DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Стефан Грабинский «На вилле у моря»

 

Stefan Grabiński, “W willi nad morzem”, 1916

 

Округлые, податливо-воздушные облачка дыма медленно вытягивались из формирующих их губ, укладывались в извивающиеся волнистые кольца и растворялись на лазурном фоне неба. Сигары были превосходные; тонко свитые листья ароматно тлели, источая сочное, благородно сконцентрированное содержимое. Мы курили неторопливо, затягиваясь со знанием дела, словно знатоки. У Рышарда Норского были великолепные гаваны.

Я сомкнул чуть сонные после обеда веки и с блаженством откинулся на подлокотники кресла-качалки. Здесь мне было хорошо и комфортно.

Мы сидели на мраморной террасе виллы, расположенной высоко над берегом моря. Отсюда его гладь была видна как на ладони. Сверкающая, будто зеркало, украшенная мозаикой терраса, на которой стояли наши столики с черным кофе, располагалась на одном уровне с каменной стеной, ограждающей виллу.

Море дремало. Девственный смарагд волн казался более темным, как бы уплотненным во всей своей массе силами ветров. Время от времени ленивый порыв пробегал по морскому простору, ласково расплескивался на прибрежные расщелины и, омыв скалы, бессильно возвращался в прежнее русло. Иногда крылатая флотилия барок, легких, как перышко, лодочек, срывалась с портовой привязи и, помахивая алым флагом, стремительно скользила по упругой волне. Иногда на горизонте мелькала стройная прогулочная яхта и исчезала вдали, волоча за собой длинный шлейф дыма.

И пристань онемела в зное полудня. Остановилась работа в доках, замолчали гудки сирен, сложили свои крылья паровые альбатросы и, разгруженные, тихо стали на якорь.

Кое-где на палубу забредал загорелый под семью ветрами матрос и, присев на моток канатов, напевал бессмертную «Голубку»1. Кое-где среди черных корпусов, словно тень, передвигался лоцман и, привязав лодку цепью к берегу, исчезал в зияющей глубине главного цеха…

Впрочем, сонливость и покой. Час послеполуденного отдыха…

Ощущая приятную леность, я перевел взгляд с линии моря и остановил его на ближайшем окружении под террасой. С наслаждением я передвигался по шелковистым бутонам роз, легко скользил по цветистым ветвям магнолии, апельсинов, мысленно блуждал влюбленной ладонью по стройному стану туй.

— Чудесно тут у тебя, Рышард. Живешь, будто царь. Мне не хочется даже шевелиться. Здесь все пьянит, чарует.

Довольный, он усмехнулся в тонкий смоляной ус.

— Тебе нравится? Вот и славно. И в самом деле, неплохое жильишко на лето.

Он говорил медленно, разморенный так же, как и я, зноем послеобеденной поры.

Я гостил у него вот уже неделю, посетив после многолетней разлуки. Рышард Норский был моим дальним родственником и школьным товарищем. По окончании лицея пути наши разошлись. Мы возобновили отношения уже в зрелые годы. Рышард тогда уже был вдовцом. Когда-то я знал его достаточно хорошо. Честолюбивый до безумия, в приступе ревности он мог быть ужасен. Помню, как однажды один из товарищей описал весну лучше него; он отвесил ему пощечину и в завязавшейся драке сильно его ранил.

Более всего Рышард стремился к литературной славе. Уже со школьной скамьи он грезил о популярности великого писателя. Имели ли эти его притязания какое-либо рациональное основание, я, как человек некомпетентный в данном вопросе, сказать не берусь. Вроде бы он и не был обделен талантом. Впрочем, я, поглощенный своими профессиональными обязанностями, не отслеживал его успехов на данном поприще. Лишь время от времени я слышал от знакомых, что он пишет и издается.

Затем он удачно и якобы счастливо женился.

Пани Роза Норская в свое время относилась к категории столичных красавиц; ее расположения искали самые видные молодые люди нашей страны. Покорил ли ее Рышард, или, быть может, она вышла за него по любви, неизвестно. Ходили слухи о связи, которая у нее была до замужества с неким молодым поэтом и будто бы даже приятелем Норского. Почему она предпочла другого, до сего дня остается для меня загадкой. Быть может, тот был излишне горд, чтобы взять в жены богатую Розу, в девичестве Вроцкую; быть может, она имела свои планы на его счет. Дела те мне неведомы и уже давно затканы паутиной прошлого. Говорят, она была женщиной эксцентричной и подверженной влиянию мимолетного настроения. Но все-таки стала женой Рышарда.

Ее богатое приданое позволило Норскому жить на широкую ногу, без забот.

Он много путешествовал, осень и зиму постоянно проводил на юге. Пани Роза, сделав его вдовцом, оставила ему сыночка Адася и огромное состояние.

Я отыскал его через пятнадцать лет мужчиной в расцвете сил, рослым и плотно сложенным. Я любил его и с удовольствием заехал к нему на длительное время. Нас связывало пристрастие к красоте и изысканному образу жизни, и хотя я имел слабое представление о его уме, это также меня к нему привлекало. Кроме того, он был моим однокашником и дальним родственником. Быть может, и что-то иное велело мне его посетить — то, чего я не могу выразить словами, какая-то сила, бессознательно притягивающая издалека, особый случай, не знаю…

Он поднес к сочным, пунцовым губам чашечку с черным кофе и, отпив половину, вынул из серебряной шкатулки свежую сигару.

