В понедельник вечером Илье Дюрягину позвонили с неизвестного номера. Не представившись и не поздоровавшись, звонивший сообщил, что умер Карманов, похороны в среду, в Ребровске. Не успел Илья осмыслить услышанное, как с той стороны сбросили вызов.

Новость была не обескураживающей, но точно неприятной. Память запустила ностальгическое слайд-шоу. Вот они с Димкой Карманом впервые видят друг друга около стенда со списками зачисленных на первый курс. Вот, прогуливая сопромат, раскуривают косяк за углом университетского корпуса. Дальше, уже повзрослевшие, мчатся в Димкиной машине по ночной трассе. Трясутся в салоне «Ан-2» в ожидании первого прыжка с парашютом. Развлекаются с девками в бане. Картинок были десятки, сотни — веселые, печальные, но неизменно яркие, с навсегда отпечатавшимися в памяти подробностями.

Карманов занимал слишком много места в дюрягинском прошлом, чтобы факт его смерти мог зацепить вскользь. Несколько лет назад друг стал отдаляться, пропадать за мутной завесой повседневности. К тому дню, когда Карман вдруг вернулся на родину, в заштатный Ребровск, они почти не общались. Илья тогда ставил краткосрочный опыт семейной жизни, ему было не до замыкавшегося в себе, психологически погрузневшего товарища. Чуть позже стали долетать слухи: в Ребровске Карманов оборвал прежние контакты и скатился в нужду. От тех знакомых, кому Дима изредка попадался на глаза, Илья слышал, что Карман плохо выглядит и странновато держится. Позвонить, поинтересоваться делами и предложить помощь Дюрягин так и не успел. Оставалось последнее, что он мог сделать для бывшего друга. Попрощаться.

Не желая провести шесть часов за рулем, в Ребровск Илья прибыл на поезде. Городок легко было представить себе в образе спившегося и промотавшего все, что можно, рабочего: из-под толщи запустения и разрухи то тут, то там проступали приметы его славного трудового прошлого. На фасадах пятиэтажек застыли останки советских панно, возвышавшуюся над городом трубу рвало в небо клочьями сизо-серой дряни, пустоту улиц изредка нарушали похожие на кадавров горожане. Дюрягин ежился от ветра с запахом газового одоранта и чувствовал себя как с похмелья. Зачем его бывший друг возвратился в эту дыру? Как и почему он сгинул здесь?

Похоронами распоряжалась мать Карманова. Илья созвонился с ней, приехав в Ребровск, и узнал, что на церемонию прощания не успевает — гроб уже выносят.

— Приезжай сразу на кладбище, — распорядилась она, и за деловитостью в ее голосе совсем не чувствовалось траура.

Дюрягин чуть не опоздал и на погребение: сначала искал, где купить венок, потом на остановке сел не в тот «ПАЗик». Когда, наконец, он приблизился к воротам, за которыми тянулись ряды покосившихся надгробий, накрапывал дождь. У свежевырытой могилы толпилось неожиданно много народу: несколько десятков человек кутались в куртки, какой-то толстяк жевал сбивчивую прощальную речь, но его слова уносил ветер. Дюрягин отыскал взглядом кармановскую родительницу, кивнул ей и встал чуть в стороне от остальных провожающих. Карманова хоронили в закрытом гробу, и проталкиваться ближе смысла не было.

Немного освоившись, Илья оглядел собравшихся. Публика у могилы топталась на удивление неприглядная. Никогда еще Дюрягин не видел такой концентрации уродов на квадратный метр. Несколько карликов, целый выводок одинаковых болезненно-одутловатых типов, скелетоподобные парни с лицами стариков, пара молодцев с кривыми культяпками вместо рук. В нескольких метрах от Ильи, погрузив палец на две трети в ноздрю, мялся огромный детина. Его распухшее, будто обшитое подушками, тело увенчивала непропорционально маленькая голова, на безволосом лице лежала печать слабоумия. Жирдяй шаром покачивался на месте взад-вперед и не сводил с Дюрягина глаз, в которых сквозил своеобразный кретинический вызов.

«Паноптикум какой-то», — решил Илья и поднял воротник куртки.

Наконец гроб опустили в яму. Дюрягин пристроился в хвост очереди прощающихся. Оказавшись около могилы, он зачерпнул пригоршню липкой, как пластилин, желтой глины и уже собирался швырнуть ее вниз, как вдруг что-то воткнулось ему под ребра, на секунду сбив дыхание. Дюрягин в недоумении повернулся: стоявшая справа от него старуха в черном не опускала выставленный острый локоть, видимо, давая понять, что может ударить еще. Дряблая, в складках, шея и широко посаженные глаза делали ее похожей на ожившее ископаемое, невиданную прямоходящую черепаху. Полоснув Дюрягина ядовитым взглядом, она, почти не открывая рта, прочревовещала:

— А ну пошел отсюда! Уезжай щас же. И не вздумай нигде тут застрять, слышишь?

