Я не мог ожидать от Виктора ничего плохого, хоть и подозревал, что у моего друга назрел критический момент в жизни. Когда Виктор пригласил меня в заветную комнату, которую скрывал от посторонних глаз всё это время, казалось, он готов полностью доверить мне терзавшую его тайну. Я ошибся в его намерениях: как только глаза смогли разглядеть внутреннее убранство комнаты и постичь весь ужас, что был здесь сокрыт, Виктор прижал к моему лицу тряпицу с едким запахом хлороформа. И прежде, чем я смог что-либо сделать, мрак сковал мое тело.

Почти год назад мы познакомились с Виктором, уважаемым в богемной среде художником, достаточно известным своими насыщенными эстетизмом портретами. Конечно, больше всего он экспериментировал с женскими портретами, возводя девушку и женскую красоту в ранг абсолюта. В своих работах он искал тот образ, который без преувеличения мог назвать идеалом. Кто-то бы сказал, что тема в его творчестве была бедна и узка, ведь кроме людей Виктор принципиально отказывался рисовать что-либо еще. Но в создаваемых им портретах отражалась такая искренняя красота, что невозможно было не восхититься его рукой, его неповторимой техникой. Иные образы наполняли сердца ценителей искусства столь сильными чувствами, что вызывали слезы неподдельного умиления. Сам же Виктор находил немало изъянов в своих работах и с меланхоличным рвением искал новые образы в своей полной фантазий голове.

В дом Виктора мы с моей девушкой Вероникой попали по приглашению товарища. Хозяин устраивал концептуальную вечеринку, на которой можно было удовлетворить как высокий духовный голод, так и низменный. Виктор находил остроумным наблюдение за гостями, переходящими к животному пьянству, не забывая потчевать всех изысканными напитками. Мы с Вероникой уже тогда приметили в этом талантливом молодом художнике страсть к совмещению пошлого и прекрасного, словно он находил высшее наслаждение в столкновении противоположностей и создании парадоксов. В целом, мы были готовы к причудам творческой души, а потому старались получить максимум удовольствия, присутствуя в месте, где рождалось по-настоящему захватывающее искусство и работал признанный талант нашего времени. Но я и предположить тогда не мог, что поход в этот дом обернется для нас с Вероникой совершенно неожиданными последствиями.

Вечеринка уже перешла от официальной части к откровенному возлиянию, и мы с Вероникой оставались, пожалуй, единственными ценителями трезвого и прекрасного, когда, наконец, столкнулись с Виктором лицом к лицу. Он также не был пьян и с улыбкой наблюдал за происходящим. Но когда наши взгляды пересеклись, Виктор вмиг побелел. По какой-то причине волнение абсолютно сковало его, и нам с Вероникой стало неловко. Мы поздоровались, отметили дежурной фразой его гостеприимство, но Виктор никак не отреагировал. Мне неприятно было сознавать, что он беспардонно таращился на мою Веронику, пожирая ее глазами, полными удивления и недоумения.

Наконец, Виктор сказал:

— Простите, ребят. И вы простите, — обратился он к Веронике. — Вы не представляете, какое чувство меня посетило — рассказать, не поверите! Я чувствую, вы сможете помочь мне начать новый этап в творчестве, и хочу предложить вам поработать со мной. Поймите меня правильно — сегодня я вряд ли смогу четко всё объяснить, поэтому приходите ко мне завтра. Обязательно! Я очень прошу. Вы ведь придете?

Такое предложение нас достаточно сильно удивило, но я всё списал на чудаковатость, свойственную многим творческим личностям. Я посмотрел на Веронику, ожидавшую моего решения, и сказал, что нам надо всё обдумать. Виктор состроил на лице понимающую гримасу и мягко настоял на положительном ответе с нашей стороны.