— Куда запропастился Адась? — спросил я, вспоминая мальчика, который еще минуту назад шумно резвился около газона.

— Наверное, снова возле беседки. — И, поднявшись с кресла, строго окликнул сына.

Практически в тот же миг с боковой тропинки выскочил и остановился на ступенях террасы худощавый десятилетний мальчик со светлыми кудрями, ниспадающими на плечи. Грустные черные глаза ребенка с каким-то страхом остановились на лице отца.

— Ты где был?! Почему постоянно прячешься по углам?

— Папочка, я был в беседке, читал книгу.

— Почему ты вечно туда заглядываешь? Сколько уже раз я тебе говорил, чтобы ты играл здесь, на солнце? Ох и непослушный же ты, Адась.

Бледное нервное лицо мальчика омрачила тень обиды. Он тихо поцеловал руку отца и скрылся в глубине дома.

— Собственно, не понимаю, почему ты запрещаешь ему сидеть в беседке? — спросил я его после короткой паузы. — Ведь там так приятно, особенно при нынешней жаре.

— Я опасаюсь, чтобы именно там ему не было слишком холодно. В том углу, под стеной, очень сыро. А он, как тебе известно, к такому весьма восприимчив.

Он произнес это быстро, не глядя на меня, видимо, недовольный моим вмешательством. Заметив раздражение, я оставил его в покое и сменил тему разговора. Мы начали рассуждать о литературе, о ее новейших течениях и зарубежных веяниях. Рышард оживился и с воодушевлением посвятил меня в литературные явления последнего времени, не забыв при этом упомянуть и о себе. В конце концов он предложил мне послушать несколько его произведений. Я согласился с неподдельным удовольствием. Через минуту он вынес из комнаты связку рукописей и начал читать.

Это были стихи. По правде говоря, я не знаток, но когда-то много читал и достаточно глубоко чувствовал поэзию. Сочинения Рышарда произвели на меня неизгладимое впечатление. Форма была безупречной. Эталонные секстины2 ложились плавно, ритмично. Их суть была преимущественно идейной. Однако интересное дело: мне показалось, что подобные сюжеты я уже однажды где-то встречал.

Поэмы Рышарда как бы последовательно развивали откуда-то давно знакомые мне мотивы. Это было не то же самое, однако казалось будто бы стилистическим продолжением.

Хотелось бы надеяться, что так будет творить кто-то, кого я когда-то давно читал. Однако между этими двумя людьми существовала принципиальная разница: тот, чью фамилию я пока что не мог вспомнить, писал от сердца, и поэтому его лирика непроизвольно трогала; произведения же Рышарда сверкали, будто бриллиантовый клинок, холодным, леденяще-искрящимся блеском; от них веяло изысканным холодом. Это был совершенно иной человек. Но кем же был тот, второй?

Желание вспомнить было настолько сильным, что я невольно перестал внимательно слушать Рышарда и напряг всю свою память в поисках утраченной фамилии. Внезапно она вспыхнула на туманном экране прошлого алыми буквами: Станислав Прандота.

Да! Это он!

Явление этой фамилии из сумрака забытья потрясло меня до глубины души, наводя на мысль о его преждевременной смерти.

С Прандотой я познакомился когда-то лично, посредством Рышарда, с которым его связывали будто бы дружеские отношения. Утонченный, исполненный высокой культуры разум молодого человека изумлял меня уже тогда, и он подавал большие надежды. Он сумел причудливо соединить склонность к философской рефлексии с глубокой сердечной чувственностью, которая струилась из его глаз, подернутых тихой меланхолией.

В последний раз я видел его много лет назад у Рышарда, в день моего прощания с кузеном. Больше мы с ним не встретились ни разу в жизни. Через месяц он утонул во время шторма на «Ласточке» — пароходе, которым путешествовал к берегам Южной Америки. В списке пассажиров, оставленном капитаном судна в гавани, его фамилия была помещена в самом начале. Правда, как позже сообщали газеты, несколько особ не явились вовремя на палубу отправляющейся «Ласточки», однако их фамилии не приводились. Во всяком случае, с тех пор никто и никогда не видел Прандоты. Поэтому весьма правдоподобным, практически достоверным, было предположение о том, что он погиб в море во время шторма. То же единогласно твердили и все издания.

Он погиб молодым, пробудив всеобщую скорбь в сердцах тех, кто сумел разглядеть в его произведениях превосходный талант.

И сам не понимаю, как так случилось, что об этой трагической кончине я до сих пор не обмолвился с Рышардом ни единым словом. А ведь именно от него я должен был услышать многое о Прандоте, в особенности же то, что он ступил на борт именно в здешнем порту, в бытность Норского.

Тогда, пользуясь небольшой паузой в чтении, я обратился к Рышарду с вопросом:

— Когда ты встречался с Прандотой в последний раз? Быть может, незадолго до катастрофы? Вроде бы он отчаливал от здешнего берега?

