Глен Хиршберг не самый плодовитый из наших пишущих современников, но со времени первых публикаций в начале 2000-х его литературный вес неуклонно растет. Сегодня представить ландшафт англоязычного хоррора без его тонких, бередящих душу, пронзительных романов и рассказов попросту невозможно. Хиршберг пишет о зловещих карнавалах и призраках нерожденных детей, о демонах раковых опухолей и кошмаре ксенофобии, о вечно голодном море и странных книгохранилищах, но прежде всего о людях, и для всех них жизнь — не прогулка по зеленому лугу, а нелегкий путь на ощупь, где каждый шаг имеет цену и последствия.

Хиршбергу повезло больше, чем многим его именитым коллегам — точнее, повезло всем нам, поскольку четверть его работ издавалась на русском и завоевала преданных поклонников. Итак, сегодня мы говорим с писателем, создающим очень холодные книги — и излучающим живое человеческое тепло, которым дышит каждая строка.

Мистер Хиршберг, спасибо, что уделили время нашим вопросам. Ваше имя хорошо известно русскоязычным любителям хоррора, поэтому давайте опустим формальное знакомство и сразу перейдём к делу. Насколько мы знаем, ваш мрачный дебютный роман, «Дети Снеговика», основан на детских переживаниях. Не могли бы вы рассказать об этом подробнее?

Я бы не сказал, что книга именно основана на тех переживаниях, но они определённо оказали своё влияние. В течение двух зим, 1976/77 и 1977/78, когда мне было 10 и 11 лет соответственно, в нашем районе орудовал серийный убийца, убивавший в основном детей моего возраста. Те убийства так и не были раскрыты, и они по сей день не дают покоя жителям детройтских пригородов. При написании романа я не хотел акцентировать внимание на убийце (образ которого я в значительной мере домыслил и изменил для книги), как не пытался и раскрыть загадку, а тем более - эксплуатировать горе семей, которые потеряли своих детей. Вместо этого мне хотелось отразить чувства детей в этом странном, переходном возрасте, столкнувшихся лицом к лицу с уродством и жестокостью нашего мира. Я хотел взглянуть на то, как такие переживания меняют даже тех, кто наблюдает за самими событиями со стороны.

Много ли вообще вы берёте из реальной жизни? Пытались когда-нибудь через творчество совладать с душевной болью или гневом? И если да, помогло ли это вам?

В целом я бы сказал, что задействую все собственные впечатления и всех, кого знаю, но только косвенным образом. Я всегда беру реальные переживания и людей и превращаю их во что-то иное. Наиболее автобиографичным у меня получился рассказ «Два Сэма» о паре, столкнувшейся с многократными выкидышами. Пожалуй, через его создание я пытался пережить те выкидыши, которые случались у нас до появления двух прекрасных детей. Насколько это помогло… не знаю. Но я бы сказал, что хоть и горжусь этой историей, перечитывать её мне не хочется.

Неизбежный вопрос о литературных влияниях. Если б ваше творчество было домом о семи фронтонах, чьи имена были бы начертаны на каждом из них?

Роберт Льюис Стивенсон, Редьярд Киплинг, Ширли Джексон, Рэмси Кэмпбелл, Вэл Льютон, Эдит Уортон, Артур Мейчен, Кеннет Патчен, Николай Гоголь, Луиза Глюк… У моего домика столько фронтонов, что все не сосчитаешь.

Что касается «темных» историй, то ваше творчество явно тяготеет к размеренному, атмосферному, глубоко психологическому хоррору. Кое-кто отнес бы ваши произведения скорее к вирду, чем хоррору. Согласны ли вы с таким мнением? Кем вы себя видите — писателем, работающим в таком-то или таком-то жанре, или просто писателем, то есть человеком, который пишет о том, что захватывает его воображение?

Я действительно стараюсь не задумываться, какого «типа» историю пишу, а просто остаюсь ей верным, какой бы она ни была. Мой новый роман, «Дитя без матери» (Motherless Child), полон крови и жестокости, потому что того требовала его тема. Но признаюсь, в глубине души я чаще всё же склоняюсь к утонченной, меланхоличной жути с долгим послевкусием.

