Вампир, вампир! - повторил он с презрением, - это все равно что если бы мы, русские, говорили вместо привидения - фантом или ревенант!

А. К. Толстой, «Упырь».

«Происхождения они чисто славянского», - говорил о вампирах герой классической новеллы ужасов в первой половине XIX в. Ну, что касается происхождения, вопрос тёмный, а вот то, что славянском языковом пространстве обретается немало любителей вампиров, - факт. И двухсот лет не прошло, как рунет узрел эту великую истину. Подтверждением служит количество работ, присылаемых на ежегодный конкурс «Трансильвания», который проводится на сайте truebloodsite.org и проходит под патронатом Трансильванского Общества Дракулы. Немного статистики: в конкурсе «Трансильвания-2011» приняли участие 131 автор из России, США, Канады, Германии, Украины, Беларуси, представивших на суд жюри 154 работы, в том числе 50 романов и повестей, 104 рассказа. Конкурс быстро приобрёл известность (о нём сообщили на радио «Свобода) и даже респектабельность (объединённые им писатели создали ААИВП - Ассоциацию Авторов и Исследователей Вампирской Прозы).

Всем этим достижениям не мешает то, что конкурс не просто весьма молод - он в младенческом возрасте. Идея родилась у двух исследовательниц темы вампиризма Яны (aka Alice Kohen) и Нелли весной 2010, после изучения Прозы.ру и Самиздата. Выяснилось, что таки да! - о вампирах пишут. И много… Вот только что и как пишут? Как это всё собрать, как в этом сориентироваться? Особенно при отсутствии некой «экспертной комиссии», которая бы оценивала работы сообразно с канонами жанра? Так что конкурс стал необходимостью. Его лозунг: «Вампирская литература не равно плохая литература». Отличительная черта – учредители конкурса мониторят «рынок» вампирской сетературы и стараются лично приглашать авторов, которые кажутся перспективными, тех, кто искренне увлечен тематикой. Так что в какой-то степени это ежегодный фестиваль-смотр. Чтобы не затерялось нетленное, чтобы ценители могли о том или ином произведении узнать - и автора взять себе на заметку. Помимо приглашённых, много начинающих, никому пока не известных, которые краем глаза зацепили рекламу конкурса и пришли себя показать. Что, разумеется, всячески приветствуется.

Ежегодно для организаторов – Яны, Нелли и примкнувшей к ним Марии (пользуюсь случаем выразить особую благодарность ей, выполняющей огромную работу составления списков и подсчёта голосов) - в ноябре начинается горячее время, заканчивающееся, как правило, только к февралю. И для членов жюри (к коим я принадлежу) тоже: надо не только прочесть всё, что прислали авторы, но и как-то их сравнить, и написать краткие рецензии на то, что отличается наиболее яркой индивидуальностью… Каждый конкурс приносит много открытий и много банальностей; много ужасного – увы, в обоих смыслах – и много яркого. Из всех совпадений и противоречий вырисовывается портрет вампира, каким его видят авторы в русскоязычном литературном пространстве. Охватить всё это богатство в ограниченном объёме статьи я, конечно, не смогу. Единственное, что реально, - это составить список его привычек, предпочтений, излюбленных мест обитания. И, возможно, помочь читателю приблизиться к разгадке того, почему этот образ продолжает волновать воображение…

Чтобы не отягощать текст, название конкурса «Трансильвания» далее опускается, указывается только год, в котором было представлено данное произведение. Все цитаты приводятся в авторской орфографии. По этическим соображениям фамилии авторов, чьи произведения использованы в качестве примеров, как не надо писать вампирскую прозу, не указаны.

Топография ужаса

Где обитает вампир? Адреса, пароли, явки? Невозможно указать место прописки вампира, не упоминая о единстве окружающей его среды и эпохи. Стоит поговорить о нескольких хронотопах, которые чаще всего используются в прозе участников конкурса.

