Польская литература ужасов для российского читателя — территория туманная, неизведанная. А между тем, у наших соседей жанр не стоит на месте. С недавних пор на Польшу обратил внимание и DARKER, впервые на русском опубликовав рассказы Стефана Грабинского и Казимежа Кырча-мл. Последний также дал нам эксклюзивное интервью, в котором поведал о польском хорроре, собственных фобиях, злобных детишках, мечтах о дуэте с Анной Старобинец и многом другом.

Казимеж, здравствуйте! В России о вас практически ничего не известно, поэтому для начала будет стандартная просьба: расскажите о себе нашим читателям.

Привет! Ужасно рад, что могу немного рассказать читателям «Даркера» о польском хорроре. Но для начала, как вы и просили, немного поведаю о себе, что (признаюсь нескромно) имеет под собой некоторые основания. Когда десять лет назад начиналось моё приключение с литературой, в нашей стране почти отсутствовала доморощенная литература ужасов. Разве что у Лукаша Орбитовского было два сборника, и это — почти всё. Правда, кое-где появлялись отдельные рассказы фантастов, но скорее случайно, чем вследствие сознательной работы с жанром. Поскольку на публикации в серьёзных издательствах рассчитывать не приходилось, я объединил усилия с другим молодым автором, Давидом Каином, ну, и за собственный счет мы издали два сборника рассказов: «Пикник в аду» (2004) и «Horrorarium» (2006). Распространялись эти книги не то чтобы хорошо, но всё же попали в книжные магазины по всей стране. Одновременно я и Давид взялись раскручивать жанр. Мы пробивались с рассказами в литературные журналы, антологии, ездили с лекциями на конвенты фантастики. Позднее к нам присоединились другие энтузиасты. Благодаря этому саспенс, возможно, модным и не стал, но хотя бы его стали замечать. Возвращаясь к самохвальству: на сегодняшний день у меня пять романов и пять сборников рассказов, в большинстве написанных в соавторстве. Что ещё рассказать о себе? У меня любящая жена, почти взрослый сын и дочка, отметившая своё четырёхлетие. Восемнадцать лет работаю в полиции, где дослужился до звания майора.

В августовском номере DARKER был опубликован ваш рассказ «V». Это один из тех редких случаев, когда иностранный автор приходит через общий самотек. Как вы узнали о нашем журнале? Почему решили написать в DARKER?

Я уже давно мечтал увидеть свои тексты изданными на языке Булгакова и Достоевского. Очень люблю русский язык. Ещё в старших классах начал учить русский, чтобы читать фантастику, которую тогда у вас публиковали в десять рез больше, чем в Польше. Поначалу, не скрою, читал только американских и английских авторов, но затем увидел, что русские писатели ничем не уступают англоязычным. Я зачитывался такими авторами, как Евгений Яковлевич Гуляковский, Aркадий и Борис Стругацкие, Кир Булычёв, Владислав Крапивин... На «Даркер» наткнулся, разыскивая информацию об Анне Старобинец. Вроде бы случайно, но не вполне. Как и Марк Твен, я полагаю, что всё происходит с какой-то целью.

Чем живет польский хоррор сегодня? Какое место он занимает в общелитературном потоке страны? Есть ли свои журналы, фэнзины, быть может, конвенты?

В целом наш хоррор чувствует себя хорошо. Аналогом DARKER у нас можно назвать журнал Grabarz Polski, ранее выходили в свет бумажные журналы (“Czachopismo”, “Opowieści niesamowite”, “Coś na progu”), которые, однако, из-за финансовых проблем либо исчезли, либо перешли в интернет-формат. У нас также есть фэнзины и порталы, среди которых особенно выделяются Horror Online и представляющее бизарро-фикшн Niebobre Literki. Прошлогодней осенью были организованы два первых конвента, посвящённых сугубо хоррору: KFASON в Кракове и Zamczysko во Вроцлаве. Оба получили продолжение. Некоторое время назад вместе с другими авторами мы решили создать товарищество писателей ужасов и раздавать награды в этом жанре. После долгих перипетий нам это удалось, и как раз на втором KFASONе были вручены первые награды за роман и рассказ, изданные в 2013 году. Любопытно, что, кроме непосредственно авторов, пишущих в жанре ужасов, в наши угодья заглядывают и мейнстримовские писатели — причём нередко. Если же говорить об издателях, то тут по-всякому бывает. Однако есть уже целых две серии, посвящённых прежде всего ужасам: «Сити» издательства Forma и «Я горю» издательства Oficynka.