Норский внезапно оторвал взгляд от рукописи и, со странным выражением лица, вперил его в меня. Очевидно, вопрос застиг его врасплох, и в первую секунду он не понял, откуда тот возник. Но вскоре он, видимо, сориентировался, и тогда на миг на этом мраморном лице появились какие-то странные, загадочные проблески. Что означали эти необузданные линии внезапно сократившихся мышц, какие им следовало подыскать эмоциональные аналоги — мне было трудно определить. Но это длилось лишь неуловимо крохотное мгновение — с помощью огромного усилия воли он овладел собой и возвратился к своей привычной непроницаемости. Только слегка побледнел и печально ответил:

— Да. Твоя догадка верна. Действительно, он навестил меня перед отъездом. Даже…

Он замолчал, будто бы задумываясь, а стоит ли завершать фразу. Но вскоре сомнения рассеялись, и он едва ли не с вызовом произнес:

— Ты даже не поверишь… Он заглянул сюда на часок перед тем, как ступить на борт. Мы съели легкий обед на двоих, после чего я проводил его в порт. Бедный парень! Ему было так к лицу то небольшое синее кепи, которое он надел в свое путешествие.

Последние слова прозвучали несколько странно. Разве прекрасное кепи не было главным украшением Прандоты? И к тому же я не смог удержаться, чтобы не отметить того, о ком шла речь.

— Невосполнимая потеря. Я глубоко убежден, что в этом светлооком добром юноше однажды проявился бы первоклассный лирик. Какая душевность, какая глубина чувств!

В глазах Рышарда тлели какие-то желтые огни.

Когда он заметил, что я за ним наблюдаю, то легонько сомкнул веки и, выдыхая густой клуб дыма, спокойно процедил:

— Быть может. Однако мне кажется, ты преувеличиваешь. Хотя он и был моим задушевным другом, я никогда не превозносил его талант слишком высоко. Он был чересчур сентиментален. Нет ли у тебя желания немного прогуляться перед закатом по пляжу? Сейчас дивная пора, а до ужина у нас еще много времени.

Он докурил сигару и, стряхнув остатки пепла, бросил окурок на дно перламутровой раковины.

Охваченный досадой, я все же сделал вид, что все в порядке, и с напускной готовностью проследовал вместе с ним к выходу.

Когда мы вернулись под вечер домой, он был в превосходном расположении духа и во время ужина постоянно шутил с Адасем. Однако я заметил, что время от времени мимолетная тень мелькала на его прекрасном, мужественном лице, и несколько раз я перехватывал его взгляд, покоящийся на мне с особым вниманием.

 

–— –— –— –— –— –— –— –— –— –— –— –— –— –— –— –— –— –—

 

С того дня прошло несколько недель.

Внешне ничего не изменилось в моем отношении к Рышарду, с которым я, как и прежде, вел долгие беседы, совершал совместные прогулки и поездки по морю. И все-таки мы оба чувствовали: что-то произошло, какая-то тень клином пролегла между нами и разделяет нас все сильнее. Чувствуя это, мне, собственно, следовало бы проститься с ним и покинуть виллу. И если я этого не сделал, то лишь благодаря особой связи с этим человеком, который уже долгое время был для меня неразрешимой загадкой.

И я его, очевидно, обременял своим присутствием на вилле, хотя он упорно пытался замаскировать всяческие следы недовольства. Однако я отчетливо видел их в выражении его лица, беглом взгляде, в наших осторожных разговорах. Норский вообще помрачнел и в последнее время очень изменился. Часто он глубоко над чем-то задумывался, на вопросы отвечал неохотно, постоянно избегал определенных тем; а еще с того памятного дня мы с ним ни разу не заговорили о покойном Прандоте. Также с тех пор мы не касались и литературных проблем; когда я случайно уводил нить разговора к данной теме, он ловко переходил к вещам, лишь косвенно связанным с литературой, после чего поспешно все дальше отдалялся от нее.

Впрочем, банальность наших диалогов мне с лихвой компенсировала превосходная хозяйская библиотека, которая в любое время была для меня открыта. К тому же я на целые часы, особенно утром, погружался в чтение.

Однако удивительное дело: среди поэтов последнего времени, представленных здесь весьма широко, я не смог отыскать ни одного томика Прандоты. Несмотря на это, не желая раздражать Рышарда, я не подал виду.

Среди всего прочего я и сам начал претерпевать какие-то особые изменения, в которых поначалу не отдавал себе отчета, так как проявлялись они скорее внешним образом. Рышард же, напротив, заметил, что со мной что-то происходит, — и, странное дело, с неким недовольством и даже боязнью.

Видимо, его во мне что-то поразило. Несколько раз он внимательно следил за моей жестикуляцией, достаточно оживленной во время обсуждения интересной темы, и тогда я уловил на его лице выражение изумления, смешанного с тенью тревоги. Однако в этом отношении он пока что не сделал мне ни единого замечания. Подстегиваемый любопытством, я решил обязательно его об этом расспросить.

Вскоре мне подвернулся удобный случай.