1) Классически-готический. Это условный мир, либо прямо заимствующий мотивы «Дракулы» и «Кармиллы», либо узнаваемо близкий к ним. Старинные замки, заросшие паутиной своды, склепы, саркофаги и попросту гробы. Этот материал используется разными путями. В наиболее удачных случаях он становится отправной точкой для постмодернистических игр, где традиционные схемы используются с точностью до наоборот. Так, в повести Павла "Hjorvind" Курмилёва «Аннабэль, или Sicut credidisti, fiat tibi» повествование откровенно отталкивается от «Дракулы» (на что намекают имена, такие, как Вильгельм Мюррэй, доктор ван ден Бург, Райнфельд) и начинается вполне традиционно: молодой человек, учитель в пансионе для девиц, подпадает под действие чар вампирической красавицы. Однако постепенно негатив и позитив меняются местами: вампироборцы обнажают звериный оскал истребителей тех, кто «не-такие-как-мы», тогда как вампиры оказываются существами, в общем, не вредными, соблюдающими строгий этический кодекс. Повесть Курмилёва была удостоена первого места в номинации «Малая проза» на конкурсе-2012.

Второй путь использования готического антуража (по направленности близкий к первому) – юмор. Перевёртыши и здесь играют немалую роль, однако не претендуют на тонкую игру с читателем. Старомодный вампир по привычке то запахивается в чёрный плащ с красным подбоем, то расправляет крылья летучей мыши, то оскаливает фирменной длины клыки, но у жертвы (и читателя) эти трюки не вызывают ничего, кроме смеха. Лучшее, пожалуй, в этой области – роман «Длинная серебряная ложка» (Катя Коути и Кэрри Гринберг), не только победивший на конкурсе 2011, но и заслуживший высший балл в моём личном рейтинге. Начинается он вполне по-стокеровски, с прибытия молодого, идеалистически настроенного человека в зловещий замок, принадлежащий графу; однако параллельно, с первой же страницы, начинается высмеивание штампов вампирской литературы, которое составляет лейтмотив событий, разворачивающихся стремительно и напряжённо. Здесь много героев: вымышленные и всем известные (туда проник сам Гёте – правда, в виде призрака), вампиры, притворяющиеся людьми, и люди, которые едва ли не на последних страницах обнаруживают вампирское нутро… Надо отметить, что Кате Коути принадлежит также документальная книга «Суеверия викторианской Англии», вышедшая в издательстве «Центрполиграф» в 2012 г., и осведомлённость автора в этой области то и дело просверкивает в романе.

Когда же автор от всей души старается погрузить читателя в готическую атмосферу, читатель редко верит в серьёзность его намерений. Потому что написано это так, что смахивает на пародию. Как правило, это произведения начинающих авторов, полные любования милыми реалиями – и самолюбования тоже, когда в роли героя или, чаще, героини выступает типичная мэрисью. «Откинув чёрные как смоль волосы за спину, я присела на одно из надгробий», «Его поцелуй принёс смятение в душу, от которого щёки покрылись ярким румянцем», «Оказалось, что я лежала в гробу в белом платье, усыпанном столь же белыми розами, а распущенные волосы были раскиданы по подушке, образовывая вокруг головы чёрный ореол» - все цитаты взяты из одного и того же произведения.

2) Этнографически-экзотический. Со времён Дракулы вампир для читателя – выходец из таинственных стран, обычаи и психология которых резко отличают их от цивилизованного мира. Наследники этой традиции идут дальше: они стараются поместить вампира в экзотическую, но при этом тщательно прописанную среду, которая сама по себе достойна стать предметом повествования. Среда может быть как реально существовавшей или восстанавливаемой по скудным историческим источникам, как и полувымышленной, однако опирающейся на реально существующий этнографический материал.

Примером первого служат произведения Влады Медведниковой: роман «Бирит-Нарим» (3 место в номинации крупной прозы, 2011) и рассказ «Экимму» (лонг-лист 2011). Автор ведёт читателя в древность Междуречья, ставшую колыбелью всех современных цивилизаций. Здесь не только присутствуют в большом количестве точные детали, касающиеся облика, одежды, верований людей тех времён, но и уловлен дух, донесённый до нас «Сказанием о Гильгамеше».

Во вторую категорию укладываются роман Лилит Мазикиной «Луна, луна, скройся!» (шорт-лист 2011) и повесть «Волчьим шагом: время для сказок» (крупная проза, шорт-лист 2012). Действие их происходит в гипотетической Восточной Европе, какой она была бы, сложись история ХХ в. по-иному; особенное внимание уделяется цыганской среде, с которой так или иначе соприкасаются и вампиры, и их антагонисты – «волки», вынужденные, чтобы жить, питаться вампирской кровью. Цыганские обычаи и бытовые суеверия, яркие имена, связанные с цыганской темой, такие, как Федерико Гарсиа Лорка – всё это составляет пёстрый, любовно сотканный ковёр.