Дома с Вероникой мы не слишком долго что-либо обсуждали — нам всегда с легкостью удавалось прийти к единому мнению. Да, предложение Виктора казалось странным и явно необдуманным, но мы рассудили, что, возможно, это тот случай, когда отказываться нельзя. При этом, конечно, понятия не имели, какая работа достанется и что именно придется делать.

Тогда мы жили в моей однокомнатной квартире, близко к центру города, и для нас это уже была роскошь, которую не все могли себе позволить. Квартира принадлежала моей семье, и, пока я учился в университете, мы ее сдавали. После учебы я устроился на работу и поселился в ней уже с Вероникой, с которой мы встречались два года. На момент знакомства с Виктором Вероника как раз закончила фармацевтический колледж и раздумывала, куда пойти — поступить ли в институт или найти работу. Я же был корреспондентом в приличной местной газете, решал все финансовые вопросы в отношениях и не жаловался на недостаток средств. Предложение Виктора мы решили принять потому, что оно, помимо увлекательной работы, обещало некоторую финансовую перспективу.

Уже почти засыпая в объятиях друг друга, мы с Вероникой погрузились в то состояние близости и покоя, когда кажется, что ты знаешь мысли партнера. Я, закрыв глаза, рисовал ее образ у себя в голове. И немного ревновал из-за того, что Виктор обратил внимание на мою девушку, хотя я и не мог его винить. Вероника обладала той спокойной красотой, которая не заставляет чувствовать себя несчастным или ничтожным. В ней не было дерзости и грубой чувственности, за которыми гонялись остальные девушки. Она также не отличалась той исполненной напускного детства красотой, когда пытаются выглядеть соблазнительной в кажущейся невинности и беззащитности. Нет, ее красота была искренней и вдохновляющей, отчего в моей душе всегда царила гармония радости и тихого счастья. А рассудительность не по годам компенсировала мои собственные недостатки. Для меня Вероника была самой красивой: я любил ее, и мы дополняли друг друга, а это редкое счастье в любые времена. В ее мягких рыжих волосах, спокойно-серых глазах и по-детски круглых щечках я находил ежедневную отраду и покой.

На следующий день Виктор встретил нас не менее гостеприимно и весь искрился от дружелюбия. Мы с Вероникой взволнованно ждали, что именно Виктор предложит.

— Скажу честно, вы мне понравились, Ника. — Виктор взглядом попросил у меня прощения. — Я давно искал модель, с которой мог бы рисовать портреты девушки, воплощающей тот идеал красоты, который я держу в уме. Вы прекрасно подходите. Я хотел бы, чтоб вы стали моей моделью, были моей музой. Я буду прилично платить вам. Вам же, — обратился Виктор ко мне, — я предлагаю стать моим менеджером. Наш общий друг Митя Макаров уже рассказал о вас, я готов с вами работать. И я бы хотел попросить вас жить в моем доме, пользоваться его гостеприимством и ни в чем себе не отказывать. На такой благотворительный шаг я иду потому, что вы нужны мне. Я уверен, мы все отлично поладим.

Пожалуй, как бы ни были мы обескуражены словами Виктора, но его предложение нам показалось честным и заманчивым. Да, жить в доме человека, которого видишь второй раз в жизни, казалось опрометчивым. Но ведь это был Виктор, популярный и талантливый художник, который предлагал стать частью искусства, фактически — обессмертить имена.

— Никакой обнаженки, — ответил я Виктору. — Я не ханжа, но не готов довериться вам настолько, чтобы вы раздевали Нику. Как мужчина, вы меня поймете.

— Разумеется, — улыбнулся Виктор, — и давайте тогда на «ты».

К Виктору мы переселились на следующей неделе. Из газеты я ушел, продолжая писать материалы уже в качестве внештатника. В основное время я помогал Виктору — для некоторых его идей требовалось создать декорации в студии, и я взял на себя труд по поиску всего необходимого.

