Иллюстрация Александра Павлова.

 

Припарковались на соседском газоне, чуть в стороне от теткиного дома — места поближе были заняты более пунктуальными родственниками. На похороны — и то чуть не опоздали. Посещения Браславщины, малой родины супруги, превращались в гнетущий день сурка. И месяца не прошло со дня смерти Аниной бабушки, как две недели назад погибла ее двоюродная сестра Мария, на чьи похороны их семья не смогла приехать, а теперь — Марыськин младший брат Иосиф.

У входа в нескладное строение из белого кирпича курили Марысин вдовец Виталик, шурин Виктор и кузен Клеменс. Первый походил на тонкое сломанное дерево, с болтающимися по ветру руками. Витька напоминал бритого мелкого уголовника, хотя на самом деле был айтишником и дрался только в компьютерных играх. Клем со своими немытыми, раскиданными по плечам патлами походил то ли на аспиранта-историка, то ли на еще не спившегося художника, хотя от богемной жизни был неимоверно далек. Пока Антон доставал с заднего сиденья проспавшего почти всю дорогу двухлетнего Ваньку и захлопывал дверь за семилетней Владой, как обычно не оценившей заботы и даже не снявшей наушники, супруга добрела до старшего брата и уткнулась в его плечо. Виктор похлопал Аню по спине и обратился к зятю:

— Давайте, поторопитесь, скоро вынос.

Посреди просторной комнаты на столе стоял гроб, окруженный цветами. Только тут Антон подумал, что, видимо, стоило прихватить траурный венок, который всю дорогу раздражающе шуршал на поворотах в багажнике и явно оставил солидную охапку иголок.

Вощеное припудренное лицо усопшего выглядело очень уставшим, будто лежать в гробу было весьма утомительным занятием. Рядом слонялась длинная черная фигура ксендза, то бубнящего, то пытающегося перейти на подпевание, то подпускающего в голос замогильности. Молодой служитель с белесым пушком на румяных полных щечках понимал, что более привычный ему экзальтированно-восторженный тон молодежных собраний и свадеб здесь неуместен, но нужной тональности нащупать никак не мог и все больше злился на пожилого отца Зенона, обладателя идеальной для похорон постно-унылой мины, который приболел и спихнул отпевание на заместителя.

Стоящие полукругом темные фигуры родственников угрюмой, сжимающейся, сморкающейся стеной давили на сознание. Жена обняла рыдающую тетку. Дети плотнее прижались к ногам, а испуганный взгляд Вани умолял о свободе. На помощь поспешила теща.

— Ходи сюда, — поманила она внука, желая вывести его на улицу. Но малец только сильнее прижался к отцу.

Занятно было видеть, как, приехав в деревню, тесть и теща внезапно и, видать, непроизвольно переходили со стандартного русского на местный суржик. Задумавшись, Антон не заметил, как замолчал ксендз, а родственники начали по одному подходить к покойному проститься.

Тетку Чесю поддерживали с обеих сторон. Рядом с гробом собрались ближайшие родственники. Аня махнула, подзывая отошедшего в угол Антона, шикнула: «Шибчей!» Встав между женой и тестем, Антон с удивлением и интересом смотрел, как кто-то из родственников достает фотоаппарат, отходит в дальний угол и делает несколько снимков, стараясь захватить в кадр покойного и всех родичей.

После того, как гроб подхватили и вынесли на улицу, церемония повторилась, только теперь среди родни затесался еще и молодой ксендз. А вообразивший себя папарацци родственник фотографировал уже не только позирующих, но и скорбную процессию. В машине, по пути на кладбище, Антон не сдержался:

— И это у вас всегда так?

— Что? — не поняла жена.

— Ну, с покойником фотографируются?

— Да, а что? На каждых похоронах бывает.

— Не на каждых — я такого раньше не встречал.

— Правда? Мне даже в голову не приходило, что иначе бывает. У бабушки была целая куча таких похоронных фото, это обязательная часть ритуала.

