DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

ПРОКЛЯТИЕ

Владимир Кузнецов: «Я люблю Европу»

Европейский хоррор многолик и разнообразен — континентальная Европа вдохновляет не только «своих» французов, немцев, итальянцев, но и многих других авторов, проживающих в разных частях света.

Специально для того, чтобы разобраться, чем нас привлекает и мрачная, и прекрасная Европа, DARKER пригласил на беседу самого европейского из всех исторических и самого исторического из всех европейских современных отечественных хоррор-авторов. Итак, встречайте — Владимир Кузнецов.

Появление интервью с вами в посвященном европейскому хоррору номере DARKER более чем закономерно. Довольно часто местом действия в ваших произведениях является именно Европа. С чем связан такой выбор? Какое место Европа занимает в вашем творчестве и в вашей жизни?

Это фактически три вопроса сразу получаются. Начиная с такого: «А закономерно ли?» В целом, если перебрать рассказы, опубликованные в серии ССК, получается больше Европы, чем всего остального, но это скорее следствие, чем причина. Следствие историчности рассказов. Тут всё просто: если мы говорим об истории, то наиболее детально изучена и сохранена в источниках именно история европейская. Или так или иначе с европейцами связанная. Что мы всерьез знаем о доколониальной Африке? Не Северной, а Центральной, например? Гораздо меньше — и еще меньше можем узнать из-за языковых барьеров и слабого освещения этих вопросов Сетью. Вот и получается, что Европа — это скорее необходимость, чем добровольный выбор.

Но это только одна сторона. В вопросе про место Европы в моей жизни и творчестве кроется другая. Вся беда в том, что я — путешественник. Не по профессии и не по затратам времени. Я путешественник по натуре. Не бродяга, не пилигрим, не кочевник. Именно путешественник. Для меня, наверное, нет удовольствия большего, чем дорога, чем новые места и новые люди. И возвращение домой в конечном итоге. Мне всё равно, куда ехать — в соседний город в тридцати километрах или на другой континент. Я не турист в том смысле, который сейчас вкладывается в это слово. Я не делаю селфи на фоне Собора св. Вита и не имитирую удерживание Пизанской башни. Я брожу по спальным районам Праги, разглядывая через решетчатый забор закрытый на выходные детский сад. Я разговариваю с румыном-промоутером, раздающим печеньки на шоссе Киселёва в Бухаресте, потому что он бегло говорит по-английски и мы можем друг друга понять. В Атырау женщина переводит мне с казахского стихи на обелисках центральной площади, и мы находим в них параллели с поэзией Шевченко.

Я люблю Европу, потому что она почти всегда в состоянии «доступна», стоит мне только этого захотеть. Чёрт возьми, даже в Украине гораздо больше Европы, чем может показаться скептикам. Не экономико-политической, а живой, близкой по восприятию и духу.

Но если говорить о Европейском союзе, то первой назову Прагу — один из любимых моих городов в принципе. Он очень близок мне по духу и настроению. Вообще, с Чехией у меня, как писателя, отношения почти интимные. Чехия — основное место действия первого написанного мной романа, в Майринковской Праге происходит «Тетраграмматон», в северной Богемии, на берегах Лабе разворачивается и мой рассказ, который вы можете прочесть вот прямо в этом номере.

Вот так у меня с Европой. Но, будь такая возможность, нашлось бы мало стран, где я отказался бы побывать. Помню, в 2010-м намечалась командировка в Афганистан. На меня смотрели как на дурака, а я даже не задумывался, стоит ехать или не стоит. Чертовски хотелось там побывать. Сорвалась командировка. До сих пор немного жалею.

 

В совсем недавно вышедшем романе «Ртуть и соль» действие также разворачивается в Европе. Точнее, в альтернативном Лондоне, о котором можно прочитать и в рассказе «Завтрак для Джека». Что вы можете рассказать читателям и будущим читателям об этом месте, помимо того, что они могут прочитать на страницах романа?

