Окончание.

Начало читайте в "DARKER" номер 7(8), ноябрь, 2011 год.

Продолжение читайте в "DARKER" номер 8(9), декабрь, 2011 год.

Часть третья

Опала

Достопримечательностью административного этажа был «уголок славы», устроенный в память павших. Стильное местечко: выгородка из чёрного мрамора – с горящим факелом, с государственным флагом и текстом гимна; под факелом высечены АКМ и ПМ, а на чугунном пьедестале, крашеном золотом, – книга Памяти Героев, обшитая красным велюром, с ламинированными страницами и дюралевыми вставками для прочности. Виктор проходил здесь сотню раз на дню и давно перестал обращать внимания на эти красоты.

Сейчас он примчался сюда специально.

Потому что рядом с выгородкой тянулись по коридору стенды. На первом же – «Наши профессионалы в строю» – красовалось величественное фото (450 на 350) генерала Сычёва. Портреты высоких руководителей из Москвы, оставшиеся с прошлого дня милиции, Неживого мало интересовали.

Сычёв – вот цель.

Он нащупал кнопку, сконцентрировался на фотографии и – вытолкнул, выплеснул всю ту едкую дрянь, что разъедала изнутри его хитин.

Нет... Не выплеснул.

Осечка? Промах?

Повторим!

Вытянув коробочку наружу, он топил и топил белый кругляш, яростно вминал пластик в пластик – ну же! Ну!!! Без толку. Мировой эфир оставался неподвижен.

Секстензор не откликался.

«За что... – металось в Витиной голове. – Всего раз, подумаешь?! Разок всего... Я даже не кончил! НЕ КОНЧИЛ!!! Какая ж это неверность...»

Оказывается, прав был покойник: нельзя – с бабой. Можно только с Ним. Воздержание – вовсе не бред; но кто же мог знать это наверняка?

– Нечестно, бля... – бормотал майор. – «Кончина»... Вот тебе и кончина...

Он обнял стену, заколотив ладонью в стенд. Ладонь непроизвольно сложилась в кулак, со стены что-то посыпалось. Плохо Вите было. Что там похмелье или грипп? Никогда ещё не было так плохо. И если б способен он был сейчас к анализу – понял бы: так приходит одиночество.

– Заключим новое соглашение! – загорелся он. – Что вам надо? Душу, печень, простату... берите. Я – ваш! Я виноват, но осознал. Землю буду грызть, но оправдаю высокое доверие. Мы одной крови. Где расписаться?

Говорил он вслух – гулко, торопливо и безумно, и какое везение, что в коридоре не было никого из коллег.

А невидимый хозяин презрительно молчал...

Если я с вами одной крови, то и расписываться надо кровью, подумал Неживой. Достал складной нож. Задравши рукав, приставил лезвие к руке, сделал надрез... Красное на мертвенно-бледном – засочилось, закапало.

Боль и сюрреалистическая картинка его отрезвили.

Всё кончено.

Не будет больше наслаждения, не сравнимого ни с чем, буквально ни с чем. Нет больше никаких «Вас», «Их» или даже «Его», есть только Я. Единственный партнёр и симбионт майору Неживому – сам Неживой Виктор Антонович. Было так, пусть и будет. Кого ты молишь, позорище? Угомонись...

– Хотите правду? – сказал тогда он. – Эта ваша нечистая сила – никто и звать никак. Пуговицы оторванной не стоит. Всё ведь чужими руками, типа «сутенёров», за которых делаем мы, а они надувают щёки. Не сила, а туфта. А капризов-то, капризов, как у целки-гимназистки!

Он побрёл в конец коридора и, отдалившись от печального места, подвёл итог сказанному:

– Срать на вашу Кундалини.

Запомнил мудрёное слово, чертяка.

––––––––

Почему, кстати, менты зовут отдельных представителей ФСБ «сутенёрами»? Это повелось ещё со времён славного КГБ, когда тамошние остряки родили обидную шутку: «У КГБ есть одна сестра – милиция, и та проститутка». Но если сестра – проститутка, то старший брат кто? Вот именно.

Эта сплетня – так, попутно...

...Секстензор был уничтожен в сортире, как Неживой и планировал вначале. Превратить его в хлам – пустяки, минутное дело. Провода с чехлом накрошил при помощи складного ножа, в котором кроме лезвий были и ножницы, и щипчики, и много чего ещё. Пластмассовые детали раздавил в руке, ярости на это хватило. Да и была ли эта их радиолюбительская поделка чем-то другим, кроме как хламом? Весь этот бросовый комплект, если хоть немного подумать, не должен работать; да и, как выяснилось, не желал работать!

Крохотную кассету, изъятую из диктофона, постигла та же участь.

Обломки, обрывки и клочки спустил в унитаз, заворачивая их в туалетную бумагу, чтоб легче было сливать. Туда же кануло любовное письмо от капитана Гаргулия и фотография метафизического Рафаэля.

Зачем такое варварство, неужели по принципу «если не мне, то никому»? Не надо опошлять: просто опытный опер избавлялся от улик, способных связать его с опасной историей. Ну и, конечно, что-то ещё было, какие-то хитросплетённые мотивы, в которых Виктор сам себе не мог признаться. Как же без фрейдовщины и без подсознания.

Шараханье из крайности в крайность – признак тонкой и ранимой натуры, как бы ни нравилось тебе именоваться зверем...