Стоит заметить, Виктор не пытался вклиниться в наши отношения с Вероникой. Казалось, он видит в ней лишь еще один инструмент для достижения своих творческих целей. Иногда Виктор производил впечатление человека, вовсе лишенного способности или желания любить женщину — он любил лишь искусство и всецело был предан ему. Впрочем, в центре искусства Виктора находилась женщина, и вначале я не мог понять, существует она взаправду или же является лишь плодом мечтательного ума. Я никогда не пытался говорить об этом с Виктором — у меня не было права задавать такие личные вопросы. Работа шла гладко, Веронике нравилось воплощать различные образы. Мы были довольны заработанными деньгами и жили счастливо. В какой-то миг я начал думать, что наша троица обрела крепкую, творчески окрашенную дружбу. Однако что-то с самого начала было не так.

Во мне, конечно, говорила ревность. Но в безразличии Виктора я убедился достаточно быстро, а некое сомнение всё же осталось. Более того, со временем оно возросло, превратилось в тревожное чувство и не отпускало меня ни на секунду. Только спустя полгода работы с Виктором я понял, что виной всему его дом.

Я ни с кем не делился мыслями на этот счет: я словно боялся несуществующего монстра, притаившегося под кроватью, и чувствовал себя глупо. Однако я не мог игнорировать то, что про себя называл посторонними вибрациями. Звучит странно, и я не мог описать это более понятными словами, наверное, потому, что не хотел признавать наличие чего-то потустороннего, во что я никогда не верил. Но я блуждал по дому, прислушивался к его звукам и чувствовал буквально на подсознательном уровне присутствие чего-то незримого. В конце концов, я понял, что покоя мне не дает одна комната в доме, всегда запертая. Сначала ни я, ни Вероника не замечали ее: дом был большой, работа всегда занимала наши умы и отнимала много времени. Но потом я заметил, что Виктор никогда не открывал эту комнату. Как-то я спросил его, что там такое. Он помрачнел и ответил, что она закрыта на ремонт. Ему не понравилось мое любопытство, и я не стал досаждать вопросами. Вместо этого я попытался оценить размеры закрытого помещения.

Обогнув дом со всех сторон и присмотревшись к расположению окон на третьем этаже, где находилась комната, я рассчитал, что размерами она была примерно равна студии Виктора. Пересчитывая окна, я испытал внезапный укол страха, и это показалось мне странным. Мне вовсе не мерещились призраки и я не испытывал ярких галлюцинаций, спровоцированных эмоциональным переутомлением. Но шестым чувством я знал: в той комнате было нечто, не укладывающееся в привычные рамки бытия, и кроме того — Виктор не без причины хотел скрыть это от посторонних. С моей стороны уже не было любопытства, только тревога, подстегивавшая меня разгадать тайну дома.

Увлеченный поисками ответов, я не сразу заметил, что Вероника была чем-то подавлена. Позируя Виктору, она не выказывала страха или печали, но часы, которые мы с ней проводили вдвоем, дали мне ясно понять, что Вероника так же, как я, ощущает присутствие чужой, непостижимой сущности. И хотя она не могла дать точную оценку испытываемым ощущениям, ей казалось, что нечто в доме хочет предупредить — но о чем, нам оставалось только гадать. Мы попали в неловкое положение: признать существование нематериальной, потусторонней силы казалось нам нелепицей. Обычная обывательская вера в мистику кончалась в нас на уровне привычки огибать на дорогах черных кошек да загадывать желания в новогоднюю ночь. Столкновение же со сверхъестественной сущностью никак бы не уложилось в наших головах. Я видел единственную возможность найти ответ: посетить запертую комнату. Но без ведома Виктора это был довольно безрассудный ход.

Пока мы гадали над выпавшими на нашу долю странными явлениями, Виктор закончил серию картин, для которых Вероника позировала. За неделю до выставки, о которой я договорился, Виктор показал мне свои творения.