3) Утопический (антиутопический). Как может выглядеть мир, где вампиры и люди сосуществуют бок о бок? Каковы его законы, какими правами наделена каждая группа, что в нём считается преступлением? Такие модели строит немалое количество участников конкурса. В романе Татьяны Троицкой «Моя карманная смерть, или Заповедник вайперов» (2011, лонг-лист) человечество, победив вампиров в изматывающей обе стороны войне, заперло их в резервацию, однако продолжает «подкармливать», предоставляя каждому кровопийце возможность поглотить до смерти хотя бы одного человека; но до того удовлетворить некие заветные желания последнего. Татьяна Минасян в рассказе «Я не дам тебе уйти» (2012) рисует современность, где население делится на три группы: люди, охотящиеся на них «плохие» вампиры и «хорошие» вампиры, которые защищают людей от своих собратьев.

4) Фантастический. Сращение вампирской прозы с научной фантастикой и фэнтези часто встречается на конкурсе. Сюда же, с некоторой натяжкой, можно отнести произведения по мотивам игр – в частности, «Маскарад». Достоинством является то, что люди, которые любят эльфов, орков, а также фанаты определённой игры, с достаточной долей вероятности это прочтут. Правда, их недостаток – продолжение их главного достоинства: рассчитаны эти вещи на специфическую аудиторию, значительно менее широкую, нежели аудитория любителей вампирской прозы. Однако есть и удачи, например, остроумный рассказ о брате и сестре, которые, как выяснилось, относятся к двум разным волшебным расам (Ю. Фирсанова, «Кровные родственники», 2011). Или «Читающий зеркала» Илмарина (малая проза, шорт-лист 2012), предложившего экстравагантный практический способ применения таких свойств вампира, как неотражаемость в зеркалах и лишённость тени.

5) Советский. Хотя империя в одну шестую часть суши давно скончалась, в вампирской прозе она, подобно своему отцу-основателю, живее всех живых. Вот, например, роман «Линия крови» В. Границына (шорт-лист 2011) - «Салимов удел», перенесённый на отечественную почву, - описывает противостояния людей и вампиров во время революции и гражданской войны в России. Игру фамилий «Голиков» - «Одёжкин» оценят те, кому имя Гайдара – «не пустой для сердца звук».

6) Родина, наши дни. Как и следовало ожидать, основной массив произведений использует всё-таки как отправную точку окружающую среду. А окружающей средой для типичного конкурсанта является Россия или Украина. И это хорошо. Зачастую вампирская часть оставляет меня как члена жюри равнодушной, однако то, как автор описывает родные реалии, не может не затронуть. Как это получилось у Н. Ракитиной и Н. Медянской в рассказе «Стаси» (2011). Готическая про… э нет, проза о готах! Никакой депрессии, никакой чёрной меланхолии, зато много юмора в подробностях повседневной жизни маленького городка с лесковским названием – Шумерля. И вампир Лоренцо появляется как квинтэссенция мечтаний девочки-подростка, как олицетворённое противостояние миру скучных родителей, ЕГЭ и огородов.

7) Одно слово, заграница! Действие происходит опять-таки в наши дни, однако переносится в другие страны. И хотя Стокер, как известно, описал Трансильванию, ни разу в ней не побывав, фактура произведения всё ж таки зависит от того, сколько автор знает об описываемой среде и описываемой стране. Знаешь – пиши. Не знаешь – узнай побольше, а потом уже пиши. Именно такие советы хотелось дать конкурсантам, натыкаясь на фрагменты, в которых типичная верующая жительница типичного американского городка ставит в церкви свечку и обращается к иконам с просьбой защитить от… собиралась написать, от упырей, но нет, представьте, от вампиров. Или когда формально события разворачиваются в Румынии, но от местного колорита в тексте – разве что буковки в цитатах, позаимствованных из румынско-русского разговорника. Сразу видно, что автор идёт по линии наименьшего сопротивления: навесил, как в шекспировском театре, вместо полноценных декораций табличку «США» или «Румыния», а там хоть трава не расти. К счастью, есть и другие произведения. Такие, как роман Бьярти Дагура «Выше и выше». Действие не только происходит в Исландии, описанной с предельной дотошностью до каждой детали, касается ли дело полиции, магазинов или социальной системы; не только использована фигура драуга – традиционного исландского выходца с того света; но сама атмосфера – северная, пасмурная, рождающая твёрдое ощущение промёрзшей земли – оказалась настолько аутентична, что роман занял на конкурсе-2012 первое место в номинации крупной прозы.

