даже все восемнадцать дней, если удастся снять комнату подешевле. О-о-о! Неужели это правда? Это и в самом деле так? — От счастья голос ее зазвенел, как у радостной птички.
Она посмотрела в окно, где уже расстилались зеленые поля вместо улиц. Затем раскрыла книгу и попыталась читать. Потом закрыла ее и принялась листать газеты, в тщетных попытках зацепиться взглядом за какую-нибудь статью. Все было напрасно. Перед ее внутренним взором непрерывно возникали красоты дикой природы, делая все остальное унылым и неинтересным. Поезд шел быстро — хотя для нее все равно медленно — и каждый миг начавшегося путешествия, каждый новый оборот грохочущих колес приближали ее к заветной цели, каждая мелкая деталь уже знакомой во всех подробностях дороги усиливала нарастающее счастливое предчувствие. Она уже не беспокоилась ни о своей фамилии, ни о своем скрытном и неверном возлюбленном из далекого прошлого, ни о чем на свете — ею владела лишь мысль о том, что ее единственная ежегодная маленькая отрада в очередной раз будет ей дарована.
И вдруг, совершенно неожиданно, мисс Сламбаббл осознала ситуацию, в которой оказалась, и ощутила страх — совершенно беспричинный страх. Она впервые поняла, что находится абсолютно одна в купе скорого поезда, и что ее купе никак не сообщается с соседними.
До этого момента ее сознание было настолько переполнено радостным возбуждением, что там не оставалось места для чего-либо еще, и даже ее одиночество на время предстоящей поездки доставляло ей скорее удовольствие, чем беспокойство. Но теперь, когда она пришла в себя, когда осмотрела свои вещи, пересчитала деньги, проверила билет и совершила, уже в который раз, еще ряд подобных действий и откинулась на спинку сиденья, она испытала вполне ощутимый шок от того, что находится одна в купе поезда, совершающего довольно долгую поездку, — одна, впервые в жизни, в мчащемся со всей скоростью, грохочущем, скрежещущем поезде. Она села прямо, как стрела, и попыталась вернуть себе хоть немного самообладания.
Из всех человеческих эмоций страх, вероятно, наименее всего поддается силе внушения, в том числе, безусловно, и самовнушения; в особенности это касается смутных страхов, не имеющих видимых причин. Со страхом, причина которого очевидна, можно спорить, высмеивать его, усмирять, доказывать его нелепость — словом, внушать ему, что он несостоятелен. Но против страха, который медленно, исподволь нарастает по совершенно непонятной причине, разум оказывается бессилен. Само утверждение «Я не боюсь!» столь же бессмысленно и бесполезно, как более тонкая разновидность внушения, при которой человек лжет себе, делая вид, что никакого страха вовсе нет. Хуже того, поиск непонятной причины приводит ум в замешательство, а бесплодный результат подобного поиска — в ужас.
Мисс Сламбаббл усилием воли взяла себя в руки и попыталась понять, что же заставило ее испугаться, но долгое время эти попытки были тщетны.
Вначале она искала внешние причины: возможно, подумала она, что-то не так с ее вещами. Она разложила их все в ряд на сиденьях напротив своего и осмотрела каждую со всех сторон: пакет с бананами, фотокамера, продуктовая корзинка, сумочка, расшитая черным бисером, и т. д. и т. п. Но она не обнаружила ничего, что могло бы стать причиной для беспокойства.
Тогда она попыталась отыскать причину внутри и стала перебирать одно за другим: свои мысли, свою квартиру в Лондоне, швейцарский пансион, деньги, билет, свои основные планы, свое прошлое и будущее, свое здоровье и религию, — все и вся, что имело хоть какое-то отношение к ее внутренней жизни, но опять же не обнаружила ничего такого, что могло бы вызвать чувство внезапной тревоги или страха.
Хуже всего было то, что пока она искала причину страха, он все нарастал. Ее охватило смятение.