В урне под раковиной обнаружилась вскрытая банка заплесневевшей кабачковой икры. Очень кстати кто-то выбросил. Неживой сунул в эту банку, во-первых, диктофон, а во-вторых, «левые» ключи, прежде всего – от комнаты, где размещался Дыров. Предварительно промыл и то и то под краном. Кто полезет искать в этой гадости? А если и полезут, какое отношение к находке имеет Неживой? Да никакого...

Сделано.

Он сполоснул пальцы и покинул сортир, думая о будущем, и думы эти были горьки.

––––––––

Телефон он услышал ещё из коридора и припустил со всех ног. Влетел в распахнутую настежь дверь, грудью встречая звонок.

Начальник Управления генерал-майор Сычёв сдержанно произнес:

– Неживой? Второй раз звоню.

– Виноват, в аппарате контакт барахлит, – нашёлся майор.

– Зайдите ко мне, когда освободитесь.

Виктор постоял некоторое время с телефонной трубкой в руке, сдавливая пальцами ни в чем не повинный пластик.

КОГДА ОСВОБОДИТЕСЬ...

Мог бы сказать и «когда кончите». Генеральский уровень издевки! Да еще на «вы».

Вот теперь – всё. Конец. Увольнение без права восстановления, как пить дать. По статье, хи-хи, «Дискредитация правоохранительных органов», – чтобы оставшихся любителей пошалить оторопь взяла... Ноги были ватные, держали тренированное тело с трудом – очень странное, неизведанное ощущение. Но двигаться было нужно, мало того, следовало поторапливаться.

Если тебя желает лицезреть Сам, будь достоин Его взгляда, таково золотое правило служебной механики. Для подобного случая майор Неживой всегда держал наготове комплект свежей, опрятной формы. Он стремительно переоделся во всё новое – костюм, рубашка, галстук, – и вытащил из нижнего ящика электрическую бритву. Побрился, хоть сегодня утром и утруждал себя этой процедурой.

Более чем на три минуты задерживаться было нельзя, и майор уложился в отведенный норматив с большим запасом.

До нужного этажа он добрался бегом. Опять бегом! Мелькали коридоры и лестничные марши, папка с рапортом на увольнение тянула к полу, мешая плечам распрямиться. Реальность поставили на паузу. Приемная начальника была пуста, секретарша отсутствовала. Но был включен селектор. Разобравшись в ситуации, Виктор осторожно сказал в пустоту:

– Майор Неживой по вашему приказанию прибыл.

– Заходи, – хрюкнул динамик.

Герой

Кабинет был размером со спортивный зал, чтобы каждый входящий в полной мере ощущал свою ничтожность. Где-то вдалеке размещался стол, казавшийся отсюда игрушечным. Виктор остановился на пороге, ожидая: подзовут или оставят у дверей, дадут шанс или применят первую степень унижения?

Разговаривать с подчиненным через зал, жестко обозначив дистанцию, – это сразу показать, кто ты такой и где твоё место.

Генерал стоял спиной, даже не оглянулся. Что-то там разглядывал на улице сквозь черное стекло.

– Есть вопрос, – гулко сообщил он.

И надолго замолчал.

«Ну давай же, давай! – мысленно воззвал к нему вошедший. – Бей!»

– Ты проходи, Неживой, чего мнешься.

Виктор подошел, тиская пальцами папку. На генеральском столе в открытую лежали бумаги с грифом «три нуля», а также печать с личным номером, хотя обычно этот знаменитый стол был пуст и гол. Личный номер у генерал-майора Сычёва состоял из восьми цифр.

– Что ты думаешь о майоре Лобке Матвее Игнатьевиче? – спросил хозяин кабинета, всё не оборачиваясь.

Это было начало!

Расправа почему-то оттягивалась, но ситуация не стала менее острой. Голова Виктора заработала, как многопроцессорный компьютер: тысячи вариантов ответа рассчитывались параллельно, как и тысячи причин столь странного вопроса, тут же увязываясь с возможными последствиями.

– Разрешите присесть, товарищ генерал, – простодушно сказал он, стараясь придать глазам спасительную оловянность. Самым важным сейчас было потянуть время.

Генерал неторопливо повернулся, оторвавшись от вечерних пейзажей.

– У тебя что, не сложилось за два года никакого мнения? Или ты у нас робкий? – он скверно усмехнулся. – Застенчивый?

Нелепая просьба насчет «присесть» была благополучно пропущена мимо ушей.

Виктор обежал взглядом гигантский кабинет, зацепившись на мгновение за бюст Президента. Здоровенное изделие – на чёрном бархате. Внутри, очевидно, полое. «Интересно, что под ним?» – пришла дикая мысль.

Тьфу, кретин...

Разговор пишется, обмер Неживой. Подстава!

Спокойно, одернул он себя, не сходи с ума. Какая «подстава»! Исключено. Не станет Сычёв никого подставлять, западло ему, потому что его уровень – решения принимать. Если в этом зале что-то кем-то и пишется, то НЕ генералом.

– Вы так неожиданно спросили, Дмитрий Степанович, – заговорил Неживой, лихорадочно подыскивая нужные слова. – Вот так с ходу взять и ответить... Майор Лобок – не простой опер, вы же знаете, это же не секрет, откуда он к нам пришел, да и какое у меня может быть мнение, когда двух мнений, как говорится, в определенных ситуациях быть не может...