Было утро, вскоре после завтрака. Мы оба в легких домашних костюмах сидели на веранде. Рышард читал какую-то книгу, тогда как я посматривал на море, которое в ту минуту было немного неспокойным. Вдруг мое внимание привлекли кружащиеся чайки. И вот неожиданно одна группа отделилась от стаи и образовала широкий белый круг, через который оставшиеся чайки начали пролетать длинной вереницей. Зрелище было настолько необыкновенным, что, прерывая Норскому чтение, я указал рукой на небо.

Он действительно посмотрел в ту сторону, но невольно окинул взглядом одновременно и меня и спросил до странности изменившимся голосом:

— Что ты делаешь?

Пока что я не понимал его. И в самом деле, ведь я не совершал ничего сверхъестественного. Лишь легонько приподнялся на цыпочки и простер руку вдаль.

— Как это что? Указываю на чаек.

— Ну, да, да, это же очевидно. Но делаешь ты это таким образом, что мне хотелось бы подчеркнуть, что этот жест тебе чужд.

— Ты только сегодня такое за мной заметил?

Норский медлил с ответом, а затем произнес наконец, будто равнодушно:

— Тебе я признаюсь, что и в самом деле уже долгое время замечаю странные изменения в твоих движениях. У меня складывается впечатление, что жесты, которые ты воспроизводишь, не те прежние, твои, к которым я давно привык, а какие-то чужие, заимствованные, будто кто-то другой управляет ими, обосновавшись внутри тебя. Ты походишь на актера, который гениально вжился в чужую мимику.

— Странное дело.

И невольно я обернулся к зеркалу и внимательно посмотрел на себя.

— Если ты все же действительно не ошибаешься, то будь уверен, что я делаю это бессознательно, непроизвольно.

— А все-таки должна же быть какая-то причина…

Норский испытующе глядел мне в глаза.

— Вне всякого сомнения. По правде говоря, явление, которое ты наблюдал в моем лице и которое я назвал бы «ксеномимикой»3, мне знакомо. Я исследовал его у нескольких особ, бывших в клинике под психологическим наблюдением. Здесь вообще можно выдвинуть две гипотезы. Ксеномимика может рождаться от обыкновенного подражания кому-либо, подобно эталону, и в данной форме очень часто проявляется у детей, когда чувство подражания настолько сильно развито, что движения, приобретенные данным способом, укореняются и в дальнейшей жизни. Разумеется, в нашем случае об этом не может быть и речи. Мои изменившиеся движения, насколько ты мог заметить, не похожи ни на твои, ни на движения Адася. А впрочем, я здесь ни с кем, с того времени, как прибыл, не находился в необходимом для этого близком контакте.

— Да, это понятно. Действительно, это не мои движения, да и не мальца. Через тебя вещает кто-то иной.

— Стало быть, остается второй вариант.

— То есть?

Рышард выглядел чрезвычайно заинтересованным.

— По всей вероятности, здесь в игру вступает подсознательное воздействие телепатии.

— Что ты под этим подразумеваешь? Неужели полагаешь, что кто-то воздействует на тебя таким образом, что заставляет выполнять движения, совершаемые третьим лицом или даже самим отправителем? А быть может, эти жесты всего лишь вымышлены им, чисто воображаемые?

— Не совсем так, хотя ты и близок к моей гипотезе. Принципиальная разница между нами заключается в том, что ты предполагаешь воздействие напрямую, осмысленное, целенаправленное, в то время как я, напротив, считаю, что здесь мы имеем дело с воздействием совершенно бессознательным. Более того, я глубоко убежден, что мой отправитель охотно прекратил бы свои безотчетные эксперименты, если бы знал, какие последствия они могут за собой повлечь.

— Прости, но я не понимаю. Как это? Ведь я полагаю, что при телепатии обязательной является осознанная и определенная с учетом направления концентрация воли или мысли. Транслятор должен знать, на кого он воздействует.

— Необязательно.

— В таком случае кто-нибудь может перехватить депешу.

— Решительно нет. Ибо не подлежит сомнению, что между обеими сторонами предварительно возникают более близкие отношения, обусловленные общением, чувствами, общностью мыслей, переживаний. Отсюда ничего удивительного, что неоднократно, даже заранее, они прокладывают проторенный путь для осуществления данной операции.

— И как же, согласно нашим соображениям, ты представляешь себе действие телепатии в твоем случае?

— А очень просто. Так вот, некий индивидуум уже продолжительное время неимоверно интенсивно о ком-то размышляет; этот кто-то практически полностью заполняет его мысленный горизонт, безраздельно въедаясь в его духовную сферу. Он глубоко вдумывается в его язык, движения, облик, словом, во всю его сущность, позволяя его личности всецело завладеть им. А теперь предположим, что то лицо, которое овладело данным индивидуумом, знает еще кто-то другой — кто-то, находящийся с одержимым в близких отношениях, — и мы тут же приблизимся к овладению телепатией. Мыслемания начнет постепенно, без осознанного воздействия отправителя, переноситься на другую личность и проявляться, например, в подражании жестам задуманного индивидуума.

Я на минуту приостановился, немного утомленный попытками упорядочить свои рассуждения, и взглянул на Норского.