— Боже милостивый, да я же вся в поту! — в полный голос воскликнула она и передвинула потертые грязноватые подушки подальше от себя, непроизвольно озираясь во время этого занятия. Она подробно исследовала все свои мысли в поисках причины испуга, однако ничего не нашла. Но ее душа была охвачена предчувствием какого-то грандиозного бедствия.
Она пересела на другое место, оказавшееся ничуть не более комфортным, чем выбранное ею изначально, затем попробовала посидеть на каждом из угловых и центральных сидений, пока не перебрала все варианты. И на каждом новом месте ей становилось все более не по себе, чем на предыдущем. Она встала и осмотрела пустые багажные полки, пространство под сиденьями, подушки с обратной стороны, словно надеясь обнаружить что-то под ними — они были тяжелые, и она с трудом их переворачивала. Потом она убрала все свои вещи обратно на полку, перед этим в нервной спешке рассыпав часть из них по полу, отчего ей пришлось опуститься на колени, чтобы собрать их — некоторые закатились под сиденья. Это потребовало от нее немалых усилий — она почти задыхалась. К тому же поднятая пыль вызвала у нее кашель. Глаза щипало, по всему телу разлился неприятный жар. Затем она случайно поймала свое отражение в застекленной картине с изображением Булони, висевшей над багажной полкой, и собственный вид испугал ее еще больше — настолько она была не похожа на себя, и настолько странным было выражение ее лица. Это было лицо совершенно другого человека.
Чувство тревоги, однажды пробудившись, подпитывает себя всем подряд — от жужжания мухи до темной тучки на небе. Мисс Сламбаббл скорчилась на сиденье, оцепенев от страха.
Однако она все же сумела собраться с духом. В конце концов, ее не так легко было напугать. Она где-то читала, что страх можно прогнать, если громко и отчетливо повторять свое собственное имя. Она всегда верила тому, что читала, при условии, что это было изложено ясно и убедительно. Теперь она решила использовать это знание.
— Меня зовут Дафна Сламбаббл! — произнесла она твердым, уверенным тоном, неестественно выпрямившись на сиденье. — Я не боюсь… вообще ничего. — Последние два слова она добавила, слегка помедлив. — Я — Дафна Сламбаббл, я заплатила за билет, я знаю, куда направляюсь, мой чемодан в багажном вагоне, а все остальные вещи здесь, со мной. — Она пересчитала их одну за другой: все было на месте.
Однако сам звук ее голоса, и больше всего — собственное имя лишь усилили ее нервозность. Голос звучал странно, словно чужой, и казалось, что он доносится откуда-то снаружи. Все вокруг внезапно показалось ей странным, незнакомым и недружелюбным. Она пересела на противоположное угловое сиденье и взглянула в окно: поля, деревья, редкие домики проносились мимо непрерывной чередой. Сельская местность выглядела очаровательно: фермерские лошади трудолюбиво вспахивали землю, над которой летали грачи. Что же, ради всего святого, вызывало у нее этот липкий беспричинный страх? Что делало ее столь беспокойной, нервной, суетливой? Она снова осмотрела свои вещи, проверила билет и деньги. Все было в порядке.
Затем она внезапно бросилась к противоположному окну и попыталась его открыть. Но скользящая рама не поддавалась. Она подбежала к другому окну — результат был тот же. Обе рамы заклинило. Ни та, ни другая не двигались с места. Ее страх все нарастал. Она была заперта! Невозможно открыть окна. Что-то было не так с этим купе. Мисс Сламбаббл вдруг вспомнила, что многие пассажиры осматривали его, но все же не решались войти. Скорее всего, дело было в какой-то неполадке, которую она не заметила. Ужас разрастался в ней со скоростью лесного пожара. Она дрожала всем телом и уже готова была закричать.