Пальцы его мелко тряслись, он сцепил их в замок, переложив проклятую папку под мышку.

– Хвостом-то не виляй, Витя, – обрубил генерал.

Да, хреново оказаться между двух огней! Причем, совершенно внезапно, как бы спросонья. Куда кинуться, в какую сторону бежать? Если дед Матвей и вправду склеил ласты, то мели что попало, вреда не будет. Но если нет... По слухам, он обосрался на каком-то паскудном деле, и его понизили до сотрудника РУОПа. Ниже, очевидно, было некуда. А бывшие чекисты отличаются от прочих людей Системы тем, что не бывают бывшими. Рыть под них, конечно, можно, только они сами кого хочешь уроют. Хоть майора, хоть генерал-майора, если те рождены всего лишь милиционерами.

С другой стороны – как не откликнуться на просьбу «яйцевика» в чине генерала, которому зачем-то понадобилась полная и безусловная откровенность. Который, между прочим, пять минут назад заглянул к подчиненному на его рабочее место и с удивлением обнаружил... Патовая ситуация.

– Я не виляю! – честно возмутился Неживой. – Вы чем-то конкретным интересуетесь или так... в общих чертах?

– Ты хотел присесть? – вспомнил хозяин кабинета. Он обогнул стол и уселся сам, под портретом всё того же вездесущего Президента. – Ты присядь.

– Благодарю.

– Вот и хорошо. Из тебя когда-нибудь тянули сопли при помощи трубочки? Нет? Что ж ты меня, дружок, заставляешь этой процедурой заниматься? Дружок, – добавил Сычёв без улыбки.

Он вдруг показал майору указательный палец – медленно и молча, словно гипнотизируя. Затем, глядя со значением, опустил этот палец под стол и включил там что-то. Виктор знал – что. Постановщик помех. От прослушки. Когда, бывало, генерал запускал эту штуку, пол-этажа, включая верхний и нижний, не могли ни рациями пользоваться, ни слушать приёмники.

А значит, время вышло. Настал момент вынимать язык из кармана. Виктор сопоставил всё, что знал и о чём догадывался, и сделал свой выбор.

––––––––

– Как о человеке, товарищ генерал-майор, о Лобке лучше справиться в отделе кадров его родного учреждения. А по службе могу охарактеризовать Матвея Игнатьевича следующим образом. Он педантичен, даже с перебором, поэтому в качестве «наседки», я говорю о нашей группе, он на месте. Но специфика отдела, где я имею честь служить, требует от сотрудника кроме опыта еще и наличия хоть каких-то чувств. В хорошем смысле, конечно, чтобы дело не страдало. Кроме холодной головы должно быть горячее сердце, так нам завещал Дзержинский. Тем более, в отношениях с товарищами по работе. Майор Лобок, как известно, много лет специализируется на агентуре, а это накладывает отпечаток на всё. Может быть в другом отделе он прижился бы лучше? Для пользы дела – это ведь прежде всего.

– «В хорошем смысле»... – проворчал генерал. – Добавить нечего?

– У Матвея Игнатьевича неплохо поставлен удар левой, – осторожно сострил Виктор. – Я проверял.

– Ладно тебе. Дзержинский, кстати, насчет чистых рук тоже что-то говорил... Ты мне главное проясни. Ваш Лобок – он был дурак или нет?

Был, возликовал Неживой. Был...

Но про дурака – это вопрос вопросов! Как ни отвечай, в дураках останешься сам. Он среагировал исключительно точно:

– Мне кажется, человек просто устал.

И Дмитрий Степанович Сычев задумался, надув щеки – очевидно, больший объём помогал ему укладывать в голове поступившие данные. Потом с шумом выпустил воздух.

– Нуль информации. Мне докладывали, вы с ним дружны.

– Не то чтобы, но... Дед Матвей – закрытый человек.

– Стало быть, пшик.

Генерал был разочарован. Неудовлетворённость расползалась от него жутковатым тёмным облаком, видимым и осязаемым настолько, что хотелось помахать перед лицом рукой.

– Если надо, я могу попробовать с ним... насколько это возможно....

– Оставь, – сказал генерал. – Только что сообщили – майор Лобок, как бы это выразиться... уволился.

Он посмотрел подчинённому в глаза, и стало ясно – отбегался дед Матвей. Значит – правда... Неживой отвёл взгляд, боясь себя выдать.

– Переводом? – невинно спросил он.

– Как-то так. В общем, забрали его от нас.

Ай да Дыров, ай да Андрюша, подумал Неживой. Но что же у них там стряслось? И зачем он хотел встретиться?

– А теперь, Витя, слушай меня внимательно, – продолжал Сычёв. – Они пасут нас. Кто-то из нас должен пасти их. Лобка с месяц назад двинули в какой-то проект – в обход меня. Есть сообщёнка, что и тебя туда привлекут. Может ли родное учреждение рассчитывать на твою лояльность?

– Привлекут – в какой форме?

– К тебе придут и сделают предложение. Ты согласишься. А потом – заходи ко мне в любое время, не стесняйся. Бесконечно буду рад тебя видеть и слышать. Договорились?

– Всё так неожиданно...

– Ты-то ведь не дурак, – выразил уверенность генерал. – По-моему, ты понял, что я тебе сказал.

