На самом деле виною всему было не мяуканье. И даже не сердобольность.

Во всем виновата была бессонница. Она и только она. Все прочие факторы являлись скорее следствием, нежели причиной.

Вот уже несколько месяцев, как Топилов перестал толком спать. Организм его, впрочем, по-прежнему нуждался во сне. Стоило ему приняться за чтение, как глаза наливались свинцом, и вуаля — книга уже валяется на полу, а он дремлет, а то и пускает слюну. К вечеру, особенно после сытного ужина, он только и мечтал о том, чтобы забраться в теплую постель и, подоткнув со всех сторон одеяло, крепко закрыть глаза, чувствуя, как мир, наполненный переживаниями и обязанностями, растекается во все стороны тающим снегом, открывая путь в страну сновидений. И каждый раз казалось ему, что нелепая и непонятная дисфункция отступит и все обязательно получится.

Получаться-то оно получалось, вот только через час или два беспокойного сна он просыпался, как правило, разбуженный женой, что закидывала на него ноги, а больше заснуть не мог — так и маялся до самого утра, то и дело проваливаясь в нервную дрему.

В конце концов он и пытаться перестал. Должно быть, бессонница его носила характер экзистенциальный, если не мистический — ведь в противном случае, он бы давным-давно уже умер от осложнений, связанных с депривацией сна. А он не только не умирал, но и чувствовал себя более чем прилично.

Порой Топилов баловал себя мыслишкой, что вскорости все человечество потеряет сон, а он, Топилов, стоит в фарватере нового витка эволюции.

И все же, мучительно ворочаясь с боку на бок, лежа с открытыми глазами и упрямо пялясь в темноту, в которой вспыхивали разноцветные звезды, стоило лишь потереть глаза, он много бы отдал за банальный сон.

Вот только не получалось никак. Едва задремав, он отвлекался на какой-то посторонний звук. То казалось ему, что в доме, на первом этаже, кто-то шумно ходит и вздыхает нехорошо. То вдруг поражала ужасная мысль о том, что их газовый котел на самом деле давным-давно уже травит газ и по неосторожности забытый свет в котельной может стать причиной ужасного взрыва.

— Катастрофа, — шептал он нервно. Вставал, шарил ногами по холодному полу в поисках тапочек и брел вниз, спотыкаясь о собственные ноги и кота.

Топилов начал украдкой принимать корвалол. И поначалу помогло, но с каждым днем требовалось увеличивать дозу, а однажды вышло совсем дико, после чего он и думать перестал о снотворных и успокоительных.

Приняв более обычного (чего греха таить, он употребил почти полбутылочки), Топилов вскорости забылся нервным и странным сном, и во сне этом ему послышалось, что в дом забрались грабители, и не один, не два, а человек пятьдесят. Они громко ходили по дому, заглядывали в спальню и обменивались похабными шутками по поводу его жены. В конце концов грабители совсем распоясались и принялись курить прямо в саду. Дым летел в открытое окно спальни. Тут Топилов не выдержал, проснулся, подбежал к окну и, выглянув, действительно увидел бандитов: все они сидели на корточках, в одинаковых черных шортах и белых майках, и сосредоточенно дымили.

Топилов хотел было крикнуть им, что он вызывает милицию, но осекся, вдруг задумавшись о том, что пятьдесят негодяев под окном — зрелище небывалое даже с учетом современной криминогенной обстановки.

И тотчас же проснулся на самом деле, весь ватный от корвалола и едва соображающий.

В конце концов он перестал бороться с бессонницей и просто лежал, выпростав руки из-под одеяла, на спине, прислушиваясь к тихому дыханию жены. Под окнами редко-редко проезжали припозднившиеся автомобили. Где-то на задворках поселка монотонно, ночь за ночью, лаял крупный, судя по голосу, пес. Лишь начинало светать, как заливался идиотическим ором чей-то петух. В половине седьмого, как по часам, в спальню начинал скрестись кот, и это означало, что пытка бессонницей окончена.

До следующей ночи.

Мало-помалу Топилов изучил большую часть звуков, тревоживших его. Будь-то писк детеныша ушастой совы или вопль лисы, что поселилась где-то в поле и орала по ночам, словно женщина, которую насилуют и душат при этом гарротой, Топилов не успокаивался, пока не распознавал источник звука.