Снова непростой вопрос, с подвохом. А что можно рассказать о книге, чего нет в самой книге? Книжки — они самодостаточные. И дело иметь с ними лучше отдельно от автора. Я, как бы ни старался, своё восприятие в чужую голову не вложу. Я ведь писатель, а не пропагандист. Каждый воспримет книгу так, как воспримет. Кому-то понравится, кому-то нет. Кто-то зароется в неё с головой, повылавливает кучу кода, туда утрамбованного. А кто-то беглым взглядом окинет, ругнётся про себя и пройдёт мимо. Это как в отношениях между людьми — человек и книга могут сойтись... а могут и не сойтись. Главное, чтобы случился какой-то первый шаг, повод познакомиться. Нет, я сейчас не уговариваю бежать в магазин и срочно мою книгу покупать. Мне на самом деле всё равно, как читатель её раздобудет. Любому, даже незнакомому человеку, скажи он мне: «Я хочу прочесть твою книгу, но покупать её не хочу», — я, скорее всего, эту книгу бы просто так дал. Просто потому, что отказать в такой ситуации считаю неправильным. Кому-то такая позиция может показаться коммерческим провалом... но согласитесь, если человек хочет платить за творчество — он будет платить, пусть даже постфактум. А если не захочет — не будет, какую форму монетизации ему ни предлагай. Это снова-таки вопрос отношений между читателем и книгой, а не читателем и автором.

 

Изначально роман назывался «Алхимик». С чем связана смена на «Ртуть и соль» и кто был её инициатором? Какое название лично вам кажется более точным?

Оба названия придумывал я, так что оба они точные. Тут больше вопрос ритуала — получается, что книга прошла такое себе «таинство крещения» и «оцерковления», попав в лоно некой церкви или даже культа Бумажных изданий. Инициатором этого выступило руководство «АСТ», мотивируя его вполне логичным опасением, что роман может затеряться в сиянии одной знаменитой книги одного знаменитого бразильца. Предложили дать несколько альтернативных названий, из которых потом выберется самое подходящее. Мозговым штурмом я измыслил их что-то около десятка. Выбрали «Ртуть и соль».

Забавно то, что у моего «Алхимика» довольно легко найти параллели с романом Коэльо. Есть схожесть базиса — просветление через паломничество. Это одна из любимых моих суфийских притч: о человеке, следующем повелению свыше, раз за разом оставляя позади налаженную, привычную жизнь и отправляющегося в неизвестное — до момента просветления. Вообще, трудно посчитать, сколько раз этот сюжет интерпретировался в искусстве. Ни Коэльо не был тут первым, ни я — последним. Но дань уважения именитому предшественнику в книге отдаётся. Нагло и неприкрыто.

И потому, где-то в глубине себя, я мотиваций издателя не разделяю. Не кажется мне, что «Алхимик» продавался бы хуже, чем «Ртуть и соль». И гнев введённых в заблуждение покупателей вряд ли принудил бы магазины отзывать тираж. С другой стороны... внутри книга осталась такой, как и была, и что там на обложке написано — не так уж и важно, правда?

Насколько мне известно, роман должен был выйти в серии тёмного фэнтези, но сами вы не совсем согласны с такой жанровой классификацией романа. К какому жанру вы отнесли бы «Ртуть и соль» и почему?

Нет-нет-нет. Тут, видимо, какое-то недоразумение. С «тёмным фэнтези» я не спорил ни разу. Ко всему, что я когда-либо писал, можно смело прибавлять эпитет «тёмное». Идеология мрачного, гнетущего окружения, нуарных персонажей и тёмных судеб сформировался у меня уже очень давно — ещё до того, как появился устойчивый англоязычный термин «grimdark», который отлично эту идеологию характеризует. И является, по сути, следующей ступенькой эволюции тёмного фэнтези — с привнесением в тексты реалистичности изложения и черт антиутопии.

А с «Алхимиком», ещё в бытность его сетевой публикации, был такой казус: ввиду околовикторианской стилистики и Лондона в качестве декорации первыми читателями (и пиратами) роман был отнесён к стимпанку. Что вызвало... некоторое разочарование у других читателей (которые именно за стимпанком пришли). Вот тогда мне и пришлось возражать и разъяснять.