Как денди лондонский одет

Хоть и настаивал герой новеллы Толстого на славянском происхождении кровососущих индивидуумов, традиции отечественного ужаса были насильственно прерваны почти на семьдесят лет, и нынешней когорте пишущих клыкастый герой впервые явился не в лаптях, а в заграничном плаще-пелерине. Это сказывается на облике русского вампира и по сей день. В славянских сказках упырь причиняет беспокойство, даже пугает – но пугает по-бытовому, как источник опасности. Фольклорный славянский упырь лишён того зловещего обаяния, которое характеризует классического Дракулу – стокеровского или Дракулу Белы Лугоши. Собственно, он вообще обаяния лишён. Чем и отличается от большинства героев представленной на конкурс прозы. Потому что средний вампир, в представлении типичного автора конкурса, - существо привлекательное… Чем же оно (он, она) привлекает?

Во-первых, тем, что вампир по-прежнему неотразимый герой-любовник (или любовница): где-то процентах в восьмидесяти, а то и больше, конкурсных произведений так или иначе, хотя бы на заднем плане, присутствует любовная линия. Sex appeal выдаёт его, даже если он пытается замаскироваться. Вот в романе Ольги Митюгиной «Нетопырь» (шорт-лист 2012), как ни тщилась очаровательная кровопийца, выдающая себя за школьницу, скрыть красоту под уродливой старомодной одеждой, главный герой всё равно раскусил её. И влюбился… А куда денешься?

Во-вторых, он бессмертен и физически (если не внешне) пользуется всеми дарами молодости, здоровья и сил. Правда, бессмертие, как правило, сопряжено не только с необходимостью пить кровь, но и с другими ограничениями (таковыми могут стать и классический ночной образ жизни, и… скажем, боязнь никотина, как в рассказе М. Маскаля «Сигарета для вампира» (лонг-лист 2011)). Впрочем, часто ограничения очень незначительны или их практически нет. Вот создательница романов «Однажды в Брюгге» (2 место в номинации «Крупная проза», 2012) и «Долго и счастливо» (2012) Маруся Карасёва хоть постоянно над своими персонажами потешается, но в целом к ним добра: в гробах они не спят (предпочитают обстановку дорогих отелей), солнечного света не боятся, а крови им достаточно синтетической. Не жизнь, а сплошное наслаждение!

В-третьих, он – человек (простите, уважаемый вампир, если причисление к роду человеческому вам не нравится!) весьма могущественный. Вампиры - раса господ в фантастическом мире, куда попадает наш соотечественник и современник, винящий себя в гибели возлюбленной, убитой у него на глазах (роман Максима Колпачёва «Надежда», шорт-лист 2012). У Светлаши Кочариной в романе «Истории о вампирах» (шорт-лист 2012) кровопийцы выступают в качестве членов организации, обладающей бОльшими возможностями, чем ООН; это богатые красавцы и красавицы, практически сверхлюди, и бедная девушка, которую они выводят из грязи в князи, счастлива служить для них донором в обмен за улучшение жизни её и умственно неполноценного брата. Вампир стоит выше человека, а потому закономерно, что в отношениях с человеком он играет роль наставника: такова добрая нянюшка смертельно больной девочки в рассказе «Nounou», принадлежащем автору под псевдонимом Рыжая Кошь (2011).

В общем, обнаруживается, что стопроцентный славянский упырь, романтичный, как грязные портянки, и очаровательный, как пьяный сосед с топором, – редкий гость на конкурсе. Однако попадается, стервец! В «Трансильвании-2012» ярким примером такового оказались персонажи рассказа Мадб «Баба Шура» (шорт-лист). То, что покойный муж стал вампиром, не вносит экзистенциальных колебаний в незамысловатую деревенскую жизнь героини. Что по эту, что по другую сторону бытия герои примитивно-приземлённы, изъясняются одним и тем же не вполне грамотным, засорённым советскими штампами языком, а под водку с закуской не прочь затянуть гимн отечественного бытового пьянства «Ой, мороз, мороз».