Понимать и вправду было нечего. Сказано яснее ясного. В широкой Витиной груди вдруг стало тесно... По сути ему предложили сменить принципала. Храповского – на Сычёва, полковника – на генерал-майора... Ну и ночь! Согласен ли он? Да не вопрос!

– Договорились, – сказал Неживой, тщательно контролируя выражение лица.

– Кто бы сомневался, – проворчал Сычёв. И улыбнулся. – Я вот про что подумал, Витя. В связи с уходом Лобка освободилась вакансия. Не пора ли тебе стать опером по особо важным? Для начала.

Виктор закашлялся.

Торжествующий вопль рвал грудь. Вот вам всем, черви навозные! Урою, уделаю, сотру. И кнопки никакой не надо... «Важняка» дадут, потом – «подсидельника»... Начальник отдела подполковник Неживой... Через пару лет – всё будет. «Яйцевиком» стану... А что, разве стыдно быть «яйцевиком» для того, кто ещё вчера был простым майором?

– И за твой знаменитый «плетёныш» давно следовало тебя отметить, премировать. Признаю, это мы упустили. Взгляни, вот «рыба» завтрашнего приказа...

Генерал протянул бумагу через стол. Виктор пробежал глазами. В тексте, естественно, ничего не было про усовершенствование «плетёныша» или, тем паче, про избиение допрашиваемых. Сформулировано, как положено:

«За разработку оперативно-технических методов и средств получения оперативной информации в соответствии с требованиями закона о милиции, позволившей установить местоположение преступной группировки, поощрить старшего оперуполномоченного Неживого В. А.: 1). Благодарностью. 2). Денежной премией в размере пяти должностных окладов. 3). Представлением к должности оперуполномоченного по особо важным делам».

– Будешь старшим группы вместо Лобка, – подытожил генерал и кровожадно оскалился. – Москвичи опухнут от злости.

Сон, это был сон...

––––––––

– Чем там тебя наклоняют?

– Коррупционный пока ничем.

– А Особая инспекция?

– Два эпизода.

– Помочь?

– Справлюсь, Дмитрий Степанович.

– Ну, пошлО, – сказал генерал, проведя ладонями по столу...

Конечно, справится. Конды больше нет, о чём Сычёв узнает завтра, а вместе с Кондой у Особой инспекции начисто пропадёт стимул гнобить и плющить Витюшу Неживого. Кстати, с исчезновением вонючего полковника станет легче дышать и самому Сычёву.

Что касается пресловутых двух эпизодов, то они яйца выеденного не стоят. В первом случае – выясняли, где злодей спрятал труп, и Виктор перестарался, «склеил» подозреваемого. Склеить – значит бить «плетёнышем» до тех пор, пока инструмент не начнёт прилипать к телу, что в свою очередь означает – жертве хана, загнётся с гарантией. Второй случай посложнее. Тётку заставляли сдать катран. Там заправлял её любовник, и она молчала. Информация нужна была немедленно, а лучший способ быстро разговорить подозреваемого – дробить пальцы его ребёнка через ботинки, на его же глазах, конечно. Когда привезли девчонку, Виктор сделал это не в РУОПе, а в подвалах Главка, по старой памяти. Мамаша сдалась моментально, после чего её отправили в ИВС, а дочку её – в больницу. Интересно, что жалобу потом подали не родители... в общем, банальная история.

– А что у «коррупционеров»? – вспомнил Сычёв. – Ты, кажется, дежурный?

– Дежурный – Батонов. Виноват... майор Баженов.

– Я и говорю – ты.

– Они потеряли «слухача» по делу Храповского. Врач и следак уже вызваны.

– А кроме «слухача» у москвичей ничего и не было... – Генерал откинулся в кресле, заложив руки за голову, и произнёс, будто читал некий документ: – Сотрудники Второго отдела применили к подозреваемому незаконные методы физического и психологического воздействия, что явилось результатом его гибели. Во время распития спиртных напитков, устроенных ими же на рабочем месте, был оставлен без присмотра электронагревательный прибор, запрещённый к использованию в стенах РУОПа, что привело к тяжёлым травмам сотрудника Следственного управления Федеральной службы безопасности... Чудненько, Витя. САМИ забыли выключить свой кипятильник. Как же оно кстати. Приплюсуем сюда твоего полкана из Особой инспекции, который тоже вдруг скопытился, освободив меня от стольких геморроев...

– Повезло, – угодливо кивнул Неживой.

– Повезло? – изумился генерал. – Узнал бы я, кто всё это обеспечил и организовал – обнял бы молодца. Нет, лучше бы подкинул ему ещё пять должностных окладов.

«Ещё пять...»

Виктор стремительно вспотел.

– Как это можно было организовать, Дмитрий Степанович?

– Вот и я, дружок, думаю – как? И не понимаю. Поставь себя на моё место. Внутри и вокруг организации, которую я возглавляю, несколько серьёзных ЧП, случившихся практически одномоментно. С одной стороны, я бы должен быть озабочен. Но с другой – мы опять в шоколаде. Причём, настолько всё это своевременно и, главное – точечно, буквально снайперски... Хочешь не хочешь, а засомневаешься во всяких там случайностях и совпадениях. И задашься вопросом: кому это выгодно... У тебя есть версии?