Рэмси Кэмпбелл, патриарх литературы ужасов, начинал с подражаний Лавкрафту, затем сделал себе имя на образцовом сверхъестественном хорроре, а в поздние годы обратился к более туманной области, комбинируя свои привычные жутковатые сюжеты с сильными нотками абсурда и черного юмора. Замечаете ли вы какие-либо изменения в своей творческой  манере? Как относитесь к тому, куда они вас ведут?

Знай я, куда они меня ведут, смог бы ответить на этот вопрос лучше. Я всегда желал для себя такую карьеру, как у Киплинга или Стивенсона, — в том смысле, что они писали произведения всех жанров и не давали поводов отнести себя к какому-то одному направлению или стилю, а привносили глубокую человечность, неизменное высокое качество и своеобразие во всё, чем занимались. Я стараюсь брать их себе в пример.

В вашем романе «Дитя без матери» оригинально обыгрывается вампиризм, хотя образ кровососов, которых мы так любим и ненавидим, сильно заездили и скомпрометировали в пору «сумеречного» помешательства. Многие читатели до сих пор чураются вампирских историй, невзирая на их качество. Что заставило вас выбрать столь рискованную тему? Чем это было для вас — вызовом («Кто-то ведь должен смыть позор с несчастных тварей!») или просто очередной историей, которой хотелось быть написанной?

Раньше я был совершенно уверен, что никогда, ни при каких условиях не стану писать о вампирах. Но затем две женщины, оказавшиеся в сердце этой истории, вдруг возникли у меня в голове и начали без умолку болтать. Избавиться от них я мог лишь написав этот роман. И взявшись за него, я, к своему удивлению, обнаружил, что мне, кажется, есть что предложить нового или, по крайней мере, качественного вампирскому жанру.

Вы никогда не писали сериалов и циклов, но «Дитя без матери» стало началом планируемой трилогии, вторая часть которой, «Хорошие девчонки» (Good Girls), должна выйти в следующем году. Когда вы почувствовали, что эта история растянется на три книги — с самого начала или позже, когда продолжение напросилось само собой?

Хотите верьте, хотите нет, но «Дитя без матери» выросло из рассказа «Леденцы и Тина Фей» (Like Lick-em Sticks, Like Tina Fey), который я написал несколько лет назад. Но потом понял, что знаю, что случилось спустя пять минут после завершения этой истории. Так же было и с сиквелами. Каким-то образом эта история сама разворачивается предо мной. Пока сохраняется чувство, что есть люди, которых стоит узнать получше, и персонажи, которых стоит раскрыть, я буду её продолжать.

«Улыбка дьявола» — захватывающая история, которая в значительной мере опирается на место действия — море, чуждое всему человеческому. Есть ли места и ландшафты, которые особенно вас вдохновляют? Случалось ли вам писать произведения, навеянные исключительно обстановкой?

Окружающая обстановка всегда имела для меня определяющее значение. Я сказал бы, что все мои сюжеты как минимум отчасти навеяны средой, в которую я их поместил. Мне кажется, мы недооцениваем, насколько места, где мы работаем и живём, влияют на наше становление. В молодости я намеренно вел скитальческую жизнь, много где побывал, да и сейчас стараюсь путешествовать как можно больше. На самом деле вырваться из привычной жизни иногда не сложнее, чем убрать ногу оттуда, где ты оставил свой след.

Глен Хиршберг и Стивен Джонс, составитель антологии «Запах страха», в которой опубликована «Улыбка дьявола».

В большинстве ваших работ, начиная «Пляшущими человечками» и заканчивая «Ты сливаешься с районом» (You Become the Neighbourhood), закулисным персонажем присутствует смерть. В самом деле, в ваших историях мертвые со своим наследием и странными желаниями играют такую же (а иногда и более) важную роль, как и живые, даже если их присутствие не буквально. Возможно ли вообще написать эмоционально окрашенное хоррор-произведение, не затрагивая этой темы? И стоит ли пытаться?

Попытаться определенно стоит… но сам я вряд ли за такое возьмусь. Дело в том, что смерть и все чувства, которые связаны с ней — горе, переживание утраты, вера или потеря веры, сожаление, преодоление, тоска, самоосмысление, — всегда формировали ядро моего искусства. Независимо от того, какую историю я пытаюсь рассказать, куда помещаю её действие, кажется, я всегда пишу об этом. И, по-видимому, всегда буду об этом писать.