Она металась между двумя рядами сидений, как птица в клетке, поминутно заглядывая то на багажные полки, то под сиденья, то в окна. В очередном приступе панического страха она попыталась открыть дверь. Но дверь была заперта. Она бросилась к другой двери. И эта заперта! Боже милостивый, обе были заперты! Она оказалась в ловушке! В тесном, закрытом купе. И горы, и обширные леса, и зеленые поля, овеваемые горным воздухом, были недосягаемы для нее. Она была заточена здесь, как пленница в средневековой башне. Эта мысль сводила ее с ума. Ощущение, что она никогда больше не увидит открытого пространства — ни неба, ни леса, ни полей, ни линии горизонта вдалеке, поразило ее до самой глубины души, неумолимо разрушая все, что было ей дорого. Она закричала. Она бегала между рядами сидений и кричала все громче.
Конечно, никто ее не слышал. Грохот поезда заглушал все остальные звуки, тем более слабый звук ее голоса. Это воистину был глас вопиющего в пустыне.
И тут ее неожиданно осенило: она поняла, в чем дело. С ее купе все было в порядке, так же как и с поездом, и с ее вещами. Она почти рухнула на сиденье и вновь стала изучать ситуацию со всех сторон. Да, ничего страшного не было в ее прошлом и будущем, в ее религии и здоровье. Никаких проблем с билетом и с деньгами. Дело было в ином. Она знала, в чем именно, и это знание заставило ее буквально оледенеть. Она наконец-то смогла определить истинную причину своего состояния, но это открытие, вместо того чтобы уменьшить ее страх, еще усилило его.
Это был страх замкнутого пространства. Это была клаустрофобия!
Теперь у нее не оставалось никаких сомнений на этот счет. Она была заперта снаружи в узком пространстве без возможности выхода. Стены, пол и потолок безжалостно давили на нее. Двери были закрыты, оконные рамы заклинены. Бегство представлялось невозможным.
— Этот носильщик должен был сказать мне!.. — бессвязно пролепетала она, и ее лицо исказила плаксивая гримаса. В следующий момент вся глупость этой фразы стала ей очевидна, и она с ужасом подумала, что разум ее покидает. Она помнила, что это тоже является одним из последствий клаустрофобии: у человека мутится рассудок, и он начинает бредить. О, ей нужно вырваться на свободу! Здесь она в ловушке, в ужасной ловушке!
— Кондуктор не должен был запирать меня снаружи! Ни за что! — воскликнула она и снова забегала по проходу между сиденьями, налегая то на одну, то на другую дверь всем своим весом. К счастью для нее, ни одна из них не поддалась.
Потом она подумала, что, возможно, ей стоит поесть — по крайней мере, это на какое-то время ее отвлечет. Она взяла полуразмокший пакет с бананами, очистила один из них, уже слегка подгнивший, и съела его вместе с половинкой сдобной булочки, разместившись на центральном сиденье против хода поезда. Внезапно окно по правую руку от нее слегка задребезжало, и в следующий миг рама с грохотом обрушилась вниз. Все-таки она была не заперта на задвижку, ее просто заклинило, и вот теперь в результате усилий мисс Сламбаббл, а также вагонной тряски, она наконец сдвинулась с места. От неожиданности мисс Сламбаббл вскрикнула и уронила остатки банана и булочки на пол.
Однако ее шок прошел буквально через минуту, когда она поняла, что случилось — в открывшееся окно ворвался свежий воздух окрестных полей. Она вскочила с места, подбежала к окну и выглянула наружу. Затем просунула в окно руку, чтобы попытаться открыть запертую снаружи дверь — та была в пределах досягаемости. Мисс Сламбаббл не задумывалась о последствиях — ею полностью завладела мысль о том, что она должна вырваться отсюда любой ценой. Дверная ручка повернулась довольно легко, но оказалось, что дверь была заперта выше, и никакие усилия не могли заставить ее распахнуться. Мисс Сламбаббл высунулась из окна еще дальше, и очередной порыв ветра сорвал с ее головы шляпку и закрутил ее в уносящемся назад потоке пыльного воздуха. Ветер засвистел у нее в ушах, разметал волосы, и от этого она совершенно обезумела. Ничего уже не соображая, она закричала во весь голос:
— Помогите! Меня заперли! Я не могу отсюда выбраться!
