Ray Garton, “The Devil’s Music”, 1993 ©

 

Глубокий сон Крейвена был прерван внезапной вспышкой яркого света в комнате. Он заворочался и перевернулся на другой бок, завернувшись с головой в простыни и одеяла. Он хотел открыть глаза, но веки словно скрепили степлером. Из горла вырвались хрипящие и булькающие звуки, когда он открыл рот и стал водить онемевшим языком по губам.

В комнате что-то двигалось… Слышались шаги по ковру… Шорох одежды.

Кто-то включил свет или отдернул занавески. Но кто?

Крейвен с трудом сел и попытался поразмыслить над всем этим. Где он? Кто здесь? Вряд ли это кто-то из его знакомых – скорее, какая-нибудь девчонка, которую он склеил вчера, потому что никто из знакомых не стал бы так себя вести.

Крейвен со стоном сгорбился и спрятал лицо в ладони.

Они на гастролях… да, все верно, ребята из «Мефистофеля» завершают турне. Или уже завершили? Вчерашний концерт был последним?

Или предпоследним… значит, они в Сиэтле. Или предпоследний концерт должен был пройти в Сан-Франциско?

Он с силой надавил ладонями на виски, будто пытаясь выдавить из черепа густую пену, и прохрипел:

– Да чтоб тебя! Убери этот гребаный свет!

– Пора вставать, мистер Крейвен. Боюсь, у меня назначена встреча.

Тощее обнаженное тело Крейвена содрогнулось от голоса незнакомца, между густыми бровями и опухшими мешками приоткрылись щели глаз. Щурясь от ослепительного солнечного света, он пытался рассмотреть фигуру человека, стоявшего на фоне большого прямоугольного окна напротив кровати.

Человек был высоким и, судя по всему, одет весь в белое.

Крейвен со стоном свесил ноги с края кровати и сел, потирая глаза. Оглядевшись, он вспомнил кое-какие детали… к примеру, фигуристую чернокожую девицу, с которой делил это круглое ложе прошлой ночью. Как же ее звали? Анджи, или нет… Анджика… Анжелика, точно.

– Анжелика? – произнес он, пригладив рукой свою густую черную шевелюру. – Анжелика, послушай, а где…

– Она уже ушла, – отозвался голос. Голос был мужской, довольно низкий, чистый, и в нем явно слышались нотки раздражения.

Теперь, когда глаза привыкли к свету, он мог разглядеть седовласого мужчину в опрятном костюме-тройке с красным галстуком; он держался прямо и смотрел на Крейвена сверху вниз, поверх своего узкого острого носа.

– А ты что еще за чучело? – огрызнулся Крейвен, немного насторожившись. Он встал, схватил и надел на себя халат, парой резких отрывистых движений затянул пояс. – Какого черта ты делаешь в моей комнате? Кто тебя сюда пустил?

Узкая бровь над одним из маленьких глубоко посаженных глаз поползла вверх, и мужчина спросил:

– На какой из этих вопросов мне ответить первым?

– Так, я звоню на ресепшн.

Крейвен повернулся к прикроватной тумбочке и потянулся за телефоном. Но телефона на тумбочке не оказалось. Он посмотрел на тумбочку, которая стояла с другой стороны кровати. На ней тоже было пусто. Он огляделся, но телефона нигде не было.

Мужчина сказал:

– Вы выкинули телефон из окна ванной прошлой ночью, потому что он все время звонил и мешал вам заниматься сексом.

Крейвен на секунду задумался, стоя спиной к незнакомцу.

Все было именно так. Повернувшись, он спросил:

– Тебе-то откуда знать?

– Насколько мне известно, телефон упал на крышу проезжающего автобуса, после чего отскочил на тротуар. Пожилая бездомная женщина наткнулась на него и сунула в свою корзинку для покупок, к остальным своим… м-м-м… пожиткам.

Мужчина сложил руки на груди.

Крейвен сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, потирая виски, в которых все еще пульсировала боль.

– Ладно, слушай… Ночка была сумасшедшая, так что просто выметайся отсюда и забудем обо всем.

– У вас каждая ночь – сумасшедшая, мистер Крейвен, – ухмыльнулся незнакомец. – Просто прошлая ночь была чуть более сумасшедшей, чем обычно.