— Поздновато сокол разлетался, — шептал он, иногда про себя, а иногда и в голос. Порой он даже будил жену своим шепотом и кряхтением. Она высказывала ему грубо, не соображая спросонья ни черта, заявляла, что вот теперь-то она точно не заснет до утра, и тотчас же засыпала, приводя его в состояние чистого восторга. Это ж надо вот так, без проблем… Закрываешь глаза, и нет тебя.

Топилов научился относиться к своей проблеме с философским спокойствием. Более того, он нашел особую прелесть в том, чтобы лежать тихо-тихо в ночной, густой как патока темноте и прислушиваться в надежде уловить новый, неслыханный доселе звук и ломать голову над ним, возможно, до утра.

Так и в ту ночь.

Он проснулся ближе к трем, судя по внутренним часам. Потянулся, как человек, только что очнувшийся от глубокого, долгого сна. Почмокал губами зачем-то и, перевернувшись на спину, уставился в темный потолок. Из-под плотных занавесей еле-еле пробивался тусклый ночной свет. В комнате было черным-черно. Обычные предметы — стул, на котором горой была свалена его одежда, стол с вазой, женино трюмо с зеркалом — приобретали в темноте странные, необычные и даже пугающие очертания. Топилову нравилось бояться. Не вставая с постели, он представлял, что это, скажем, и не стол вовсе, а краб, замерший перед прыжком. Глядишь, сожрет жену…

Разумеется, не взаправду. Он любил и жену и тем более — себя, но ночь… ночь располагала не просто к романтике, но к романтике странной. Изобиловавшей в рассказах Лавкрафта и передачах о призраках. Не существующей, разумеется, на самом деле. Ведь жизнь, равно как и бессонница, совершенно рациональна и материальна, как мягкая подушка под головой. Как люстра, что в темноте кажется мохнатым пауком. И все же именно ночью так легко поверить в то, что за тонкой тканью реального мира находится другой, дивный новый мир, полный приключений и чудес.

Топилов по привычке прислушался, но в этот раз не услышал ровным счетом ничего, заслуживающего внимания. Даже соседский пес, исправно лаявший каждую ночь, сейчас молчал.

В звенящей тишине каждый шорох, каждый скрип подшивы на крыше казался ему предвестником чего-то… удивительного.

И вдруг он услышал мяуканье. Не мяуканье даже, а кошачий писк. Поначалу Топилову даже показалось, что пищит их жирный мейн-кун, но Хабл сроду не издавал таких звуков. Нет, определенно, писк раздавался с улицы.

Топилов аж привстал, навострив уши. Ему пришло в голову, что писк он услыхал намного раньше. Возможно, именно благодаря этому клятому писку он и проснулся. Было в нем что-то невероятно жалобное, отчего он сразу представил себе выводок пушистых котят, оставленных каким-то изувером на обочине дороги, недалеко от дома. Вот они сидят в плетеной корзинке, жмутся друг к дружке и отчаянно плачут, зовут маму-кошку. И пусть на улице золотая осень, но ночи, ночи нынче холодны, и до утра котята могут не дотянуть.

Топилов попытался было абстрагироваться от писка, но не тут-то было. Более того, он не мог избавиться от мыслей, что звук этот может привлечь не только его, но и влиться в куда более враждебные уши. Вот проснулась в своей норе лиса. Принюхалась, ощерилась хищно. Вот насторожился филин, выпростав стальные когти. Зорко следит за всем с неба сокол-сапсан.

Да и бродячие псы не побрезгуют столь нежным мясом.

Когда в голове Топилова ярким неоном вспыхнула картинка, на которой котята храбро, но безнадежно сражаются с ордой полевых мышей… или крыс, разумеется — крыс, он не выдержал и сел.

— Что такое? — пробормотала жена. Получилось: «шткое?»

Топилов помолчал, постучал пальцами по постели.

— Там котята, — наконец прошептал он.

— Котята? («ктята?») — недовольным эхом повторила жена.

— Да, — уже не таясь, обычным голосом ответил он. — В поле кто-то выбросил корзинку с котятами.

Жена повернулась и уставилась на него осоловело. Было в ее лице что-то настолько нездешнее, что Топилов моментально уверился: Аня спит без задних ног, хоть и смотрит на него и разговаривает, как мыслящий человек. Завтра утром она вообще не вспомнит о ночном инциденте.

— Так иди и спаси их, — наконец пробурчала она. — И не буди меня.