Недалеко от бабы Шуры ушёл герой рассказа Сергея Кускова «Лучше, чем мне» (2011). Написано не сказать, чтоб искусно, но грубоватую выделку искупает искренность и непосредственность в передаче состояния, которое автор приписал своим вампирам. Вампиры, по его мнению, вовсе не наслаждаются жизнью! Они вообще ничем не наслаждаются. Приходят на ум слова «скорбное бесчувствие», ранее употреблявшиеся для обозначения шизофрении). Отсутствие романтизации вампиризма слегка даже греет душу на фоне повальной симпатии к обворожительным кровопийцам.

Тем не менее, конкурсный вампир демонстрирует, что не обязан быть омерзительным порождением зла и дьявола. Это сказывается не только на его внешности и образе действий, но и идеологической, в том числе религиозной, составляющей его бытия.

Святые и грешники

От самого своего фольклорного истока вампирская тематика тесно соприкасается с религиозной. Совсем, казалось бы, недавно вампир считался однозначной нечистью, для истребления которой традиционно применяют крест, святую воду или облатку католического причастия. Немалое количество участников придерживается традиционной модели. С умеренными вариациями: например, вампирша, верящая в Бога, истребляет «нехороших» вампиров (Ди, рассказ «Есть вещи гораздо хуже, чем смерть», лонг-лист 2011). Впрочем, ирония по отношению к этой схеме тоже стала уже общим местом. Вампироборцы, отправляясь на очередную вылазку, оснащаются вместо святой воды напалмом (Вадим Астанин, рассказ «Чёрный бархат смерти», 2012), а произносимые священником формулы экзорцизма не вызывают у вампира никаких страданий, телесных или душевных:

Нечистого изгонять собрались, святой отец? – спокойно спросил тот. – Кажется, на меня немного не действует? Полагаю, уж после первых слов одержимый должен был бы кататься по полу? (Дмитрий Седых, рассказ «Воздаяние», 2011).

Конкурс-2012, тема которого была сформулирована как «Вампиры и религия», показал, что отношения современных кровопийц с разными религиями, верами и верованиями сложны и прихотливы. Далеко они ушли от голубоглазо-простодушного противопоставления «божественные силы против нечисти»! Напротив, модным трендом стало сращивание вампирского и христианского. Иногда – с отчётливым оттенком социальной сатиры, как в романе Ольги Ворон «Инициатор» (вошёл в шорт-лист). В нём религиозно-политическое движение «Единая Церковь» приходит к власти в Российской Федерации, преследуя инакомыслие. По ходу дела героиня, воспитанная как верная овчарка «Единой Церкви», специально натасканная на борьбу с вампирами, открывает кое-какие любопытные подробности относительно биографии библейского Яхве – Иеговы, а также каннибальской основы православного причастия… Иногда – в декорациях старой Англии, где вампиру, навещающему свою правнучку под видом Иисуса, тоже важно, чтобы она причащалась: «Когда вампир получает твою кровь, после причастия, которое ты приняла за него, он может не бояться солнца и ходить днем, он может материализоваться реально и надолго. Он становится почти как человек, отлички не найдешь» (Мадб, рассказ «Пейте мою кровь», 2012). Замечу в сторону: причастие – сокровенный центр литургии, однако, насколько мне известно, никто из верующих не предъявил свои оскорблённые чувства жюри и учредителям конкурса. По-видимому, конкурсные произведения читают верующие, умеющие не путать искусство и жизнь.

Гораздо мягче решена эта тема у Анны Янковской в рассказе «Житие Святого Михраила» (2012). Вампиры там благочестивые. Верующие очень вампиры. А что кровь пьют, так ведь то заповедано Госпо… Господыней. На то Она и людей создала, и вампиров, и повелела одним другими питаться… Как у людей, так и у вампиров – у всех своя правда. В том числе и религиозная. И миссионеру, который отправился к людям нести правду вампиров, суждена несчастная участь.