– Крейвен. Не мистер Крейвен, а просто Крейвен. Откуда ты такой вылез, мать твою, из пещеры что ли? Ты что, не знаешь, кто я такой?

– Знаю. Вы – Сидней Эдвард Квелч. Однако вы предпочитаете, чтобы вас называли Крейвеном, и я рад сделать вам такое одолжение.

Крейвен замер и вытаращил глаза.

Никто не знал его настоящего имени. Даже журналисты не сумели нарыть эту информацию. Для всех он был Крейвеном и хотел оставаться им и впредь. Если хоть один малолетний фанат узнает, что солиста и гитариста «Мефистофеля» – одной из крутейших хэви-метал-групп страны за последние годы – на самом деле зовут Сидней Эдвард Квелч… его затошнило от одной мысли об этом. Он подошел к мужчине, грозно посмотрел ему прямо в глаза и переспросил:

– Что ты сказал?

Мужчина улыбнулся.

– Вы меня прекрасно слышали.

Лицо у него было молодое, без единой морщины, что выглядело странно в сочетании с седыми волосами, гладко зачесанными назад, и глазами, в которых отражался глубокий опыт дряхлого старика.

Крейвен почти прошептал:

– Откуда ты узнал? Ну, мое имя?

– О, я все о вас знаю. Если говорить начистоту, то в данный момент я знаю о вас даже больше, чем вы сами.

Крейвен злобно посмотрел на улыбающееся лицо, затем развернулся и направился к двери.

– Хорошо. Раз я не могу позвонить на ресепшн, значит, я сам туда спущусь и скажу, чтобы тебя выпроводили!

Но не успел он дойти до двери, как незнакомец вновь заговорил.

– Вы не можете, Сидней. Вы мертвы.

Крейвен остановился, повернулся к незнакомцу и сказал:

– Что за чушь ты мелешь?

Затем, чуть громче, добавил:

– И не называй меня Сиднеем, черт тебя дери!

– Прошу прощения, Крейвен, – извиняясь, кивнул незнакомец, – но в моей картотеке вы всегда значились под именем Сидней. Надеюсь, вы меня поймете.

– Картотеке? Какой к черту картотеке? Да кто ты, мать твою, такой?

– Что ж, это зависит от вашего воспитания. – Мужчина обхватил себя одной рукой, оперся на нее локтем другой руки и стал потирать подбородок большим и указательным пальцами. – Дайте-ка подумать… Ваш отец был священником в протестантской церкви в захолустном городке… мать была органисткой… что ж, полагаю, вам я известен как Сатана.

Крейвен уставился на него.

Мужчина продолжил:

– Одни называют меня Вельзевулом, другие – Мефистофелем… а еще Люцифером, Белиалом, Левиафаном или попросту старым добрым Дьяволом. Кстати говоря… – он нахмурился, в задумчивости почесывая щеку длинным ногтем изящного пальца, – в прошлом месяце один чудак назвал меня руководителем производства студии Диснея. – Помолчав пару секунд, он криво усмехнулся. – Ну ладно, обзывательства не в счет. В любом случае, вы, вероятнее всего, знаете меня под именем Сатана.

Длинное бледное лицо Крейвена медленно расплылось в улыбке.

– Вот это да. Охренеть. Это что вообще за город? Тут у вас психбольница неподалеку что ли? – фыркая от смеха и закрывая лицо ладонью, он пятился назад. – Ладно, сукин ты сын, говори, где Анжелика?

Нервно сжав кулаки, он направился в ванную.

– Анжелика ушла, как только поняла, что у вас случилась передозировка наркотиками и алкоголем. Это произошло сегодня утром, примерно в половине пятого.

Крейвен резко повернулся и посмотрел на него.

– Слушай, если ты торчишь от всей этой херни, то я не против. Только иди-ка ты, донимай кого-нибудь другого, лады?