Генерал взглянул в упор – словно выстрелил.

Неужели знает? Или только догадывается?

– Почему у меня?

– Потому что ты дежурный по Управлению.

– Батонов дежурный...

Помолчали.

Искушение закричать «Я! Я!», подпрыгивая и поднимая руку, было велико. Что может быть ценнее в жизни, чем Я? Ничего не может быть. Но... нельзя. Нельзя! Виктор смотрел в пол.

Генерал встал. Майор Неживой поднялся в ту же секунду, что и начальство:

– Разрешите идти?

– Сиди.

Сычёв проследовал к бюсту Президента, приподнял гипсовую дуру и вытащил оттуда... коробку кефира. Налил себе в стакан и вернулся.

Простой, без изысков, кефир. Однопроцентный. К генеральскому кабинету примыкала комната отдыха, оборудованная по высшему разряду, о существовании которой мало кто был осведомлён, так зачем, спрашивается, держать кефир под бюстом, а не в холодильнике? Привычка, наверное. Но, может, хозяин при гостях не желал «светить» свою берлогу?

Так или иначе, очередная тайна раскрылась, и от того становилось грустно. Пусть некоторые загадки оставались бы неразгаданными, подумал Виктор. По крайней мере до тех пор, пока он сам не занял этот кабинет...

Генерал отключил постановщик помех и сказал:

– Когда у тебя появится версия произошедшего, сходим в хороший ресторан, там поделишься. Я приглашаю. А пока – твоё здоровье, – он отсалютовал стаканом, отпил сразу половину и утёрся рукавом.

Историческая справка

Имя полковника Конды раз за разом всплывает в рассказе.

Да, его трагический уход из жизни был предопределён, но где тот первый шаг, сделанный им по дороге смерти и затерявшийся в прошлом? Как поссорились капитан милиции и полковник юстиции?

Осталась последняя возможность разъяснить ситуацию.

Капитан Неживой встречался тогда с дочерью Конды. Было это в конце восьмидесятых. Полковник не имел ничего против, потому что всё было прилично, строго, мило, как у людей. А у дочери была собачка – маленькая дрянь, вредная и злобная, болонка по кличке Чапа. Вся семья Конды души в ней не чаяла, включая полковника.

Едва Витюша (так его по-свойски звал полковник) заходил в квартиру, болонка набрасывалась, облаивала, в общем, бесила неимоверно. Просто пройтись до сортира – и то было невозможно без визгливого лая. Не желала, сучка, принимать опера за своего. Достала, тварь. И вот однажды ночью, когда девушка была в ванной, Витюша решил научить Чапу жизни.

Сначала хотел подвесить её за лапу, но пришла идея получше.

Он сделал всё быстро: засунул собаку головой в резиновый сапог, найденный в прихожей; она пыталась укусить, но куда там! В носке сапога пробил дырку, чтоб не задохнулась. Снял брюки и трусы, полистал «Плейбой» для стимула, а когда эрекция дошла до нужной кондиции, – вставил сучке по самое не балуй. Микроскопическое такое «не балуй»...

Без презерватива.

И задвигал сапог туда-сюда. Собака пищала и скулила – не получалось лаять. Когда отпустил, она обделалась и спряталась под ковёр, продолжая скулить там. С тех пор на Витюшу не лаяла...

Будущий майор, конечно, в этот драматичный момент был изрядно выпивши, попросту пьян. Это важно. Иначе бы ничего у него не получилось: не встало бы и не вставилось.

А дочь полковника Конды, к сожалению, вышла из ванной совсем не вовремя. Была в шоке от увиденного и всё рассказала папе... так и рухнули отношения представителей двух влиятельных ведомств.

Глупо.

Подумаешь, болонку изнасиловал! Не самого же полковника. Хоть и мог бы, между прочим, делов-то.

История эта, выпорхнув из квартиры, приобрела некоторую известность, превратившись во времена миллионных тиражей в легенду, но первоисточник – вот он.

И какова же мораль? Есть в природе особи, которым чужие страдания – как еда. Иногда они неотличимо похожи на людей.

П’твоить

Аудиенция заканчивалась.

– Хороший ты человек, Витя, – сказал Сычев.

Словно диагноз поставил.

К чему это он?

Генерал допил, не торопясь, свой кефир и сунул стакан под стол.

– И вот еще что, Витя. Пока врач с прокурорскими на подъезде, ты успеешь зайти в хозчасть. Найди там Мишу или зама его рыжего, они еще не ушли. Да хоть кого там найди и передай им... – Он оперся кулаками о зеленое сукно и привстал. Взгляд его медленно потяжелел.

– Что передать, Дмитрий Степаныч?

– Скажи им, что это я распорядился. Так и скажи.

– Да что сказать-то?

– Пусть они, п’твоить в жопу, проверят замки на всех дверях. И где надо, п’твоить, заменят на новые. Нечего жмотиться, я не для того им звезды кидал. Как только новые замки поставят, пусть доложат мне – лично...

Словно зажигание включилось. Голос генерал-майора раскатисто заурчал, как двигатель служебного «Мерседеса», голос его завибрировал под потолком, наполнившись неудержимым гневом:

– А то что же, мать их в подмышку! Простому оперу? В собственном кабинете?? С бабой перепихнуться??? И то спокойно нельзя!!!