В соседнем купе открылось окно, и оттуда высунулась голова какого-то молодого человека.
— Какого черта? Вас там что, убивают? — крикнул он. В лицо ему ударил порыв ветра.
— Меня заперли! Заперли! — вопила растрепанная дама без шляпы, судорожно дергая неподдающуюся дверную ручку снаружи.
— Не открывайте дверь! — предостерегающе воскликнул молодой человек.
— Я не могу, болван! В том-то и дело, что я не могу!
— Подождите минуту, я к вам переберусь. Не пытайтесь выйти! Я встану на подножку. Сохраняйте спокойствие, мэм! Сейчас я вас спасу!
Он скрылся из вида. О господи, он собирается выбраться наружу и проникнуть в ее купе через окно! Мужчина, молодой человек, скоро окажется с ней в одном купе! Запертым вместе с ней! Нет, только не это! Это было хуже всякой клаустрофобии — такого она не смогла бы выдержать ни минуты. Наверняка он собирается убить ее и украсть все ее пожитки!
Она отчаянно заметалась туда-сюда по узкому проходу между сиденьями. Затем снова выглянула в окно.
— О господи!.. — в страхе выдохнула она. — Он уже снаружи!..
Молодой человек, очевидно, решив, что леди подверглась нападению, выбрался из своего купе через окно и отважно поспешил ей на помощь. Теперь он уже стоял на подножке, держась обеими руками за латунные перила, тянущиеся снаружи по всей длине вагона, — в то время как поезд с угрожающей скоростью несся под уклон.
Мисс Сламбаббл глубоко вздохнула и, ощутив внезапную решимость, сделала единственную, по сути, вещь, которую ей оставалось сделать. Она дернула шнур, предназначенный для остановки поезда в экстремальных ситуациях, — раз, другой, третий, — а затем резко подняла оконную раму буквально перед носом молодого человека. Окно со щелчком закрылось. Мисс Сламбаббл сделала шаг назад и, поскользнувшись на остатках банана, рухнула навзничь на грязный пол между рядами сидений.
Поезд почти сразу сбавил ход и вскоре остановился. Мисс Сламбаббл продолжала сидеть на полу, устремив невидящий взгляд на мыски туфель. Она осознала весь масштаб своего преступления и перепугалась еще сильней. Она дернула шнур, которого нельзя было касаться просто так, и самым малым из возможных последствий, которые ее ждали, был штраф в пять фунтов — не говоря уже о чем-то более серьезном.
Она услышала возбужденные голоса и звуки хлопающих дверей, потом ключ заскрежетал в замочной скважине прямо у нее над ухом, а в следующую секунду она увидела кондуктора, стоящего на верхней ступеньке лестницы, ведущей в купе. Дверь широко распахнулась, и молодой человек из соседнего купе начал подробно рассказывать обо всем, что видел и слышал.
— Я думал, это убийство! — воскликнул он.
Но кондуктор первым делом вошел в купе, поднял задыхающуюся растрепанную женщину с пола и усадил на скамью.
— Так что же на самом деле произошло? Это вы дергали шнур, мэм? — довольно жестко спросил он. — Это серьезное дело, знаете ли — вот так останавливать поезд. Почтовый поезд.
Мисс Сламбаббл не могла позволить себе солгать — иными словами, сказать, что задела шнур непреднамеренно. Она подумала, что у нее не повернется язык — хотя такое объяснение было бы самым естественным и очевидным. Она была всерьез напугана тем, что сделала, и просто обязана была подыскать приемлемое объяснение. Но как она могла описать этому недалекому и явно спешащему человеку все, что с ней происходило? Хуже того, он мог решить, что она была попросту пьяна.
— Здесь был мужчина… — невнятно произнесла она, инстинктивно вспомнив своего изначального врага. — Где-то здесь был мужчина. — И для большей убедительности принялась заглядывать на багажные полки и под сиденья. У кондуктора округлились глаза.