Иногда ирония доходит до сюрреализма. Как у Владислава Лютова («Мужская шовинистическая свинья», малая проза, 2012), который прелюбопытнейшим образом обыграл название «свиной грипп». Мир грозят захватить человекосвиньи, и единственное спасение – применить против них труды и образ Ницше в том качестве, в каком обычно применяют божественные атрибуты против нечистой силы. А борец против новой напасти… ну да, угадали: вампир.

Оригинально разбирается с религиозно-вампирическим ребусом один из наиболее запомнившихся мне за всё время судейства в жюри рассказов: «Люций и Эребус» Татьяны Троицкой (шорт-лист 2011). Прародитель всех вампиров Люций (не сразу обнаружится, что его первоначальное имя Люцифер) коротает дни свои вечности на летающем острове Лапута среди мутировавших растений, в компании странным образом изменённых кошек. К нему является человек, готовый отдать Люцию свою кровь для того, чтобы это древнее божество снова вернулось в большой мир… Ничего апокалиптического. На редкость безмятежная история.

Кстати о птичках… то есть птеродактилях… то есть об истории. Повествование о вампирах – это не обязательно нечто, происходящее здесь и сейчас, чем охотно пользуются участники конкурса.

История с географией

Изрядное число авторов помещает действие своих произведений в исторически достоверную среду, а то и в определённую эпоху. Здесь сказывается влияние ТОД, отдающего должное исследованию не только образа вампира в литературе и фольклоре, но и исторического Дракулы. Катя Коути в упоминавшейся выше «Длинной серебряной ложке» с удовольствием для себя и читателя конструирует во всех деталях викторианскую Англию, которая является предметом её профессионального интереса. Злата Фрумоаса с любовью вглядывается в реалии времён Влада Цепеша, описывая взаимоотношения господаря Валахии (на протяжении большей части повествования пока ещё живого) с родственниками («Возлюбленный брат мой», 3 место в номинации малой прозы, 2011). Иван Андрощук в рассказе «Дон Хуан мёртв» вводит вампира в средневековую Испанию, а Сантанико Пандемониум в «Кровавом закате на Востоке» (обе – 2012) - в мир ислама.

Отдельную ветвь представленных на конкурс работ составляет то, что я определила бы как историческую имитацию. Самый бесхитростный пример её - «Gesta Creaturarum Obscurarum (Деяния Тёмных Тварей)» Гарфилда Грина. Выглядит это следующим образом:

«Я принуждён был покинуть родной город, не в силах лицезреть его смерть и терпеть смрад разложения. Поселился я в местечке под названием Массилия или, по-теперешнему, Марсель. Там-то, четыре года спустя, длиннокосый варвар вырвал из меня душу и сделал тёмной тварью, и там же я повстречался с вампиром Гедионом, который, как и я, бежал из Рима, потеряв в огне войны и дом и семью. Но прежде чем лишиться души, я должен был претерпеть страшнейшую муку, взирая на разорение своей отчизны.

Вскоре после того, как римляне спасли себя вышеописанным постыдным образом, король Аларих стиснул Рим в объятиях вторично. На сей раз он глубже пошёл в насилии и провозгласил императором своего человека. Однако стены Рима устояли перед его натиском, не удалось ему захватить и действительного государя империи, злонесчастного юродивца Гонория, укрывшегося в неприступной крепости Равенне. Так вот Аларихов замысел провалился, несмотря на убогость и безрассудство его противников.»

Всё остальное выдержано в том же духе. Ровном, классическом, убаюкивающем.

В гораздо более сложную игру с историей вступает Юлия Мельникова. Жанр её произведения «Травы, растущие из черепа» (2012) трудно определить: роман-эссе? Роман-путешествие? Нет, пожалуй, даже в нашу постмодернистическую эпоху трудно назвать это – романом. Выдержанное в документальном духе повествование, местами перерастающее в диссертацию, содержит богатейший материал, сопрягающий историю одной еврейской секты Западной Украины с преданиями о вампирах, а также с отдельными мотивами готической субкультуры, причём всё это сопровождается географически точными описаниями впечатлений от путешествия по Западной Украине. А был ли мальчик… то есть сектанты-франики? Ю. Мельникова сделала всё, чтобы нас в этом убедить.