Очевидно, мои слова очень сильно подействовали на него, так как он, внезапно нахмурившись, охватил ладонями лоб и вперил задумчивый взгляд в землю. Сомневаясь с минуту, он неуверенно спросил:

— Но в таком случае это насыщение чужой личностью должно иметь резкую эмоциональную окраску? Иначе не удастся объяснить, почему оно настолько интенсивно.

— Очевидно. Телепатия особо отчетливо проявляется там, где в игру вступает чувство.

— Ты имеешь в виду любовь?

— Необязательно. Я считаю, что вызывать интенсивные последствия должно также и чувство страха или ужаса, связанное с задуманной личностью. Так, например, я предполагаю, могут действовать телепатически некоторые преступники. Их мысли, неустанно блуждающие вокруг несчастной жертвы, вероятно, действуют подобно сильным ядовитым испарениям и пропитывают собой окружение, извиваясь, словно змеиный клубок в диких кольцах. Мысли преступника чудовищны! Таким образом, может оказаться, что убийца, телепатически воздействуя на других, однажды увидит в их движениях жертву собственных рук.

Рышард, мертвенно бледный, вглядывался в меня безумным взглядом.

— Это была бы страшная месть, адская месть!..

— Да, да… Ты верно подметил. Это была бы месть покойных… без их личного вмешательства. Действительно, мысли одержимых должны быть чрезвычайно сильны и воздействовать всесторонне. И здесь во всем ужасе разверзаются бездны природы, свидетельствующие жуткими знамениями, насколько чудовищна человеческая душа.

Когда я договаривал эти слова, Норский быстро подошел к окну веранды и резко распахнул его в сад. Снаружи проникло соленое дыхание моря, смешанное с ароматом цветов, и освежило наши лица.

— Здесь немного душно, — заметил он. — Может, спустимся к клумбам?

— Да, конечно.

Мы спустились.

Утро было душным, пасмурным. Серые тона придавали всему неопределенное выражение отрешенности.

На душе у нас было тягостно. Мы шагали неторопливо, вяло, углубляясь в извилистые эвкалиптовые аллеи, огибая причудливо извивающиеся узоры цветочных грядок.

Несколько раз поблизости от нас прошелся Адась со своей любимой тачкой, в которой он ради забавы возил землю и песок по широким садовым тропинкам. Я заметил определенную закономерность в этих путешествиях. Путь он начинал от пригорка, где при помощи лопатки копал землю и грузил ее на тачку, проходил под самым домиком и исчезал с грузом между кустами сирени, на противоположном краю сада, где возвышалась беседка. Очевидно, там он высыпал землю, так как вскоре появлялся с пустой тачкой и снова начинал экспедицию. Развлечение очень занимало его, так как нас он, увлеченный работой, почти не тревожил. Однако я заметил, как время от времени он наблюдал за движениями отца, который запретил ему находиться в беседке. Находясь в поле нашего зрения, он петлял по тропинкам, но едва мы поворачивались к нему спиной — сворачивал в запрещенном направлении и, быстро вытряхнув содержимое тачки, возвращался между клумбами.

«Странный мальчик, — подумал я. — Какой-то дух противоречия манит его в тот угол».

Однако я не счел необходимым обратить на это внимание взволнованного отца. Тем временем тот, занятый осмыслением поднятого только что вопроса, хотел довести его до логически определенного конца.

Слегка неуверенно, силясь выказать спокойное безразличие, он заметил:

— Осталось ответить на вопрос: кто воздействует на тебя?

— Я считаю, что, пожалуй, следовало бы установить происхождение движений, если только они не плод фантазии отправителя. Значительно легче будет разгадать, кто на меня воздействует, если я отвечу, чьи жесты копирую. Не мог бы ты мне в этом помочь? Дело, насколько я мог заметить, в достаточной степени заинтересовало тебя. Мои нынешние движения не напоминают тебе кого-то знакомого?

Видно, Норский не предполагал, что дело примет такой оборот. Вопрос застал его врасплох. Поэтому он ответил только через минуту, не глядя на меня:

— К сожалению, я тебе здесь ничем не смогу помочь. Эта жестикуляция мне совершенно не знакома; я ни у кого ее не встречал.

— В таком случае тебе придется отказаться от желанного ответа на поставленный выше вопрос. Ты не узнаешь, кому захотелось выбрать меня в качестве орудия своих экспериментов.

Я специально произнес это шутливым тоном, чтобы не тревожить его, и вскоре перешел на нейтральную тему. Он также счел уместным сменить тему разговора и начал рассуждать о чем-то ином.

А все-таки еще в тот же день я узнал, кому принадлежали те движения, которыми я так удивительно проникся.

Это произошло вечером, сразу же после захода солнца. Как всегда, после кофе Рышард предложил прогуляться к морю. Я охотно согласился и в то время, когда он уже был готов отправиться и ожидал меня на ступенях террасы, заглянул еще в комнату за ветровкой, так как вечер обещал быть прохладным. Спустя минуту я вернулся и, достаточно экстравагантно надев на голову шляпу, встал во входных дверях, натягивая перчатки. Норский пока что меня не видел, повернувшись лицом к морю. Так в молчании прошло несколько секунд.