СОВСЕМ ДРУГАЯ СКАЗКА

Той же ночью, плюнув на дежурство, он тихонечко слинял из Дворца. Теперь было можно. Он – без пяти минут «наседка», скоро сам будет назначать, кому и когда в ночной дозор. Да и не должны заметить его отсутствия: мёртвое время... Это важно – чтоб не заметили. Ему нужно было алиби. Вернуться он собирался через пару часов.

Про мёртвое время – не просто фигура речи. Отправился он в гости к немой красотке, видевшей на свою беду то, что видеть ей не полагалось. Чего тянуть до завтра? Адрес – рядом, у метро «Чернышевская». Договорился с человечком из Главка, спецом по исчезновению трупов, – настоящим фокусником, – ребятишки должны были подъехать по звонку. Удостоверение и табельный ствол оставил в сейфе – на всякий случай. Инстинкт подсказал: перестрахуйся. Задуманное дело требовало гарантированной безымянности, а разделаться со свидетелем можно и без ствола, голыми руками. Забивать до смерти – был его «конёк».

Девчонка встретила его, словно ждала. Непочатая водка и закуска тоже ждали – на табурете возле тахты. Увидев такое дело, гость решил: а не закончить ли приятную процедуру, которой помешали в Управлении? «В ковёр» – успеется. Кстати, ковра-то в квартире как раз и не оказалось, то ли наврала немая, то ли не поняла тогда вопроса. Ну, это не страшно, ребята всегда ездят со своим. Три комнаты, кухня, старый фонд, – ничего подозрительного по первому взгляду. Похоже на коммуналку, но без людей, этакий «Летучий голландец» в море питерских трущоб. Однако что-то встревожило гостя. Убогая обстановка, ужасные полы, две плиты на кухне? Ему бы вновь довериться инстинкту и уйти, чтобы вернуться позже – подготовленному, с холодной головой... нет! Скинул портки и накинулся на красотку, будто в последний раз.

Когда весь день везёт, как в сказке, когда всё кстати и вовремя, – поневоле возникает эйфория: чувствуешь себя не просто защищённым, а неуязвимым. Это опасная иллюзия...

Они просочились через кухонный «чёрный ход».

Гость нутром почуял: квартира больше не пуста. Сорвался с бабы... Опять не кончил, проклятие какое-то, ей-ей! В один миг всё стало ясно: ограбление. Тьфу. Заманили с помощью юродивой девки, поймали на живца, как лоха. Очевидно, она специально крутилась возле метро, пробуждая в состоятельных господах шальные мысли, и он – не первый и не последний, кто клюнул. Паспорт её, конечно, «липа», а хата подставная, концов не найти. Так попасться, так лопухнуться! Узнает кто – беда...

Ужасно жалко было доллары, приготовленные для оплаты услуг по утилизации «ковра».

Ринулся к выходу, но опоздал. Тогда – к окну. Двор-колодец, третий этаж, можно и прыгнуть. Успел заметить внизу чёрную «Волгу» с тонированными стёклами, разительно похожую на машину капитана Гаргулия (кто-то перегнал, что ли?), тут-то ему и засветили по башке. Вульгарно, зато действенно.

Очнулся связанный и раздетый. Сняли всё – и костюм, и шёлковое бельё, и всё остальное, включая командирские часы. Девица упорхнула, выполнив свою миссию. Тахту, на которой он лежал, обступали другие люди – безмолвные, неподвижные. Все как один – глухонемые. Переговаривались скупыми жестами. Вооружены были ножами, кастетами и прочим железом, – натуральная свора. Он задёргался, в ужасе вспомнив легенды про народных мстителей, отлавливающих сотрудников милиции и вытворяющих с ними чёрт знает что. Всякие слухи бродили; он лично выезжал на трупы ментов, которых перед смертью пытали.

Задёргался – и только тут ощутил наконец...

В заднем проходе было инородное тело. Это ж нейтрализатор, снятый с Гаргулия, сообразил вдруг он. Побрезговал тогда вытащить, а они – не брезгливые... Мало того, на член тоже что-то было надето! Что? Не посмотреть, как ни извивайся.

Настоящий ужас пробрал его.

Получается, версия насчёт ограбления – к свиньям. Не грабители это и, тем более, не «группа народного гнева» (что за хрень в голову лезет?). Кто-то воспользовался тем, что Гаргулию вывели из игры, и снял с тела брошенный артефакт. За Гаргулией следили, подумал пленник. Значит, и за мной. Кто? Да девчонка и следила. Девчонку подсунули, подложили, но каким образом? Он же САМ её выбрал возле метро... Сам ли? Теперь уже не вспомнить. Что его в тот момент толкнуло? Кто толкнул? Когда людьми играют такие сущности, когда на кону такие убийственные симбиозы, ни в чём нельзя быть уверенным, особенно в том, по своей ли воле ты действуешь...

Меня использовали, понял пленник. От начала и до конца. Моими руками был получен один важный прибор и уничтожен другой. Меня отымели, превратив из снайпера, избранного и отмеченного силой, в ничтожество.

Меня и сейчас имеют...

Командир! – мысленно воззвал он. Где ты, командир?

Свора, между тем, пришла в движение. Из другой комнаты притащили вторую тахту, которую поставили впритык к первой. Принесли зачем-то зеркала. Затем в рот пленнику затолкали штуковину, напоминающую дилдо, искусственный фаллос, – в комплект к той дряни, что уже засунули в его задницу и надели на хер. Пристегнули на затылке ремешками. Не выплюнуть, не вытолкнуть.

