Накрывает…

Ворочаясь в затхлом липком мраке, я содрогаюсь от преследующих меня видений, захлебываюсь от беззвучного крика… Стараясь как-то отвлечься, я прислушиваюсь и слышу, как по пустынным коридорам разносятся пугающие отзвуки, шорохи и всхлипы, как завывает поселившийся в корабле ветер, где-то в глубинах натужно гудит реактор, и как угрожающе скрежещут стены… Так постепенно этот металлический склеп разваливается на части… Впившись взглядом в жаркую искрящуюся тьму, тщетно пытаюсь различить свои ладони, линии судьбы и жизни на них, — когда-то я в это даже верил… Да, когда-то я был совсем другим человеком… Слизываю горячие капли пота с изгрызенной в мясо губы… Оно не уйдет, это проклятие, это чертово наваждение, и все наши уловки не помогут. Транквилизаторы давно уже не действуют: мы попросту сходим с ума — снова, снова и снова… Можно ли сойти с ума, когда ты уже обезумел? Оказывается — можно. Всего лишь вопрос времени, ведь яд, пожравший цивилизацию, бурлит огнем в крови каждого из нас… И вот я вновь в плену этого жуткого пламени, и перед мысленным взором моим начинают извиваться склизкие черви ассоциаций, а то и хуже — воспоминаний! Эти черви сплетаются в знакомые образы, от которых все тело сводит экстатической судорогой, заставляя меня буквально выгибаться дугой… образы, из-за которых хочется вопить и вопить — до тех пор, пока не лопнут голосовые связки… И так каждую ночь! Среди извечной тьмы и ужаса, в одиночестве, в агонии, всячески избегая глядеть в иллюминатор на Марс с его багровым сиянием, навевающим мысли о разодранном чреве… о кусках свежей плоти… женской плоти! Но как ни изворачивайся, а итог все равно один — ты мечешься по влажной от пота постели, всякий раз заново представляя, как проникаешь в это теплое окровавленное мясо, яростно вгрызаешься в него, рычишь и царапаешься, рвешь его зубами и пыхтишь, пыхтишь, ни на секунду не прекращая движения бедер, силясь пробраться — даже продолбиться! — все глубже и глубже…

Господи, помоги же нам!

Кусаю себя за ладонь и, стиснув зубы, принимаюсь выкручивать руку — неистово, отчаянно, пока рот не наполняется кровью. Но боль давно уже не является вспышкой, скорее, она как спасительное черно-красное полотно — окутывает, отвлекает… Боль подобна густой жиже проклятого космоса, что расползается внутри меня, скрывая то, чем я стал.

Чем все мы стали!

И все-таки боль — это пусть временное, но избавление.

А за стеной слышится визг, затем вопли и хрипы… И мгновением позже у меня в голове звучит монотонный голос Гавриила, извещающего о том, что в который раз за ночь инициализирована процедура воспроизведения.

Думаю, это снова Фрэнк.

Поднявшись с кровати и слегка пошатываясь, подхожу к панели администрирования. Касаюсь пальцами экрана, ненароком размазывая по гладкой поверхности кровь. Впрочем, это не страшно — панель и так вся в засохших разводах, местами даже в потеках. Секунду-другую смотрю на выдаваемую Гавриилом информацию. Все верно — Фрэнк. Он только что наложил на себя руки. Глупая и бессмысленная попытка, ведь яд, он не в теле, как полагали ученые, — он в голове.

И противоядия не существует.

Мы же — жалкая кучка обреченных, запертых среди мертвых звезд и предвечной могильной тишины, запертых наедине с самими собой, с нашим безумием — тщетно пытаемся убежать от судьбы. И последняя наша надежда на то, что колония на Марсе отзовется. Тогда, быть может…

Может…

Хотя я давно уже в это не верю.

 

***

Где-то с месяц назад нас было аж сто семь человек! — экипаж корабля-беглеца, этакие эскаписты-смертники, по глупости своей возомнившие, будто на другой планете сумеют укрыться от собственной взбеленившейся природы.

Спасение? Ха!

Артур, правда, утверждает, что надежда все еще есть. Впрочем, только ему и говорить о надежде…

Глаза Артура воспалены из-за бессонницы и, вероятно, попавшей в них инфекции, зрачки же неестественно расширены, что говорит о переизбытке адреналина в крови, а на лбу и висках россыпь гнойников да заскорузлая грязь… От него разит потом, дерьмом и… кое-чем еще — запах настолько привычный, даже по-своему родной, но в данный момент почему-то не идентифицируемый… Хотя нет, идентифицируемый — это мускус, животный запах самца… Артур почесывает заросший спутанной бородой подбородок и пытается улыбнуться, обнажая при этом подгнивающие зубы. Результат — глумливая гримаса одного из четырех дюреровских всадников Апокалипсиса. «И имя ему — смерть!» Несмотря на свое звание и формальное старшинство, Артур никогда не был и не будет лидером. Денно и нощно он прячется у себя в каюте, а когда появляется, выглядит замученным, с подернутым дымкой взглядом, остро очерченными скулами и дрожащими руками. На его комбинезоне пятна засохшей крови и спермы…

— Ты — самоубийца, — говорю я ему. — Ты же знаешь, к чему это приведет?

Вновь эрекция — неестественно сильная, даже болезненная… Невольно представляю Артура в виде молоденькой проститутки с полотен Тулуз-Лотрека, сглатываю слюну…

Проститутка?! Слово, утратившее всякий смысл, — настоящее ископаемое.

— А другого выхода нет, — пожимает плечами Артур. — Только если так.

Как и все мы, Артур был обречен родиться мужчиной, и со своим безумием он борется путем уничтожения собственных тел. На правах капитана он имеет инкубатор прямо в каюте, что несколько облегчает ему жизнь. Тем не менее практика такова, что всякий суицидент рано или поздно становится «невосстановимым». Копирование больше не помогает, если разум свыкся с идеей собственной смерти. В результате код личности неустанно корректируется — так до тех пор, пока в памяти не остается лишь цифровая копия пустоты. Она-то и загружается в тело-болванку.