Название вашего неизданного романа «Сестры Байкала» (Sisters of Baikal) сразу привлекает внимание русскоязычного читателя. Мы знаем, что в 2006 году был опубликован отрывок из него, но прочитать его на русском у нас нет возможности. Не расскажете ли нам об этом романе? Какое отношение к нему имеет Байкал?

Я никогда не был на Байкале, хотя и очень хотел бы. Я буквально влюбился в великолепные путевые заметки Питера Маттиссена об этом краю, «Байкал, священные воды Сибири» (Baikal: Sacred Sea of Siberia), и они навели меня на книгу Валентина Распутина «Сибирь, Сибирь...». Так я на долгие годы увлекся историей и фольклором этого края. Действие романа — который я так и не довел до ума и потому до сих пор не публиковал целиком, — разворачивается вокруг двух сестёр с Байкала, работающих в почти заброшенном аквацентре на острове посреди озера Эри, самого загрязнённого из Великих озёр. Больше всего мне нравится в этой книге призрак, затаившийся в ее сердце. И в причинах его присутствия гораздо больше Сибири, чем Америки, — по крайней мере, для меня как американца. Я планирую и очень надеюсь закончить эту книгу в обозримом будущем.

Общеизвестно, что писатели ненавидят вопрос «Откуда вы берете свои идеи?», но мы не можем не спросить, как вы пришли к написанию упоительно странного рассказа «Эсмеральда. История первого книжного хранилища». Существует ли такое место на самом деле?

Да, это место реально. Вдохновением для рассказа послужил увиденный мной в сети фоторепортаж о заброшенном складе, куда лишённый финансирования школьный округ в родном мне Детройте выбросил все неиспользованные учебники за тридцать лет или около того. Там все эти книги гнили, слипались друг с другом, мешались с землёй. Кажется, впечатление от тех снимков у меня до сих пор не изгладилось. Когда-нибудь я вернусь к историям о книжных хранилищах.

Еще одно тягостное для большинства писателей занятие  — выбирать любимого ребенка среди своих творений. Поэтому мы поставим вопрос так: есть ли у вас произведение, которое вы нежно любите вопреки его недостаткам, подмеченным другими людьми — например, редакторами или бета-читателями? Другими словами, есть ли у вас любимая белая ворона?

Ну, вообще я стараюсь не публиковать тексты, которые меня не удовлетворяют. Разумеется, это не означает, что у меня всегда (или вообще) получаются идеальные произведения. Но дольше всего я шлифовал свою четвёртую книгу. Это «Книга врак» (The Book of Bunk), этакая альтернативная история о писателях времен Великой депрессии. Как правило, людям, которым удается ее прочувствовать, она очень нравится. Но таких не очень много. Пожалуй, мне хотелось бы, чтобы об этой книге меня спрашивали чаще.

Какая писательская крайность вам ближе — страсть или холодный расчет? Конечно, большинство авторов на разных этапах работы склоняются то в одну, то в другую сторону, но ведь все равно существует некая природная предрасположенность. Знакомы ли вам ощущения сродни тем, что испытывал Гюстав Флобер, когда убивал свою мадам Бовари [работая над сценой самоубийства героини, писатель и сам чувствовал признаки отравления — В. Ж.]?

Вообще говоря, я добиваюсь всего упорным трудом. Точнее, пишу взрывными порывами, которые ежедневно длятся примерно одно и то же количество времени. Мне нравится держать себя под контролем, но это довольно опасно для писателя. Так что я по-настоящему на высоте тогда, пожалуй, когда теряюсь в работе и стремглав несусь через слова, хотя долго оставаться в таком состоянии у меня не получается.

Важной частью вашей жизни является музыка. Влияет ли она на ваше литературное творчество, и наоборот?

«Дитя без матери» весь исполнен музыки, и она — в основном это американский рок и соул 50-х и 60-х — играет важную роль в замысле книги. Если же в целом, мне скорее кажется, что музыка, которую я слушаю (а слушаю я всё, что мне попадается), просачивается в мою кровь, меняет внутренние ритмы, закручивает волчком и отправляет исследовать тропы, которых я бы иначе и не заметил, и тем более не прошел бы ними.

Вы являетесь одним из основателей ревю «Тьма на колесах» (Rolling Darkness Revue). Не могли бы вы рассказать об этом проекте подробнее? Он ещё жив?