— Не ваше дело, бабуля, — морщась, ответил Илья и бросил на крышку гроба горсть земли. Когда снова поднял глаза, старуха стояла чуть поодаль и мрачно разглядывала его. Казалось, что она вот-вот зарычит, кинется к Дюрягину и вцепится зубами ему в ногу.

Отправиться с кладбища сразу на вокзал не получилось — мать Карманова попросила съездить с ней в квартиру, где жил сын, помочь снять какие-то тяжести с антресолей. Илья немного удивился, что просят именно его, приезжего, но отказываться не стал. Тем более он надеялся воспользоваться этим случаем и выведать, что случилось с Димкой.

Расчет не оправдался: пока тряслись по колдобинам улиц в такси, женщина отвечала односложно и с явной неохотой. Дюрягину удалось разузнать лишь, что Карман разбился, упав с большой высоты. От ответа на вопрос, при каких обстоятельствах это произошло, Карманиха всеми силами уворачивалась. Странных типов на кладбище она отрекомендовала товарищами и помощниками сына. А о том, чем занимался Дима в Ребровске, ответила, что годы после возвращения сюда стали лучшими в его жизни — он был нужен людям и помогал им. Отодвигать завесу скрытности и недоговорок старуха явно не намеревалась, и Илья оставил свои попытки.

Кармановская квартира в пропахшей подвальными испарениями хрущевке нагоняла тоску. Громоздкая ветхая мебель, ящики вместо стульев, убогая зелень обоев с островками плесени по углам. Дух заброшенности и угасания казался таким же видимым, как наслоения пыли, пушащиеся на полировке. Дюрягин быстро поснимал из шкафа под потолком какие-то коробки и корзины и уже собирался попрощаться, как вдруг замер у полки с мелким хламом. Рядом с изъеденным трещинами трупом телефона и старым кошельком лежал законсервированный кусочек его дружбы с Кармановым, дружбы еще живой и теплой. Это была красная половина магнита в форме подковы. Точно такая же, но синяя, хранилась у Ильи в коробке с другой памятной рухлядью. Лет пятнадцать назад Карманов болгаркой распилил этот магнит пополам, вручил другу одну из получившихся миниатюрных клюшек и велел хранить ее вечно в знак родства душ. Неожиданный прилив ностальгии и тоски по безвозвратно ушедшему затуманил Дюрягину мозг.

«Воссоединю разделенное и положу на стеллаже, на видном месте рядом со статуэткой негритянки», — решил он и сунул красный рог в карман.

Оглянулся и вздрогнул: кармановская мамаша, которая, как он отчетливо слышал, еще секунду назад возилась на кухне, стояла в дверном проеме и наблюдала за ним.

— На память о Димке, — оправдываясь, сконфуженно заулыбался Дюрягин.

Старуха промолчала, неопределенно махнув рукой. Илья расценил это как жест согласия.

Среди ночи Дюрягина разбудили истеричные переливы звонка. Кто-то с той стороны двери то жал на кнопку часто и отрывисто, то трезвонил долгой пронзительной трелью. Хаос звуков и вырастающая из него аномальность ситуации мигом развеяли сон. Илья вскочил с кровати и, чувствуя нарастающие волны страха, бросился в прихожую.

Заглянув в глазок, Дюрягин едва не вскрикнул. На площадке за дверью перекатывался на месте тот самый даун, который нахально разглядывал его на похоронах Карманова. Линза глазка делала его раздутое, шарообразное туловище с сидящей прямо на плечах головкой-бусиной еще более уродливым. Продолжая уничтожать звонок, даун смотрел на Илью так, как будто тоже видел его. С поездки в Ребровск прошло около двух недель, и она уже успела позабыться, как бессвязный болезненный сон.

— Кто там? — громко спросил Дюрягин.

Урод не ответил и звонить не перестал. «Дает понять, что говорить будет, только когда его впустят? Или просто глухой?» — заметались судорожные мысли.

— Ты что, глухой? — прикрикнул Илья.

Ответа снова не последовало, только к визгам звонка добавились увесистые удары в дверь. Сюрреализм происходящего так напоминал ночной кошмар, что Илья даже ущипнул себя за запястье, надеясь проснуться. Не подействовало. Какого хрена нужно этому полудурку? Откуда он узнал адрес? Что вообще, твою мать, все это значит? По-хорошему, следовало выйти и лично спустить визитера с лестницы. Но Дюрягин заметил, что мелко и противно дрожит.

