— Сегодня пойдем в Жуткий дом! — хрястнув кулаком по ладони, заявил Федя.

Щурясь от яркого полуденного солнца, Дима испуганно посмотрел на друга-наставника, с важным видом расхаживающего взад-вперед по песочнице. Услышанное настолько поразило Диму, что он даже приоткрыл рот. Федя же с вызовов уставился на приятеля, ожидая, когда тот уже что-нибудь скажет.

— Прямо сейчас? — пробормотал Дима.

— Не-е, после обеда, — нахмурился Федя, разочарованно пнув Диминого игрушечного солдатика. — Если я не приду жрать этот дурацкий суп, папка мне ремня всыплет.

Дима поднял солдатика с земли, бережно отряхнул. Сам же украдкой скосился на Федю — высокого, стройного, временами проявлявшего чрезмерную грубость по отношению к безобидным игрушкам. В целом то был отличный мальчуган, которого регулярно посещали всякие сумасбродные идеи. Вечно он что-то мастерил, куда-то стремился, о чем-то размышлял — в общем, слыл крайне неугомонным созданием, — и вечно все шло наперекосяк, а на память оставались шрамы на руках и ногах да неприятные минуты объяснений с родителями.

— Федь, а почему Жуткий дом?

— Ну сколько можно, а? Димыч, не тормози! В Жуткий дом надо потому, что там водятся привидения. А еще потому, что мы так и не смогли туда залезть. Ни разу! Он словно заколдованный, этот дом, никак-то в него не пробраться.

— А ты правда думаешь, что в него нужно пробираться?

— Струсил, что ли? — тут же прицепился Федя.

— Да нет, просто…

Федя захохотал и, тыча в Диму пальцем, принялся громко выкрикивать — так, чтобы всем во дворе было слышно:

— Трусиха-зассыха, трусиха-зассыха!

— Перестань, — жалобно попросил Дима. — Хватит уже.

Федя умолк, высокомерно глянул на приятеля. Тот был толстым и кудрявым, с вечно красными щеками и заплывшими серыми глазками, в которых сквозил беспричинный страх. В общем, не пацан, а сплошное недоразумение, так и созданное для насмешек и издевательств. Но Федя никому не позволял обижать Диму. По-своему он его даже любил, хотя и стеснялся этого странного чувства. А еще ему нравилось заботиться о Диме. Было в этом что-то от таинственной взрослой жизни, что-то, касавшееся ответственности, — слово, которое так часто использовал Федин отец в моменты, когда принимался отчитывать сына.

— Кончай уже быть зассыхой, — сказал Федя, усаживаясь рядом. — Чего испугался-то? Привидений?

— И вовсе не испугался, — надулся Дима. — Просто… сам знаешь, лучше не соваться в тот дом. Если мамка проведает, ох и достанется же мне!

— Так и мне нехило влетит, если родичи узнают, — отмахнулся Федя. — Но это же не повод во дворе тухнуть. Брось, Димыч, взрослые мы уже в солдатиков играть. А дом-то вона — считай совсем близко. Мы туда и обратно. Внутрь заглянем, и все.

— Внутрь?!

Дима встревожился не на шутку. Страх перед родителями отступил на второй план, уступив место суеверному ужасу перед неизвестным.

— Ну да, — кивнул Федя. — Надо ж привидений увидеть.

— А ты уверен, что они хотят, чтоб мы их видели?

— Конечно, — заверил Федя. — Мы только одним глазком, и сразу обратно. Поверь, все будет зашибись.

Дима придерживался иного мнения, но решил оставить его при себе. Вообще, он хорошо понимал Федину одержимость, как-никак тот уже в который раз пытался пробраться в Жуткий дом, и регулярно ему что-то мешало. Например, когда Федю впервые посетила эта дурацкая затея, прямо у дома его изловили и здорово поколотили хулиганы-восьмиклассники с соседнего района. При следующей попытке он получил увесистый подзатыльник от сторожа Ильича. Во время третьего штурма у него внезапно прихватило живот, а чуть позже приключилась та неприятная история с Диминым дедушкой… Ну а при последнем рейде произошло и вовсе неслыханное: Федя струсил. Ныне любое упоминание об этом позоре расценивалось как тяжкое преступление, тем не менее именно так все и было: Федя остановился у входа, заглянул в темноту подъезда и… дал стрекача. Такого малодушия он себе не простил, а потому Жуткий дом для него стал подобен бельму на глазу. Он отравлял Феде сон по ночам, мешал наслаждаться летними каникулами, смотреть фантастические фильмы, уплетать мороженое, играть и веселиться. Короче, распроклятый домина полностью завладел его мыслями, окончательно лишив Федю нормальной жизни.