На самом деле жанр книги — гасламп-фэнтези. Эдакий редкий зверь где-то на перекрестке городского фэнтези с тёмным, освещённым теми самыми газовыми лампами.

Декорации и исторический бэкграунд у стимпанка и гаслайта общие: эпоха прогресса, век восемнадцатый-девятнадцатый. Но стимпанк склонен забираться в двадцатый, а гаслайт — отступать к семнадцатому. Стимпанку нужен прогресс и мощная индустриальная база, гаслайту они, скорее, мешают. Основная мысль стимпанка (как и всякого ретрофутуризма) — всепобеждающая сила науки. Гаслайт же растёт из городского фэнтези — мрачных легенд, тёмной стороны больших городов, приправленных экзотикой прошлого. Гаслайт рассказывает о тайнах, которые таят в себе старые города, живущие одновременно по людским и нелюдским законам; представляет существ из сказочного средневековья вынужденными адаптироваться к новой жизни, правилам новой эпохи.

Свежий представитель жанра, получивший в наших широтах некоторую известность — «Джонатан Стрендж и мистер Норелл» Сюзанны Кларк. Если вы читали эту книгу, то представление о жанре уже имеете. Если не читали — обязательно прочтите. Это один из лучших образцов британского фэнтези в принципе, а Альбион, как вы знаете, отсутствием конкуренции на этом поле никогда не страдал. Эдакая «Война и мир» в своей жанровой нише, без иронии. Но с «Ртутью и солью» параллелей не ищите — это очень разные книги. Если бы меня попросили назвать близкие по духу книги, я бы, скорее, вспомнил «Дочь железного дракона» Майкла Суэнвика.

 

От хоррора европейского перейдём к хоррору историческому. Эта тема тоже вам близка, к тому же в данный момент такое направление стало модным у хоррор-авторов. В чем вы видите преимущество этого жанра и в чем, как вам кажется, его притягательность?

А пёс его знает. В конце концов, есть две большие разницы: «нравится писать» и «нравится читать». Две противоположные мотивации. За что я сам люблю историческую прозу? За выпуклую, живую картину времени и места. Такой себе срез эпохи, её квинтэссенция, выраженная в воображаемых судьбах воображаемых людей (даже если судьбы и люди имеют реальных прототипов). Мне нравится, что хорошая историческая литература (кино, живопись, архитектура) зароняет в тебе интерес, открывает новые горизонты. Это своего рода «виртуальный туризм», не только в пространстве, но и во времени. «Дюнан» Жаркова-Костюкевича, «Дева» Кабира — хорошие примеры. А плохая историческая проза — это что-то вроде дешевой путёвки в Турцию или Египет с бестолковым гидом и пьяными, крикливыми попутчиками. Такие дела.

А вот писать историю — тут всё совсем по-другому. Да, есть свой кайф первооткрывателя, которым ты спешишь поделиться, рассказать. Но есть и другой — с пониманием того, что написанное тобой имеет определённые корни, фундамент, намного глубже и шире, чем в принципе может вместить твой текст. Что, буде у читателя появится такое желание, он сможет начать раскапывать этот фундамент и наткнётся не на пустоту, а на камни, каждый из которых хранит собственную историю...

Я помню, как в первый раз дотронулся до кладки четырнадцатого века — в Вероне, когда гулял по городской крепости. Это было ощущение бездны, которая разом способна засосать, поглотить тебя. Осознание того, что кирпич под твоей ладонью старше, чем твоё тело в принципе способно воспринять. Так и с историей — когда ты об этом пишешь, ты чувствуешь такое вот прикосновение к древней кладке.

При этом я очень хорошо понимаю людей, которые говорят: «Я не на урок истории пришёл!» Есть сотни замечательных произведений, происходящих в неопределённом месте в неопределённое время. Стал бы «Замок» Кафки лучше, если бы мы точно знали время прибытия Землемера и местоположение владений графа Вествеста?