— Вали отсюда, имбецил. Я щас полицию вызову, — пригрозил он.

Через полминуты, когда Илья действительно потянулся за телефоном, все резко стихло. Убаюканный тишиной, уснул светильник на лестничной клетке, и в глазке разлилась темнота.

Остаток ночи прошел без происшествий, но и без сна. Утром измученный зеленолицый Дюрягин осторожно выглянул за дверь и, никого там не обнаружив, поплелся на работу. Надежды на то, что ночная история была лишь эпизодом, вывихом реальности — труднообъяснимым, но не оставившим следов, — развеялись сразу. Выйдя из подъезда, Илья тут же увидел ломившегося к нему типа. Тот спал, разлегшись на лавочке и дико, по-кабаньи храпя, по его щеке ручьем стекали слюни. Из-под расстегнутого ворота комбинезона кучерявились сальные рыжие волосы. Но больше всего Илью впечатлил гвоздь. Ржавый строительный гвоздь длиной с крупный огурец. Даун сжимал его стержень в кулаке, непонятным образом даже во сне не ослабляя пальцев.

Рабочий день после этого задаться не мог. Маясь в кабинете НИИ приборостроения, где трудился последние годы, Илья блуждал в лабиринтах проектов и схем. Мозг полностью занимал поджидающий у подъезда толстяк с гвоздем и непонятными намерениями. Мелькнула даже мысль не появляться пока дома и пожить в гостинице, но этот ход имел бы привкус трусости, капитуляции и потери самоуважения.

Илья нашел другой вариант. Он предложил двоим коллегам-конструкторам отметить пятницу тяжелой недели, и вечер они провели в пивной. Дюрягин цедил стакан за стаканом, но опьянеть не давал страх. Ближе к полуночи Илья предложил закончить вечеринку у него дома, куда он, по недоразумению, ни разу не приглашал товарищей.

Дюрягинская высотка глыбой возвышалась над темным двором. На подкашивающихся ногах Илья выбрался из такси, но ни у подъезда, ни на лестнице никого не было. От наступившего облегчения Дюрягина резко развезло, все выпитые за вечер литры «догнали» его волной. Около двух часов ночи конструкторы заверили Дюрягина в вечной дружбе и преданности и, пошатываясь, вышли. Погасив свет, Илья в одежде упал на застеленную кровать, устало закрыл глаза, и его сразу же затянуло в мутную, тошнотворную воронку забытья.

Ему снился нелепый сон. По его шее, щекоча холодком, ползало небывалое металлическое насекомое с жалом как у осы, а рядом тяжело пыхтел работающий насос. От громких, навязчивых звуков и омерзения Дюрягин проснулся. Разлепил чугунные веки, вгляделся во мрак комнаты и заорал от ужаса. Прямо перед ним громоздилась раздутая округлая туша. С сосредоточенным сопением урод водил холодным и острым по горлу Дюрягина, вычерчивая вензеля вокруг кадыка.

«Я! Забыл! Закрыть! Дверь! Я! Забыл! Закрыть! Дверь!» — запульсировало в голове.

— Т-ты… кто такой? — съежившись, простучал зубами Дюрягин. — Какого хрена ты привязался ко мне? Чего тебе, на хер, от меня надо?!

— Рюрюмбюлька, — ответил тип несформировавшимся детским голосом, который чудовищно диссонировал с его жирными телесами. — Отдай рюрюмбюльку. Это не твоя рюрюмбюлька.

— Чего? — захлопал глазами Илья. — Какая рюлька?

— Рюрюмбюлька, — с непрошибаемым упорством повторил даун. — Ты забрал ее у мамы Эммы. Добренькой мамы Эммы. Отдай рюрюмбюльку.

Перепуганного до резей в животе Илью осенила догадка, предвещавшая такое легкое избавление от кошмара, что в это хотелось верить. Если предположить, что этот имбецил сам вообще знает, чего пытается добиться, вариант мог быть только один.

— Я понял. — Илья поднял дрожащие руки и закивал в знак готовности исполнить требование. — Я отдам.

Включив свет, Дюрягин шагнул к стеллажу с книгами, взял с полки прихваченную в квартире Карманова красную половину магнита и, подойдя, протянул ее мучителю:

— Эта?

Лицо дауна скривилось в улыбке, став еще безобразнее. Тип прижал трофей к груди и звучно зашлепал губами. Потом повернулся к Дюрягину и, качая недоразвитой головенкой, заявил:

— Рюрюмбюлька. Не забирай ее больше.