– Мне вовсе не обязательно «торчать» от этого. Это всего лишь моя работа. – Он сложил руки за спиной. – Но поначалу я действительно находил в ней удовольствие. Любил ее. Однако любая, даже самая интересная работа становится скучной и однообразной, когда ты все заранее предвидишь. Особенно это касается таких, как вы. Рок-звезд. Всегда одно и то же. С каждым из вас, без исключений. По правде говоря, за последние пару десятилетий все вы из живых людей превратились в безжизненные копии. С вами стало не просто неинтересно работать, а откровенно неприятно. Слишком утомительно. Ни тебе трудностей, ни сложных задач. Дай мне покорного, взмокшего от трудов праведных благонамеренного человека – и я готов взяться за работу хоть сейчас. Или, скажем, возбужденную, слегка проблемную душу, которая руководит занятиями в группе молодых людей с отклонениями в умственном развитии. Вот с такими работать весело. Но вы! От вас не дождешься ни внутренней борьбы, ни духовных конфликтов. Всегда такое ощущение, словно… – он сделал неопределенный жест рукой, пытаясь подобрать нужное слово, – словно вас вырастили для одной лишь цели. И, говоря откровенно, я воспринимаю это как оскорбление лично меня и всей моей деятельности.

Крейвен посмотрел на элегантного незнакомца, стоящего в нескольких футах от него, и выражение злости на его лице сменилось замешательством. Головная боль усилилась, мышцы во всем теле от плеч до самых ног болели; на секунду желание выпить чего-нибудь крепкого или принять пару таблеток вытеснило все остальные мысли из его головы… но подсознательно он начинал испытывать нарастающий страх перед этим человеком, который вполне мог оказаться одним из тех сумасшедших, что охотятся на знаменитостей. Он попытался отодвинуть мысль о своей головной боли на задний план и направился обратно к кровати, рядом с которой в прикроватной тумбочке лежал пистолет сорок пятого калибра.

Тихим и скучным голосом Крейвен осведомился:

– Что за херню ты несешь?

Мужчина закатил глаза и театрально всплеснул руками.

– Видите? Опять то же самое! Мало того, что вы высасываете все удовольствие из моей работы! Нет, этого вам недостаточно. Когда приходит ваш час, вы начинаете тратить мое время, глядите на меня своими опухшими, задурманенными наркотиками глазами, задаете идиотские вопросы вроде этого! И именно поэтому я ненавижу каждого из вас. А еще… – он слегка опустил голову и посмотрел на Крейвена с ненавистью и отвращением, – я терпеть не могу эту вашу ужасную, дребезжащую музыку… если это вообще можно назвать музыкой.

Не переставая улыбаться, Крейвен медленно сделал пару шагов вперед.

– Слушай, чувак, кончай. Не любишь рок-н-ролл? Какие проблемы-то, а?

Мужчина закрыл глаза и медленно покачал головой.

– Это единственное, что вы уловили? Вот вам еще аргумент: вы все идиоты. И не стоит называть меня «чуваком». Мое имя – Сатана. А если еще раз употребите ваше слово, я стану для вас мистером Сатаной. А теперь перейдем к делу, у меня очень плотный график. – Он извлек из внутреннего кармана пиджака маленькую черную записную книжку и перевернул несколько страниц. – В обед у меня встреча с психически неуравновешенным подростком, нужно сказать ему, чтобы он изнасиловал, убил и съел собственную мать и младшую сестренку. – Он закрыл книжку и сунул ее обратно в карман. – Так что начнем, если вы не возражаете. Я бы не прочь успеть зарегистрировать вас, обработать и доставить на место до наступления Судного дня.

Сделав еще несколько шагов, Крейвен пожал плечами и сказал:

– Ладно, мужик. Слушай, мне очень жаль, но мне некогда, понимаешь? Мне сегодня нужно со многими встретиться. У меня куча дел. Надо отправляться домой… или на следующий концерт, что там у нас по плану. Я и сам толком не знаю. Так что, э-э… может, тебе лучше пойти поискать другого собеседника, а, приятель?

Мужчина стиснул зубы, по его лицу, особенно по глазам, пробежала черная тень. Он резко двинулся вперед, солнце сверкнуло в его серебристых волосах, а из груди вырвался глубокий рев. Остановившись в нескольких дюймах от Крейвена, он приблизил к нему лицо и прошипел сквозь зубы:

– Слушай меня, жалкий человечишка, я тебе не чувак, не мужик и не приятель… я – Сатана! Ты понял меня?

Он замолчал и замер, а Крейвен с трудом сглотнул, пытаясь скрыть внезапно охвативший его страх.