Топилов задумался буквально на секунду. Мысль о том, что ему придется одеваться, брать фонарь и брести в ночное поле, кишащее ужами, а то и гадюками, и искать котят, была не очень привлекательной, но в то же время он понимал, что более не заснет и даже не сможет заниматься привычным делом — угадывать звуки, поскольку котята не замолчат. А уж если они замолчат, то обязательно оттого, что кто-то их сожрет, и это будет целиком на его, Топиловской совести.

— Пойду дам им молочка, — сказал он. На самом деле он не собирался кормить котят. Он вообще не знал, что с ними делать, но уж коль они лежат в плетеной корзиночке, а по-другому и быть не могло, то он, наверное, принесет их в гараж, да там и оставит до утра.

Жена ничего не ответила. Она снова спала.

Топилов посидел еще немного, подсознательно надеясь, что писк прекратится. Встал с кровати, нашарил домашние теплые штаны и, с трудом попав в штанины, накинул толстовку и вышел из спальни.

 

***

 

Дом упирался прямо в дикое поле. Щедро политые лунным светом, спали сорные травы. Тут и там из сплошного травяного моря выглядывали головки маков — в темноте они казались перископами невидимых подводных лодок, навек застрявших в черноземе. Все было тихо и недвижно в недвижном ночном воздухе.

Топилов поежился. Если смотреть прямо на поле, стараясь разглядеть недостроенный коттеджный поселок на другой его стороне, то казалось, что за спиной нет ни забора, ни калитки, ни дома. А есть заросли чумака, бурьяна и высокой, по пояс, травы. Иллюзия исчезала, стоило лишь посмотреть вправо. Тут и там, подобно гигантским грибам, из земли торчали коттеджи и дома, большие и маленькие. Сломанными зубами высились недостроенные строения из бетона, ракушечника, керамических блоков, дерева и снова бетона. В белом свете луны углы домов были необычайно острыми, выдающимися вперед. Дома таращились на Топилова слепыми черными окнами. Не вился из труб дым, не горели уличные фонари. Поселок спал.

В звенящей тишине писк потерянных котят казался особенно жалобным.

— Ну же, иду, — почти прошептал Топилов и тотчас пожалел об этом. Шепот прозвучал неожиданно громко, и отчего-то вдруг захотелось ему вернуться домой, и черт с ними, с котятами.

Он упрямо вобрал голову в плечи, повернул влево и пошел прочь от дома в сторону едва заметного, вырезанного на темном холсте неба силуэта водонапорной башни. Судя по всему, котята находились где-то там. Должно быть, их выбросили из проезжающей мимо машины, хотя Топилов с трудом мог представить себе, что кто-то возьмется ехать по разбитой узкоколейке ночью. За водонапорной башней дорога, если ее можно так назвать (вот уже третий год поселковый голова обещал исправить ситуацию, но каждый раз врал, и изначально плохонькая шоссейка из асфальтной крошки медленно, но верно превращалась в сплошную яму), и вовсе заканчивалась, упираясь в развалины очистной станции. За нею в изобилии росли дикие орехи и совсем уж непонятные деревья, более напоминающие одеревенелые сорные кусты. Там же находилась импровизированная свалка строительного мусора, растущая год от года. Бороться с ней было совершенно бессмысленно. Она была подобна гидре, и стоило местным активистам убрать часть мусора, как на месте давешних гор вырастали новые.

Разумеется, риелторы, вовсю торгующие землей в «элитном» поселке, забывали упомянуть об этих миленьких нюансах. Равно как и о том, что участок находился в низине и его периодически затапливало. Обо всем этом счастливые землевладельцы узнавали уже в процессе стройки.

Что-то зашуршало в траве позади него. Топилов резко, пожалуй, даже слишком резко оглянулся и едва успел заметить крошечную мышь, шмыгнувшую в кусты. Ему даже показалось, что он разглядел ошпаренное выражение на мышиной морде. Ну вот, совершенно не о чем беспокоиться.

Он включил мощный фонарь и направил его в сторону водонапорной башни. Достал, ей-богу, достал! В свое время фонарь этот обошелся ему в немалую сумму, но он того стоил. Инструкция строго запрещала направлять свет фонаря в глаза, но кому в здравом уме могло прийти в голову смотреть на этот ослепляющий поток света, чем-то напоминающий гигантский лучевой меч?

— Вжжж! — тихо прогудел Топилов и повел фонарем из стороны в сторону. — Ж-ж-ж! Я твой отец, Люк! — добавил он, но на фоне непрекращающегося кошачьего писка получилось совсем не смешно.

