— Папа, посмотри, я правильно? — Мишка осторожно держал в сложенных щепоткой пальцах крючок, на который был насажен дождевой червяк.

— Да, — кивнул Олег. — А теперь плюй.

Мишка старательно сложил в трубочку губы и плюнул на червяка. Густая слюна, так и не оторвавшись от губ, вытянулась в ниточку и капнула на футболку сыну. Мишка, расстроенно засопев, стал грязной пятерней оттирать слюну — и в итоге намалевал на желтой футболке серо-коричневое пятно.

— Ну вот… — он растерянно поднял глаза на отца.

— Только маме не говорим, — заговорщицки шепнул ему Олег. — Приедем домой, быстро застираем, она и не заметит. А на тебя свою рубашку накину, скажем, что типа большой рыбак уже.

— Хорошо, — заулыбавшись, закивал Мишка. — Не скажем.

Олег рукой взъерошил сыну волосы. Магическая фраза «Только маме не говорим» объединяла их вот уже пять лет — с того самого момента, как Мишка научился произносить что-то сложнее, чем «папа», «мама» и «нет». Маринка была скора на расправу — и имела острый язык и тяжелую руку. Сгоряча прилетало всем — и сыну, и отцу. Олег вздохнул — а ведь когда-то ему это нравилось. Боевая девка, не дававшая спуску никому, которой палец в рот не клади — его сразу очаровало это в ней, в общем-то не очень красивой девчонке. Крупноватая, с резкими чертами лица — в ней все преображалось, когда она впадала в ярость. Ее облик начинал дышать какой-то первобытной энергией — и крупная фигура вдруг становилась монументальной, а резкие черты — словно выточенными из камня резцом умелого скульптора. Ну, во всяком случае, так казалось влюбленному Олегу. «Валькирия моя», — нежно звал он Марину, а та, польщенная, смущалась и что-то нежно бормотала в ответ.

Но то, что будоражило и возбуждало в юности, во время любовных встреч, со временем перестало быть такими милым и интригующим — особенно когда перешло в область совместной жизни. Поначалу Олег списывал резкие перепады настроения и ярость по малейшим пустякам на беременность Маринки, потом — на постродовую депрессию, потом — на кризис трех лет совместной жизни… А потом понял — она всегда была такая. Просто он то ли не видел, то ли не хотел видеть, что его идеал обычный человек, да еще и со своими весьма крупными тараканами в голове.

Разводиться он не собирался. Маринкины плюсы перевешивали минус ее склочного характера — да и кроме того, все, что требовалось, это не злить ее по пустякам. Олег быстро научился скрывать свои косяки и промахи — и вскоре перетянул на свою сторону и Мишку. Они вдвоем тайком стирали испачканные вещи, покупали цветы вместо засохших от недолива или сгнивших от перелива, затирали тоналкой (да, приходилось идти и на такое!) синяки и ссадины — и молчали как партизаны, когда Марина начинала что-то подозревать. Страх перед женой и мамой был сильнее здравого смысла и совести.

 

— Папа, а где еще червяки?

— А что, все уже? — Олег заглянул в жестянку из-под собачьего корма. — А куда все подевались-то?

— Не знаю, — пожал плечами Мишка.

— У тебя же и не клевало ничего, где черви все?

— Не знаю, — Мишка обиженно насупился.

А, все понятно. Не хватало силенок насадить плотнее — или, наоборот, перестарался — и червяки после каждой закидки падали на дно.

— Ну все, — Олег развел руками. — Больше нет.

— Ну а как же… — Мишка был готов совсем расстроиться.

— Давай хлебом попробуем.

 

С хлебом дело совсем не пошло. Если на червяков клевало хоть чуть — или были хотя бы шансы этого самого клева — то хлеб моментально размокал, с каким бы остервенением ни катал Олег из него шарики.

Мишка совсем раскуксился.

— Ладно, не расстраивайся, — Олег потрепал его по голове. — Сейчас папа найдет тебе червяков. Сиди тут, скоро буду.

 

Искать дождевых червей Олег не умел, как говорится, от слова «совсем». Он и этих-то купил на птичьем рынке, полтинник за жестянку. Но перед сыном нельзя было ударить в грязь лицом. Тем более, что в кои-то веки удалось уговорить занятую над очередным фрилансерским проектом Маринку отпустить их вдвоем на рыбалку.