— Я не вижу здесь никаких мужчин, — объявил он. — Все, что я знаю, — это то, что вы остановили почтовый поезд без всякой видимой или объяснимой причины. Я вынужден записать ваше имя и адрес, мэм, с вашего позволения, — добавил он, доставая из кармана засаленный блокнот и огрызок карандаша.
— Дайте мне вдохнуть воздуха, — простонала она. — Мне нужно выйти на воздух. Конечно, я скажу вам свое имя. Вся эта история ужасна… — Пытаясь собраться с мыслями, она невольно подалась в сторону двери.
— Может, и так, мэм, — отвечал кондуктор, — но я должен исполнить свой долг и записать факты, а потом снова отправить поезд, как можно скорее. Оставайтесь на месте, пожалуйста. Мы и без того уже стоим здесь слишком долго.
Мисс Сламбаббл беспрекословно покорилась судьбе. Она поняла, что с ее стороны действительно невежливо заставлять остальных пассажиров ждать, пока она подышит свежим воздухом. Последовал короткий обмен фразами между кондуктором и другим железнодорожным служащим, после чего кондуктор уселся напротив нее, а второй служащий вышел на платформу и поднес к губам свисток. Поезд вновь тронулся и быстро набрал скорость, преодолевая остаток пути до Фолкстоуна.
— Теперь, прошу вас, сообщите мне свое имя и адрес, — вежливо произнес кондуктор. — Так… Даф-ни, спасибо… этого достаточно, фамилию называть не обязательно.
Он старательно записывал, в то время как его собеседница, хрупкая леди без шляпы, с трудом сдерживая нервное возбуждение, ждала подходящего момента, чтобы объяснить случившееся. Сильнее всего она переживала из-за того, что теперь ее отпуск откладывается или даже вовсе отменяется.
Кондуктор убрал блокнот во внутренний карман и в упор взглянул на нее. Последним, что он записал, был номер ее купе.
— Видите ли, мэм, — сказал он неожиданно мягким тоном, — шнур экстренной связи предназначен для ситуаций, связанных с реальной опасностью, и если я оформлю протокол как положено, вам придется заплатить большой штраф. Вы же наверняка дернули шнур просто в порядке эксперимента, ведь так?
Перемена в его тоне, как и во всей манере поведения, не ускользнула от мисс Сламбаббл. Теперь он словно бы извинялся перед ней. Она не могла этого не заметить, хотя и не понимала, с чем это связано. Ей показалось, что это случилось в тот момент, когда он записал в блокнот номер купе.
— Я еще могу объяснить задержку поезда, — продолжал он, словно говоря сам с собой, — хотя не получится возложить вину на машиниста…
— Может быть, получится это уладить, как если бы не было никакой задержки… — отважилась произнести мисс Сламбаббл, приглаживая волосы и возвращая на место выпавшие шпильки.
— …и я точно не хочу ни для кого неприятностей, меньше всего — для себя, — продолжал он, полностью игнорируя ее слова. Затем он повернулся на сиденье и взглянул на свою попутчицу со смешанным выражением беспокойства и некоторого замешательства, после чего слегка пожал плечами, на сей раз явно извиняясь. Все ясно, подумала она, он демонстрирует свою готовность пойти на компромисс — естественно, за вознаграждение!
Поезд снова замедлил ход перед развилкой железнодорожных путей, затем проехал некоторое расстояние в обратном направлении и остановился у платформы. Мисс Сламбаббл была в отчаянии. Ей никогда не доводилось предлагать кому-то деньги, помимо чаевых в обычных для этого ситуациях, и сейчас она чувствовала себя так, словно ей предстояло совершить преступление или, по крайней мере, какую-то почти столь же ужасную вещь. Однако слишком многое было поставлено на карту: ее могли задержать в Фолкстоуне на несколько дней, прежде чем дело будет закрыто, не говоря уже о штрафе в пять фунтов, который означал, что ее отпуск весьма сократится. В воображении она вновь увидела бело-голубые горы и услышала шум ветра в сосновом лесу.
— Может быть, вы отдадите это вашей жене… — нерешительно произнесла она, протягивая кондуктору соверен.