Кнопки только не хватало.

Про кнопку – он это зря... Звонок в дверь разнёсся по квартире. И вместе с этим звуком – внезапно – дикие ощущения взорвали связанное тело. В прямой кишке раздувалась клизма, вставленная наоборот. Безжалостный палец мучителя-уролога терзал воспалённую простату. Член распирало: вот-вот лопнет. Дилдо во рту пророс в горло, в нос, в желудок. Но самое дикое было в другом: казалось, заработала гигантская помпа, выкачивая из жил кровь, из головы – мозг, из души – азарт и злость... А может, не казалось. Может, истребитель и был по сути помпой...

Звук не умолкал: кто-то звонил и звонил в дверь, не отпуская палец, и мучения оттого длились и длились. Нечто вползало в квартиру, закрывая свет и туманя рассудок. Имя Ему было – боль.

Отпустило. Оказывается, настала тишина... Избранный прошептал в паузе:

– Что это?

К лицу его поднесли дощечку. Мелом было написано:

«АД».

Когда снова ожил дверной звонок, взорвалась голова.

––––––––

Человек очнулся в мусорном баке. Среди вонючих пакетов с пищевыми отходами. Голый.

Хватаясь за края бака, он вылез и тут же упал: ноги не держали, руки не слушались. Вокруг был грязный двор-колодец со стенами, подпирающими траурное небо. На улице – ночь.

Было тяжко: «очко» сильно болело. Кто знает, что такое геморрой, поймёт. «У меня ж нет геморроя. Или есть?» Вообще, болело всё, внутри и снаружи... Он со скрипом поднялся.

Во дворе стояла чёрная «Волга»: дверцы, капот и багажник открыты. На сиденье водителя – труп, тоже раздетый догола. «Холодный» – пришло на ум странное словечко. Худющий, лысый... плевать на него.

Кто я, подумал человек. Как сюда попал? Ответил сам себе: а меня выбросили. То ли решили, что я тоже холодный, то ли потому, что я и без того мусор...

Себя он худо-бедно помнил – если напрячься. Майор РУОПа, спортсмен и бабник, перспективная молодая поросль, источник вечной зависти для коллег-офицеров... нет, лучше не напрягаться. Потому что сверх этого минимума – почти ничего. Пустота. Белый лист, чёрная вода... Схватившись за брошенное авто, чтоб снова не упасть, он посмотрелся в зеркальце заднего вида.

Измождённое, морщинистое лицо было совершенно незнакомо. Короткая стрижка – с изрядной сединой. «Кто это?» – не понял он.

В памяти всплывали странные картинки: будто лежит он в незнакомой квартире; год за годом – старея, дряхлея. Смотрит на себя в зеркало, наблюдая, как умирает... и снова – в той же квартире, на другом лежаке, по другую сторону зеркала. Какие-то тени плавают вокруг кровати. Он снова умирает от старости... И снова... Год за годом – без конца и без надежды... Он содрогнулся.

Хрень какая!

Торопливо осмотрел своё тело... своё ли? Впалая грудь, жидкий живот, тонкие ноги, обтянутые синеватой кожей, и всё это – вместо убийственного агрегата, вызывавшего транс у дамочек, вместо гидравлики и пневматики, которую с таким наслаждением можно было являть миру... но главное, главное!

Человек обмер.

В паху висел маленький, сохлый отросток. Тряпочка, а не инструмент мужской власти.

Это противоречило всему порядку вещей, такого не должно было быть. Не веря глазам своим, он ощупал всё, что обнаружил у себя ниже лобка. Пустая мошонка: яички спрятались наверх... Крипторхизм, детская аномалия? С чего вдруг – у взрослого мужика? Яички – фиг с ними, но пушка моя, подумал он в отчаянии... Неожиданное, неуместное слово – «пушка», откуда-то выплывшее... Пушка моя, пушечка, что с тобой? Всё мужское хозяйство уместилось в ладони одной руки!.. А как приятно было украшать собою бани и раздевалки – откровенно и безнаказанно, – как любил он разгуливать по квартирам любовниц вот так, безо всего, ловить на себе взгляды, пусть даже взгляды эти своим же тщеславием и придуманы...

Конец всему.

Это безумие.

Он попытался закричать – «Это не я!!!» – чтобы криком вернуть рассудок. Попытался позвать хоть кого-то на помощь, чтоб убедиться: он не одинок в этой страшной ночи, – и не смог. Вместо человеческой речи выдал только мычание. В панике он проверил, на месте ли язык. На месте. Однако говорить – нет, не получалось.

Немой – он и есть немой.

Вытирая спиной крыло «Волги», человек сполз на асфальт...

И заплакал.

––––––––

Словно откликнувшись на карикатурный крик, появился высокий широкоплечий господин.

Голый старик, сидящий задницей в луже, посмотрел на пришельца... и вскочил. Утёрся. Провёл рукой по седому ёжику волос. Руки его сжались в кулаки...

Во дворик вошёл он сам. Трудно себя не узнать, если всю жизнь ты занимаешься собой и только собой.

Безумие никак не кончалось.