Этот старый и покосившийся дачный домик они с Мариной купили в прошлом году по объявлению на местном форуме. Продавец объяснил, что дом достался по наследству от деда, ковыряние в земле его не вдохновляет, да и находится участок слишком далеко от города — бензина нажрет больше, чем эти же самые помидоры-огурцы на рынке стоят. Да и — признался — заброшено все давно, лет десять уже, с тех пор как дед в город переехал, никто там и не бывал. Олега с Мариной устроила прежде всего цена — сущие гроши за нехилый клок земли и какой-никакой да дом. Дом, к слову, оказался весьма крепким и потребовалась всего лишь генеральная уборка да заделка кое-каких щелей. Зимовать в нем никто не собирался, а для летних вылазок к протекающей рядом речке и такой сгодится.

Марина отпустила их сюда на три дня — строго-настрого наказав вести себя хорошо и быть аккуратными. Конечно, они ей скажут, что именно так все и было. Незачем ей знать, как их грубо подрезал на дороге какой-то джип, как у них лопнуло колесо и их чуть не уволокло на обочину, как Мишка жестоко подавился куском шашлыка, купленного в придорожной забегаловке… Незачем. Только ор будет стоять.

 

Олег рассеянно потыкал лопаткой в землю. Эдак можно ковыряться до бесконечности. Он и так уже перебрался от речки к рощице, раздолбав по пути пару трухлявых пней и разворошив муравейник. Ни дождевых, ни каких-либо других червей не было. Да и откуда им взяться-то — в каменистой почве, то тут то там светящейся песчаными проплешинами?

Он вздохнул и, решив, что еще пара сотен метров — и все, возвращается обратно — продрался, размахивая лопаткой как мачете, через сухой кустарник.

И остановился, брезгливо сморщившись.

 

Судя по клокам грязно-рыжей свалявшейся шерсти, это была лиса. Когда-то была лиса. Сейчас она превратилась в кучу дурно пахнущей массы, которая шевелилась и приподнималась — словно кто-то небольшой, но очень деловитый, пытался выбраться наружу. Вдруг вспомнилось, как в детстве, дворовыми пацанами, они бегали на трассу смотреть на раздавленную фурой кошку. Тогда подобная смерть завораживала и притягивала — какой-то своей, работающей только в детстве магией. Сейчас же это было мерзко, противно — и чуть-чуть печально. Не от того, что сдохла и сгнила какая-то незнакомая лиса — а от того, что примерно такая же участь ожидает и его, такого молодого, полного сил и надежд…. В общем, обычные сопли банального кризиса среднего возраста, что уж там.

Олег пошарил взглядом вокруг и не нашел ничего лучшего, как подобрать камень и кинуть его в труп лисицы. А вот так, получай, кризис среднего возраста! Я сам с усам! И вот еще один камень — не возьмешь ты меня! И вот еще! Еще!

Он закидывал падаль камнями как малолетний идиот — но ему и хотелось побыть таким малолетним идиотом, сражающимся с врагом, который существовал лишь в его воображении. Кризис? Ха! Получай, получай!

Ну и, конечно, Маринке об этом он никогда не расскажет!

 

И тут труп лопнул.

Раскрылся как переспевший плод.

Развернулся диковинным багровым цветком.

И исторг из себя молочно-белую шевелящуюся массу.

 

Олег отскочил, сжимая в руке лопатку. В первую секунду ему показалось, что он ошибся, что лиса на самом деле была жива — и теперь собирается напасть на него. Но уже в следующий момент он понял — черви.

Это были всего лишь черви-падальщики. Очередное звено в гребаной пищевой цепочке. Опарыши или как они там называются? Или опарыши покороче и потолще? Да, какая разница, в сортах говна он не разбирается и не будет разбираться.

Черви копошились вокруг лопнувшей лисицы, свиваясь в сочащиеся слизью комки, разжимаясь обратно, тыкаясь слепыми головками — или жопками? — в землю. Вай-вай-вай, бедненькие, кушали тут, кушали, а потом пришел нехороший дядя Олег и ваш столик весь да поразметал, — мысленно хмыкнул Олег. Каша из червей была настолько омерзительна, что ее было сложно воспринимать серьезно. Все смахивало на картинку из какого-то трешового ужастика за три копейки — из тех, где за кровь выдают потеки засохшего кетчупа, а за гной сгущенку.

Тем более, что особой брезгливостью Олег никогда не страдал, да и…

Ну, собственно, опарыши же тоже черви, да?

Рыбам-то какая разница, правда?

Ну вот и все.

И он запустил лопатку в самую середину пульсирующей кучи.