После чего зашаркал к двери. Содрогаясь от звона в голове, ошарашенный Илья плелся следом — нужно было убедиться, что чудовище ушло, запереть дверь на все замки, пройти на кухню и залпом выпить сто грамм водки. На секунду мясной шар приостановил свое движение около стеллажа, откуда была извлечена его бесполезная реликвия. И, хрипло отдуваясь, покатился в прихожую.

Пропажу второй, синей, половины подковы Дюрягин обнаружил лишь невыносимым похмельным утром. И так и не смог объяснить себе, как приходившему удалось незаметно ее прикарманить.

Коридор был темным, гулким и бесконечным. Илья долго брел по нему на ощупь, но маячившее вдалеке пятно света никак не приближалось. То и дело по сторонам попадались железные двери, за ними пряталась тишина. Лицо обдувал сквозняк с запахами сырости и дыма.

Откуда-то издали долетел тревожный свистящий гул, как будто по коридору, как по тоннелю метро, несся поезд. Илья втянул голову в плечи и ускорился: хотелось миновать неприятный коридор как можно быстрее.

Проходя мимо очередной мертвой двери, Дюрягин заметил, что за спиной ожил новый, прежде не доносившийся звук. Илья замер, прислушиваясь. Кто-то шел за ним по пятам, грохоча подошвами по бетонному полу. Дюрягин почувствовал мерзкий холодок вдоль позвоночника и ринулся вперед — теперь он почти бежал. Нужно было успеть, во что бы то ни стало успеть выскочить отсюда раньше, чем преследующий настигнет его. Шаги были резкими, уверенными, акустика коридора раздувала их звук, делая его объемным и нарастающим.

Какое-то вдруг пробудившееся звериное чутье зажгло в сознании Дюрягина красную лампочку: его догоняют, чтобы убить. Убить сейчас же, здесь — в этой темноте и пожарищной вони. Он пробовал позвать на помощь, начав молотить кулаками в одну из запертых дверей, но только потерял время — в ответ на его вопли не раздалось ни шороха.

Шаги неотвратимо приближались, Илья расслышал тяжелое отрывистое дыхание преследователя. Выплеснув весь свой ужас в бег, Дюрягин несся по коридору, и пятно болезненно-бледного света впереди постепенно приобрело очертания открытой двери. Задыхаясь, Илья преодолел последние метры, буквально вывалился в дверной проем и в отчаянии заплясал на месте. Он оказался на узком длинном балконе, где завывал и бесновался ветер. Бетонная плита под ногами была усеяна окурками, сверху свисали сталактиты обгоревших спичек. Отсюда открывался прекрасный и зловещий вид на бесконечную равнину. Местами чернели островки обугленных деревьев, да тянулась к горизонту вереница опор ЛЭП, вдоль которых болтались обрывки проводов. Над всем этим нависало зеленовато-серое небо, похожее на натянутый брезент.

Дюрягин перегнулся через перила: высота была слишком большой для прыжка, этаж пятый. Зато внизу, на изрытом оспинами ям пятачке асфальта, стоял человек. Дюрягин сразу узнал его — это был один из тех увечных типов, которых он видел на кладбище в Ребровске. Заметив Илью, человек пришел в необычайное оживление, резво подхромал под самый балкон, приставил ладони лодочкой ко рту и закричал:

— Прыгай! Прыгай, Дима. Прыга-а-а-ай.

«Дима. Меня зовут Дима», — молнией сверкнуло в голове Ильи.

— Дима, прыгай! — Человек внизу призывно махал рукой. — Ты не разобьешься, Дима! Я поймаю тебя, Дима! Да тут вообще мягко, Дима! Прыга-а-ай!

За спиной все отчетливее слышалось свистящее тяжелое дыхание. Илья в панике оглянулся: из пасти темного коридора уже показывался силуэт преследовавшего.

— Дима! Дима! — надрывался скачущий под балконом человек.

Обезумев, Дюрягин перевалился через парапет балкона, и в ту секунду, когда он собирался разжать пальцы, которыми держался за перила, мощная струя воздуха со свистом подкинула его ввысь. Яркий свет ламп полоснул по глазам, в уши хлынул поток звуков.

Илья обнаружил, что лежит на чем-то твердом и холодном. Склонившийся над ним бородатый незнакомец что-то говорил, и постепенно до оглушенного Дюрягина стал доходить смысл его слов:

— …же думали. Оклемался? Слышишь меня, а? Лежи, лежи спокойно, не шевелись, щас скорая приедет.

Илья ошарашенно огляделся. За спиной бородатого стояли полукольцом неизвестные люди, они галдели и таращились на Дюрягина с тревожным любопытством. Косились на него и те, кто проходил мимо.

— Где я? Что это было? — выдавил Илья, и каждое произнесенное слово канонадой прогромыхало в голове.