Затем вдруг он, явно раздраженный ожиданием, обернулся, направил взгляд в ту сторону, где стоял я, и внезапно, заслоняясь руками, словно от привидения, так попятился назад, что чуть не скатился с лестницы.

— Рышард! Что с тобой? Это же я!

Я подбежал и вовремя схватил его за руку. Он успокоился, не сводя с меня обезумевших от дьявольского ужаса глаз, словно не доверял тембру моего голоса.

— Да, это действительно ты. Что за проклятое видение! Но это движение, это твое нескладное движение, и стиль ношения шляпы так живо мне напомнили…

— Кого? — подхватил я, затаив дыхание.

— Прандоту, — произнес он, запинаясь и как бы одновременно приходя в ужас от звучания этой фамилии, которая уже пару недель как вышла за пределы наших разговоров.

И мы отправились на пляж.

∗ ∗ ∗

На следующий день я должен был уехать. Мое пребывание у Норского, очевидно, было для него пыткой, которая становилась все тяжелее день ото дня. И поэтому, когда я заявил ему о своем намерении, в его глазах заиграл блеск внезапной радости. Он вздохнул. И я покидал виллу с легким сердцем. Здесь мне уже продолжительное время было слишком душно; атмосфера источала скрытый яд. Каждый час, проведенный в обществе Рышарда, действовал на меня как-то тревожно и все больше отдалял от меня этого странного человека.

И он очень изменился. Побледнел, пожелтел и постарел на несколько десятилетий. Пара месяцев, проведенных вместе, изменили этого энергичного, крепкого как сталь мужчину до неузнаваемости. И если, несмотря на это, он не расстался со мной раньше, то, как я считаю, только исходя из какого-то ужасного в своем трагизме интереса к тому, что его сокрушало и было связано с духом внутреннего противоречия; он словно хотел провести со мной нечто вроде поединка без вызова, без слов. Из-за своего высокомерного нрава он, сообразив, что я в некотором отношении могу представлять опасность, решил принять бой и стоять до конца.

А все-таки он должен был уступить и с плохо скрываемой радостью ожидал моего скорого отъезда. Ведь игра была выше человеческих сил, так как в нее вмешались элементы несоизмеримые, неуловимые по своей природе и потому непредсказуемые. Таким образом, исполненный ужаса, он начал отступать.

Он прощался со мной изящным образом, полным элегантности и утонченного вкуса. Уж если быть эстетом и джентльменом — то во всем.

Прощальный обед был великолепен. Стол буквально ломился от пирогов, пулярок, шербетов, мясных блюд. Сервирован он был с изысканным вкусом и глубоким чувством прекрасного. У меня складывалось впечатление, что все нынешнее прикладное искусство нашло на этом украшенном цветами столе свое полное, ошеломляющее роскошью и оригинальностью выражение.

Для меня clou4 пиршества выступал некий вид миног5, до коих я был страстным охотником. Помимо этого случая, я никогда их у Норского не ел, хотя он и был когда-то их пылким ценителем. Поэтому перед отъездом я обязательно хотел отведать этой превосходной рыбы, тем более что теперь выпала такая возможность. Потому как в порт как раз подоспел свежий транспорт, и их разобрали буквально нарасхват. Ничего не говоря Рышарду, я купил пару штук и велел приготовить их на кухне с уверенностью, что этим устрою ему приятный сюрприз. Но каково же было мое изумление, когда Норский, заметив на блюде мое излюбленное кушанье, обратился к слуге с вопросом, кто распорядился его подать. Я немедленно прояснил дело, извиняясь за самовольное вторжение в хозяйские дела.

— Насколько я помню, и ты был приверженцем миног?

— Да, да… правда. Но с некоторого времени по причине какой-то идиосинкразии6 я не могу выносить их вида. Но, пожалуйста, не беспокойся. Следовало лишь обратить мое внимание на то, что ты любишь, и я бы сам отдал соответствующие распоряжения. Что же касается меня, то я предпочту своих омаров.

И он ловко схватил белой рукой клешню внушительного краба.

Немного смущенный, я принялся за миноги. Они были превосходно приправлены и источали пряный аромат.

На минуту воцарилось молчание.

Вскоре Рышард закончил обед и, запив пенистой мадерой и утерев губы, закурил сигарету.

Занятый тем, чтобы снять с рыбы нежную кожицу, я чувствовал на себе его властный взгляд: он наблюдал за мной. Не поднимая глаз, я положил еще один кусочек в рот и в ту же секунду, бледнея, вернул его назад на тарелку.

— Что с тобой?! Тебе нехорошо?

Рышард встал рядом со мной и подал рюмку с вином.

— Запей!

— Благодарю. Знаешь, у меня возникли в этот момент странные ощущения: показалось, что рыба отравлена.

Норский вцепился ногтями в мое плечо так, что я аж зашипел от боли.

— Ты с ума сошел?! — спросил он возмущенно.

— Но я-то прекрасно понимаю, что это лишь простое ощущение и ничего более; такие иногда возникают ни с того ни с сего. Впрочем, миноги были превосходны, и я уже брал вторую порцию. Это длилось лишь мгновение. Я уже готов был съесть еще.