В России сейчас на слуху такие польские фамилии, как Сапковский, Дукай, Вишневский, Пекара, а вот с авторами хоррора гораздо сложнее. Заполните, пожалуйста, этот пробел. На кого из соотечественников, работающих в мрачных жанрах, посоветовали бы обратить особое внимание? На какие произведения?

Прежде всего надо обратить внимание на неоспоримого короля польских ужасов Лукаша Орбитовского — автора множества замечательных рассказов и романов, таких как «Святой Вроцлав» (Święty Wrocław) или «Я теряю тепло» (Tracę ciepło). Заслуживают внимания также Давид Каин с гротесковыми романами «Морда в небе» (Gęba w niebie), «Без пяти минут революция» (Za pięć rewolta), «Правый, левый, сломанный» (Prawy, lewy, złamany); Стефан Дарда с циклом «Чёрный выгон» (Czarny wygon); Кшиштоф Мацеевский, который за сборник «Альбом» (Album) получил награду им. Грабинского (о ней я выше говорил); мой роман «Двойная петля» (Podwójna pętla) и грядущие публикации — сборник «Femme fatale» и роман «Лишённые» (Pozbawieni).

На ваш взгляд, есть какие-то национальные особенности, собственное уникальное лицо у польского хоррора? Насколько серьезно стоит в Польше проблема заимствования идей из «тёмного» медиапространства (голливудские фильмы ужасов, книги Стивена Кинга и т. д.)?

Трудно сказать, насколько польский хоррор отличается от заграничного. Всё-таки я не знаток в этой области. Однако невооружённым глазом видно, что значительное большинство наших авторов вдохновляется отечественными реалиями. Откровенно говоря, меня это радует, греет душу, так сказать. Разумеется, есть удачные примеры подражания Стивену Кингу, Грэму Мастертону или, допустим, всё более популярному у нас Томасу Лиготти. Я в этом не вижу ничего страшного. Но полагаю, что если мы хотим создать что-то действительно ценное, то должны говорить собственным голосом. Естественно, это — вопрос вкуса, потому что в Польше есть немало авторов, чуть ли не идейно тяготеющих к созданию литературных версий хорроров класса B.

О вас говорят как о специалисте по русской литературе. Есть ли у вас любимые русские писатели? Как вам творчество Достоевского, коли уж вы черпаете вдохновение из психологических романов? Что скажете о Булгакове? В частности, об образе Воланда и теме ведовства в «Мастере и Маргарите».

Спасибо за комплимент. На самом деле, я знаком с русской литературой куда слабее, чем хотелось бы и чем она того заслуживает. Помню, когда изучал русскую филологию в Ягеллонском университете, знакомство в оригинале с произведениями Достоевского, Толстого, Антона Чехова, Николая Гоголя, Владимира Набокова, Михаила Булгакова или Василия Аксёнова было чудесным опытом. Ошеломляющее впечатление произвело на меня мировоззрение, содержавшееся в «Мелком бесе» Фёдора Сологуба. Но не одной прозой жив человек... С большим удовольствием читал также творения таких поэтов, как Белла Ахмадулина, Анна Ахматова, Александр Блок, Марина Цветаева, Владимир Маяковский, Сергей Есенин или Иосиф Бродский. Имел счастье попасть на авторский вечер последнего и слушать, как он декламировал свои стихи. Впрочем, «декламировал» — не совсем верно, он их наполовину читал, а наполовину пел... Известная банальность о мелодичности русского языка не отменяет факта, что он прекрасно подходит для поэзии.

Моя дипломная работа была посвящена адекватности перевода «Мастера и Маргариты». Честно признаюсь, это оказалось весьма болезненным опытом, особенно когда я понял, что гениальное произведение Булгакова переведено отнюдь не гениально. Я бы сказал, что канонический на тот момент (и единственный на нашем рынке) перевод был попросту слаб. Что интересно, в ходе работы один из преподавателей, увы, покойный ныне Анджей Дравич, как раз заново переводил «Мастера и Маргариту» и... немного использовал мои идеи, за что, впрочем, поблагодарил меня в послесловии. До сего дня считаю это поводом для гордости.