— Метро «Высотная», — сообщил бородач. — Ты сознание потерял, минут пять в отключке был, е-мое. Как щас? Лучше?

Дюрягин содрогнулся от гула прибывавшего на станцию поезда и застонал. Он жив, за ним никто не гонится, и ему не надо прыгать с высоты, чтобы расплескать мозги по асфальту. Но при этом он не сомневался, что все увиденное им там, в том страшном мире, не было ни сном, ни отрыжкой вырубившегося сознания. Это была реальность, но чужая, не имеющая к нему отношения. Все это действительно только что случилось с ним. Какая-то неудержимая сила выдернула Дюрягина из его жизни и окунула в чужую, заменила им того, кто должен был играть эту роль. И Илья теперь почти наверняка знал, кого именно.

Тот случай обрушил привычное существование. Приступы стали случаться регулярно. Они всегда были неожиданными, неотвратимыми и приносили с собой повторяющуюся пытку. День за днем Дюрягин обнаруживал себя в том коридоре с окутанными темнотой дверями, мучительно убегал от приближающихся шагов, и каждый раз страх ломал и корежил его, как будто это было впервые. Иногда то, что гналось за ним, оказывалось так близко, что Илья чувствовал затылком его душное, громкое дыхание. Неизменным оставался и тип, который кривым паяцем метался под балконом, размахивал руками и призывал:

— Прыгай, Дима! Прыга-а-а-ай!

В самый последний миг перед прыжком Илья приходил в себя — в рабочем кресле, дома у включенного телевизора, на полу ресторана. Грудь сдавливала свинцовая тревога от мысли, что однажды этого может не произойти и он все-таки успеет спрыгнуть.

Илья был уверен, что похищения его сознания, злосчастная поездка на похороны и визит урода, стащившего магнит, напрямую связаны между собой. Все чаще в памяти всплывало морщинистое лицо черепахоподобной старухи, которая ткнула его под ребра там, на кладбище. Тогда Дюрягин воспринял ее слова как угрозу. А ведь это вполне могло быть предостережением! Которому он, к сожалению, не внял.

…Тем сумрачным утром Дюрягин не смог заставить себя пойти на работу — ему было не до чертежей и проектных бумажек. За окном так и не рассвело, по небу неслись низкие чернильные тучи, оставляя ночь в ее правах.

Пытаясь отвлечься, Илья включил ноутбук, вошел в почту. На экране замигал конвертик непрочитанного письма. Краем глаза Дюрягин зацепил тему, и хмель от стакана виски, выпитого вместо завтрака, мгновенно развеялся. Заголовок письма кричал: «ТЕБЯ ЖРЕТ ЛОМАНОЕ ПЛЕМЯ!!! Г. РЕБРОВСК».

Воспаленные глаза уставились в монитор, сердце перешло на бег. Илья щелкнул мышью, вскрыв послание, и прочитал:

«ДЛИННОНОСЫЙ!

ТВОЙ ДРУГ БЫЛ ПИЩЕЙ, НО ЕГО ДОЕЛИ. ПРОВОДНИК СКАЗАЛ, ЧТО ТЫ КУСОК МЯСА ОТ ТОЙ ЖЕ ТУШИ. ТЕПЕРЬ ТЫ И КОРМИЛЕЦ, И КОРМ. ЗРЯ НЕ ПОСЛУШАЛ СОВЕТА. И ПОБРЯКУШКУ ЗРЯ ПРОВОРОНИЛ, ТЕБЯ ЧЕРЕЗ НЕЕ ДЕРЖАТ НА ПОВОДКЕ. ТВОЙ СТРАХ ПИТАТЕЛЬНЫЙ, НАВАРИСТЫЙ, ХВАТАЕТ НА ВСЕХ. ТЕБЯ НЕ ОТПУСТЯТ. ПРОВОДНИК, КАК ЖЕЛЕЗНЫЙ ЧЕРТ, НИКОГО НЕ ОТПУСКАЕТ. ПОКА ТЕБЯ ЕЩЕ МНОГО, ТЫ НУЖЕН ИМ. ДЕРЖИСЬ».

Илья несколько раз перечитал письмо и зашелся нервным смехом. Письмо слепили из прямых указаний на события его жизни — следовательно, розыгрыш исключался. Адрес отправителя был нарезкой случайных букв и цифр, Дюрягин попробовал пробить его через поисковики, но результатов по запросам не оказалось.

Дрожащими пальцами Илья набрал ответное послание: «Кто вы? Что вам еще известно? Помогите мне, пожалуйста!» В тот день он не закрывал страницу с входящими, но ответа так и не дождался.