— Нет! Я не позволю. А чтобы тебя убедить, я попробую сам.

И, взяв с блюда вторую половину, он начал есть. Пристыженный, я попытался протестовать:

— Но я же тебе верю, Рышард. Не будь ребенком.

Но Норский съел рыбу полностью, после чего снова зажег дрожащей рукой сигарету, извинился и пошел в спальню.

— Прости, — бросил он на прощание, — я немного взволнован. Ты меня шокировал. А ты, Адась, тем временем останешься с паном.

Он действительно был очень бледен.

Я остался один с ребенком.

В столовой было душно. Испарения от блюд, смешанные с одурманивающим ароматом цветов, создали тягостную и гнетущую атмосферу. Я взял за руку Адася, и мы пошли в библиотеку.

Желая несколько минут побыть в уединенном раздумье и упорядочить роящиеся в суматохе мысли, я достал с верхней полки несколько иллюстрированных книг и дал их мальчику для просмотра. Тот вскоре полностью в них погрузился. Я присел на диван напротив входных дверей и задумался: подверг тщательному анализу те ощущения, которые возникли у меня под конец обеда.

В том, что это было и в самом деле всего лишь ощущение, я ни секунды не сомневался. Кусочек рыбы, который я держал во рту, по вкусу ничем не отличался от предыдущих, которые я съел все-таки с огромным аппетитом.

Итак, разве только самовнушение. Но мне тогда и в голову не пришла мысль о яде; не оставалось ничего иного, кроме как допустить подобное от Рышарда. Тут мне вспомнился инстинктивно воспринятый в то мгновение его взгляд, который покоился на мне. Может, он тогда думал о яде? Кто знает, может, между ядом и миногами существовала некая связь? Это объясняло бы внезапное отвращение к некогда любимой рыбе. Может, когда-то в жизни он был свидетелем подобного случая, который глубоко врезался в его память?..

Утомленный, я высоко поднял отяжелевшую от раздумий голову и встретился с черными, как бархат, глазами ребенка.

Он был как две капли воды похож на мать, которую я знал только по портрету, висящему в салоне. Особо притягательно должны были действовать ее большие черные глаза, исполненные несказанной сладости и глубокого выражения. Подобным образом на родине, пока не вышла замуж, она повсюду вызывала восхищение и ревность, была предметом желаний многих и причиной нескольких пылких афер. Поговаривали даже, что той таинственной незнакомкой, красоту которой так изысканно воспевал в своих сонетах Станислав Прандота, была не кто иная, как Роза, в девичестве Вроцкая. У Адася были те же страстно-жгучие глаза и белая, как алебастр, кожа, которая выгодно их подчеркивала.

Это был мальчик, развитый не по годам, впечатлительный и нервный. Он любил иногда задавать странные вопросы, беседовать о вещах неприятных, удивительно не сочетающихся с безмятежностью детских лет. И теперь у него было такое выражение лица, как будто он хотел поделиться со мной чем-то важным. Я подбодрил его, ласково привлекая к себе.

Он уселся ко мне на колени и с таинственным видом извлек из бокового кармашка какой-то мелкий блестящий предмет. Видимо, желая меня заинтересовать, он держал его в зажатой ладони и загадочно на меня смотрел.

— Ну-ка, покажи! Что это такое?

Мальчик медлил.

— Покажу, если пан даст слово, что ничего не расскажет папочке.

Я торжественно заверил его в этом. Тогда он разжал руку, и на ладони я увидел небольшой золотой медальон. Когда я приоткрыл эмалированную крышечку, то под ней оказалась тонко выполненная миниатюра пани Розы.

— Это от мамы?

Мальчик отрицательно замотал головой.

— Тогда от кого?

— Пожалуйста, угадай.

— Не смогу.

— От пана Стаха.

Он нажал пружинку; миниатюра приоткрылась, и под ней я прочитал выгравированные на золотом фоне слова: «Сыночку Розы. Стах».

Мною овладело странное чувство. Тайна Адася глубоко потрясла меня, вызывая проблески внезапных мыслей.

Прандота любил жену Норского. Может, Адась…

Я придержал ход шальной мысли и обратился к мальчику:

— Когда пан Стах это тебе дал?

— За день до отъезда. Поцеловал меня в лоб и велел носить на груди. Он тогда был такой печальный, такой очень грустный. Назавтра он должен был уехать. Я даже не смог с ним попрощаться.

— Почему?

— На следующий день, утром, еще до того, как он пришел к нам проститься, меня забрал пан гувернер и мы поехали на весь день в село. А когда вечером вернулись, пана Стаха дома уже не было… Бедный пан Стах…

— Почему? Ведь ты его когда-нибудь увидишь.

Я притворялся, что ничего не знаю о гибели Прандоты, зная наверняка, что ни отец, ни кто-либо из домашних ничего об этом мальчику не говорили.

Но ребенок печально покачал головой.

— Пан Стах уже больше не вернется.

— Кто тебе это сказал?

— И мамочка уже не вернется.

Это особое сопоставление убедило меня, что Адась при помощи странного, присущего некоторым нервным детям инстинкта разгадал смерть любимого человека. Поэтому я замолчал. Но он, очевидно, хотел мне признаться еще в чем-то очень важном, так как, схватив мою руку, потащил меня в сад.