И вот теперь Федя желал поквитаться.

— Ну так что, ты со мной?

Дима нехотя кивнул. Будучи полной Фединой противоположностью, он вполне мог ужиться и с Жутким домом, и с обитавшими в нем привидениями. Все это безобразие Диму нисколечко не заботило и сна не лишало. И в любой другой ситуации Дима ни за какие коврижки не согласился бы туда отправиться. Но только не тогда, когда этого требовал друг-наставник. Разрыв с Федей казался Диме страшнее, нежели все привидения во всех жутких домах вместе взятых.

— Отлично.

Федя поднялся с земли и, выпрямившись во весь рост, уверенно посмотрел в направлении Жуткого дома.

— Значит, встречаемся после обеда. И это… захвати-ка свой крутяцкий фонарик. Думаю, он нам пригодится.

***

С виду Жуткий дом был самой обычной заброшенной девятиэтажкой, вокруг которой высился прохудившийся в некоторых местах забор. Окна первых двух этажей плюс оба входа в подъезды были некогда тщательнейшим образом заколочены, но со временем доски сгнили и часть из них отвалилась, обнажив пугающий мрак помещений. Стены же растрескались, кое-где оголилась кирпичная кладка, а сам дом просел и зарос сорняками. Вдобавок ко всему у него отсутствовала большая часть крыши — ее унесло прошлогодним ураганом, — и при особом желании в окнах девятого этажа можно было разглядеть небо. В общем, одна сплошная прелесть для любого уважающего себя мальчишки.

Как и подобает всякому бесхозному строению, Жуткий дом был крайне популярен среди местной ребятни — от пузатой мелочи до прыщавых, вечно насупленных подростков. Взрослые же, напротив, его не любили и при одном только упоминании этой злосчастной развалины вздрагивали и белели, морщились и хмурились. Естественно, они строго-настрого запрещали своим чересчур любознательным чадам и на пушечный выстрел подходить к Жуткому дому — этому левиафану, сытому монстру, равнодушно взирающему на залитый солнечным светом мир, такому интригующему, такому манящему…

Но помимо родительского запрета и покосившегося забора на пути к заветной цели имелось еще одно, куда более серьезное препятствие: сторож Ильич, являвшийся грозой всей детворы в округе. С раннего утра и до поздней ночи этот злющий дед сидел в драном кресле возле своего вагончика и стерег заветный дом, к которому еженедельно тянулись паломнические процессии в лице шпаны со всего поселка — если не пробраться внутрь, то хотя бы поглазеть и пошушукаться. Ильич же детей на дух не переносил. Он был старым и одиноким, слегка глуховатым, но наделенным орлиным зрением. При этом в морщинистых руках его по-прежнему сохранилась былая мощь, и подзатыльники он отвешивал мастерские — в чем уже успел убедиться Федя. А еще когда-то у Ильича имелась собака — свирепая кавказская овчарка по кличке Баста, сутками напролет облаивавшая всех и вся: прохожих, редкие автомобили, кошек или других собак, птиц, луну, ветер, а чаще всего вверенный ей под охрану объект. Но однажды она куда-то исчезла, и с тех пор ее больше никто не видел. Поговаривали, будто это кто-то из старшеклассников решил проучить Ильича за былые обиды, подстрелив Басту из духового ружья и позже закопав где-нибудь на болоте. Правда, если вспомнить Басту — восемьдесят килограмм живого веса, налитые кровью глаза, огромные зубы, мощно вздымающиеся бока, — то верилось в такое с трудом. Как бы там ни было, Ильич довольно болезненно переживал утрату. Возможно, именно поэтому он так и не обзавелся новой собакой.

В любом случае Феде это было только на руку, ведь при Басте пробраться к Жуткому дому считалось делом абсолютно нереальным, даже самоубийственным. Нынче же это казалось гораздо проще, хотя и не настолько, как хотелось бы.