До сих пор я говорила о прозаиках, которые, независимо от творческих задач, любят и чувствуют историю, употребляют её реалии искусно. Но есть и примеры противоположного; их я, в назидание будущим участникам конкурса, тоже не могу оставить в стороне.

Через Греко-Палестину,

Римский папа Чингисхан.

Авторы, о произведениях которых ниже пойдёт речь, вряд ли являются сторонниками вымыслов Носовского и Фоменко. Однако очаровательное неве… э-э, незнакомство со школьным курсом истории и литературы помогло им создать шедевры, заставившие на конкурсе «Трансильвания-2012» всё жюри оседать на пол в смеховых судорогах. Шедевр номер один (так и хочется добавить «всех времён и народов») называется «Ева и Катадор» и заставляет вспомнить старую-престарую фразу из романа француза о России: «Княжна Ванюша сидела под развесистой клюквой». Действие в нём происходит в 1860 г., однако герой, купец «родом из стольного Киев – града» (я поняла бы ещё путаницу между Санкт-Петербургом и Москвой, но при чём тут былинный Киев?), носит вельветовую куртку. Рассказ «Ангел» (другого автора) - случай не настолько монструозный, как предыдущий, однако клюква в изобилии свешивает гроздья и здесь. Средневековые крестьяне «работают на огородах» и обитают в «одноэтажных деревянных домиках селения» (вместо «селения» здесь так и просится «посёлка городского типа»). Крестьянский сын и боярышня беседуют запросто, точно тинейджеры на школьной перемене. Но особенно повеселило самоопределение «верующий» в устах героя – надо полагать, атеисты по Древней Руси бродили прямо-таки толпами… Короче, совет «Пиши о том, что знаешь» по-прежнему актуален.

«Ты – жизнь моя, отнимающая мою жизнь…»

Подобно тому, как фольклорный упырь эволюционировал в демонического красавца, облачённого в чёрный плащ, а через него – в долгоживущего, наделённого сверхспособностями и оснащённого суперсовременными гаджетами субъекта, можно проследить его эволюцию в плане пригодности для личной жизни. Вампир – могильное чудовище… Очень привлекательное чудовище… Привлекательный мужчина… А чем мы, спрашивается, не пара?! Да что там, с милым вампиром рай и в шалаше! Подтверждением тому служит рассказ Е. Шаповаловой «За тобой, куда позовёшь…» (лонг-лист 2011) о том, как одинокая женщина наконец-то обретает личное счастье. То, что любимый – вампир, воспринимается так же буднично, как если бы он оказался бизнесменом или инженером. Главное, чтоб человек был хороший!

Любовная вампирская проза – постоянная гостья в «Трансильвании». Иногда приятная, иногда настырная, иногда вызывающая удивление. Подражания «Сумеркам» Стефани Майер представлены в изрядном количестве, и натыкаясь на очередную невинную, склонную к романтике и мазохизму школьницу (студентку, юную особу), которая встречает таинственного красавчика, член жюри испускает глухой стон. Противовесом школьной любви служат более «взрослые» и изысканные примеры взаимоотношений жертвы и палача… то есть вообще-то жертвы и вампира, но, по мнению автора под псевдонимом Arahna, автора весьма крупного (уже в пяти частях!) текста «Свидание с собой» (2011), цитата из которого взята для названия данной главы, это практически одно и то же. Эротический – щедро оснащённый BDSM-эстетикой – монолог жертвы вампира; мазохистки, как и полагается идеальной жертве. Проза, полная кружев, в прямом и переносном смысле, от «мучительного выбора между "лохматым" сетчато-кружевным озорством черно-красного цвета и черной прошнурованной элегантностью, поблескивающей тончайшими нитями серебристой паутины» до живописания ощущений под клыками, вонзёнными в шею, и под плетью, терзающей спину.

Что сквозит за текстами, где вампир фигурирует не только как постоянный сексуальный партнёр, но и существо, с которым можно жить долго и счастливо? Не мечта ли травмированной в детстве психики о контролируемом насилии? О насильнике, который будет так мил, что позволит снова и снова переживать страдание, но таким образом и в такой обстановке, чтобы это было почти не больно и очень приятно? В реальности такая мечта оборачивается новыми травмами. Насильник – он на то и насильник, чтобы руководствоваться собственной логикой, а не потребностями жертвы. Такое «нормальное» насилие со стороны случайно встреченного вампира – болезненное и беспардонное – пережила героиня рассказа Елены Кипарисовой «Финальный отсчёт» (шорт-лист 2012), после чего её существование в родной семье, и без того невесёлое, стало совсем невыносимым, а в итоге привело к самоубийству. «История болезни» девушки, постепенно превращающейся в вампира, подана зрело и выпукло.