Я и раньше восхищался его работами, но в тот момент, когда я увидел новые картины, меня охватили одновременно удивление, благоговение и ужас перед человеком, создавшим их. Виктора можно было причислить к гиперреалистам, стремившимся воплотить образ человека с фотографической четкостью. Красота и казавшаяся правдоподобной жизнь написанных портретов волновали воображение: я видел Веронику то древнеримской аристократкой, то беженкой времен Великой Отечественной. Вглядываясь в знакомое и любимое лицо, я узнавал каждую черточку, каждую намечающуюся морщинку, каждый пигментный лучик в радужных оболочках глаз. Лица казались пугающе настоящими, словно мою любимую размножили несколько десятков раз. И все Вероники с картин говорили со мной, говорили почти по-настоящему, будто я от потрясения сошел с ума и вообразил всё явленное мне великолепие. Тревога вновь охватила меня с щемящей силой: я трепетал и боялся оттого, что мне мерещилось в воображении. Мне чудилось, что своим дьявольским искусством Виктор украл душу Вероники, расколол ее и привил каждому портрету. И отовсюду мне слышался крик о помощи. Что и говорить, я был ошеломлен и озадачен. Виктор же улыбался, довольный произведенным эффектом.

— Вероника у тебя что надо. Здесь не меньше ее заслуги, чем моей. Ты не представляешь, как я вам благодарен.

Я же в свою очередь не представлял, какое проклятие сбило меня с толку и заставило чувствовать себя таким уязвимым и беспомощным.

Открытие выставки прошло более чем удачно. Виктора поздравляли с ошеломительным успехом. По этому случаю он устроил грандиозную вечеринку дома. Мы с Вероникой не горели желанием принимать в ней участие. Вероника в последние дни чувствовала нарастающую слабость, хоть и старалась держаться. Я с безмолвным отчаянием пытался поддерживать ее. Старательно изображая безмятежность, мы выслушивали поздравления и восхищения. Вероника улыбалась изо всех сил, пока не решила, что через полчаса сошлется на усталость и уйдет отдыхать. Я пообещал ей, что поговорю с Виктором об отпуске, и мы вдвоем уедем отдыхать далеко от дома со всеми его загадками и гнетущей атмосферой. И хотя с Виктором мы сдружились, и он не был виноват в том, что над нами довлело нечто необъяснимое, было решено, что не стоит оскорблять его нашей историей. Мало ли что взбрело нам в головы — Виктор всегда был любезен, добр и гостеприимен. За время планируемого отдыха я намеревался подобрать подходящие слова, чтобы объясниться с другом. И, конечно, где-то в глубине души я надеялся, что мрачное наваждение рассеется, мы вернемся к Виктору и не заметим больше признаков чужого присутствия или неизъяснимой тревоги.

Я остался один на один с празднующими, когда Вероника ушла в нашу спальню. В толпе я приметил седовласого мужчину, одетого скромно и со вкусом. В его взгляде было что-то, выделяющее этого гостя среди других, — он опасливо скользил по стенам дома и всё время застревал в одной точке на потолке. Я безошибочно угадал, что седовласый смотрит в направлении, где была запертая комната.

Улучив момент, я подошел к незнакомцу.

— Вы избранник Вероники? — улыбнулся он, как будто расслабляясь и изгоняя из головы дурацкие мысли. — Счастливчик, красивая она, необыкновенная... Давно знакомы?

Казалось, я ошибся, и только паранойя могла заставить меня подозревать в незнакомце человека, посвященного в тайну дома. Я уже хотел ретироваться, когда он сказал:

— Берегите свою красавицу. Витя вон свою Марину не уберег.

Он был пьян и потому обмолвился о том, что не следовало говорить, — я видел это по округлившимся от страха глазам. И прежде чем я успел что-либо спросить, седовласый удалился к другим гостям, где его тут же перехватил Виктор. На лице Виктора была досада — его обеспокоила долгая отлучка друга.