– Думаю, Сидней, ты уловил мою мысль. – Он сделал шаг назад и, успокоившись, снова сложил руки за спиной. – Больше тебе не придется ни с кем встречаться. И концертов больше не будет. Ты умер. Ну так что, мы пойдем или будем ждать, пока тело начнет разлагаться, а?

Крейвен тупо смотрел на мужчину, сердце его колотилось, на лбу выступил пот. Не поворачивая головы, он перевел глаза вправо, туда, где в шести футах от него стояла тумбочка. Он размышлял, не броситься ли к ней, чтобы схватить оружие – оно было бы явно не лишним, поскольку незнакомец вел себя крайне странно, – но, если он вооружен, он успеет выстрелить еще до того, как Крейвен откроет ящик. Вместо этого он снова посмотрел на незнакомца и спросил:

– Ну и куда… куда ты хочешь меня отправить?

Мужчина опустил голову, глубоко вздохнул, а затем с раздражением в голосе сказал:

– Я часто говорю сам себе: не может быть, чтобы они все были настолько тупыми. Но вы, рокеры, каждый раз убеждаете меня в обратном, снова и снова. Ты отправишься в Ад, Сидней.

– Эй, мужик, слушай, я понятия не имею, как тебе удалось узнать мое имя, но прекрати меня так называть, лады?

– Только в том случае, если ты прекратишь применять ко мне выражения, которыми парни вроде тебя называют других таких же парней. Ну что, Сидней, по рукам? Ты будешь называть меня Сатаной? В конце концов, нам предстоит провести вместе много, очень много времени. Нужно учиться ладить друг с другом.

Крейвен почувствовал, как по спине под халатом стекают капельки пота. В голове по-прежнему пульсировала боль, и с каждым новым ее толчком в глазах мутнело все сильнее. Где остальные ребята из группы? Почему Маркус не пришел разбудить его к завтраку, как всегда? Обычно Крейвена это ужасно бесило, но сейчас… сейчас он бы только обрадовался.

– Я задал вопрос, – строго проговорил мужчина, и по его лицу снова пробежала тень. – Ты будешь называть меня Сатаной… или нет?

Крейвен на секунду задумался. Страх становился все сильнее, это правда… но злость тоже усиливалась. Он уже не раз сталкивался с чокнутыми и знал, что нужно стоять на своем, и только тогда они отвяжутся.

Этот парень был не такой, как другие сумасшедшие – было в нем что-то пугающее, нечто большее, нежели обычное помешательство, – но Крейвен готов был поспорить, что и с ним можно справиться, если как следует постараться.

– Нет, я не собираюсь называть тебя Сатаной. Потому что это идиотизм.

Глаза мужчины расширились, а брови медленно поползли вверх. Он приоткрыл рот, будто бы собираясь что-то сказать, но Крейвен продолжал:

– А теперь послушай ты, – сказал он спокойно, но решительно. – Я понятия не имею, кто ты такой и как сюда попал, но я хочу, чтобы ты убирался сейчас же, понял? Если тебе что-то нужно, я дам тебе это, идет? Хочешь денег – я дам тебе денег. У меня полно всякого алкоголя и наркоты на любой вкус… а от тебя потребуется просто заткнуться и свалить отсюда.

Мужчина не сводил с него ледяного взгляда, сжимая губы все крепче и крепче, пока они не стали белыми, как сметана.

– Ну, что скажешь? Чего ты хочешь? Я, например, хочу только одного: чтобы ты выметался отсюда на хрен и не мешал мне, понимаешь?

Мужчина начал размеренно ходить по комнате: пара шагов в одну сторону, пара шагов в другую. При этом он не сводил глаз с Крейвена, который наблюдал за ним, поворачивая голову то вправо, то влево.

– Ты жалкий кусок дерьма, – негромко прорычал он. – Все эти годы ты оскорблял меня – да-да, лично меня! – этим дер-р-рьмом, которое ты называешь музыкой, этим дер-р-рьмом, благодаря которому у тебя всегда полно денег, женщин, алкоголя и наркотиков! И теперь ты не хочешь проявить ни капли уважения! Ох, меня тошнит от таких, как ты. Когда вы умираете, мне приходится прикладывать невероятные усилия, чтобы отправить вас туда, где вам самое место! К твоему сведению, Дженис Джоплин пыталась пнуть меня по яйцам. А этот пафосный алкаш Джим Моррисон даже умудрился…

– Послушай, мистер, я не оскорблял тебя своей музыкой, я тебя знать не знаю. Если тебе не нравится, не слушай – и всего делов, ясно?