А если говорить о самом романе, о Воланде и его безумной команде, то об этом уже сказано всё, что можно сказать. Произведение Булгакова можно читать на коленях, и это совсем не будет выглядеть идолопоклонством.

Знают ли в Польше современных авторов хоррора из России? Можете ли сами кого-нибудь выделить?

Грустно об этом говорить, но в Польше уже тридцать лет на книжных полках по-прежнему преобладает англоязычная литература. Книги из других стран представлены в незначительном числе. Из российских авторов, связанных с ужасами, знают только Анну Старобинец (на польском языке издали её дебютный роман и первый сборник рассказов), которую я просто обожаю; Сергея Лукьяненко и Дмитрия Глуховского. Недавно мне также удалось прочесть в оригинале совсем неплохой роман «23» Игоря Лесева.

Чем вас привлекает жанр ужасов? Почему именно хоррор? Бытует мнение, что в нашей реальной жизни и так хватает ужасов, поэтому впитывать тьму еще и из книг, игр и фильмов просто незачем. Как считаете, чего в подобных утверждениях больше: истины или непонимания жанра?

Когда слышишь, будто хоррор пропагандирует насилие и плохое поведение, мне сразу хочется сказать: «лицемерие». Достаточно зайти в интернет, прочесть первый попавшийся заголовок о надвигающейся войне, об убийстве детей, об очередных аферах, соперничестве политиков, которые в подавляющем большинстве плевать на нас хотели, чтобы убедиться: негативные эмоции нагнетаются СМИ. «Плохая новость — это хорошая новость», потому что именно такие продаются лучше всего. Однажды на авторской встрече мы с Давидом Каином прочли короткую гротескную историю о парне, у которого ослабла в голове металлическая пластинка, вследствие чего он перестал отличать добро от зла и принялся убивать всех подряд, к примеру, расстреляв соседа пробкой из-под шампанского. Это был всего лишь абсурдистский смешной рассказик, а тем не менее две женщины упрекнули нас, что мы создали инструкцию для психопатов, и что они не разрешили бы своим внукам читать такие вещи. Более того, в знак протеста эти женщины вышли из зала.

Возвращаясь к вопросу, мне кажется, что хоррор в большей, чем иные жанры, степени позволяет следовать за своей фантазией, при этом не теряя из поля зрения человека и его важнейшие чувства. Чувства, которые его определяют. Разве в мире, где нам со всех сторон угрожают разные опасности, не стоит прибегать к саспенсу? Однозначно стоит. Хотя бы для того, чтобы знать, чего следует остерегаться.

Эмоция страха, на которой базируется наш любимый жанр, штука очень индивидуальная. Как вы подбираете ключики к страху читателя? Какие инструменты используете? Быть может, есть любимые темы и локации, которые, по-вашему, являются лучшими проводниками в мир мрачности, создают неповторимую атмосферу «тревожного ожидания», рождают саспенс?

Несколько лет тому назад на меня наклеили ярлык автора, пишущего городские ужасы. Не скрою, большие города со своими закутками, микрорайонами, пустыми разрушающимися квартирами, вонючими лестничными площадками, с анонимностью и взаимным отчуждением жителей представляются мне идеальным фоном для хоррора. А тематика? Что ж, в наше время отмены всех табу, пожалуй, последним табу, вызывающим живые эмоции, является смерть детей либо причинение им вреда. Как отец, я сам стремлюсь избегать таких историй, но желание быть честным перед читателями заставляет писать о вещах, которых сам боишься и охотнее всего постарался бы забыть. Аналогичным образом обстоит дело с болезнями. Последние два года в моём окружении много людей заболело раком. Следует ли из этого, что я должен делать вид, будто этой болезни не существует? Прятать голову в песок? Ни в коем случае! Главный герой моего рассказа «Заржавевший» узнает, что у него рак. И должен справиться с этим известием, как многие из нас. В целом, если текст серьёзен (ибо мне случается создавать и юморески), я стараюсь писать о том, что меня волнует. Ведь если я начну писать о том, к чему равнодушен, то как заинтересую других?

А чего боитесь вы? Известно ведь, что у каждого автора хоррора должна быть хотя бы одна фобия, а лучше — целый выводок. Помогают ли вам собственные страхи в творчестве?