Антон хотел было сказать, что для него это как-то странно, но сдержался, Ане не до его рассуждений. При этом он чувствовал себя эдаким этнографом, попавшим на странный туземный ритуал. Его занимало, что хотя у них с женой было, казалось бы, одинаковое советское детство, но их прошлый опыт все же сильно разнился, пусть и всплывало это лишь изредка. В свое время его весьма озадачил рассказ супруги о том, что ее в деревенском детстве на полном серьезе пугали не только цыганами, которые похищают ребятишек, но и евреями, которые могут пустить кровь на мацу. Такое в конце двадцатого века ему представлялось лишь грубой антисемитской штукой, но никак не искренним убеждением.

На вершине продуваемого холодными ветрами кладбищенского холма был сделан последний снимок. Ксендз протараторил заключительную молитву. Гроб погрузился в голодную пасть могильной ямы. Провожающие отправили ему вслед комья земли. Спорые гробокопатели быстро оформили свежую могилку, окаймленную зелено-белыми венками. Находящийся в трансе отец погибшего пригласил всех на «жало́бный о́бяд». Антон заметил, что теще сделалось дурно, и подхватил ее под руку.

— Гонората Яновна, вы как?

— Та ништо, ништо. Так, троху повело, — попыталась отмахнуться она, но Антон решил, что это хороший повод чуть быстрее покинуть кладбище, прихватив и замерзающих детей.

Поминки устроили в поселковом кафе. Безыскусные салат и отбивная оказались на удивление вкусными. Антону раз десять пришлось отказываться от спиртного, напирая на то, что он за рулем, ведь истинной причины — что ему просто не хочется — никто бы не понял. Впрочем, кроме дяди Кости, отца покойного, гости не сильно налегали на выпивку.

В помещении Ванька быстро сбросил покрывало скорби. Его приходилось ловить по всему залу, присматривая, чтобы ничего не перевернул или не разгромил. То и дело малой шмыгал в угол с псевдоэтнографической инсталляцией из бадьи, лучника, скамейки-зэдлика и кросен, ручного ткацкого станка. Как раз там и накачивался дядька. До Антона урывками доносилось его бессвязное бормотание.

— Дачку схараниу, сына схараниу, усе свае житя схараниу, ничего вже немаю, ничего нема… А ведь он казал мне, што памрэть, казал… Што утопленница иде… Николи не прощу… И топала, топала, проклента, хлюпала…

— Дядя Костя совсем перебрал, уже утопленники мерещатся. — Антон обеспокоенно взял жену под локоть, ему хотелось увести детей, пока не разразилась неприятная сцена, но стоящие рядом тесть и теща сковывали его.

— О-о х-хосподи, снова он про Сольку-утопленницу вспомнил. — Тесть стал поглаживать свои «панские» усы, явно собираясь рассказать какую-то длинную историю.

— Бронислав, не при детях! — Теща, явно не шутя, ткнула пухлым кулачком в крепкий бок мужа.

— Что еще за утопленница? — Антон дождался, когда Ванька утянет тещу в другой конец зала, тесть мигрирует к родственникам жены, а Влада, получившая очередную смс-ку, уткнется в телефон. После стольких лет совместной жизни он и не ожидал, что в заваленном детскими игрушками и неглажеными вещами шкафу жены прячется скелет.

— Это старая история, я сама толком не знаю, что там произошло. У мамы в семье было не трое, а четверо детей. — Аня обеими руками потерла уставшее, но все равно красивое лицо. — Точнее, даже пятеро, но один братик умер еще младенцем. Кроме тети Чеси и покойного дяди Альбина у мамы была еще одна сестра, старшая, Саломея. В подростковом возрасте она утопилась. Или утопили ее. Какая-то там невнятная история, мама еще совсем маленькой была и сама, видимо, не очень знает, что к чему. А говорить про это в их в семье не принято, так и получилось, что я слышала только отголоски истории.

— А-а-а, убила кровинушек моих, поганая! Есть Бох чи не, а? Есть ен, чи гэта, нема вогуле?! — Сумбурный монолог прерывал только звон битого стекла. Детей все же не удалось увести вовремя.

* * *

— Антон, в ванной опять что-то капает! — сквозь шум фэнтезийной битвы пробился голос благоверной. Отложив книгу, он поплелся в ванную и, щелкнув выключателем, уже собрался довернуть кран — Ванька то и дело оставлял бегущую воду, а когда закрывал, делал это быстро и небрежно. Раковина была сухая. Ванна тоже. Проверил сифон — и тот был сух. Хотел крикнуть «Тебе послышалось!», но прикинув, что это повлечет за собой дискуссию по поводу остроты слуха, решил промолчать.