Проблема в том, что, отказываясь от времени и места, писатель остается один на один с сюжетом и персонажами. И читатель остается. И спрос в этом случае куда строже — ведь больше не о чем спросить. Так что тех из нас, кто пользуется историческим фоном и персонажами, можно в какой-то степени назвать «читерами». Мы перекладываем с себя часть ответственности, подкрепляя своё восприятие фактами.

Важную часть в создании исторических произведений занимает работа с источниками информации и материалами. Как этот процесс выстроен у вас? Сколько времени и сил отнимает проработка исторических деталей произведений?

По-разному. И процесс, и временные затраты. Далеко не всегда это именно «работа с материалом». Иногда просто интересно становится, и ты зарываешься в ту или иную тему, поднимаешь документы, исследования, читаешь мемуары. Это остаётся где-то в памяти, а потом, как пазл, соединяется с той или иной сюжетной идеей, персонажем... И тогда уже начинается, собственно, работа. Выясняешь, что тебе нужно, поднимаешь документы, источники. И тут уже зависит, насколько хорошо тема знакома тебе изначально, насколько уверенно ты в ней себя чувствуешь. Иногда попытка прояснить какую-то совершенно проходную для текста мелочь может отнять часы и дни, а иногда строчишь, что называется, «из головы», потому что в этой голове уже всё нужное есть.

Отнимает ли это силы? В конечном итоге, как мне кажется, только прибавляет. Всегда, без исключений, в конце работы над любым произведением, я знаю и понимаю больше, чем до начала. Это не обязательно касается истории. Темы всплывают самые разные — медицина, физика, философия, кулинария, религия. Недавно работал над киберпанк-триллером. Очень глубоко забрался в теологию, в частности в историю и развитие догмата о святой троице и принципа свободы воли в христианстве. Это очень здорово, на самом деле, — изучать религию в динамике. Ведь на бытовом уровне её нам пытаются преподнести как нечто максимально статичное. Так же постоянно, не прекращая работаешь с формой. Экспериментируешь со слогом и стилем, доводишь работу до некоей вербальной скульптуры, где всё играет свою роль — лексикон, ритмика, фонетика, стилизация. Чаще всего читатель этого не замечает, воспринимает где-то на подкорке (хочется верить).

 

«Ртуть и соль» стал лауреатом премии «Рукопись года». Для вас это знак того, что роман удался? Каково вообще ваше отношение к литературным премиям?

Вот самое время загадочно улыбнуться и, скрипнув щетиной, потереть подбородок. То, что роман удался, я знал задолго до премии. Он удался лично для меня, я считаю его первым по-настоящему удачным своим романом (хронологически же он — третий). Никакая премия не могла ни подтвердить, ни опровергнуть этого — поскольку это чувство целиком ограничено мной самим.

Куда важнее вопрос — является ли премия значимым фактором для читателей? Этого я не знаю. Могу что-то себе нафантазировать, но и только. Не думаю, что кто-то решит купить книгу только потому, что она получила премию.

Но кое-что знаю точно. Книга вышла в свет исключительно благодаря участию в «Рукописи года». Иначе так бы и осталась в замороженной серии — как второй год уже лежит в запасниках «Эксмо» мой роман-цикл «Турнир теней», повесть из которого «Шесть ликов Дхармапалы» вошла в сборник «13 маньяков». Ему (циклу) не повезло: договор подписан, желание издать его имеется, но с каждой следующей серией, которой он предназначается, раз за разом возникают проблемы.

Как я отношусь к литературным премиям? Хорошо отношусь. Горжусь своими, радуюсь за товарищей, которым они достаются. Завидую немного, чего греха таить. Считаю, что любой ивент, который даёт читателю возможность узнать о хорошей книге — важен, нужен и хорош априори. А вот апостериори важно, как этот ивент правильно организовать и провести.