Факт, что люди, страдающие фобиями, обычно имеют их множество. Так же и со мной. С детства, например, боюсь вида крови, что, впрочем, не помешало мне несколько раз делиться своей кровью — достаточно было не смотреть на иглу, входящую в вену, и воображать себе, будто я совсем в другом месте. Многие годы не мог перебороть в себе страх перед вождением машины. В конце концов я это в себе преодолел и теперь, случается, спорю с женой, кто сядет за руль. Помогают ли собственные страхи в творчестве? И да, и нет. Вопреки тому, что я сказал выше, думаю, что если писать лишь о собственных чувствах, это надоест читателю. Нужно обращаться к чужим страхам, пусть даже они кажутся нам смешными. Надо ощутить этот страх, чтобы потом перенести его на бумагу. Наверное, любой из нас чего-то боится, у некоторых бывают синдромы навязчивого состояния или происходящие из фобий чудачества. Идя по этому пути, я полагаю, что при создании персонажа его стоит снабдить каким-нибудь страхом, чтобы таким образом он стал ближе к читателю.

Расположенная на перекрестии геополитических сил, Польша много веков находилась в самом центре европейской истории. Используете ли вы исторические мотивы в своих произведениях? Есть ли эпоха в жизни страны, которая особо вас вдохновляет?

Разумеется, живя в таких странах, как Россия или Польша, нельзя забыть о болезненном опыте Второй Мировой войны, концлагерях и миллионах жертв. Некоторые из наших авторов действительно копаются в прошлом, заглядывая даже во времена до возникновения польского государства. Однако большинство, в том числе и я, остаёмся в современности. Если бы я взялся писать о прошлом, то должен был бы иметь уверенность, что мне есть что сказать на тему данного исторического периода. Однако мою любовь к истории успешно вытравила учительница в школе, а потому, скорее всего, я не буду писать на исторические темы. Ну, разве что на такие, которые знаю из личных наблюдений (смеётся).

Как вы относитесь к такому источнику вдохновения, как мифология (в частности — славянская мифология)? Обращались ли к ней в своих произведениях, не было ли мыслей поработать в этом направлении?

С одной стороны, мифология привлекает, поскольку её обитатели умеют разбудить фантазию, но с другой она кажется мне ловушкой. Местом, куда легко попасть, и откуда трудно выйти. Конечно, при чтении мифов на каждом шагу натыкаешься на леденящие кровь истории. Но едва ли их там больше, чем в реальной жизни. Сомневаюсь. Часть этих историй так глубоко запрятана в нашем сознании, что мы даже этого не замечаем. Отдельный вопрос: по-прежнему ли они затрагивают в наших душах какие-то струны или мы скорее воспринимаем их как незначительную декорацию, пресловутый цветок в петельке? Я не против использования мифов, но считаю, что это должно чему-то служить. Усиливать текст, а не латать сюжетные дыры. Из того, что помню, явственные обращения к мифологии есть в романе «Кошмар в меру», который я написал вместе с Робертом Тиховласом. Там есть такой змей, демон славянских верований, отождествляемый с душами вытравленных ¹ детей. Также в одном из рассказов, написанных мною в соавторстве с Лукашем Радецким, мы использовали осовремененную версию Пана, греческого бога лесов и полей.

В этом номере DARKER публикуется ваш рассказ «Монстриада». Поведайте историю его создания.

«Монстриада», пожалуй, самый большой мой рассказ. И уже поэтому я им горжусь (смеётся). Его действие происходит в одном из районов Новой Хуты, в доме, где я имел несчастье проживать. Почему несчастье? Да потому что каждую вторую квартиру там занимали неблагополучные семьи или алкоголики, вследствие чего не прекращались драки и ругань, а в лифте всегда пахло мочой. Мне совсем не улыбалось растить там сына, которому было уже два года. Но мало того: именно возле этого дома, вскоре после того, как я оттуда выехал, был убит подросток. Можно сказать, что «Монстриада» — это моя попытка залечить психологическую травму. Рассказ поначалу должен был попасть в амбициозный проект «Карта тени» — антологию рассказов и репортажей о дьявольских местах Кракова и его окрестностей. К сожалению, книга потребовала бы от издателя большой редакторской работы, посему никто пока за неё не взялся.