Понятно, что такой «бэкап» уже никого не способен возвратить.

Артур молча сидит на грязном полу, уставившись немигающим взглядом куда-то в стену — судя по всему, галлюцинирует. Он попал на корабль как гениальный математик, «пиджак», был в звании старшего лейтенанта, чуть позже получил капитана, а теперь вот наравне со всеми съезжает с катушек.

Не отрывая взгляда от стены, он принимается что-то бубнить — о надежде и о спасении, о том, что для него все уже кончено, а еще о Марсе и о колонии, где можно будет начать новую жизнь.

Попытаться начать!

Но дело в том, что где-то с месяц назад нас было аж сто семь человек! Ныне осталось лишь сорок девять.

 

***

— Да нет никого в этой сраной колонии, — хрипит Сергей, до крови расчесывая кожу на руках. — Они ведь там были точно такие же, как и мы. Ничем не отличались!

Я глотаю свою похлебку, пытаясь уловить хоть какой-то намек на вкус. Бесполезно. Чистый протеин плюс тщательно дозированный набор витаминов и седативные — все исключительно для поддержания функциональности организма. О какой-либо кулинарной эстетике и речи быть не может. Собственно, баланда в миске — это дань прошлому, грустное и неаппетитное напоминание о том, что мы по-прежнему люди и нам свойственно есть, разговаривать, собираться в компании… Витамины в пилюлях или введенные внутривенно — способ гораздо более удобный и практичный, но тогда появляется риск окончательно утратить всякую связь друг с другом.

Хотя, может, оно и к лучшему?

— А я верю, что есть, — заявляет Жан-Поль.

Сквозь звучащий у меня в ушах перевод я также различаю и французскую речь. Нужно перепроверить настройки переводчика.

— Ну и зря, — огрызается Сергей.

— Нет, не зря! Мы должны верить! — стоит на своем Жан-Поль.

И что-то пробуждается при этих его словах — какая-то мысль, но я никак не могу ее ухватить…

— Ага, ты вон и в своего сраного бога до сих пор веришь, хотя сраные небеса мы давно уже пролетели — и ни шиша-то там не нашли!

Этим утром в столовую явились лишь пятеро — сидят в основном молча, угрюмо косятся друг на друга, шмыгают носами, помешивают бесцветную кашицу в тарелках, изредка кашляют. О своих надеждах и сомнениях, как и о том, что творится по ночам в каютах, давно уже никто не заикается. Практически у каждого из присутствующих сильная эрекция; у некоторых на штанах имеются свежие пятна крови. Но онанизм, как и содомия, в нашей ситуации — не выход. Гомосексуализм как явление вообще исчез в первые дни пандемии. А насчет самоудовлетворения… уж больно отчетливо маячит перед глазами раскрасневшаяся физиономия бывшего капитана, сбрендившего, раздиравшего себе пах при каждом новом воспроизведении. В итоге нам пришлось «стереть» его. Так Артур и стал новым капитаном.

Жан-Поль с неприкрытой злобой разглядывает Сергея, сжимает кулаки.

— Зараза эта, — бурчит Сергей, — не где-то там, она в нас, сечешь? Ну, слиняли мы с Земли, устроив там геноцид женского населения, что дальше? А? Да ничего! Этот яд — он в башке, он в теле, в воздухе, повсюду. Мы дышим этой отравой, выдыхаем ее и вдыхаем снова. Возможно даже, что мы сами ее производим: выделяем через поры или еще как-то и таким образом заражаем окружающих. И на Марсе все точно так же, как на Земле. Всех баб там попросту выпотрошили, вытраха… — Он резко замолкает, делает глубокий вдох — распалять себя и окружающих ни в коем случае нельзя, на это у нас строжайшее табу. — В общем, нет там никого. Мы последние.

— Ерунда! — шипит Жан-Поль, и кадык его нервно дергается. — Должен быть хоть какой-то шанс!

— Шанс? Да ты просто придурок…

Закрываю глаза и будто проваливаюсь в жаркую багряную тьму. Что-то шуршит и булькает там, по ту сторону сознания… Склизкие черви ассоциаций, отдаленно напоминающие натянутую требуху — своеобразные пунктиры судьбы и жизни моего собственного безумия, — вновь начинают переплетаться. Словно взаправду живые, они извиваются, сливаясь в смутно различимые, до боли знакомые образы. На меня устремлены два зеленоватых глаза, а пухлые губы слегка приоткрыты… Вижу розоватые соски на едва оформившейся груди… Вижу узкие плечи, манящий изгиб талии и мясистые бедра… Представляю, как наматываю на кулак эти густые шелковистые волосы… Они источают едва уловимый аромат молодости, некое напоминание об истинной женственности, о вкусе юного девичьего тела — нетронутого, не испорченного… Ощутить бы вновь этот запах! Как сильный удар под дых: сбивает с ног, скручивает в дугу, не дает вздохнуть…

Слышу, как из далекого прошлого кто-то зовет меня, просит остановиться, умоляет… Секундой позже щелкает взведенный боек… Гремит выстрел, и…

…картины стремительно меняются: пульсирующие маслянистые врата раскрываются, готовые принять меня, подарить наслаждение, но вместо этого я начинаю их рвать. Рот наполняется слюной. Кровь! Всюду одна только кровь!..

Открываю глаза: на губах Жан-Поля пузырится желтоватая пена, он оседлал Сергея, разбив тому нос и губу, и теперь пытается дотянуться до лица.

— Сейчас ты все у меня увидишь!

— Эй, хорош уже, — вяло одергивает их кто-то, остальные никак не реагируют.