Я решил, что на сегодня лучше не планировать душещипательных разговоров. Виктору я сказал, что иду к Веронике отдыхать. Он понимающе улыбнулся и пожелал доброй ночи. Стены спальни не пропускали звуков, и я застал любимую мирно спящей в постели. Вскоре и я сам, усталый и озадаченный, лег спать. Во сне я пытался угадать, какой была Марина и что с ней случилось.

Утром я рассказал Веронике о седовласом госте Виктора. Она всю ночь спала плохо — ее мучили кошмары. Я предложил поговорить с Виктором начистоту. И плевать, насколько больно это могло быть для него. Если он наш друг, то мог довериться нам — мы жили с ним под одной крышей так долго!

Во время завтрака я сказал Виктору всё, как есть.

— Я не говорю об этом уже пятнадцать лет, — признался он. — Я не хотел, чтоб это касалось кого-то постороннего. Но тут вы правы. Какие ж вы мне посторонние, если живете со мной и заняты общим делом? Да, я недолгое время был женат — и счастлив. Нам с Мариной было по двадцать лет, мы жили в скромной съемной квартире. Я рисовал портреты прохожих за деньги. Она подрабатывала воспитательницей в детском саду. Лучшие портреты тогда я создавал благодаря ей. Она позировала мне, и я сидел перед холстом, поглощенный работой. Эти бесконечные часы, пока я прорабатывал каждую черточку, изматывали ее. К тому же, она была склонна к депрессиям — такая чувствительная душа! Часто уходила в себя, держала всё внутри и никогда не жаловалась. Говорила «Всё хорошо», даже когда мы бедствовали и залезали в долги. А когда она поняла, что я не собираюсь выгодно продать ее портреты, которые отняли у нее столько времени и сил, мы впервые очень сильно поругались. Я думаю, Марина боялась умереть в нищете. Она не хотела уходить от меня к другому, более обеспеченному, но и со мной жить не могла, я это знаю. Ее мучили противоречия, но она продолжала улыбаться мне. «Всё хорошо, Витя». Однажды я вернулся домой, был погожий летний вечер, жарко. Марина лежала в ванне, ее вены были разрезаны. Повсюду кровь. Она не оставила записки, но в ее глазах я и так прочитал: «Прости». Я очень любил ее. Но она не могла выдержать такую жизнь. Когда купил этот дом, одну комнату оставил для портретов, которые писал с нее. Комната заперта, я ни с кем не хочу делить свое горе. Вы не первые из гостей, кто жалуется на необъяснимую тревогу в доме. Я не верю в призраков, но как человек творческий знаю, что некоторые люди, особенно женщины, могут чувствовать разные вещи — назовем их эманации, если угодно. В этой комнате столько всего посвящено человеку, которого с нами нет, — я не удивлен, если вы что-то чувствуете. Вам нужен отдых. Я благодарен за то, что вы работали со мной и терпели весь этот ненормированный режим. Вы заслужили хороший отпуск. Ника, я жду твоего решения — я всё еще хотел бы работать с тобой, если ты не против. Отдыхайте столько, сколько потребуется. И скажите, каким будет ваше решение.

После такого откровения многие наши тревоги будто бы рассеялись. Даже Вероника заметно оживилась, словно ей удалось найти ответы на мучившие ее одну вопросы. Однако уже на отдыхе, когда мы прибыли в Северную Италию, она впала в глубокую задумчивость и не делилась со мной мыслями. Ее не интересовало мое волнение. По какой-то причине она резко и без объяснений ушла в себя. Мы были вместе, но душевно находились порознь. Злость и смятение попарно сменяли друг друга — я не знал, что и думать. Виктор увлеченно писал, что занимается приготовлениями к следующей работе и ждет нас скорее назад, но меня никак не занимала его воодушевленность. Вместо того, чтобы вернуться отдохнувшими и с новыми силами, мы приехали, прервав каникулы раньше времени: я — на грани между обидой и яростью, Вероника — на ей одной понятной волне отчуждения.