«Монстриада» — не единственное ваше произведение, где в центре внимания находятся дети. Почему, на ваш взгляд, тематика «злобных детишек» так популярна? Чем она цепляет читателей, чем привлекает авторов? Подходят ли вообще дети на роль Зла?

Детки, даже новорождённые, могут изрядно допечь. Кто поручится, что они не задействованы в машине Зла? Попробуй не спать несколько ночей, когда у твоей радости колики или режутся зубы. Это ужас чистой воды! Бывают ситуации, когда человек неизбежно задумывается, что скрывается в этом маленьком теле, в головке, в этих невинно распахнутых глазках. Только ли добро? Наверное, не у меня одного такие сомнения. Достаточно вспомнить о практике изгнания дьявола из детей в Африке, используемой с применением пыток. В более изысканной, литературной форме то же самое мы найдём у Стивена Кинга в «Детях кукурузы» и Уильяма Голдинга в «Повелителе мух». А почему тематика злобных детишек так популярна? Потому, должно быть, что такие дети действительно встречаются. Я давно интересуюсь психопатами. Как рождёнными поп-культурой, вроде Декстера Моргана, так и взятыми из жизни. В книге Роберта Д. Хейра «Психопаты среди нас» (Rodert D. Hare “Without conscience: the disturbing world of the psychopaths among us”) приводится история супружеской пары, воспитывавшей двух дочерей. К обеим отношение было одинаковым, но тем не менее, первая не создавала родителям никаких проблем, закончила школу и нашла хорошую работу, а вот вторая с малых лет приставала к сестре, надоедала ей, позднее села на наркотики, стала проституткой, воровала, высасывала из окружения всё, что можно... Почему так? Какую ошибку совершили её родители? Никакой. Скорее всего, одна из дочерей просто родилась психопаткой. И ничего с этим не поделаешь. Это может произойти в любой семье. Например, моя сестра призналась как-то по пьяни, что больше всего раздражается, если не может придумать, как бы сделать что-нибудь назло.

Вы охотно пишете в соавторстве. Какие плюсы и минусы можете обозначить у подобного творческого подхода? Вам легче работается одному или же с напарником? Не задумывались насчет дуэта с русским автором?

Творчество в дуэте — это бесконечная тема. Проще всего сравнить его с отношениями супругов. Если они хорошие, то тут сплошь плюсы. Но если мы попадём на токсичного партнёра, надо уносить ноги. Я люблю писать в дуэте, это мне немного напоминает диалог, перекидывание идеями и их углубление. Я так устроен, что к некоторым вещам прихожу в ходе разговора. Что касается написания чего-то вместе с русским автором... Мечтал бы о дуэте с Анной Старобинец. Каждый ведь может мечтать, правда?

И под занавес интервью — несколько традиционных для нашего журнала вопросов. Не пугайтесь. Что произойдет, если закрыть четырех человек в комнате без окон с тремя табуретками, двумя мотками веревки и одним ножом?

Ответ прост. Если они все будут из одной семьи, то наверняка друг друга перебьют. А если чужие люди, как-нибудь договорятся.

Что можете посоветовать авторам, которые делают первые шаги в литературе вообще и в ее «тёмных» направлениях в частности?

Заглядывайте вглубь себя. Будьте искренни в том, что делаете, и не делайте этого ради денег.

Расскажите о своих творческих планах.

Во-первых, дуэт с Анной Старобинец. Ну ладно, я всё-таки не такой уж мегаломан. Вожусь сейчас с третьим своим одиночным романом и хотел бы, чтоб он был лучше прежних. Было бы также неплохо, хотя это от меня и не зависит, если б какая-нибудь киностудия раскошелилась на полнометражный фильм «Head to love» по рассказу, который я написал вместе с Лукашем Сьмиглом. Пока есть только короткометражный фильм, поставленный Ваном Касабьяном. Трейлер можно посмотреть здесь.

И пожелайте что-нибудь нашим читателям.

Желаю вам ужасов, которые одновременно учат и развлекают.

Большое спасибо за беседу, Казимеж!

И я благодарю вас, что так дотошно допросили меня... и, разумеется, рекомендую себя на будущее.

---

1. Нерождённых вследствие аборта.

 

В интервью использовались вопросы Владислава Женевского и Александра Печенкина.