 

— Чего опять босиком по холодному бе...

Сидящая под одеялом Влада оторвалась от книги и с удивлением посмотрела на отца. Антон мысленно сплюнул и вернулся к недомытой посуде. Ведь явственно слышал. Наверное, Аня прошла, споро уложила сына спать.

Уже на полпути к спальне Антон затормозил, осознав, что забыл закрыть кран. Вернувшись на шум текущей воды, протянул руку к рычагу и замер. Никакой воды не было. И шума тоже. «Совсем после похорон рехнулся», — прошуршала в подкорке неприятная мыслишка.

Когда дети и супруга легли спать, Антон вновь нырнул в выдуманный мир жестоких героев и полуобнаженных красавиц (правда, в тексте последние пока не встречались, яркая обложка, как обычно, врала). Из мира грез выдернуло шлепанье босых ног по полу — видимо, Аня зачем-то встала. Вспомнив, что так и не сказал о завтрашнем семинаре, из-за которого придется задержаться на работе, он отправился в спальню.

В ореоле болотного свечения — видно, подсвечивала телефоном — жена склонилась над кроватью. Длинные нечесаные патлы заслоняли лицо. Растопырив пальцы, она наклонилась над… собой.

Аня всхрапнула и повернулась на бок. Испуганный всхлип застрял в горле Антона. Подскочившее давление сдавило голову и одновременно заставило тело двигаться. Схватив со стоящего у стены стула первую попавшуюся вещь, он швырнул ее в сторону твари, что тянулась к горлу мирно посапывавшей жены. Свитер театрально заломил в воздухе рукава и на полпути мешковато спланировал на пол.

Существо выпрямилось и уставилось на Антона. Черные впадины глаз на бледно-зеленоватом светящемся, раздувшемся лице гипнотизировали, разрывали привычное мироздание невозможностью своего существования.

Тварь заинтересованно склонила голову, из уголка рта вылилась струйка воды, побежала по подбородку и исчезла где-то на полпути к полу. Червяки слипшихся прядок мотнулись и застыли под неестественным углом. Под грязным старомодным платьем проявились выпирающие груди. Антону казалось, что его сканируют. Затем, рывком, незаметно для глаз, голова слегка повернулась в сторону, через несколько секунд давящего ожидания снова повернулась, будто сломанный радар на невидимой шестерне.

«Оно что, меня не видит?!» — Мысль даровала смесь облегчения и удивления, которое сменилось новой волной ужаса, когда существо опять вознамерилось душить его жену. Теперь в ход пошел мобильный, выхваченный из кармана спортивных штанов. Черный «Самсунг» пролетел сквозь бледную фигуру, оставив в ней почти мгновенно затянувшуюся дыру, ударился о подоконник и разлетелся на части. Существо отпрянуло и быстро замотало головой по сторонам, затем шагнуло в сторону и исчезло в стене. Шум разбудил Аню, которая приподняла голову и спросила:

— Что?

— Ничего, просто телефон выпал, спи. — Глупое объяснение сработало, и супруга положила голову на подушку.

Ноги Антона предательски задрожали, и ему пришлось опуститься на колени. Самооправдание в виде необходимости собрать «Самсунг» само прыгнуло в голову, и Антон пополз по полу, цепляя плечом стену. Шаря в поисках деталей телефона, он подсознательно ожидал, что придется елозить по мерзкой влаге, но следов посетительница не оставила. Найдя все части и соединив их, он почувствовал, что уже может безбоязненно встать: адреналиновая дрожь немного отпустила, хотя сердце продолжало бешено биться.

Единственное, что пришло в голову, — это включить компьютер. Запрос «Как прогнать утопленника» выводил на страницы, просвещающие о признаках автомобиля-утопленника и последствиях после встречи с утопленником во сне. Так как Антон явно не спал (и несколько синяков от щипания тому свидетели), сложно было сказать, какая информация была более бесполезной. «Это был призрак, привидение, какая-то подобная тварь…»

Вариант «Как прогнать призрака из квартиры» оказался немного полезнее, правда, большинство советов начинались с того, что стоит вызвать профессионала — священника, мага или экстрасенса. Еще час назад считавший всю подобную братию наглыми шарлатанами, Антон серьезно задумался, к какой из конкурирующих шаек обратиться первой. А в том, что стоит вызвать всех, он не сомневался: надежнее будет.