Со следующего утра Дюрягин начал охоту. Он перерыл весь интернет, прошерстил криминальные сводки и, что было особенной удачей, добился встречи с руководителем миссионерского отдела местной епархии. На форумах, которые изучил Дюрягин, иерея Арсения Старкова рекомендовали как человека, который знает о сектах все.

Трофеи оказались богатыми, к концу недели для Ильи прояснилось многое. В задумчивости Дюрягин раз за разом включал диктофон, оживляя доверительный, с хрипотцой, голос отца Арсения:

«Секта “Ломаное Племя”… Существуют не меньше восьми лет, базируются в Ребровске. Верховодит там лидер-харизматик, известный под именем Проводник. Загадочная фигура, толком не известно, кто это, есть только обрывочные противоречивые сведения…

Когда ментальное тело жертвы истощается до крайней степени, Проводник запускает процесс ее самоликвидации. А на освободившееся место кормильца могут подтянуть кого-то из людей, энергетически и духовно близких убитому. К сожалению, эти смерти по всем внешним признакам производят впечатление суицида, не рассматриваются правоохранителями как убийства и вообще не связываются с деятельностью секты. Поэтому серьезных проблем с законом у “Ломаного племени” нет. К сожалению, еще много жертв засохнет в их паутине».

Все, происходившее с Дюрягиным в последнее время и поначалу казавшееся цепью странных эпизодов, сошлось в зловещую анаморфную картину. Бедолага Карманов был сожран племенем ментальных людоедов, и он, Илья, был призван ему на замену. Вероятно, Дима сам назначил его преемником, под давлением этих упырей рассказав о нем и о второй половине подковы.

Илья не знал, что делать, но понимал: если сдаться, то через какое-то время он неминуемо спрыгнет с того балкона, и его, переломанного, с деформированным, смятым черепом, похоронят в закрытом гробу.

В тот же день он заказал билет до Ребровска. А уже перед самым отъездом получил письмо от того же неизвестного отправителя, что и в прошлый раз. Сообщение было максимально скупым: «2-я Осенняя, 24». Но пояснения были Дюрягину и не нужны.

В Ребровск Илья прибыл вечером. Было так же промозгло, как в день похорон Кармана — как будто здесь никогда не бывало другой погоды. Ветер подбрасывал обрывки полиэтилена к поникшим плафонам неработающих фонарей. Со стороны станции прилетали протяжные гудки локомотивов, а из промзоны — звуки дыхания индустриального монстра. Мнущиеся у подъездов шакалы ребровских подворотен хищно разглядывали Дюрягина сквозь марево сигаретного дыма.

Нужный адрес Илья нашел на окраине. Одноэтажное длинное строение без окон приткнулось среди гаражей, мастерских и складов. По пути от конечной маршруток Дюрягин не встретил никого, кроме увязавшейся за ним своры грязных, облезлых собак. На душе ворочалась тревога — если что, даже позвать на помощь будет некого.

Обходя маслянистые лужи, Илья подошел к зданию. У входа чернела кнопка звонка, но железная дверь синюшного цвета оказалась незапертой. Дюрягин, озираясь, вошел внутрь и оказался в узком, заставленном ящиками коридоре.

— Эй, есть кто-нибудь? — негромко спросил Дюрягин.

Никто не отозвался, только где-то рядом выстукивал метроном падающих капель. Стиснув зубы, Илья осторожно, как по минному полю, прошел через коридор и оказался у еще одной двери. Приоткрыл ее и заглянул внутрь. В просторном помещении, на пороге которого он стоял, было безлюдно и сумрачно — светившая под потолком посередине комнаты лампочка безнадежно проигрывала неравный бой с оккупировавшей углы теменью. Можно было предположить, что здесь «Ломаное племя» проводит свои ритуальные сборища. Удалось разглядеть рядами расставленные у стены стулья, напротив них на возвышении громоздился большой прямоугольный ящик.

«На гроб похож», — решил Дюрягин и осторожно подошел ближе. Ящик действительно оказался гробом без крышки, в полумраке комнаты был едва различим силуэт лежащего в нем тела. Движимый тягостным лихорадочным любопытством, Илья опасливо наклонился над гробом и, всмотревшись, вздрогнул: внутри лежала крупная, в человеческий рост, тряпичная кукла. Тело чучела ершилось торчащими из него швейными иглами.

— Че рассматриваешь? — спросила кукла грубым бабьим голосом. Илья отпрянул, но в ту же секунду понял, что на самом деле источник звука — у него за спиной. Дюрягин резко обернулся. Перед ним стояла мать Карманова. Свет лампочки, мутным нимбом расползавшийся над ее головой, вырисовывал проступающие на висках синеватые вены, на подбородке отчетливо чернела щетина.