– Если ты меня знать не знаешь, то с какой стати ты – как и твои многочисленные партнеры по сцене – постоянно обращаешься ко мне? К чему все эти пентаграммы и перевернутые кресты на обложках альбомов? Почему все ваши песни – обо мне, о том, как вы продаете мне душу и поклоняетесь мне?

– Ох, опять вся эта сатанинская чушь, да? – спросил Крейвен, слегка закатив глаза. – Ладно, если ты настаиваешь на том, что ты Сатана, я тебе подыграю. Слушай, вся эта фигня хорошо продается, ты не знал? Родители бесятся, поэтому детки в восторге. Это бунтарство, а детишки – те еще бунтари. Просто маркетинг, вот и все. И уж поверь, я никогда всерьез не молился Сатане, не приносил ему жертв, не делал ничего такого. То есть, не ему, а… тебе, – добавил он с усмешкой.

– Я знаю, черт побери! Думаешь, я не отличу настоящую молитву? Кстати, если бы ты время от времени все-таки совершал жертвоприношения, иметь с тобой дело было бы куда интереснее! –  он подскочил к Крейвену и встал лицом к лицу с ним. – Я бы не возражал, если бы ты понял меня правильно… но ты, судя по всему, на это не способен. И последнее. Я не выношу рок-н-ролл… но из-за вас все считают его моей музыкой. Музыку, на которую я вдохновляю, которую я одобряю и которую я использую для того, чтобы собирать души. Да если бы я использовал для этой цели вас, идиотов, Ад был бы пуст. Как такое отребье, как вы, может представлять меня? Почему ни одному из вас не приходит в голову назвать свою группу, скажем… ну, не знаю, скажем, «Иисус и апостолы»? Почему никто не выходит на сцену в поповской рясе? Но нет, все вы одинаковы. Вы дразните меня, а остальные начинают винить меня за всю ту дрянь, которая приносит вам славу… а мне – ненависть. Но, – он вздохнул, – я попусту трачу свое время на всю эту болтовню, Сидней. Так что… – он обнажил зубы, острые, как бритвы.

«Боже мой, – подумал Крейвен, – для чувака, который ненавидит рок-н-ролл, этот парень слишком брутален».

– …нам пора отправляться.

Мужчина склонил голову, и тонкий черный язык, раздвоенный на конце, медленно высунулся изо рта и прошелся по блестящим от слюны зубам.

Крейвен отпрянул назад и выпалил:

– Твою ж мать!

Мужчина хохотнул.

– Таким, как ты, всегда нужны доказательства.

После этих слов его серые глубоко посаженные глаза засветились красным.

Не соображая, что он делает, Крейвен бросился на мужчину, выставив перед собой локоть. Он налетел на него всем весом, и незнакомец упал на пол.

Крейвен нервно метнулся к маленькой деревянной тумбочке и потянулся к ящику.

Но оказалось, что его руки проходят сквозь ящик, будто он состоит из воды. Он ничего не почувствовал. Руки словно онемели. В изумлении он пошатнулся, потерял равновесие и неуклюже рухнул на пол. Он пытался положить ладони на стену, но они проходили сквозь нее, будто это была не стена, а тень. Он поднялся, повернулся и посмотрел вниз.

Он стоял прямо в тумбочке, ног было не видно из-за нее… словно это была не тумбочка, а его штаны. И он по-прежнему ничего не чувствовал.

Крейвен поднял взгляд и увидел, что мужчина стоит, скрестив руки на груди, и улыбается во все свои острые зубы.

– Не подходи ко мне, понял, ты! – нервно проговорил Крейвен.

Мужчина рассмеялся.

– Вам всегда нужны какие-то доказательства, и только потом вы начинаете замечать очевидное. Да, все вы одинаковы. Вы используете мое имя, но не можете найти для меня ни единого доброго слова, когда я, наконец, прихожу за вами. Вы просто кучка испорченных, невоспитанных нахалов, все вы. Обычно я ценю в людях эти качества, но такие как ты, Сидней… вы, как бы это сказать, меня чрезвычайно раздражаете. Однако думаю, что теперь это все неважно. Теперь, Сидней, нам пора. Так что… – он протянул правую руку и начал медленно приближаться к Сиднею, – возьми меня за руку, если не возражаешь.