Предложение помыть пол святой водой было занятным, но святой воды дома не было, да и начни он мыть полы ночью, жена, скорее всего, утром вызовет ребят в белых халатах. Хождение с церковной свечой и молитвами также могло быть неправильно понято супругой, но еще больше сомнений вызывала эффективность подобного метода. Ведь для того, чтобы молитвы возымели силу, видимо, нужна вера, а с этим проблема. С другой стороны, смело назвать себя атеистом Антон уже никак не мог.

Больше всего приглянулся вариант с солью, она дома точно была. И тут его осенило — ведь теща дала какой-то коробок с солью, освященной в костеле, такое должно быть действенно в квадрате! Точно, и в «Сверхъестественном» братья Винчестеры призраков солью вовсю гоняли! Антон чуть не подпрыгнул со стула, метнулся в одну сторону, в другую, пытаясь вспомнить, куда же Аня его дела.

Вспомнив, что видел его на кухне, он наконец добыл заветное оружие — коробок был забит под завязку. Круг из соли, как в сериале, сделать не получится. Просто посыпать жену? Вряд ли это даст хоть какой-то эффект. Антон стоял и рассматривал белые крупинки, пытаясь в их полупрозрачных гранях найти просветление, когда хлюпающий звук донесся из детской. Влажный липкий страх обволок внутренности.

Сделав несколько торопливых, нервических шагов, он оказался на пороге, и жуть сжала желудок, смяла легкие. Влада распласталась на кровати звездой, одеяло сбилось в ноги. Над девочкой склонилась бледная фигура мертвой женщины. Пасть привидения раскрылась, и из нее хлынула темная вода, растворяющаяся в воздухе над полуоткрытым ротиком дочки. Грязная патлатая голова начала опускаться, намереваясь утопить девочку в призрачном потоке.

Рука дернулась, переворачивая коробок и отсыпая в ладонь солидную щепоть соли. Бейсбольный замах, подсмотренный в кино: горсть минералов пронеслась по комнате и рассекла призрачную плоть. Привидение выгнулось в беззвучном вопле, пошло рябью; россыпь маленьких точек стала расползаться со скоростью горящей кинопленки, и через пару секунд о кошмаре напоминали лишь рассыпанные по полу крупицы. Толком не проснувшаяся дочь приподнялась на локте, уже открывая рот, чтобы закричать. Но поглаживание по голове и повторяющееся «ш-ш-ш, это просто страшный сон, спи, моя хорошая» убаюкали Владу.

Остаток ночи Антон, подгоняемый паникой, курсировал между двумя спальнями, сжимая картонную кобуру крохотного оружия. Изредка присаживался на кухне, почти тут же подскакивал, подгоняемый тревогой. Под утро, достигнув полуистерического состояния, он уже не мог остановиться ни на секунду, беспрерывно нарезая десятишаговый маршрут. Мысли прыгали, носились и переплетались, невнятные и бессвязные. Когда начало светать, зазвонил телефон супруги. Заскочив в спальню, Антон уставился на Аню, ожидая окончания монолога из междометий. Опустив руку, жена ошарашенно взглянула на него и сказала:

— Ночью тетя Чеся скончалась.

* * *

Столь скорое возвращение в дальний уголок Беларуси угнетало. Детей Антон отвез к родителям — снова тащить их на похороны совсем не хотелось. Хорошо, что хоть пару отгулов дали. Отсыпался Антон днем, вторую ночь также продежурил, но, к счастью, существо больше не появилось. Из-за сбившегося режима голова была тяжелой, будто набитая солью, глаза щипало. Общая усталость и нервное напряжение вгоняли в депрессию, обволакивая окружающий мир серой пеленой уныния. Перед выходом Антон прихватил полпачки соли: на похоронах будет ксендз — надо попытаться, не привлекая внимания, попросить эту соль освятить. Пусть удивляется, лишь бы не отказал.