— Здравствуйте, — выдавил Илья, мучительно пытаясь вспомнить старухины имя и отчество. Эльза? Римма? Эрна?

— Чего тебе тут надо? — Кармановская мать обдала Илью гнилостным запахом изо рта, не ответив на его приветствие. — Тебя сюда звали?

— Не звали, — ответил Дюрягин, уворачиваясь от наэлектризованного бабкиного взгляда. — Помогите мне, пожалуйста. Мне надо видеть Проводника. Я должен поговорить с ним. Очень вас прошу! Помогите!

Старуха опять не ответила, как будто ее слух был настроен на какую-то другую частоту. Вместо этого она махнула рукой в направлении гроба и спросила:

— Нравится?

— Что именно? — растерялся Дюрягин, понимая, что ответа опять не услышит.

— Как думаешь, он тебе подойдет? — Мать Карманова зашлась утробным булькающим смехом, вытянула перед собой руки и вдруг одним прыжком перемахнула отделявшее ее от Ильи расстояние.

В следующую секунду Дюрягин с ужасом почувствовал, как короткие крючковатые пальцы старухи сдавливают его горло. Ее смрадное дыхание, напоминавшее испарения свалки, казалось, обволакивало всю комнату. Дюрягин не без труда выпутался из неожиданно цепких и сильных лап и бросился к выходу. Толкнул тушу массивной железной двери, но та осталась неподвижной.

Не успел Илья додумать дерганую мысль о том, что делать дальше, как подскочившая старуха с какой-то противоестественной несгибаемой силой вдавила его в дверь и снова принялась душить. Кадык как будто зажала металлическая струбцина. Илья попробовал ударить старуху в землистую харю, но в панике заметил, что руки не слушаются его и безвольно болтаются вдоль тела. Дюрягин захлебывался хрипами, хватал ртом воздух. Очертания комнаты за спиной душившей его ведьмы начали размываться тусклыми разводами.

Черный коридор. Сквозняк с запахом плесени и маячащее впереди пятно света. Приближающиеся шаги за спиной. Бежать! Бежать так быстро, как только возможно!

Илья понимал, что если потеряет сознание от удушья, то уже никогда не придет в себя. Изжеванная морщинами морда наползала все ближе, заслоняла оставшийся где-то далеко позади мир, из трещины скривленного в ухмылке рта несло могилой.

Нескончаемая бетонная кишка коридора. Свет впереди не приближается, как ни несись. И тяжелое, хриплое дыхание в затылок — с каждым прыжком все громче, ближе, ощутимее…

В голове ритмично ухало, перед глазами змеились разноцветные зигзаги. Илья почувствовал, что сползает по двери, а душившая его тварь наваливается сверху. У самого лица мелькнули изъеденные чернотой оскаленные зубы, и тут же теплое, острое и слюнявое сомкнулось на его шее.

Бежать нет сил, ногу сводит судорога. Споткнувшись, Илья падает на пол коридора, и чья-то шершавая ладонь ползет по его затылку. Дюрягин успевает перевернуться на спину и наконец видит того, кто все это время гнался за ним. Морщинистая физиономия, ершик щетины на подбородке, ржавые пигментные отметины на лице. Дюрягин в ужасе зажмури…

«Добрая мама Эмма». Проводник! Безобразная, хищная нелюдь, сожравшая собственного сына.

Дюрягин будто свернулся в клубок с выставленными шипами, напряг остатки ускользающих жизненных сил. Старухе нужен только его страх — абсолютный, всеобъемлющий, токсичный. Она напитывается им, как гиена падалью. Максимально сытная пища, которой она может поживиться, — его предсмертное отчаяние. В силах Ильи — лишить ее этого наслаждения, напоследок взять систему управления сознанием и психикой под контроль и потушить полыхающий эмоциональный пожар.

Дюрягин сделал последний жадный вдох, и волна ужаса откатилась. В ту же секунду Илья заметил, что пальцы старухи ослабили хватку, а сама она начинает заваливаться назад, в сумрак. С горла соскользнул стискивавший его стальной зажим. Получив возможность дышать и шевелиться, Илья тяжело выпрямился. Отшвырнул старую паучиху на пол и несколько раз впечатал подошву ей в живот.

Тяжелый, выворачивающий кашель скрючил Дюрягина пополам, в глазах было по-прежнему темно, боль раскалывала голову, полыхала в грудной клетке, обжигала гортань. Но все это не имело значения, потому что воздух свободно поступал в легкие. Страшная помеха, похожая на застрявший в глотке крупный камень, исчезла.

С Мамой Эммой тем временем творилось странное. Рухнув на спину, она устремила под потолок закатившиеся глаза и мелко тряслась, как заевший механизм. Вокруг нее стремительно и зловонно растекалась лужа мочи.