Мне тоже плевать. Драки — привычное дело на борту, особенно в нынешней ситуации. Это меньшее зло в сравнении с тем, что мы уже совершили и что еще только можем совершить. Правда, некоторое время назад мы все же пытались пресекать любые проявления агрессии: была установлена строгая дисциплина, этакая подавляющая разум эмоциональная стерильность, где каждый держался до последнего, контролировал себя насколько хватало сил. И так до тех пор, пока однажды мы не начали замечать, что попросту врем сами себе — изгрызенные до мяса ногти, подрагивающие пальцы, липкая пленка пота на лбу и шее, немигающие взгляды, алые капли на идеально белой форме… Казалось бы, мелочи. Но они лишь подчеркивали тот факт, что червь безумия подтачивает нас изнутри, что грядет буря. И тогда мы махнули на все рукой; мы смирились с тем, что нам требуется выплеск, ведь нельзя постоянно держать все в себе…

Жан-Поль бьет Сергея в кадык, затем вцепляется ему в лицо и, визжа как поросенок, выдавливает глаза.

— Вот тебе, сука! Смотри, смотри же!

Беда в том, что все чаще выплески заканчиваются подобным образом.

Пусть Жан-Поль обращался и не ко мне, я все равно подчиняюсь: смотрю, как красноватая жижа стекает по небритым щекам и как слегка подергиваются ноги Сергея — аналогичным образом выглядит и все то, что я вижу, стоит лишь зажмуриться. «Проклятие Геракла» — так официально назвали происходящее с мужчинами. Было и другое наименование: в честь римского бога войны. Но по причине того, что спасения мы ищем на Красной планете, мы стараемся не упоминать об этой альтернативе вслух — глупое суеверие… Так вот, этот яд, эта болезнь… Думаю, если бы кто-то захотел изобразить ее — ощущения, что испытываешь, — то ему пришлось бы развести сюрреалистическую мазню в грязно-красных тонах. Конечный результат не сильно бы отличался от слизи на лице Сергея.

— Хватит!

Жан-Поля оттаскивают прочь. Он с наслаждением облизывает пальцы и дико озирается по сторонам.

— Убью, убью, убью-убью-убью!.. — непрерывно выкрикивает он и вдруг начинает раздирать на себе одежду, пытаясь добраться до своего члена.

— Лейтенант! Лейте… Адам! — толкает меня кто-то. — Действуй же!

— Ага, — киваю я, хватаясь за планшет и вызывая Гавриила.

Жан-Поль воет и вырывается, пока Гавриил ищет его запись в своей обширной базе данных.

Все происходящее в данный момент я могу обозначить исключительно как искусственный отбор в условиях жесткого естественного отбора. Дело в том, что человечество — мутация, ошибка либо же неудачный эксперимент природы — стало самым многочисленным видом среди млекопитающих. Последствия, как известно, оказались катастрофическими. Наверное, именно по этой причине не было никого больше, кто достиг бы столь высокого уровня развития, как Homo sapiens. Мы — ничем не регулируемая популяция паразитов (а никак иначе назвать я нас не могу), по экспоненте потребляющих ресурсы планеты и попутно безжалостно истребляющих целые экосистемы. И в поисках ответов на ключевые вопросы собственного бытия мы с чего-то вдруг решили, будто единственное, что в состоянии нас обуздать, — это так называемый альфа-хищник: не выведенный пока еще организм, который сумел бы уравнять человека с природой, вернув его обратно во власть ее принципов и законов.

В общем, как выяснилось, мы забыли посмотреть в зеркало.

Самые первые случаи массовых нападений мужчин на женщин были зафиксированы в Азии и Африке, позже стали поступать сообщения с юга Европы, из Бразилии и Мексики. Через несколько месяцев «Проклятие Геракла» охватило весь мир. Кто-то считал случившееся результатом использования бактериологического либо же психотропного оружия — нестабильное политическое положение на Ближнем Востоке, идеологические и религиозные войны как реакция на принудительное внедрение мультинациональности и толерантности, гонка вооружений, бесчисленные теракты, о которых постоянно твердили в СМИ, и прочее в том же духе лишь способствовало популяризации этого предположения. Имелись и другие не менее параноидные теории, гипотезы и просто умствования, большинство из которых было высосано из пальца. И пусть я не специалист в данной области, но считаю, что на самом деле не было никакой атаки, неудачного эксперимента или еще чего-то в этом роде. В каком-то смысле произошедшее можно назвать эволюцией. Как отмена «запрета» на беспричинное убийство себе подобных среди гоминидов породила Homo sapiens, так и «корректировка» инстинкта размножения — подмена его жаждой убивать — привела к тотальному самоистреблению всей человеческой расы и, как следствие, исчезновению вида-паразита.

Вот так матушка-природа и внесла ясность в вопрос о нашем дальнейшем существовании.

Здесь же, на летающей могиле «Eden II», приходится играть не по правилам. В данном случае слабые попытки сохранить социальность заставляют нас вводить искусственный отбор. Но поможет ли это?

Сомневаюсь.

Я держу в руках планшет и просматриваю профиль Жан-Поля, в котором помимо прочего содержится и слепок его разума. Недолго думая, удаляю «бэкап» и ставлю запрет на воспроизведение.

Киваю остальным.

Блеск стали, быстрый взмах руки, и обезумевший Жан-Поль, хрипя и зажимая распоротое горло, валится на пол, обильно брызжа кровью мне на ботинки.

Успокоился.

Как же я ему завидую!

 

***

Сергей влетает в столовую спустя пару минут — босой, с горящими от ярости глазами, в рабочем комбинезоне прямо на голое тело. Даже жидкость инкубатора с себя не смыл.

— Где этот мудак?! — вопит он.

— Угомонись, — советует кто-то. — Кончено все уже.

Сергей непонимающе смотрит по сторонам, затем в упор на меня, и только тогда издает тяжелый стон. Мстить ему больше не хочется, ведь врага больше нет. С изобретением машины Лазаря была утрачена некая инфернальная связь со смертью, присущая нам изначально. И оттого острее ощущается, если кто-то уходит навсегда. Мы больше не понимаем этого, но вынуждены принимать и мириться.