 

***

 

— Ой, а это кто? — Мишка задумчиво разглядывал содержимое жестянки.

— Это личинки мух, — с гордостью за свои знания ответил Олег.

— Муууух? — недоверчиво протянул Мишка. — Такие большие?

— Ага, — кивнул Олег. — А потом эти мухи грязными лапами бегают по столу и еде. Понял теперь, почему нельзя еду оставлять?

Мишка кивнул, с опаской покосившись на опарышей. Олег был горд своим педагогическим приемом.

— Ну давай, — щедрым жестом протянул он банку сыну. — Насаживай и плюй, как я тебя учил.

Сын запустил пальцы в жестянку.

— Извиваются, — прокомментировал. — Не поймать.

— Хватай сильнее, не бойся, — махнул Олег. — Рыбе все равно — помнешь-не помнешь.

Мишка нахмурился и зашурудил в банке.

Олег довольно хмыкнул и потянулся. Папа — он такой, папа все может. Вот об этом, как раз, Маринке и нужно рассказать…

— Ой! — вдруг вскрикнул сын. Опарыш все-таки выскользнул из маленьких пальчиков и сейчас извивался у него на животе, сползая вниз, к шортам.

— Фу! — Мишка вскочил, пытаясь стряхнуть с себя червяка, но тот, дернувшись, вдруг исчез где-то под поясом.

— Аааа! — Мишка, путаясь в штанинах, начал стягивать с себя шорты, не удержался, упал и барахтался на спине, суча ногами.

— Да что ж ты такой неуклюжий, — Олег, стараясь скрыть улыбку, пришел сыну на помощь. — Ну и где этот преступник, что напал на тебя?

— Не знаю… — шмыгнул носом Мишка. Червяка, действительно, было нигде не видать.

— Ну сбежал, значит, пока ты на земле валялся. А вот шорты-то извазюкал, что мама скажет?

— Мы ей не будем говорить… — Мишка расстроенно рассматривал вымазанные землей и травой шорты. — Я твоей рубашкой прикроюсь.

 

***

 

— Папа… У меня живот болит… — Мишка растерянно переминался с ноги на ногу. Олег припомнил, что за последние пару часов сын раз пять отбегал в кустики.

— Что такое? Ты что-то съел?

— Ну вон только те ягоды на кусте… Пока ты за червяками ходил.

— На каком, покажи?

Олег совершенно не разбирался в ботанике — и уж тем более ничего не мог сказать по поводу полусухого объеденного куста.

— Много съел?

— Вот, — Мишка выставил вперед растопыренную пятерню.

— А не вот? — Олег поднял вверх вторую руку сына.

— Неее, — замотал головой тот. — Неее, там совсем чуть-чуть было.

— Ну тогда они тут ни при чем, — с преувеличенной уверенностью заявил Олег. — Только маме не говорим, ладно?

Мишка послушно кивнул.

— Ты просто съел что-то не то, ну живот у тебя и прихватило.

— Кто схватил мой живот?

— Болячка. Болячка схватила твой живот. Пошли в домик, уже вечер.

 

Наутро лучше Мишке не стало. Его поносило и знобило, на лбу выступили капельки пота, а челюсти сводило судорогой.

От мысли, что нужно звонить врачу, а тот потом все расскажет Маринке, Олегу становилось дурно.

— Папа, — хныкал Мишка. — А где врач?

— Да я ему звонил. Он сказал, что просто немытые руки были, вот и все. Поболит и перестанет, — в этот момент он сам в это верил. — Вот тебе крепкий чай.

Густой, вонючий, терпкий — почти что чифирь — Олег вливал чай в рот сыну кружками. Мишка отплевывался, его рвало вязкой, практически черной жижей — а Олега колотило от ужаса, что Марина будет на него орать.

— Пей-пей-пей, — бормотал он, упирая очередную кружку в зубы уворачивающегося сына. — Пей-пей-пей, врач сказал, что это лучшее лекарство.

Мишка затихал и начинал покорно глотать — а потом его снова рвало в эту же кружку.

 

***

 

То ли деланная уверенность Олега возымела действие, то ли это действительно было банальное расстройство желудка, но к вечеру Мишка взбодрился.

И даже попросил есть.

Олегу стоило огромных усилий отказать ему. Он слышал, что при отравлениях ничего нельзя есть — только пить и пить. Еще пара-тройка литров наикрепчайшего чая — за эти сутки Олег опустошил все запасы в домике — отправилась в рот сыну. Тот уже даже не сопротивлялся — только послушно глотал, глядя на отца воспаленными и слезящимися глазами.