Серое дождливое небо вторило настроению. Особого внимания от водителя дорога не требовала, позволяла углубиться в мысли. Долго режим ночного бдения он не выдержит. Нужно срочно искать решение. Узнать, как советует Интернет, зачем является призрак. В том, что это Саломея, сестра-утопленница тещи, Антон практически не сомневался. Недаром дядька ее поминал. Надо глянуть старые фотографии — злобное зеленоватое лицо прочно отпечаталось в памяти.

«А еще Винчестеры постоянно откапывают кости и сжигают их — может, и мне попробовать?» Антон представил себе, как под вечер, а то и ночью едет на кладбище, предварительно прихватив лопату, и раскапывает старую могилу под накренившимся надгробьем. «Тьфу, что за чушь, какие еще кости, в наших широтах через двадцать лет на том же самом месте хоронить разрешают, а лет через десять-пятнадцать уже никаких костей точно не остается. А похоронили ее, когда теща еще маленькая была, значит, добрых лет сорок прошло, там даже гвозди уже в труху превратились».

Еще был вариант задабривания погибшей у места трагедии. Стоять на берегу серо-вольфрамового озера, смотреть на идущую рябью обманчивую поверхность, готовую поглотить тебя, навсегда укрыть под своими мелкими барашками, взывать к духу незнакомого человека — все это казалось таким неестественным, неживым, нерабочим. И что делать-то — молитвы читать? Какие? Даже вариант изгнания из квартиры — оставшись одному, обойти комнаты со свечами и молитвами, полы святой водой отдраить — и то более реалистичным казался, пусть сознание и не хотело признавать продуктивность подобных действий. Но как узнать, что нужно призраку, почему он вдруг вторгся в их жизнь?

Похороны получились еще более странными, чем предыдущие. Близкие и родственники подутратили чувствительность, а дядя Костя вообще находился в ступоре и не реагировал на окружающий мир. Ксендз на этот раз был пожилой, опытный, он успешно руководил всем действом, а на Антона, после его тихой просьбы освятить полтора килограмма соли (на кухне он нашел и прихватил еще нераскрытую пачку), посмотрел с опаской и интересом, как на огромную разноцветную гусеницу, но ничего не ответил.

На фотографии провожающие выглядели не краше покойной. Поминки редко бывают веселыми, но на этот раз никто даже не делился воспоминаниями, не шептался по углам, не наяривал салатики. Антон, побродив по залу, встал за спиной у Виктора и Клеменса, которые устроились в торце стола и с впечатляюще маленьким интервалом опрокидывали стопки водки. Шурин заметил Антона и похлопал по столу, приглашая присоединиться. Вскоре ему всучили стопку, налитую до краев, и, обливая пальцы, пришлось заглотить рвущую глотку жидкость.

— Я ведь тоже, похоже того, свихнулся, — пьяно пробормотал Виктор. Антон вопросительно приподнял бровь. — Хрень тут одну видел. Капец. Думал, сдохну от страха. Зеленая такая. Рожу эту забыть не могу. Я из квартиры шуганул, в баре нажрался. Позапрошлой ночью, когда...

Клеменс по-пьяному размашисто постучал кузена по плечу.

— То, може, ворожба якая. Але не турбуйся, усе спарядкуем...

Антон сдержался. Признание, что и он видел утопленницу, так и рвалось наружу, но смысла в пьяной болтовне не было. Если он не поймет, что к чему, то шурин не успеет загреметь в дурдом — влажные руки найдут его шею раньше.

Ночевать остались в домике тестя. Некогда деревенская хата, теперь превращенная в веселую голубенькую летнюю дачу с желтыми рамами и террасой, словно принадлежала параллельной реальности, где не царствуют тоска и уныние. Молчаливые родственники разбрелись по углам, закуклившись в своем горе, липкой паутиной опутавшем все помещения, почти физически мешая передвигаться.

Антон решил проверить свою гипотезу и поинтересовался фотоальбомами. Гонората Яновна махнула в сторону советского лакированного шкафа, мол, где-то внизу. Вытащив несколько альбомов, он разложил их на столе.