— Значит, кончено? — тихо спрашивает Сергей, и на лице его проступает тоска. Жажда ответного убийства прошла, осталось лишь чувство опустошенности.

— Кончено, — отвечаю я. — Жан-Поль умер.

 

***

Как поговаривают техники, совсем скоро износ реактора достигнет критической отметки, и тогда детонация неизбежна. Так рано или поздно «Eden II» из огромного дурдома действительно превратится в могилу.

И что там Артур болтал о надежде?

Колония на Марсе? Ага, как же! Они никогда не отзовутся, ведь некому больше отзываться. Сергей прав — с чего мы вдруг решили, что дела там обстоят иначе, нежели на Земле?

И хотя машина Лазаря все еще способна гонять «слепки» разума каждого из нас из одной «болванки» в другую, а по данным Гавриила сырья больше чем предостаточно (учитывая, что мы используем мертвые тела — свои и тех, кого пришлось «стереть»), по-прежнему остается вопрос: зачем? Добрая половина выживших — хронические самоубийцы. Совсем скоро им окончательно надоест калечить себя, и они начнут молить о забвении и покое. Пока что таких было немного, но все равно приходилось уступать. В противном случае они разгромили бы и сервера, и инкубаторы, и саму машину Лазаря.

Теперь же, глядя, как «ткач» собирает новое тело, я думаю, что, может, они были единственными нормальными среди нас? К чему все эти замаринованные «болванки», преданно ожидающие своей участи в отсеке воспроизведения, если сами мы уже практически сдались?

Вновь накрывает…

Когда-нибудь я сотру базу данных и отключу Гавриила, тем самым подарив людям избавление…

Что мешает мне сделать это прямо сейчас?

Может, надежда?

 

***

Огненный бутон распускается у меня перед глазами, превращаясь в восхитительный цветок деструкции — в силу, пожирающую все пространство вокруг…

Господи, как же это прекрасно!

 

***

— Ты в норме? — Фрэнк стоит надо мной, секунду сомневается, а потом помогает подняться.

Смахиваю с себя слизь инкубатора, трясусь от холода и непонимающе гляжу на остальных — уж больно много воспроизведенных для какого-то рядового случая.

— Что случилось?

Прислонившись к стене, Фрэнк медленно сползает на пол, устало вздыхает, а после начинает истерично хохотать. Только теперь различаю, как верещит пожарная сирена. Из инкубатора напротив вываливается Федор, он корчится от спазмов в пустом желудке и харкает желчью.

— Потеряли все левое крыло, — смеется Фрэнк. — Гребаный реактор, он ведь уже на последнем издыхании! Треть корабля унесло в космос! Нет, ты представляешь?..

А перед глазами мельтешат рваные куски воспоминаний: монотонно жужжащий «ткач», погруженный во мрак коридор, пронизывающий холод, жгучая боль в паху и в животе, а затем… яркая вспышка. Взрыв? Дальше сплошной черный провал — это последние несколько секунд моей жизни были заботливо удалены Гавриилом. Но… Там есть что-то еще… Женщина с зеленоватыми глазами — точно такими же, как у Афины Паллады кисти Густава Климта; ее губы сжаты в тугую полоску. Она направляет на меня пистолет… Кто она? Моя жена? Сестра? Может, дочь?.. Кто-то зовет меня, просит остановиться… И вдруг я вижу, как за стеклом гигантского купола ветер гоняет красную пыль чужой планеты…

«Мы все сделали этот выбор».

— Я больше так не могу! — задыхаясь, кричит Федор. — Где я? Что со мной?!

Голый, в густой белой пене, он, словно червяк, извивается на полу. Фрэнк с горькой усмешкой наблюдает за ним, затем поворачивается ко мне.

— Еще один наклюнулся, да, лейтенант?

— Похоже.

Делаю себе суточную инъекцию транквилизатора — хотя бы на пару часов похоть уйдет.

— Скоро и мы там будем, все мы…

В принципе, нет ничего ужасного в том, чтобы умереть. Гораздо хуже и противоестественнее — вернуться к жизни вновь. Так до сих пор и не ясно, было ли открытие оцифровки сознания и последующее изобретение машины Лазаря величайшим прорывом в науке либо же жутким злом, толкнувшим амбициозное человечество в могилу. Первые воспроизведения и вовсе сводили людей с ума — никто не мог оправиться от шока смерти. Эту проблему решили следующим образом: ИИ попросту «выстригал» последние секунды из памяти и незначительно корректировал исходный код сознания, тем самым подготавливая личность человека к воспроизведению в новом теле. Для этого в мозг пришлось поместить микрочип, обеспечивающий постоянную синхронизацию с компьютером. Со временем функционал чипа значительно расширили, а от людей, таких, какими нас создала природа, в нас осталось не так уж и много — и мы действительно верили в это! До тех пор, пока массовое безумство не поставило всех на колени.

Воспроизведение…

Первые два-три раза были невероятным, незабываемым опытом! Затем все вошло в привычку, ну и — вполне естественно — отчасти исказило личность каждого из нас: все-таки речь идет о фактическом бессмертии. Но если по ощущениям, то — легкий дискомфорт и головокружение, некое чувство прострации, вызванное «потерей» воспоминаний, и — как сказал бы Жан-Поль: voilà! — снова живешь. Лежишь себе на холодном полу, тщетно пытаясь унять судороги и как можно скорее свыкнуться с новым телом.

Сколько раз я переживал подобное?..

 

***

Артур вызвал меня на капитанский мостик, где я застал его бессмысленно таращащимся в смотровое окно. Он до крови искусал себе губы и до мяса изгрыз ногти на руках. И сдается мне, что совсем скоро его тоже придется «стереть». Как следующий по старшинству, я займу его место, и тогда эта летающая могила перейдет в мое пользование. А что мне с ней делать — одному Богу известно.

— На что он, по-твоему, похож? — спрашивает Артур, тыча пальцем в сторону Марса.