Да, он жив, но в этом году мы сделали перерыв, чтобы я смог закончить «Хороших девчонок». В сущности, мы с моими друзьями Деннисом Этчисоном и Питером Эткинсом придумали это мероприятие, чтобы устраивать вечеринки на Хэллоуин для взрослых. Это комплексное шоу с живой музыкой и чтением, а обрамляет всё спектакль. Мы с Питом проводили его по всему западному побережью начиная с октября 2004-го, и нам даже повезло дать несколько международных за рубежом. Это большой труд, но и не меньшее удовольствие.

Глен Хиршберг и Питер Эткинс.

Какой совет вы дали бы самому себе в начале писательской карьеры? Представьте, что вы могли бы передать сообщение Глену Хиршбергу образца 1994 года...

Мне повезло, что у меня были прекрасные наставники, которые дали мне самый ценный совет: люби свою работу. Будь благодарен за любую реакцию на нее — будь то деньги, популярность или критика. Но никогда не ищи залог своего счастья или чувства своей значимости как творца ни в чем ином, кроме того, насколько хороша твоя работа — по собственной оценке и оценке нескольких читателей, чьим мнением ты особенно дорожишь.

А что бы вы посоветовали начинающим авторам хоррора?

Ровно то же, что я сказал выше.

Какие из ваших произведений вы хотели бы увидеть на экране? А какие из них лучше и хуже поддадутся экранизации? Существует ли режиссёр, который, как вам кажется, мог бы передать ваш замысел лучше других?

Я бы с удовольствием посмотрел фильм по любому из моих произведений. Впрочем, в идеале я хотел бы, чтобы режиссёр сам выбрал то, что его вдохновляет. Полагаю, любой фильм, снятый по какому-либо моему тексту, станет отдельным произведением искусства, непохожим на первоисточник. Что интересно, за последние годы два музыканта написали песни, основанные на моих работах. Ничто не доставляет мне такого чувства признания, как мысль о том, что мое творчество вдохновляет других творцов.

Этот номер DARKER посвящен теме цирка. Что она значит для вас? Что заставляет людей приписывать темный подтекст циркам и карнавалам? Есть ли у вас любимая история о цирке?

Я ужасно люблю роман Рэя Брэдбери «Надвигается беда». Цирк — это тоже место со своими особенностями, и этим он для меня интересен.

Поделитесь вашими планами на будущее. Каких еще работ стоит ждать читателю от Глена Хиршберга?

В ближайшее время я закончу «Хороших девчонок». Также у меня на две трети готов очередной сборник рассказов. А затем, скорее всего, выйдет последняя часть трилогии о «детях без матери» и, возможно, «Сёстры Байкала» и призрачный роман о внутреннем терроризме, который варится у меня в голове уже несколько лет. У меня сейчас больше идей, чем времени на их реализацию. И надеюсь, так будет всегда.

И напоследок мы были бы очень признательны, если бы вы представили рассказ, который любезно позволили опубликовать нам в этом номере, «Солнечные клоуны».

Скажем так: хотя я и заявил, что редко пишу о своей жизни, в этой истории больше правды, чем может казаться мне или вашим читателям. Большое вам спасибо за эту возможность.

---

Русская библиография Глена Хиршберга

• 2005 — роман «Дети Снеговика» (Азбука-классика)
• 2005 — рассказ «Пляшущие человечки» (в антологии «Лучшее за год 2005», Азбука-классика)
• 2007 — сборник «Два Сэма: Истории о призраках» (Азбука-классика)
• 2008 — рассказ «Янки-простаки» (в антологии «Ужасы», Азбука-классика)
• 2012 — рассказ «Я буду жить у тебя во рту» (в антологии «Вкус ужаса», Книжный клуб «Клуб семейного досуга»)
• 2013 — рассказ «Эсмеральда. История первого книжного хранилища» (в антологии «Лучшие страхи года», Рипол Классик)
• 2013 — рассказ «Улыбка дьявола» (в антологии «Запах страха», Книжный клуб «Клуб семейного досуга»)
• 2013 — рассказ «Два Сэма» (в антологии «Дети Эдгара По», Эксмо)
• 2014 — рассказ «Солнечные клоуны» (электронная публикация в журнале DARKER)