За ужином Виктор непринужденно рассказывал какие-то интересные истории и будто не обращал внимания на перемены, произошедшие с Вероникой. Впрочем, по приезде она заметно повеселела. Ее искренне волновала будущая работа, хотя вроде еще недавно она валилась с ног от усталости из-за предыдущей. Нотки ревности вновь заявили о себе, как в первый раз, когда Виктор предлагал нам работу. И еще больше злило то, что он не предпринимал каких-то шагов, которые я мог бы расценить как предательство — мне так и хотелось, чтоб он дал повод уйти из его дома. Зато Вероника беззастенчиво смеялась — тем самым смехом, который заставляет кровь мужчин бежать быстрее.

В кровати теперь лежало два чужих друг другу человека, а я даже не мог понять, почему так случилось. Я спрашивал Веронику, что не так, что поменялось, но она с опостылевшей мне твердостью отвечала, что всё в порядке, волноваться не о чем. При этом она отворачивалась от меня, а я чувствовал неловкое желание обнять ее.

Виктор после нашего возвращения тоже заметно изменился. Если сначала он отзывался о новых идеях с энтузиазмом, то в последующее время его охватила такая же глубокая задумчивость, как и Веронику. В доме зашевелились тени чужого присутствия; иногда я явственно видел мелькающую в коридорах девичью фигуру, исчезавшую в темноте или дверном проеме. Это потом я понял, что нарочно ищу призрак Марины, будто не только верю в его существование, но и жду, что он многое для меня прояснит. Из-за переживаемых эмоций я даже не заметил, как в доме назрела атмосфера молчаливого безумия. Такое затишье сулило многообещающую бурю.

Я грезил запертой комнатой. Больше того, я был ею одержим. Я в полной мере осознавал необходимость найти ответы, проникнув в нее, ведь даже история Виктора не объясняла многого. Днем и ночью я думал, как незаметно вскрыть дверь — у нее был довольно сложный замок, он не поддавался взлому обычной скрепкой. Всякий раз, как я касался ручки, меня одновременно посещали два призыва — скорее открыть и пройти внутрь комнаты — и бежать вон из дома, так далеко, пока не забудется даже воспоминание об этом месте.

Виктор не мог не заметить натянутости, возникшей в нашей дружбе. Однажды погожим летним днем он попросил Веронику после обеда пойти в студию и подготовиться позировать, а мы с ним сели на веранде, наслаждаясь теплом солнца и зеленым садом. Виктор улыбался, и в его улыбке сквозила тоска.

— Сегодня тот день, когда ее не стало, — сказал он. — Пятнадцать лет назад тоже была хорошая погода, вот как сейчас. Скажу тебе честно — я кое в чем виноват перед вами с Вероникой.

Мне это не понравилось, но Виктор продолжал:

— Я плохо влияю на людей. Работа со мной изматывает их. Вероятно, я многого требую, ведь я всегда стараюсь добиться идеального правдоподобия. Это непросто, ты сам понимаешь. Идем-ка со мной.

Я понял, куда он хочет меня отвести, но не выказал волнения. Виктору нелегко давалось это признание.

— Я виню себя в ее смерти. Каждый день. И поэтому не связал себя ни с кем. — Ключ звучно щелкнул в замочной скважине. — Ее смерть значительно повлияла на меня.

Наше время, циничное и быстробегущее, сделало нас высокомерными — и мы перестали удивляться чудесам, полагая, что всё объяснимо и понятно. Но картины, увиденные мной в запертой комнате, обладали настолько сильной выразительностью, что я на какое-то время забыл, что не дышу.