— На планету, — бурчу я.

— Нет-нет, — отмахивается он. — Ассоциации! Что ты видишь?

Сглатываю. Трудно описать, с чем ассоциируется у меня Марс. С кровавым фонтаном, бьющим из перекушенного женского горла… С разодранной вульвой… С лопнувшим глазным яблоком…

— Неважно.

— Я вижу то же самое, — говорит Артур и поворачивается ко мне.

Он — скелет, обтянутый землистого цвета кожей; он — маньяк с торчащим кровоточащим членом и дикой улыбкой.

— Этот старый маразматик сорвался, — заявляет Артур. — Съехал с катушек, несмотря даже на то, что я дал ему женщину. Он разодрал ее в клочья, понимаешь? А потом… потом начал рвать в клочья себя. Она — эта бездушная болванка — будто замкнула что-то у него в голове, конкретно закоротила синапсы!

— О чем ты?

— Слушай! — кричит Артур. — Слушай меня, ты — похотливое зверье! На тебе ответственность за функционал Лазаря, ты напрямую общаешься с нашим всесильным ИИ, играешь с сознаниями людей, как с игрушками! Ученый! Но ты ничего не понимаешь! «Проклятие Геракла» в каждом из нас, и эта зараза разрастается с каждым днем. Ни транквилизаторы, ни сильнодействующие наркотики, ни даже выборочный перехват импульсов от коры головного мозга, таламуса, лимбической системы и прочего, как и стимуляция миндалевидного тела и иже с ним, тут не помогут. Это больше, чем деформированный инстинкт! Это абсолютная похоть — невыносимая жажда вечных трахов и литров крови! И ты должен понимать, что жажда эта будет расти и дальше — до тех пор, пока не затмит собой все. Смешно — мы совершили невероятный научный прорыв, когда сумели расшифровать импульсацию нейронов ГМ и перевести их в программный код. Так мы получили бессмертие, а вместе с ним наделали и уйму копий Геракловой дряни! Адам, да повстречай мы хоть целую планету женщин — этакую Амазонию, натуральную Terra Femina, — мы не успокоимся, понимаешь? Мы уничтожим каждую из них, потому что на уровне инстинктов больше не различаем совокупление и убийство! Видишь ли, я… Я думал, что смогу сдерживаться, но… не получается. С каждым разом мне хочется все больше и больше… А ведь это как раз тот случай, когда уступать жажде нельзя! Дрочи, трахай мужиков, животных, дырки в стене — все без разницы! Регресс не остановить. Так, может, стоит прекратить наши страдания, а, лейтенант? Что скажешь? Просто уничтожим здесь все! Это было бы милосердно, ну?

— Ты спятил, — говорю я. — Помнишь, как мы с такими поступаем?

Артур пренебрежительно отмахивается.

— Какая разница! Поверь, уже недолго осталось… Ты будешь назначен новым капитаном после меня, Адам. Лейтенант Адам — первый из мужчин! Первый среди человеков… Нет, ну разве не ирония, а? Тебе достанется гниющий корабль с обезумевшим звероподобным экипажем, — м-да, ничего не скажешь, достойная замена райским гущам, что получил твой предшественник. Сырья же для инкубаторов пока хватает, но какой теперь толк от самих инкубаторов? Вся наша ученая братия предпочла добровольное стирание, так как предвидела такое развитие событий. Скоро придет очередь и остальных. Месяц-другой, не больше… И это если реактор не накроется раньше…

Он поднимается с кресла и нетвердым шагом идет ко мне. С его лица не сходит полубезумная улыбка, глаза пьяно блуждают. Грязный, взлохмаченный, он выглядит так, словно не воспроизводился несколько недель…

Но разве такое возможно?

— Кстати, у меня для вас есть подарок, господин будущий-вашу-мать-капитан, — шепчет он, прижимаясь ко мне. — Капитан Адам — прародитель проклятого рода человеческого! У тебя имя самого первого, и это очень символично. Женщина, да-а… Там, меж строк в книге Бытия… Не Ева, а Лилит… Женщина! Ева же обрекла вас, и нас, и всех-всех-всех!..

От Артура несет гнилью, и я знаю, что внутри он давно уже мертв. Впрочем, как и я. Машина Лазаря не что иное, как дурацкий обман: мы состарились много веков назад и теперь разлагаемся, разлагаемся…

— Хочешь, расскажу, что я сделал с собственной матерью? — шепчет он, в упор глядя на меня.

— Нет.

— Я затрахал ее до смерти. Не знал? Да-а… конечно же, ты не знал, ведь я никому об этом не рассказывал. Так вот, она была старая, немощная и… даже не сопротивлялась… А я… я не мог остановиться. Что-то внутри меня оказалось сильнее, гораздо сильнее! — Тут на глаза ему наворачиваются слезы. — Адам, у меня даже девушки не было! Я всегда был очкастым ботаником, дружил исключительно с цифрами, теоремами, компьютерами, а жил с мамочкой, понимаешь? Для меня было немыслимо подойти и познакомиться, пригласить на свидание, попробовать поцеловать девушку — а потому я даже и не думал об этом! Черт возьми, Адам, я был ученым, но не извращенцем! И что в итоге? Когда «Проклятие Геракла» начало сказываться, я ворвался в комнату матери… Я обезумел!.. А она даже слова мне не сказала… Смотрела на меня — на своего сбрендившего сына… До последнего момента смотрела! Даже когда я размозжил ей голову, я все еще видел ее взгляд, понимаешь?.. — Он тяжело вздыхает, отворачивается. — Я пришел в себя много часов спустя, весь в ее крови… в ее внутренностях… с ее плотью, завязшей у меня в зубах…

И вновь кто-то зовет меня из прошлого, рыдает, умоляя прекратить весь этот кошмар. Но дело в том, что я и есть кошмар…

— У тебя ведь ничего подобного не было, верно? — говорит Артур. — Уверен, что не было. А я… я не могу и не хочу жить с таким. И дело здесь не в том, что можно стереть воспоминания, сделать вид, будто ничего не произошло. Эффект остаточной памяти — жуткая штука, но не суть… Просто я не хочу с этим жить…

— От меня-то тебе чего надо? — спрашиваю я.