Их было четыре. Маленький, позитивный, с желтыми цветочками из самого ширпотребного набора. Старый советский, искусственной кожи, с ломким целлофаном, под который надо было бы засовывать фотографии — но те просто кучковались между листами. Совсем старый, с обложкой из наполовину облезшего, видимо, некогда розового бархата, в листах которого были вырезаны четвертинки круга, куда и нужно было вставлять фотокарточки (назвать иначе черно-белые и сепиевые снимки не поворачивался язык). И последний, относительно новый, в котором фотографии были аккуратно разложены.

Решив начать с самого старого, Антон вглядывался в каждую фотографию: постановочные портреты неизвестных ему людей; грубоватые снимки на натуре, местами слегка расплывчатые и расфокусированные; официозное групповое позирование. После нескольких дореволюционных фотокарточек шла большая прослойка польских межвоенных, затем парочка смазанных, сделанных во время немецкой оккупации, и в завершение толпились первые десятки лет советской власти. Искомого лица не было, да и рановато: на последних снимках тетка могла быть разве что младенцем. Если он правильно прикинул, то она должна была родиться только во второй половине пятидесятых.

Маленький альбомчик поразил. Он весь был заполнен мертвецами. На каждой странице камере позировали умершие, оттенявшие собравшихся вокруг близких. От старых, с печатным текстом, отяжеленных ятями и ерами, а затем польской латиницей, подписанных от руки кириллицей, то ли белорусской, то ли не обремененной грамматикой русской, и кончая обезображенными безличными временными метками. Длинная вереница похорон выстроилась в небольшом альбомчике.

— А почему эти фотографии отдельно?

— Так принято. Их нельзя вместе с остальными хранить. — Теща не знала, как реагировать на внезапный интерес к прошлому их семьи.

Переворачивая страницы советского альбома, Антон чуть не пропустил искомое. Улыбающаяся симпатичная девушка в клетчатом сарафане слабо напоминала увиденное в ночи. Но это была она, никаких сомнений. Выхватив фотографию, он подошел к Гонорате Яновне.

— Это Саломея?

Ответа не дождался, но смесь удивления и страха, исказивших лицо тещи, ее расширяющиеся зрачки, впившиеся в лицо зятя, говорили больше любых слов. Осознание чего-то бесформенного, чудовищного, невыразимого привычными словами, сминало ее, а ответы на незаданные вопросы были слишком страшными.

Антон вернулся за стол: надо было завершить формальность и досмотреть снимки. Последний альбом был уже очень понятный — молодые тесть и теща с родственниками, свадьбы и крестины, маленькие Аня с Витей, покойные Марыся с Йоськой, а вот и Анюта с Владой и еще младенчиком Ванькой. На предпоследнем листе один из кармашков для фотографий был слишком толстым, создающим зазор. Антон провел пальцем по листу — верхний карман выпирал. Поддев снимок, на котором улыбалась Марыся-студентка, Антон вытащил его и уставился… на похоронную процессию.

Пальцами, дрожащими от возбуждения и испуга, он поднес фотографию ближе. Нахлынуло ощущение открытия, которое радовало ученого, подтвердившего зыбкую гипотезу, или следователя, нашедшего неоспоримую улику, изобличающую хитрого преступника. Без сомнения, это были похороны Аниной тети, и в маленькой девочке, жмущейся к родителям, он даже угадывал тещу, сейчас сжавшуюся в кресле. Желая подтвердить догадку, он еще раз внимательно пролистал альбом — его фотографий не было. Снимки с их с Аней свадьбы были в советском альбоме, рядом с фото крещения его детей. Наверное, поэтому мертвая его не замечала, видела лишь тех, кто оказался рядом с ней под обложкой альбома.

Разгадав столь необычный модус операнди, оставалось найти ответ на два других классических детективных вопроса — «Кто?» и «Почему?». Ответ на первый уже крутился в голове, и, пролистав альбом третий раз, Антон решил добить догадку последним гвоздем. Склонившись над тещей, он тихо спросил:

— Кто-нибудь в последние пару месяцев эти альбомы разглядывал?

После затянувшейся паузы пришел ответ:

— Кажется, только Клеменс.

* * *

Незапертый подъезд был на удивление чист, на первом этаже украшен чьими-то любительскими, навязчиво-позитивными рисунками. Видимо, бывшая общага семейного типа, потому что, поднявшись на четвертый этаж, Антон оказался в широком коридоре с оранжевым бугристым полом, встречающим посетителей скрипом-протестом. Дверной звонок был простой, без всяких мелодий и прочих изысков. Полминуты спустя дверь распахнулась, и удивленный Клеменс после короткого колебания впустил незваного гостя.