Он выключил фонарь. И пошел по неровной, растрескавшейся дороге вперед. По обе стороны от него теперь простиралось поле.

Метров через пятьдесят остановился и в недоумении прислушался. По его подсчетам, котята должны были быть здесь, но источник звука все еще находился впереди — и не приблизился ни на йоту.

Топилов хмыкнул. Оглянулся, бросил взгляд на свой дом. На фоне соседского он выглядел маленьким, словно Давид, прикорнувший на плече у Голиафа. Но, разумеется, он был красивей. Тут и думать не о чем. Изящней. Впрочем, ночью, да еще на таком расстоянии, разница в размерах скрадывалась и дома казались… Странно… Топилов присмотрелся внимательней и вдруг понял, что дело не в размерах, нет. Благодаря некоей оптической иллюзии, ему привиделось, что соседский дом расположен за его домом, что было совершенно невозможно, поскольку оба коттеджа стояли на одной линии.

За спиной котята запищали особенно жалобно, и Топилов, выбросив всю эту чушь из головы, ускорил шаг. Он старался не думать о том, что корзинка (разумеется, там была корзинка) валяется у самой водонапорной башни, а то и дальше, в руинах очистной станции. Нет, это было бы весьма и весьма неуместно. По слухам, там ютились бомжи и всякий лихой люд. Возможно, они принесли котят, чтобы зажарить их и съесть… Топилова передернуло. В его планы не входила встреча с бомжами, беглыми зэками и прочим отребьем. Да он и не одет толком.

Мысль о спасении котят перестала казаться столь разумной. Более того, по здравому размышлению, стоило повернуть обратно, вернуться в постель, заткнуть уши ватой и забыть обо всей этой чепухе. Но упрямство и некий подкожный зуд, толкающий мужчин порой на невероятные глупости, продолжали тянуть его вперед, как марионетку на ниточках.

— Вот до башни и все! — твердо пообещал себе Топилов и ускорил шаг. Ему показалось, нет, он был положительно уверен в том, что источник звука приблизился, и изрядно. Должно быть, котята лежат вон в тех зарослях чертополоха у самой дороги, метрах в тридцати от ржавеющего остова башни. Топилов вдруг некстати припомнил, что она была зелено-ржавого цвета. Кое-где ржавчина проела металл насквозь. Впрочем, сейчас, освещаемая лишь равнодушной луной, башня казалась черной, как и растущие вокруг нее деревья.

Дойдя до зарослей, Топилов снова остановился, включил фонарь и осветил совсем плохую дорогу перед собой. Посветил в поле, в заросли, даже на башню. Котята (в корзинке) были совсем близко, но он, хоть убей, не мог понять где. Более того, ему показалось, что звук доносится из двух мест сразу, и одно из них, несомненно, находилось у самой водонапорной башни. Вот только как к ней подобраться? Дорога заканчивалась метров через двадцать, уступая плацдарм сплошному хаосу бурьяна и чумака. В этой траве по ночам ходить было просто опасно, и дело даже не в гипотетических змеях и каракуртах, что в изобилии расплодились в поле этим летом. Мало ли какие ямы и колдобины скрываются под зеленым ковром? Сломать ногу здесь, в этой глуши, и ползти обратно, тщетно взывая о помощи?

Топилов снова оглянулся в сомнении и замер с открытым ртом. Положительно, что-то неладное происходило с его глазами. Теперь ему привиделось, что соседский дом был повернут к нему не фасадом, но торцом, и да, он был такого же размера, что и его, топиловский коттедж. Поправка, он был немного меньше. Должно быть, виною всему белый, неприятно режущий глаза лунный свет и расстояние, что скрадывало истинные размеры здания.

— Миу! Миу! — Топилов отвернулся и с ненавистью уставился на водонапорную башню. Как он раньше не замечал ее уродства? Словно торчит из земли омерзительный стальной болт в обрамлении корявых деревьев, которые и деревьями-то назвать сложно. Черный на черном фоне. Знаменующий конец поселка и конец всякого порядка.

Он твердо решил дойти до башни и тотчас же повернуть назад, если не обнаружит котят. Бросил еще один взгляд на соседский дом, но отвернулся.

Не выключая фонаря, Топилов пошел вперед. Он зорко смотрел под ноги, стараясь ступать осторожно, но буквально метров через пять попал в такие заросли, что остановился. Без толку. Здесь не пройти. Нужно искать обходной путь.

— Миииу! — требовательно раздалось справа.