«Ладно, — пытаясь отдышаться, решил Дюрягин. — Главное — свалить отсюда живым. Остальное потом. В лепешку расшибусь, но притащу сюда полицию и не успокоюсь, пока не засыплют к хренам эту змеиную яму, а всем ее обитателям не повыдергивают жала. Сейчас — попробовать вырваться».

Подскочив к двери, Дюрягин с силой толкнул ее, но, как и раньше, безрезультатно. Илья оглянулся через плечо — Мама Эмма, фыркая как паровой утюг и подергиваясь, переворачивалась на живот. Схватив один из стоящих у стены стульев, Илья с яростью приложил старуху по затылку. Бросился обратно к выходу, забарабанил кулаками по металлу дверного полотна и заорал:

— Эй, есть там кто-нибудь? Откройте, живо! Ваш Проводник подыхает.

Отзвуки его голоса еще пару мгновений метались под потолком комнаты, как будто он находился в стальной бочке. Сначала за дверью было тихо, потом зашелестело шарканье приближающихся шагов. Звук становился громче, дробился. Казалось, к двери подбирается многоногое хищное существо, пытающееся совладать с нескладным туловищем и непослушными конечностями. Дюрягина прошиб пот. Он поднял стул над головой и замер у двери.

Загрохотал отпираемый замок. На пороге вырисовалась приземистая, оплывшая фигура. Подавшись вперед и вытаращив глаза, Дюрягин вцепился в ножки стула и уже занес его над пришедшим. Но тот, отступив назад, примирительно поднял руки. Илья вгляделся: перед ним стояла та пожилая дама, с которой он свел странное знакомство на похоронах Карманова.

— Выходи, длинноносый, — заявила она. — Да не суетись, нет здесь больше никого. Хорошо, успела я. Как чувствовала.

Как был, со стулом в руках, Илья выскочил за порог и лихорадочно огляделся: действительно, коридор был пуст. Женщина заперла дверь помещения с распластавшейся на полу Мамой Эммой и повернулась к Дюрягину:

— Зря не послушал меня, да, длинноносый?

Илья не смог ответить: снова зашелся надрывным кашлем. Старуха смотрела на него с сочувствием.

— Чтоб ты понимал. Эта гнида… — Вызволительница ткнула костлявым пальцем в направлении двери, которую только что закрыла. — Она — моя сестра. С самого детства она пытается меня сожрать. Вот так же, как сожрала своего Димку. Как тебя пыталась. Только я кре-е-е-епкая. Да, слишком крепкая для ее вставных зубов. Всю жизнь давится, но никак успокоиться не может, сука такая, все норовит отгрызть хоть кусочек. А я, как могу, мешаю ей в ее поганых делишках, вот и все.

— Так поэтому вы помогали мне? И письма тоже ваши, да? — кривясь и потирая горло, спросил Илья.

Собеседница сверкнула глазами:

— А не один тебе черт, длинноносый? Главное — ты живой и почти целый. Так я повторяю тебе еще раз: бегом отсюда. Исчезни! Хоть щас-то послушаешь, нет?

Дюрягин кивнул и уже намеревался направиться к выходу, но старуха вдруг ухватила его руку и втиснула ему в кулак что-то твердое и холодное. Илья опустил глаза — на его ладони лежала синяя половина подковы.

Дюрягин вырвался на улицу и жадно глотнул насыщенный выбросами воздух. Черное небо кромсали зарницы, ветер пытался оторвать листы железа от стоящего за забором ангара. Илья шагал пустынными переулками, и вспышки на горизонте выхватывали из тьмы угловатые цепкие тени.

Извести «Ломаное племя» Дюрягин не смог. В отделении полиции толстомордый дежурный недоуменно пожал плечами и заявил, что по указанному адресу расположена уважаемая в городе общественная организация людей с ограниченными возможностями.

Илья вернулся домой. Буря, разметавшая его привычное существование, утихла, понемногу он стал приходить в себя и даже иногда улыбаться. А через несколько месяцев с уже знакомого адреса прилетела ссылка на новость: в Ребровске во время пожара в здании общества инвалидов заживо сгорели сорок четыре человека.

Шло время, и воспоминания о случившемся все больше размывались, тонули в трясине будней. Илья даже мог бы решить, что все это было сном, тяжелым горячечным бредом. Если бы не приходящие раз в полгода на его электронную почту фотографии. На снимках был запечатлен длинный пустой коридор и балкон с рассыпающимся ветхим парапетом. Рассматривая их, Илья тушил тлеющие головешки перегоревшего ужаса водкой или успокоительным. И радовался тому, что его в этом месте больше нет и никогда не будет.