Глаза Крейвена расширились, хотя секунду назад казалось, что шире уже некуда, Крейвен хватал ртом воздух, открывая и закрывая его, не в силах произнести ни слова, пока, наконец, у него не вырвалось:

– Нет, нет, нет! Не собираюсь я брать тебя за твою чертову руку! – Он яростно мотал головой из стороны в сторону. – Может, тебе лучше… ну, это… з-забыть обо всем и уйти одному, а?

– Ты не можешь оставаться здесь.

– Почему? Могу, еще как, так что давай я останусь, и мы притворимся, что ничего такого не произошло, лады? В смысле, у меня полно работы, и… у тебя, вроде как, тоже, да? Ты меня понимаешь?

– Как я уже сказал, Сидней, ты не можешь здесь оставаться. – Он перевел глаза на кровать и едва заметно кивнул.

Крейвен медленно, очень медленно поворачивал голову в сторону кровати, все сильнее хмуря при этом брови.

Сначала он увидел очертания человеческой фигуры, накрытой одеялами… торчащие ноги…  руки по бокам… и, наконец, самое, самое страшное…

…он увидел свою собственную голову: густые волосы разбросаны по подушке, глаза закрыты, рот широко открыт… он не шевелился… не двигался, не дышал… ничего. Совсем ничего.

Из горла Крейвена вырвался тонкий, жалкий стон, и он снова посмотрел на мужчину, который подходил к нему все ближе и ближе. Он поднял руку и сказал:

– Нет, нет! Стоп! Пожалуйста, не подходи ближе, пожалуйста, я… э-э-э… я просто…

У него закружилась голова, его затошнило от неожиданности происходящего, и он не мог подобрать слов. Поэтому он просто стоял и таращил глаза, вытянув руку с растопыренными пальцами.

– Знаешь, Сидней… если ты не хочешь идти добровольно, я могу применить некоторые методы убеждения, чтобы забрать тебя. Я делал это много раз… и у меня было достаточно времени, чтобы отточить свое мастерство.

Неожиданно для самого себя Крейвен заплакал. Но он тут же вытер слезы, льющиеся из глаз, затем сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и даже попытался улыбнуться.

– Ладно, знаешь, что, – сказал он, – я всегда говорил, что не имею предрассудков. Так что, наверное… э-э-э… наверное, все не так уж плохо. Новый опыт и все такое.

– Вот и умница, – сказал мужчина, остановившись перед Крейвеном.

– Я в том смысле, что группу-то можно и там собрать. А что, там у вас и Джоплин, и Моррисон, и неизвестно, кто еще, так ведь? Мы бы могли и объединиться, да? Хм, может, все и в самом деле не так уж плохо.

Улыбка мгновенно исчезла с лица мужчины.

– О, нет. Нет-нет-нет-нет! Нет, там, куда ты отправишься, не будет никаких рок-групп. Вроде бы я тебе уже говорил. Я не выношу рок-н-ролл. Ну, берись за руку.

Нахмурившись, Крейвен отдернул руку.

– Ну ладно, тогда… м-м-м… какую музыку ты любишь?

– Хорошую музыку. Только самую лучшую.

– Ну, например? Какую?

Он снова улыбнулся, обнажив два ряда клыков.

– Там у нас замечательная акустика. Мои любимые песни звучат повсюду, звучат громко… и без перерыва.

Крейвен нахмурился еще сильнее.

– И что за песни?

– Лоренс Велк и Уэйн Ньютон*, – ответил мужчина, расплываясь в улыбке и сверкая зубами. Внезапно он крепко ухватил Крейвена за руку. Очень крепко.

Крейвен закричал, глядя на то, как комната вокруг него рассеивается.

Через секунду оба они исчезли…

 

* Лоренс Велк – американский музыкант-аккордеонист, телеимпресарио, с 1951 по 1982 годы вёл собственное популярное телевизионное шоу; Уэйн Ньютон – американский поп-певец, популярный в 1980-х (прим. пер.).

---

Перевод Анны Домниной.