Тот посмотрел на нее и покачал головой.
— У меня нет жены, — ответил он, — и мне не нужно ваших денег. Все, что я хочу, — уладить это дело как можно скорей. Иначе я могу лишиться работы. Но я думаю, что, если вы согласитесь хранить молчание, я смогу договориться с машинистом и своим напарником.
— Конечно, я никому ничего не скажу, — запинаясь, пробормотала мисс Сламбаббл в полном изумлении. — Но я не вполне понимаю…
— Разумеется, вы не поймете, пока я вам не объясню, — ответил кондуктор с явным облегчением. — Дело в том, что я не знал, что это за купе, пока не посмотрел на его номер. И оказалось, что это тот самый номер…
— Какой — «тот самый»?
Некоторое время кондуктор молча смотрел на нее, затем, видимо, решился и продолжал:
— В любом случае я на вашей стороне, мэм. Я расскажу вам, в чем тут дело, и, думаю, мы сможем помочь друг другу. Видите ли, вы не первая, кто пытался выпрыгнуть из этого купе. Это было и раньше. На самом деле, такое случалось довольно часто…
— Боже мой!..
— Но первой была одна женщина, немка, по фамилии Блинкман…
— Блинкман? Та самая женщина, которую год назад нашли мертвой на железнодорожных путях, а дверь ее купе оказалась открыта? — в ужасе воскликнула мисс Сламбаббл.
— Да. Она выбросилась из поезда на ходу. Сперва объявили, что это убийство, но так и не нашли никого, кто мог бы его совершить, и тогда решили, что она, должно быть, внезапно сошла с ума. С тех пор в этом купе стало твориться что-то неладное, потому что очень многие стали пытаться сделать то же самое — выброситься из поезда, и некоторым это удавалось, так что железнодорожная компания, в конце концов, даже изменила номер купе…
— Вот этот номер?.. — пролепетала старая дева, указывая пальцем на дверь.
— Да, мэм. Если вы присмотритесь повнимательнее, то увидите, что это не тот номер, который по идее должен следовать за предыдущим. Но даже тогда все эти странности не прекратились, и нам поступило распоряжение не пускать никого в это купе. Так что это моя вина — я оставил дверь незапертой. Вы вошли, и вас закрыли снаружи. Если этот случай попадет в газеты, меня наверняка уволят. В железнодорожной компании с этим очень строго.
— Господи, какой ужас! — воскликнула мисс Сламбаббл. — Именно это я и чувствовала…
— Вы имеете в виду — когда вам захотелось выпрыгнуть из вагона? — спросил кондуктор.
— Да. Меня охватил невыносимый страх из-за того, что я оказалась взаперти.
— Врачи сказали, что этим страдала и Блинкман — боязнью замкнутого пространства. Они называли это каким-то длинным словом… но суть в том, что она не могла долго выдержать взаперти. Теперь, когда мы прибыли на место, мэм, не угодно ли вам проследовать за мной? Я помогу вам донести вещи.
— О, благодарю вас!.. — пролепетала мисс Сламбаббл и, опираясь на любезно протянутую им руку, с огромным облегчением спустилась на платформу.
— Рыцарство еще не умерло, мисс, — галантно ответил кондуктор и, забрав ее пожитки, направился вслед за ней в сторону пристани.
Десять минут спустя послышалось завывание пароходной сирены, и лопасти вспенили зеленоватую морскую воду. И мисс Дафна Сламбаббл, потерявшая шляпу, но сохранившая самообладание, отправилась за границу, чтобы развеять остатки своей блеклой юности среди равнодушных иностранцев в дешевом пансионе среди швейцарских Альп.
Примечания переводчика:
1 Имеются в виду вагоны, купе в которых открываются прямо на платформу и не сообщаются между собой.
2 Английское «damn!» по звучанию похоже на французское «dames».
3 Город-порт, откуда, в частности, ходит морской транспорт до французского побережья.
Перевод Татьяны Источниковой.
Комментариев: 0 RSS