Но сентиментальности в отношении вампиров-любовников всё-таки больше. Вампир предстаёт не источником болезни, а возможностью исцеления для искалеченной в результате несчастного случая девушки (Галина Гончарова, «Новогодняя сказка вампира», малая проза, 2011). Он не перестаёт преданно приходить к женщине, которая предпочитает постареть и умереть, лишь бы не откликнуться на его любовь (Виктория Штерн, «Ушедшим нет возврата», малая проза, шорт-лист, 2012). В общем, в любовной вампирской прозе вечно живущим свойственно страдать в той же мере, как и причинять страдания…

Кто-то, может быть, спросит: почему бы вместо не сказать «женская вампирская проза»? Спешу развеять предрассудки: хотя статистически среди авторов таких текстов и впрямь больше женщин, однако не настолько, чтобы объявить любовную зону дамской резервацией. Мужчины тоже это пишут! А если пишут, следовательно, и читают. Причём по тексту совершенно невозможно определить, кто его написал: мужчина или женщина. Это наглядно продемонстрировал поставленный самой жизнью эксперимент: произведения, присылаемые на конкурс, поступали ко мне и другим членам жюри без указания авторства (список находился в отдельном документе). И в процессе обсуждения нередко проскальзывало что-то наподобие: «Та девочка, которая написала рассказ о легкокрылой фее с зубами…» - «Не девочка, а мальчик, я посмотрела имя и фамилию.» - «Неужели? Трудно поверить!» Отсюда вывод: гендерные стереотипы - зло. Особенно в вампирской прозе.

Вампиров - в жизнь!

Богатство русскоязычной вампирской прозы, представленной на конкурсе, свидетельствует о том, что определённые тенденции уже сложились, сюжеты – обрисовались, а герои склонны кочевать из произведения в произведение, меняя лишь крылья и плащи. С одной стороны, определённые правила игры неизбежны в литературе, особенно в литературе ужасов, где не так уж много сюжетов; но с другой, эта неизбежность, ощущаемая как жёсткие рамки, порождает желание выйти за её пределы. Демонстрацией такого влечения, являющегося, в сущности, принадлежностью «большой», профессиональной, перенесшей прививку постмодернизма литературы, являются и вышеупомянутые «Травы, растущие из черепа», и своеобразный роман «Если бы нам рассказали о Карпатах…» авторов, обозначивших себя как M.A. и G.N. (2 место в номинации крупной прозы, 2011). Это произведение иллюстрирует тенденцию, которая, думаю, ни для кого не секрет: вампирский жанр отходит всё дальше от ужасов как таковых, формируя отдельную литературную традицию. Вот и здесь – намёков на пункты этой традиции (и постмодернистических игр) много, а того, от чего, как говорится, волосы стынут в жилах, практически нет. Интеллектуальная многозначность местами оспаривает, а местами и поддерживает подлинность свидетельств о Румынии, заключённых в романе… Нет, подлинность Влада Цепеша никто не отрицает, но вот существовала ли когда-нибудь на самом деле Трансильванская библиотека, являющаяся центром притяжения всего повествования? Нет, скажу я вам честно, не существовала… тем не менее в моей комнате стену украшает плакат с краткими выдержками из её истории, с указаниями основных её дат и выдающихся людей, причастных к её судьбе. Впоследствии выяснилось, что замысел романа тесно переплетался с ролевой игрой, тогда как игра питала своими соками роман.

Это один из примеров того, как не-мёртвые входят в повседневную жизнь. Собственно говоря, они из неё и не уходили. Доказательством может служить продолжающаяся популярность конкурса «Трансильвания». Желающие присоединиться ещё успеют отправить туда своё произведение, которое, конечно, будет внимательно прочитано и получит возможность привлечь к себе внимание… в первую очередь знатоков. Во вторую – хотелось бы! – издателей. Члены жюри надеются, что эти высоты ещё впереди.