— Покажу пану еще кое-что.

Он повлек меня в дальний угол, куда я, глядя на Рышарда, который избегал этой части, наведывался редко. Именно в эту сторону он вел меня, нетерпеливо дергая за руку. Пройдя ряд туй, мы остановились перед беседкой.

Я подумал, что загадочный мальчик заставит меня войти внутрь, но ошибся. Не выпуская ни на минуту моей руки из своей ладони, он увлек меня за беседку.

То, что я тогда увидел, навсегда запечатлелось мрачным образом в моей душе.

В узком проходе между задней стеной беседки и каменной стеной сада я увидел свеженасыпанную неумелой рукой могилу с маленьким, сложенным из веточек крестиком посередине.

Ошеломленный неприятным видом, я смотрел на Адася с немым вопросом.

— Хорошо ли я насыпал?

— Так это ты? Когда? И зачем?

— Сделал вчера и позавчера, когда папочка выходил из дому; землю я уже давно привез на тачке. Это для пана Стаха. У мамочки уже есть на кладбище.

Волна ужаса захлестнула меня с головы до пят.

— Почему именно здесь?

— Папочка велел.

— Папочка?!

— Да, ночью, во сне, уже давно. Мне снилось, что он пришел к моей кровати, взял меня за руку и привел сюда. Потом сел в беседке на скамейку, дал мне лопатку и велел насыпать с той стороны могилу для пана Стаха. Я плакал, вырывался, но папочка кричал, и мне пришлось его послушаться. Все это время он сидел на скамейке и смотрел, как я рою землю. Когда я насыпал могилу полностью, то проснулся. Было утро, я лежал в кровати. С тех пор меня что-то гнало сюда и не давало покоя, пока я не сделал так, как мне велел папочка во сне.

— Отец знает об этом? Ты ему показывал?

— Нет. Ужасно боюсь, чтобы он не заметил.

В тот же миг мы услышали за спиной легкий шелест. Я непроизвольно обернулся и вскрикнул.

За нами, тяжело опираясь об угол беседки, стоял белый как полотно, дико улыбающийся Норский… Он все видел и слышал.

Мы смотрели друг на друга странно, безмолвно. Потом он неуверенной походкой зашагал к вилле. Долгое время я стоял молча, на том же самом месте, судорожно сжимая ручку Адася. Наконец пронзительный крик чайки вывел меня из оцепенения. Я содрогнулся и, изумленно посмотрев на вглядывающегося в меня мальчика, произнес:

— Идем!

И мы вернулись в дом.

В тот вечер не было совместного ужина. Адась заснул рано в своей комнатке. Рышард уединлся в правом крыле дома. Я остался один в отведенной мне спальне.

Потрясения последних дней, в особенности же нескольких часов, не давали мне уснуть. Потушив лампу, я уселся в углу комнаты и курил сигареты.

Через открытое окно внутрь проникали зеленоватые лунные полосы, дотягиваясь до меня своими продолговатыми пальцами. Из сада просачивались запахи цветов, тонкие и упоительные вибрации ароматов; иногда вздымалось соленое дыхание моря. Среди кустарников обманчиво мерцали светлячки, тосковали вечерние соловьи…

В голову пришла дикая, чудовищная мысль: прокрасться туда, за беседку, разгрести неуклюжую насыпь Адася и углубиться дальше, в мрачную вотчину мертвых. Я содрогнулся, отшатнулся с отвращением…

Какая-то высокая тень мелькнула в лунном свете и исчезла среди деревьев. Я высунулся из окна: никого не было. Всюду тишина, время от времени прерываемая лишь сильным плеском волн о скалы.

Я докурил сигарету и бросил ее на тропинку. В тот же миг прогремел выстрел. Я перемахнул через подоконник и стремглав помчался в ту сторону, бессознательно направляясь к беседке.

Она была ярко освещена лунными лучами, вся омыта серебристым потоком брызг. Я зашел сзади: под каменной стеной, на могиле Станислава Прандоты с простреленным виском лежал Норский.


Перевод Юрия Боева

 

Примечания переводчика

1 La Paloma — голубка (исп.). Популярная песня, написанная испанским композитором Себастьяном Ирадьером во второй половине XIX века.

2 Секстина — (от лат. sex — «шесть») — шестистрочная строфа или шестистишие. Одна из твердых строфических форм в поэзии.

3 Ксеномимика — (от греч. ξένος — «чужой» и μῑμέομαι — «подражать»). Буквально: чужая мимика.

4 Clou — гвоздь (фр.). Здесь, в значении: гвоздь программы.

5 Минога — низшее водное позвоночное из класса круглоротых со змеевидным телом. Мясо миног употребляется в пищу и считается деликатесом.

6 Идиосинкразия — (от гр. ίδιος — «своеобразный, необычный» и σύνκρασις — «смешение») — болезненная реакция, непереносимость, возникающая у некоторых людей на раздражители, которые у большинства других людей подобных явлений не вызывают.

//darkermagazine.ru/page/stefan-grabinskij-na-ville-u-morja

Комментариев: 0 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)