Во всех портретах я видел девушку — прекрасную, бледную и мертвую. На ее лице застыло выражение обретенного покоя, словно она избавилась от всех земных страданий. Какие-то портреты изображали Марину в полный рост, другие фокусировались на отдельных частях тела, будь то лицо или рука, охваченная кровью. И отовсюду, со всех полотен до меня доносился безмолвный крик отчаяния и страдания — изображенные девушки, ужасающе реалистичные, взывали ко мне. Я испытывал что-то очень близкое к шоку и не мог понять, наяву слышу настойчивые призывы или нет. Я даже не заметил, что Виктор плакал всё это время.

— Такой я нашел ее в последний раз. И такой запомнил. Когда увидел ее в ванне, я весь оцепенел. И только потом подумал: «Господи, это прекрасно!»

И прежде, чем смысл сказанного дошел до меня, Виктор прижал к моему лицу тряпку, пропитанную хлороформом. В этом насильственном забытье Марина преследовала меня — красивая и страшная. Когда я устал бежать, она настигла меня, заставив очнуться.

Я по-прежнему был в комнате, снова запертой. Портреты Марины молчаливо взирали на меня. Я вспомнил, как мне почудилось, что Виктор не только изобразил Веронику, но и часть ее души заточил в портретах. Теперь мне казалось, что Марина еще жива — и бьется взаперти. Возможно, она хотела уйти из жизни, зная, что одержимый творчеством Виктор изведет ее своим искусством. И если он ради этого был готов пожертвовать всем, то она — нет. Одно я понял наверняка: мой друг выжил из ума, помешавшись на искусстве. И Марину наверняка довел до крайнего отчаяния своей мефистофелевской живописью, заточающей душу в искусных портретах.

Я знал, что Вероника в опасности. Виктор выбрал ее не за особенную красоту, которую я ценил. Он увидел в ней ту же внутреннюю суть, какая была у Марины. Умершая возлюбленная служила ему образцом — Виктор безошибочно угадал характер Вероники, едва взглянув на нее. И если он запер меня, значит, намеревался совершить последнее мыслимое зло.

Я не смог выбить дверь, она была слишком прочной. Я уже почти отчаялся, когда услышал крик. Это был Виктор. Дом завибрировал в беззвучной ярости. Замок щелкнул и открылся. Я отпер дверь, но за ней никого не увидел. Виктор продолжал вопить — только в предсмертную минуту человек может так кричать. Я бежал по едва освещаемым коридорам в студию. Воздух в доме наполнился раскатами гнева, будто нечто внутри него вознамерилось уничтожить всё до основания. Я звал Веронику до тех пор, пока не влетел в студию.

Что-то невероятное и жуткое померещилось мне, отчего я часто заморгал, чувствуя, как перехватило дыхание от немыслимого наваждения, возникшего в студии. Но там было пусто. Ни Виктора, ни Вероники — никого не оказалось. Они исчезли, и вызванная потом полиция так и не нашла их тел. Ванна, наполненная кровью, стояла посередине; перед ней был установлен холст — Виктор изобразил на нем по-настоящему отвратительное зрелище. Полицейские не обратили на него никакого внимания, признав, впрочем, что оно выполнено с чересчур болезненной реалистичностью. Меня заставили оформить подписку о невыезде.

Что-то было не так, когда я покидал дом Виктора. Я много думал об этом и всякий раз отбрасывал одну мысль, как невозможную. Но она продолжала крутиться в голове, не прекращая взывать к памяти, отчего мне становилось не по себе — я вовсе не хотел вспоминать пережитый кошмар и последнюю работу Виктора.

Я помню то чувство, когда вернулся в нашу старую квартиру. Она сохранила былой уют. Потрясенный и уставший, я упал на кровать, закрыл глаза и совершенно отчетливо уловил запах Вероники. Когда я почувствовал, как за спиной кровать прогибается под тяжестью знакомого до боли тела, я всё же вспомнил, что обманул себя, отбросив увиденное в студии, как галлюцинацию. А я видел, действительно видел, как окровавленная, изуродованная Вероника потрошит Виктора и затягивает его всё глубже и глубже — внутрь проклятой картины, которую он начал писать с натуры.