— Ничего, — хмыкает он. — Я просто хочу тебе кое-что подарить. И поверь, тебе понравится…

 

***

Ночью Сергей вваливается ко мне в каюту. Его трясет, а в изрезанной руке он держит кусок стекла.

— Сотри меня! — кричит он. — Немедленно!..

И осекается. Зрачки его расширяются, челюсть отвисает.

Голый и полностью покрытый запекшейся кровью, я сижу на полу и смотрю на него. Я ничего не помню. Ничего!

— Бог мой, — вздыхает он. — И тебя это поглотило.

— А?

Пытаюсь восстановить в памяти последние несколько часов — как я оказался в своей каюте, да еще в таком виде! — но в голове пусто, сплошной пробел. Перед глазами снова и снова всплывает глумливое лицо Артура, его едкий смех, крики и звериный визг… «Да-да, я знал, что так оно все и будет! Никто не может противостоять этому, никто!»

— Что со мной произошло?

— Судя по твоему виду, ничего хорошего, — отзывается Сергей. — А теперь прошу: не вмешивайся.

Он плетется к компьютеру. Неуверенно тыкает пальцами в панель, тщетно пытаясь получить доступ к базе данных.

— У тебя ничего не выйдет, — говорю я. — Гавриил тебя не пропустит.

— Тогда помоги.

Пару секунд я бессмысленно разглядываю свои руки, затем поднимаюсь с пола. Сергей с недоверием следит за моими действиями, затем отворачивается.

— Больше так не могу, — бормочет он, с болью глядя в сторону иллюминатора, в бездонную черноту космоса.

— Понимаю. — Нахожу его профиль в базе данных и стираю слепок его личности. — И, знаешь, мне кажется, что это единственный выход.

— Да?

— Да.

— Ты что-то знаешь?

— Нет. Но… думаю, ты прав. Там, на Марсе, никого не осталось.

Откуда-то мне известно, что это не совсем так. Но соврать будет лучше — для Сергея.

Какое-то время мы глядим друг на друга, а потом, кивнув в знак благодарности, он выходит в коридор, где неспешным движением руки перерезает себе горло от уха до уха. И все это время я молча стою в стороне. Я наблюдаю за происходящим, думая об Артуре, о Марсе и о том, что «стирание» — слишком большая роскошь для меня.

 

***

На «Eden II» каждый второй — суицидент. Подобным образом люди якобы пытаются обрести забвение, спасаются от удручающих обстоятельств и заразы в крови, потому что попросту не в состоянии больше терпеть эту пытку. При этом всякий раз они воспроизводятся заново —не проклятие ли это техногенного общества? А может, проявление адаптивных способностей? Или же банальный инстинкт выживания? Обреченный на вымирание вид всеми силами цепляется за жизнь, даже если жить ему больше не хочется. С уверенностью можно сказать только, что, если бы не существовало машины Лазаря, все бы закончилось гораздо раньше — там, на Земле.

Земля… я практически ничего не помню о ней. Общие факты, бесчисленные домыслы, размышления… Те же немногочисленные образы, что возникают при попытке вызвать в памяти родную планету, в чем-то схожи с раздавленным щенком — тут тебе и лопнувшие кольца кишок, и переломанные кости, и вытаращенные глаза, и слипшаяся шерсть… Волосы?

Что же мы натворили там, дома?

Что я натворил?

 

***

На самом деле все те, кто так упорно уродуют и калечат собственные тела, — лишь поддаются безумию, подменяют болью сексуальный экстаз. Истинных же самоубийц интересует «стирание», так как они жаждут покоя, а не удовлетворения.

 

***

— Притащился за новой порцией, да, капитан Адам? — с издевкой спрашивает Артур, развалившись на полу и поигрывая пистолетом.

— Что ты со мной сделал?

Я по-прежнему голый, в крови, сжимаю кулаки и трясусь от ярости. После смерти Сергея мне в душу закрались сомнения, и тогда я открыл исходный код своего разума и обнаружил, что многие участки моей памяти были удалены — и то были отнюдь не предсмертные воспоминания. Пораженный, я просмотрел профили остальных членов экипажа и выяснил, что память редактировалась не у меня одного — все подверглись этой процедуре!

Все, за исключением Артура.

— Да так, ничего, — улыбается Артур. — Дал тебе небольшую разрядку. Думал, вдруг поможет. Но увы…

— Ты затирал нашу память!

— Пришлось, — пожимает он плечами.

Закрываю глаза, чувствуя, как в висках стучит кровь, как тело постепенно охватывает жар. Снова эти багряные краски, жуткие образы, сюрреалистические картины похоти, смешанной с неутолимой жаждой убивать… И в центре всего висит Марс, красный и проклятый — не планета, но символ, принесший нам смерть.

— Да ты свихнулся!

Мир плывет перед глазами, искажается, переливается, тонет в алых оттенках сладострастного безумия.

— Как и все остальные, хи-хи… — Артур поднимается с пола. — Ты не можешь помнить этого, Адам, но решение принималось всем офицерским составом. Тогда мы еще верили, что в состоянии найти выход, что сумеем как-то спастись. Ну? Ну же!

— Марс?

— Именно! — Он радостно хлопает ладонью по коленке, в другой же руке по-прежнему сжат пистолет. — Дежавю, Адам — мой капитан! — дежавю! Помнишь, что это такое?

Киваю.

— Эффект остаточной памяти, — говорит Артур. — Возникает при затирании воспоминаний; этакое своеобразное эхо из подсознания…

— Код которого расшифровать до конца так и не удалось, — заканчиваю я.

Не переставая улыбаться, Артур неспешно подходит ко мне и заглядывает в глаза.