 

Наутро Мишка снова попросил есть. Как бы в подтверждении этих слов из его живота доносилось громкое бурчание.

— Ты уверен, что ничего не болит? — обеспокоенно спросил Олег, вглядываясь в лицо сына. Что-то ему не нравилось. То ли то, что Мишка как-то странно кривил рот при разговоре; то ли слюна, которая скапливалась в уголках губ; то ли нога, которой тот странно притоптывал — что-то было не то.

Мишка кивнул головой и, резко высунув язык, быстро слизнул слюну.

Олег пожал плечами — в конце концов, может быть, это всего лишь обычные последствия пищевого расстройства. Тут после похмелья еще полдня чувствуешь себя как полудохлый зомби — с чего это после отравления бегать огурчиком?

Мишка начал икать. Икать густо, глубоко, утробно, содрогаясь всем своим худеньким тельцем.

— Ну хорошо, хорошо, — сжалился Олег. — Сейчас.

Он быстро настругал в миску тушенки, нарубил толстых ломтей хлеба, бросил туда же горсть помидоров черри и поставил на стол.

— Садись, — сделал приглашающий жест. — Кушать подано, идите жрать пожа… Только маме не говори, — осекся он, сообразив, что произнес «не то» слово.

Мишка — как-то странно, боком, подволакивая левую ногу — подошел и забрался на табурет. Икота усилилась.

— Может, тебе воды?

Сын снова икнул.

— На, — Олег плеснул в коричневую от чая кружку воды и повернулся в Мишке. — На… — и замер на полуслове.

 

Мишка сидел, наклонившись над тарелкой с тушенкой и открывал рот. Открывал медленно — как будто время вокруг него застыло. Открывал — и так же медленно, словно пробираясь через что-то вязкое, наклонялся вперед. Открывал и открывал, открывал и открывал — разве человеческая челюсть способна расходиться так широко?

И тут Мишка исторг из себя молочно-белую шевелящуюся массу.

Олег взвизгнул и отшатнулся, расплескав всю воду — а потом и вовсе выпустив из рук кружку.

Обмякшее тело мальчика — как оболочка, из которой выпустили воздух, — повалилось на стол.

А черви все шли и шли из него, шли и шли, настойчиво и целенаправленно — в миску с едой. Тушенка с помидорами и хлеб уже скрылись под слизистой пульсирующей кучей, а те черви, которые уже не помещались в миске, ползали по столу, жадно пожирая крошки. Они облепили банку из-под тушенки, нож, которым Олег резал хлеб, — все, что когда-либо касалось еды. В воздухе нарастал едва заметный, но уже ощутимый густой и липкий звук чавканья, всасывания и втягивания в себя.

Черви жрали.

А те, что нажрались — так же настойчиво и целенаправленно возвращались обратно. В так и застывший широко раззявленным рот Мишки.

 

Олег заорал.

 

***

 

— Только маме не говорим, — бормотал Олег, ведя машину. — Только маме не говорим, только маме не говорим…

Мишка на заднем сиденье начал икать.

Олег, не оборачиваясь, сунул ему заранее приготовленную шоколадку.

Икота прекратилась.

— Только маме не говорим, — Олег бросил взгляд в зеркало заднего вида. — Только маме не говорим.

Мышцы еще плохо слушались Мишку — он жевал, преувеличенно широко раскрывая рот и кривясь всей левой половиной лица.

— Не так, — сказал Олег и зажевал в зеркало. — Вот так. Вот.

Мишка внимательно проследил за примером и повторил за отцом. Гримаса стала значительно меньше, и куски шоколада перестали выпадать из рта.

— Да, молодец, — кивнул Олег. — Молодец.

Мишка попытался улыбнуться, продолжая жевать — и еще один кусок шоколада упал ему на колени. Вслед за ним изо рта скользнул белый гибкий червь.

— Нет! — выкрикнул Олег. — Нет! Не надо! Так не надо!

Червь замер.

— Обратно, — замахал рукой Олег. — Обратно! Не надо так!

Червь — как короткая холодная макаронина — втянулся обратно.

— Не надо, — повторил Олег. — Еды много. Еды очень много. Еда будет всегда. Так не надо. Никогда не надо.

Мишка — или черви в мертвом теле Мишки? — послушно кивнули.

— Только маме не говорим, — снова забормотал Олег свою мантру. — Только маме не говорим. Только. Маме. Не. Говорим.