Есть некоторая замкнутость нашей литературы «самой на себя». Между тем, мы уже давно существуем в едином медиа-пространстве. И любое более-менее значимое творчество выступает в нём максимально широко. Текст, изображение, звук, видео, живой перформанс — всё должно идти вместе. Технология позволяет. Аудиоверсии рассказов с видеорядом и музыкальной подложкой — уже повсеместная реальность. Живые чтения на грани моноспектакля с соответствующим светом, подзвучкой, декорацией — не так сложно, как может показаться. На более высоком уровне — экранизации, межавторские циклы, интернет-комьюнити, расширяющее границы творчества от авторского текста до фэндома, с анализом и СПГСом. Это всё есть. Просто не у нас.

Самый очевидный пример — масскульт Японии. Там этот цикл максимально полно представлен: роман — лайт-новелла — манга — визуальная новелла — аниме — видеоигра — кино. Атака по всем фронтам. Понятно, что далеко не каждый из тысячи тайтлов проходит полный цикл: тут всё зависит от его успешности. Но пример очень наглядный.

В реалиях постсоветского пространства, понятное дело, это скорее утопия, чем руководство к действию. Но стоит понимать, что только такая концепция будет по-настоящему работать в современных условиях.

Легче сказать, чем сделать, это да. Но русскоязычное хоррор-сообщество в этом плане, можно сказать, на переднем крае. Рассказы обрастают аудиоверсиями с качественным артом, музыкальным сопровождением, появляются буктрейлеры, комиксы. Живёт и периодика — DARKER в сети, «Redrum» в бумаге. На самом деле, когда пытаешься охватить картину целиком, масштабы действительно впечатляют. И хочется верить, что это ещё не предел.

 

Помимо романа у вас есть ещё чем поделиться с читателями. В частности, сразу два рассказа выходят в антологии «13 ведьм». Что можете рассказать об этих произведениях?

Илья Пивоваров уже делает подробный обзор антологии, и его мнение о первом рассказе, «Плетение», уже можно прочитать. К рассказу сделала титульную иллюстрацию прекрасная харьковская художница Алиса Татьяна Итэль Конохова — эта иллюстрация станет обложкой к аудиоверсии рассказа. Вообще в планах сделать из «Плетения» медиа-продукт. Сейчас идёт работа над саундтреком, после есть идея поработать над видеорядом.

Второй рассказ, «Рыцарь и тьма» — о Рено де Шатильоне, одиозном рыцаре времен крестоносных государств в Святой земле. Судьба этого человека и без литературной обработки может выйти интереснее иного романа — я просто взглянул на неё... под необычным углом. Будет немного сплэттера, немного боди-хоррора и, как всегда, несколько смысловых слоёв.

 

Завершая это интервью, можете поделиться с читателями своими творческими планами?

На самом деле, работы сейчас так много, что на планы времени почти не остаётся. Затаив дыхание жду, как сложится коммерческая судьба «Алхимика» — от этого, полагаю, зависит выход следующего моего романа, довольно необычного и интересного, на мой скромный взгляд. Про хоккей, ядерную зиму и вудуизм.

В октябре должны начаться репетиции спектакля по моей пьесе «Дом у конца света», чего я очень жду. Очень хочется наблюдать воочию, как мой текст превращается в слова и образы.

Также работаю с небольшой инди-студией — на английском пишу нарратив для многопользовательской игры. Проект совмещает в себе сай-фай, фэнтези и постапокалипсис, так что работать очень интересно.

Закончил повесть на украинском языке и работаю над следующей. Примерно наполовину написан украиноязычный роман — мрачная военная фантастика, эдакий тру-дизельпанк, поскольку дизель тут тащит пятидесятитонные бронированные машины через поля сражений десятилетиями неутихающей войны. А под броней — люди и то, что делает с ними война.

Активно работаю в малой форме: не за горами «Чёртова дюжина», а за ней — настоящее испытание для меня как автора — отбор в ССК-18.

Закончил сбор материала и план-конспект моего первого хоррор-романа. Думаю закончить работу над текстом до конца этого года. Сам определяю его как «роман-загадку», запутанную и сложную.

Короче, работы много, работы интересной, сложной, бросающей вызов. И, хочется верить — не напрасной. Так что — читайте книги, в том числе и мои, ищите себя, открывайте новое в себе и в окружающем мире. Оно того стоит.

Комментариев: 0 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)