— Я всегда считал тебя хорошим специалистом, — шепчет он. — Почему же ты обо мне столь плохого мнения?

Холодный ствол упирается мне в щеку.

— Ты сумел расшифровать код подсознания?

— Лучше спроси о другом: почему мы так долго не получаем ответа от колонистов, а?

И тут я начинаю понимать. Это как играть в «вопрос-ответ», с тем учетом, что играешь сам с собой. Не было никакого ответного сигнала потому, что не было никакого запроса. Мы спустились туда сразу же, как достигли орбиты Марса. А там…

Что там?

— Ничего не осталось, — словно прочитав мои мысли, качает головой Артур. — Ничегошеньки! Все мертвы, а колония уничтожена.

Зеленоглазая женщина с оружием… всхлипы, мольбы, оглушительный звук выстрела и… красная пыль за стеклом…

Что-то не сходится.

— И тогда мы приняли решение, — говорит Артур. — Мы предпочли забыть об этом, чтобы и дальше цепляться за надежду. Альтернатива показалась нам слишком чудовищной. Мы просто еще не знали, чем все обернется в итоге. Ты этого помнить не можешь, но… «Eden II» висит на орбите Марса далеко не один месяц. Таков был наш выбор, наше решение. В том числе и твой, Адам. Из тех, кому было все известно, остались лишь капитан да я — так называемые стражи, люди, обреченные знать правду и скрывать ее от всех остальных. Глупо, не спорю, но такова цена стремления жить. — Он замолкает, минуту-другую раздумывает о чем-то, а потом улыбается. — Кстати, хочешь знать, почему капитан выбрал меня?

— Нет.

Артур улыбается еще шире.

— Просто я ухитрился кое-что прихватить с Земли. И никому об этом не сказал.

И тут меня накрывает по полной. Я бросаюсь на Артура, вцепляюсь в него и кричу прямо ему в лицо:

— Что?! Что это было?!

Но вместо ответа Артур лишь загадочно кивает в сторону смежной каюты…

 

***

Женщина!

Мертвая, но настоящая; еще совсем недавно была живой… Лежит на полу с выпотрошенными внутренностями. Молодая, глаза широко раскрыты, руки раскинуты. Ниже ключиц все — сплошное месиво. Но… как?

Как, черт возьми?!

— Узнаешь, а? — хихикает Артур. — Твоя работа, лейтенант.

Растеряно гляжу на него, потом на свои руки, на запекшуюся кровь на пальцах…

— Все это ты натворил каких-то пару часов назад, — сообщает он. — Я подарил ее тебе, а ты взял да набезобразничал. Нехорошо, Адам. Ой как нехорошо!

Артур начинает давиться от смеха, и звуки, что он издает, похожи на визгливый лай.

— Как ты…

— Скопировал геном, ха-ха, и загрузил его в свой инкубатор. Это — лишь болванка, Адам. У нее нет разума, хотя боль она чувствует. Именно она скрашивала мое пребывание на «Eden II», позволяла окончательно не сбрендить.

Ошарашенный, я рассматриваю тело, опускаюсь перед ним на колени и осторожно касаюсь растрепанных волос.

Женщина!..

В голове что-то взрывается, и мгновение спустя я уже жадно глодаю ее холодную руку. Позади, развалившись на полу, хохочет Артур. Он сучит ногами, а из глаз его брызжут слезы.

— Ну ты и выдал! — кричит он.

Отползаю прочь, но женское тело неумолимо манит к себе. Знаю, что стоит лишь поддаться этому соблазну, и я тут же превращу покойницу в фарш. Теперь ясно, почему я ничего не помню о ней: в такой вспышке ярости сознание полностью отключается, ты становишься подобен механизму, запрограммированному на конкретные действия. Слишком долго я не видел женщин…

— Сколько? — шепчу я, отплевываясь от крови.

— О, очень много! Десятки, может, сотни! Я рвал и терзал их. Пытался таким вот образом унять в себе болезнь. Увы, с каждым разом становилось лишь хуже. Капитан же наш и вовсе одичал, когда я привел ему это в каюту. Теперь понимаешь?

— Понимаю.

Невероятным усилием воли заставляю себя не смотреть на изуродованную… «болванку». Артур же утирает слезы, размазывая многодневную грязь по щекам. Становится ясно, почему он так паршиво выглядит — вся эта вонь и грязь… Ну я и дурак! Настолько зациклился на собственных ощущениях, считал Артура самоубийцей, а оказалось, что он умудрился продержаться в одном теле с момента нашего бегства!

Вновь красная пыль перед глазами…

— Они ведь победили, да? — спрашиваю я. — Колония не разрушена, ее захватили женщины…

Артур хитро поглядывает на меня.

— Нет там ничего, — говорит он спустя какое-то время. — Пустыня. Как и на Земле.

— Но я помню!

— Или тебе только кажется? — Он подмигивает, подползает ко мне. — Думаешь, мы бы оставили все как есть, если бы знали, что там можно жить? Даже нет! — если бы знали, что там есть женщины?

— Но разве…

— Ерунда! Тебе просто хочется верить.

Но я точно помню, как молодая зеленоглазая девушка направила на меня пистолет. Она не хотела меня убивать, и если бы я не вынудил ее… А ведь были и другие! Немного, но все же… Они укрепились там, превратив колонию в неприступный бастион.

И это вовсе не моя больная фантазия!

— Будущего для нас не существует, — вещает Артур. — Уже нет смысла что-либо предпринимать, все кончено. — Он поворачивается ко мне и снова улыбается. — Но это для нас, мой многоуважаемый капитан. Для вас же у меня припасен еще один сюрприз. Этакая маленькая шуточка, которая может изменить все.

— О чем ты?

— Видишь ли, та болванка требовалась мне не только для развлечений. Изначально я прихватил ее с совершенно иной целью. К сожалению, слишком многое произошло с тех пор, и я больше не стремлюсь к тому, ради чего все затеял. И — да, ты был прав, когда называл меня самоубийцей. Я больше не хочу жить. Я устал, Адам. И еще я не хочу ничего помнить. А вот ты… Если я ни в чем не ошибся, то ты станешь очередным научным прорывом, воплощением прогресса, натуральным избавлением…

— Я не понимаю.