– Оклемался, прообраз? – спросил господин, поигрывая скулами. – Не отвечай, не тужься, противно смотреть. Все твои ответы – у тебя на роже, как и вопросы. Нет, я – не ты. И я не дубликат, хотя, ты можешь льстить себе, называя меня так. Я – это я. Я – всегда я. Эталон и классический образчик, как говорит наш общий знакомый. У меня мои отпечатки пальцев, моя память, моя жадность. Ксива и шпалер в сейфе – тоже теперь мои. А чьи отпечатки у тебя, коллега, я не знаю. Может, тоже мои. Которые будут к старости... – Он демонически захохотал, как любил. До чего ж неприятен был этот голос, эти манеры, если слушать и смотреть со стороны...

Немой вымучил серию звуков, громких и жалких. Всё не оставлял попыток произнести хоть что-то осмысленное. «Дубликат» выслушал и сказал, деланно удивляясь:

– Эк тебя разобрало... А знаешь, я тебя понял. Интересуешься, кому из нас досталась наша с тобой душа? Она хранится в надёжном месте, будь спокоен... партнёр. Но это совершенно неважно. Запомни главное. Ты никому ничего не станешь рассказывать. Тем более, что и не сможешь, убогонький ты мой. А если я хоть раз услышу про тебя или увижу тебя – сотру.

Вот теперь человек, очнувшийся на помойке, сознавал всё. От безумия не осталось и следа. Пусть он не помнил в точности, как происходил процесс копирования, но цель похищения была видна так же отчётливо, как жестокая ухмылка на морде дубликата. «Я шлак, я гондон, я макет, – думал он, наливаясь привычным гневом. – Меня использовали и выбросили, и это – окончательно, возврата нет. Я бомж без имени...»

Порву.

Он бросился на врага с голыми руками. Дело знакомое, чего там. Собирался поймать ненавистную тварь за горло, как клещами, – большим и указательным пальцем, – и выдрать на хрен кадык. Увидел, как лениво двинулось ему навстречу левое плечо соперника... и шторки упали.

Нокаут.

––––––––

Тот, кто стал – отныне и навсегда – майором Неживым, настоящим, полным азарта и злости, брезгливо вытер кулак о полу пиджака.

Нашёл в багажнике «Волги» кусок брезента и забросил с его помощью бесчувственное тело обратно в мусорку.

Затем, чистый и выбритый, в своём костюме, этот господин возвратился на службу, благо здесь было рядом.

В полдесятого утра, как положено, он присутствовал на планёрке.

––––––––

В помойном баке обнаружился рулон туалетной бумаги, комкастый, слипшийся и жеваный. Кто-то уронил в унитаз, вот и выбросили. Хорошо, что высохший.

Обмотав торс бумажной лентой, бомж без имени вышел на Салтыкова-Щедрина. Идти надо было к Театральной площади, на улицу Декабристов.

Он пошлёпал по мокрому асфальту. Босиком. Рассвет ещё не занялся, улицы были темны и пустынны, и голый мужик, частично упакованный в туалетную бумагу, выглядел, ясное дело, жутковато. Редких прохожих как ветром сдувало. Иногда он пытался обратиться к кому-то, но только мычал – с яростной слезой.

Если б его остановила милиция, было бы забавно, однако что за милиция в пять утра?

Стылыми улицами и безжизненными дворами путник вышел к подъезду – ноги привели. Окоченевший, поднялся на этаж... свой этаж? К своей квартире?

Он ни в чём не был уверен.

На лестнице, на ступеньке следующего пролёта, сидел Андрей Дыров, совсем забытый в этой наэлектризованной суете. Пистолет на коленях. Ждал кого-то, и не нужно было напрягать мозги, чтобы понять, кого. Скользнул взглядом по подошедшему... Глаза его расширились.

Он встал, спрятав руки за спину. На ступеньке остались скомканная фотография и тумблер с проводками в разноцветной изоляции.

Не узнавал. Не узнавал, говнюк, хотя, странный мужик ему явно кого-то напомнил, это было заметно.

– Вы отец Виктора? – спросил Андрей.

И вдруг не выдержал, засмеялся. Отлично было видно, в каком виде его собеседник пребывает: чёрные от грязи ноги, мертвенно бледная кожа, запекшаяся на голове кровь. Характерный синяк вокруг глаз – в виде очков. Туалетная бумага порвана – свисает с торса, как бахрома... Он смеялся и смеялся, чуть ствол не выронил.

Тоже, видать, был близок к истерике.

«Стреляй, – сказал путник. – Или отдай макарыча».

Какое там – сказал! Стыд и позор, а не сказал.

– Чего-чего? – скривился Андрей.

Чего! Пистолет нужен позарез, вот чего. Свой-то теперь – у самозванца... Когда несчастный калека сделал шаг в направлении майора Дырова, тот отскочил и прицелился, быстро дослав патрон:

– Мне терять нечего!

Обоим терять было нечего. Оба тряслись – то ли от холода, то ли от страха. «Застрели меня!» – промычал второй и, притянув к себе первого за вытянутую руку, ударил сомкнутыми пальцами в солнечное сплетение. Был бы он прежним – тут бы всё и закончилось. Однако завязалась неуклюжая борьба, больше похожая на детскую возню. Несколько бесконечных секунд две пары рук старались завладеть пистолетом, пока наконец оружие не выстрелило...

Но это уже совсем другая история.

1993, 2011