Топилов резко повернул голову и осветил замусоренный участок перед собой. Ему даже показалось, что вот она, корзинка, но почти тотчас же он понял, что это была лишь старая покрышка, сквозь которую проросло молодое деревце.

Ну все.

Он решительно повернул прочь. Как бы там ни было, котятам придется подождать до утра.

— Миау! — Топилов резко остановился. Теперь звук шел чуть ли не из-под ног и в то же время эхом отражался из-за спины. Но Топилову было не до звука. Он, не мигая, смотрел на дом. На свой дом.

Стоящий посреди совершенно пустого поля.

— Господи ты, мать твою, — пробормотал он, невесть зачем наводя луч фонаря на стену дома. Не достанет ведь…

Достал.

Он повел фонарем вправо, тщетно пытаясь убедить себя, что поднялся туман. Необыкновенно густой туман, что в мгновение ока скрыл от него и соседский коттедж, и весь поселок.

Но не было никакого тумана. А было поле, заросшее травами и редкими деревцами. Были маки-перископы. Была разбитая дорога, немногим отличавшаяся от поля.

А больше ничего не было.

— Мяу-мяу! — издевательски донеслось из-за спины.

Топилов повернулся, как на шарнирах, так резко, что чуть не упал, едва удержав равновесие, и выпростал вперед руку с фонарем.

— Мяу! — снова из-за спины.

Он повернулся и побежал, не глядя под ноги, в сторону дома, стараясь не смотреть на него, на ужасное поле вокруг, на то, под какими странными, невиданными углами торчит из земли его собственный забор. Все это… сон! Ну конечно же, долгая бессонница приводит к соответствующим результатам, и на тебе. У него галлюцинации! Быть может, он вовсе и не покидал спальни и спит прямо сейчас, одурманенный корвалолом или еще чем похлеще. Но как бы там ни было, нужно добраться до дома, а потом уж…

Он остановился как вкопанный, пытаясь сообразить, что загородило ему дорогу.

— Мяя-а-у! — пискляво взвыло существо, нет, существа.

Это были не котята.

Не лисята.

И не зайчата.

Это вообще ни на что не было похоже.

Топилова вырвало. Густые рвотные массы поползли по подбородку, и он машинально, не отрываясь от существа —

существ, —

отер рот, чувствуя горячую, упругую жижу под рукой.

— Мяу-мяу-мяу! — запело-захихикало создание.

Он постарался ухватиться хотя бы за один знакомый образ; разглядеть пусть не лапу, но хвост или крыло, но тщетно. Все, что ему удалось понять, так это то, что тварь — или твари — была невысокой, по колено ему и состояла из…

— Мяу! — заорало множество и вдруг оказалось совсем рядом. На Топилова дохнуло печным жаром.

— У меня… фонарь… — он вяло поднял руку, и луч фонаря осветил пульсирующий, булькающий хаос у его ног.

— Вж-ж! — загудела тварь. — Ж-ж-ж…

Но он не слушал, не слышал, зачарованный теми звуками, что раздавались из-за спины. Словно кто-то огромный, тяжеленный и мокрый проламывался сквозь чащу.

— Вж-ж! — требовательно заявило существо и ткнулось ему в ногу. Топилов не почувствовал боли, но вдруг споткнулся на месте и упал на бок. Попытался встать и снова упал. Фонарь выпал из руки и теперь светил куда-то в поле. Из зарослей бурьяна выскочила крошечная полевка и уставилась прямо в его слепящий луч. Топилов хотел было сказать ей, что это опасно, но воздержался. Ему было любопытно, куда исчезла его правая нога, чуть ниже колена. Боли все еще не было, не было и крови. Казалось, у него вообще никогда не было ноги.

Он пополз вперед, прямо в поле. Возможно, если ему удастся добраться до зарослей, то сон закончится — и все закончится.

— Ми-и-и-у, — жадно пропищало существо, и нечто огромное, невидимое, что теперь находилось почти вплотную к Топилову, ответило низким, нежным рычаньем.

И он понял, пусть это и была последняя его сознательная мысль, что в каком-то смысле он нашел котят.

И у этих котят, как и у любых других котят, была мама. Которая любила и защищала их от лис, филинов, мышей, фонарей и Топиловых.

И учила их выживать.

И охотиться.

А потом он услышал низкий, булькающий хрип, и нечто огромное, пахнущее преющей раной, вдруг оказалось над ним.

На нем.

И снова боли не стало.

Была темнота, и еще больше темноты, и… сон закончился.

И все закончилось.