— Это пока, — шепчет он. — К сожалению, у меня не было времени и возможности все должным образом протестировать, поэтому… Поэтому я просто скажу тебе: удачи, Адам. И… прощай.

— Что?..

Вместо ответа Артур вскидывает руку и несколько раз стреляет в смотровое окно…

 

***

Оглушающий свист в ушах и вспышка агонии. Чувствую, как ломаются мои кости, как деформируется тело, вылетая в предвечную пустоту… Через секунду-другую кровь закипает так, что лопаются вены, а глаза выплескиваются из орбит… Повсюду лишь боль, холод и тьма…

 

***

Инкубатор выплевывает меня на холодный грязный пол, и некоторое время я лежу, ничего не делая, безразлично уставившись в потолок… Странно: по какой-то причине я воспроизвелся не в общей комнате, а в каюте капитана…

Мгновением позже меня обволакивают незнакомые доселе ощущения. В этот раз все иначе. Привычный мир, словно обманка, прикрывающая что-то еще — что-то внутри меня, что-то принципиально новое. Я — это я и не я одновременно. Сбитый с толку, поднимаю руки и рассматриваю их — какие тонкие запястья, длинные пыльцы и узкие кисти… Линии судьбы и жизни на ладонях…

Стоп, это не мои руки!

— Что за…

Вскакиваю и, пытаясь привыкнуть к внезапно сместившемуся в теле центру тяжести, с удивлением изучаю самого себя.

Это не мое тело!

И… это женское тело!

Я осторожно касаюсь груди, провожу пальцами по животу и ниже… Пошатываясь и стараясь не упасть, бреду к душевой и долго-долго разглядываю себя в зеркало. Та самая «болванка» Артура! Каким-то непостижимым образом он ухитрился обойти классический запрет на сопоставимость сознания и тела и перенаправил загрузку моего разума в инородный носитель. Артур и правда совершил невероятное открытие, адаптировав программный код моей личности под иную оболочку и тем самым превратив меня… в женщину!

И вот тогда приходит осознание еще одной вещи — жажды больше нет. Оказавшись в женском теле, я избавился от «проклятия Геракла».

Я излечился.

 

***

Видимо, мы не учли того фактора, что разум — все то, что включается в это понятие, — напрямую связан с химическими процессами в организме. «Перебросив» меня в женское тело, Артур тем самым спровоцировал цепную реакцию, изменившую в итоге сложный механизм взаимодействия пораженного сознания с носителем. Зараза, присущая сильному полу, сохранилась у меня в сознании, но отныне стала для меня безвредной.

Так я вылечился, пережив столь невероятную метаморфозу.

 

***

Я стою у спасательного челнока и с ужасом гляжу в монитор на беснующихся в коридоре мужчин — разъяренная толпа человекоподобных существ, словно бы вырвавшихся с полотен Босха или Брейгеля-старшего. Не иначе как предвидев подобное, Артур наделил меня капитанскими полномочиями при доступе к Гавриилу. Исключительно благодаря этому я сумел блокировать все двери и шлюзы. В противном случае меня бы попросту разодрали в клочья. Но моя теперь уже бывшая команда не унимается. Они пытаются сломать стальную преграду и пробраться ко мне. Я же смотрю на них и больше не вижу людей, — все они окончательно спятили: кричат, рвут на себе одежду, кидаются друг на друга… Постепенно стены и пол делаются темными от крови. Одержимые топчутся по мертвым телам, поскальзываются, рычат и завывают… Они царапаются и колотятся в дверь, оставляя на ней темные разводы…

Я ничем не могу им помочь. Да и… не хочу! Эти животные обречены, как и вся летающая могила «Eden II».

Единственное, что мне остается, — так это покинуть их, сбежав на Марс. Артур сказал, что там никого нет, все погибли, но я в это не верю. Женщины могли и должны были выжить! И они там, в колонии под большим куполом. Совсем скоро я присоединюсь к ним, стану частью их племени…

Перед тем как забраться в челнок, бросаю последний взгляд на монитор — сплошная каша из внутренностей и потоков крови; немногие уцелевшие отчаянно борются, силясь вцепиться друг другу в горло…

Запечатываю люк и устанавливаю курс на навигаторе — спуск будет не из легких, но это неважно, ведь через несколько минут весь этот многомесячный кошмар наконец-то завершится…

Я — единственная выжившая с планеты Земля.

И имя мне — Ева.

 

***

Все это время воспоминания приходили ко мне во снах… Под конец они стали четче и яснее, пока однажды не сложились в цельную картинку… Артур рассказал мне о том, как убил собственную мать, но это не самое жуткое, что происходило на Земле… Я вспоминаю, что сделала… что сделал с женой и дочерью… особенно с дочерью… Я вспоминаю, как, рыча, гнался за ней, выламывал плечом дверь в ее комнату и без малейшего сострадания, поглощенный собственной похотью, смотрел на нее, забившуюся в дальний угол… Теперь я помню все: и ее перепуганные зеленоватые глаза… и ее едва оформившуюся фигуру… и этот густой, насыщенный аромат ее тела… А еще я помню пистолет, направленный на меня… Она умоляла остановиться, одуматься, но я не слышал ее… Обезумевший, вымазанный кровью ее матери, я видел перед собой не дочь, но объект похоти, трепещущий кусок мяса, с которым можно выделывать все что заблагорассудится… И тогда она выстрелила. Но не в меня, а себе в рот… Бедняжка, она разнесла себе большую часть лица, но каким-то невероятным образом осталась жива… И вот она лежала там, тряслась от боли и от страха, глядя на меня единственным уцелевшим глазом… И я набросился на нее… Я… я…

Кажется, Артур ошибся.

Накрывает…