— Ну проходи, чего без предупреждения?

Антон молча вошел, однако раздеваться не стал. Захлопнув дверь, подпер ее спиной и зло уставился на парня. Этот урод чуть не лишил его семьи; одна мысль о том, что было бы, доберись тварь до Ани, Влады или Ванюши, будила в теле дрожь, а в кулаках мощнейший зуд. Клем сперва дернулся в сторону комнаты, но, увидев настрой гостя, нервно убрал сальные прядки за уши, попытался скривить губы в дружелюбной улыбке, которая быстро переросла в искреннюю злую ухмылку.

— Ну, чего?

— Интересно мне, как ты вообще узнал, что этот глупый предрассудок сработает. Пришло же в голову.

— Ты это о чем? Что сработает? Не понимаю!

Антон прислушался: в комнате раздался какой-то шорох, будто сквозняк перелистнул пару страниц.

— А главное — зачем? — Антон слегка повысил тон. — Из-за наследства, да? Бабушкиного? Как-то очень уж скоро после ее смерти родственники погибать начали. Но кому оно надо? Деревенский домик еще поди продай, покупателей не шибко много найдется, да и цена будет аховая. Явно не в нем дело. Тогда в чем? В Беларуси живем, нефть, газ в огородах не водятся. Единственное, что придумал, это клад — но если он зарыт или спрятан и ты знаешь о нем, то почему просто не вырыл или не вытащил? Зачем всех убивать-то?

В ванне раздался всплеск.

— Все тебе расскажи, на халяву вызнать все решил? Думаешь, я совсем дурак, все карты раскрою? Как в кино — злодей все разбалтывает, да? Отсоси. — Голос Клеменса становился все жестче, злость выводила на лице морщинистый рисунок.

На кухне, кажется, сдвинулся стул. Антон сжал зубы.

— С чего ты решил, что имеешь право чужими жизнями распоряжаться, тварь? — процедил он.

— Я единственный наследник по прямой, мужской линии, с чего я обязан всем делиться с толпой родственничков, когда они даже фамилии другие носят? — Клеменс ожесточенно выплевывал слова. — И что теперь делать будешь? В милицию пойдешь? В заяве напишешь, что родственник порчу навел, мертвеца натравил? — Гад явно получал удовольствие от издевательского тона. Антон молчал, взгляд рассеяно бегал вокруг, не фиксируясь на Клеме. — Или, может, убить меня пришел, а? Собственными руками задушить? Менты у нас не гении, но думаю, что такое дельце размотают.

Антон молчал. В соседней комнате тихо хлопнула дверца шкафчика. Услышав шуршание в подсобке, он плюнул на пол, вышел из квартиры и захлопнул дверь.

Выйдя во двор, он присел на скамейку, достал прихваченную у тестя флягу с коньяком и глотнул жидкого янтаря, обжегшего и согревшего пищевод. Недовольство нескольких мамаш и бабушек его мало трогало. Отсчитав взглядом этаж и найдя окна Клеменса, достал мобильный.

— Чего? — раздался недовольный грубый голос родственника.

— Знаешь, ты успокоил мою совесть, нельзя тебя за спиной оставлять. То, что фотографии свои из альбома вытащил, это умно. Могло бы сработать, защитить. Но ты забыл о современных технологиях. — Антон представил себе, как вытягивается физиономия Клема, и мрачно улыбнулся. — Я немного порылся в тещиных файлах, нашел пару снимков, обрезал лишнее и распечатал в ближайшем салоне. Всего делов-то.

— Что? Куда? Ты что...

— Ты, гадина, в общий альбом фотографию с похорон подсунул, а я от противного — твою фотку в особый альбомчик запихнул. Так что встречай гостей.

Долго ждать не пришлось: раздался тонкий — при иных обстоятельствах Антон бы решил, что женский, — визг. Окно взорвалось бестящими осколками и выплюнуло машущего руками Клеменса. Темные фигуры, столпившиеся у проема, начали таять. Послышался грузный шлепок и звон разбитого стекла, а затем снова визг. На этот раз точно женский. Хоровой.