***

Когда после сытного обеда Дима вышел на улицу, предусмотрительно спрятав фонарик под футболкой, Федя уже поджидал его, настороженно поглядывая то на двор, то в сторону подъездов.

Поселок, в котором они жили, некогда являлся военным городком, но после распада СССР войсковую часть перевели, а сам поселок оказался брошен на произвол судьбы. Людей здесь осталось всего ничего, и они были вынуждены ютиться в окружении множества опустевших домов — этаких кирпично-бетонных призраков коммунизма. С годами, конечно, положение несколько улучшилось: поселок сумел выкарабкаться из той могилы, в которую его за ненадобностью спихнуло неугомонное, то издыхающее, то воскресающее правительство, и даже начал мало-помалу развиваться. Многие дома отремонтировали и заселили, какие-то снесли, а часть других попросту раскрошилась и заросла травой.

С Жутким домом дела обстояли иначе. На первый взгляд хоть и ветшающий из года в год, этот покинутый всеми остов непостижимым образом ускользал от разрушительного действия времени. Впрочем, как и от внимания муниципалитета, категорически не желавшего им заниматься. Одно время народ ворчал: мрачное здание это вполне может-де стать притоном для всяких там бродяг и наркоманов, сделаться рассадником крыс или какой-нибудь мерзкой заразы, не говоря уже о том, что однажды просто-напросто рухнет под собственной тяжестью. Но спустя пару лет, когда дом обнесли забором и зачем-то приставили к нему сторожа, жители поселка угомонились, махнули рукой и предпочли не замечать этой страшенной громадины.

Чего нельзя было сказать о детях.

Просыпаясь каждое утро, Федя первым делом смотрел в окно на молчаливо возвышающийся Жуткий дом. Далее через дорогу тянулась россыпь огородов и дачных участков, а еще дальше высился второй по легендарности объект — Ведьмина гора, таинственная песчаная насыпь с кратером на самой верхушке, где по ночам, если верить слухам, ведьмы устраивали шабаши. Тем не менее ребята во дворе единогласно признавали, что как ни крути, а таинственности и ужасности в Ведьминой горе куда меньше, нежели в Жутком доме — этой населенной призраками и всевозможными чудищами обители страха. Именно поэтому Жуткий дом — настоящий рай для юного и отважного искателя приключений — во что бы то ни стало требовалось покорить. А после того случая с трусостью для Феди это сделалось делом глубоко личным, и теперь он собирался покончить с этим раз и навсегда.

— Ты чего так долго?! — накинулся он на Диму, когда тот подошел.

— Кушал.

— Кушал он! Фонарик принес?

— Угу. — Дима вытащил из-под футболки пластиковый фонарь с длинной ручкой, внутри которой размещались три новехоньких батарейки. — Вот.

Федя схватил фонарь, надавил на кнопку и с восхищением посмотрел на загоревшиеся лампочки.

— То, что доктор прописал, — одобрил он. — А я на всякий пожарный вона что захватил. — И он извлек из кармана складной нож с множеством лезвий. — Папка божится, что настоящий, прямиком из Швейцарии.

— Из Швейцарии? — Дима зачарованно поглядел на нож. — А где это?

Федя усмехнулся.

— Эх ты, балда. Ничегошеньки-то ты не знаешь. Швейцария в Америке! В школе учиться надо, а не ворон считать.

— Ясно, — протянул Дима. — Слушай, может, не пойдем, а? Ну его!

Федя нахмурился.

— Как не пойдем? Все уже подготовили, все решили, — и не пойдем?! Не-е. — Он демонстративно отвернулся. — Раз зассал, то беги домой к мамочке. Пускай она тебя под юбку спрячет. Я тогда один пойду. Не больно ты мне и нужен.

Дима опустил голову, шмыгнул носом. Он долго разглядывал носки своих кроссовок и любопытного муравья, что полз неподалеку.

— Федь?

— Чего тебе?

— Ну прости, я не подумавши сказал. Пойдем вместе, как и решили. Я же это так, просто… Я пошутил, вот.

Смерив Диму надменным взглядом, Федя снисходительно произнес:

— Так и быть, прощаю. Но ты должен помнить, что слушаться надо меня. Как-никак, я старше!

В этом заключалась еще одна особенность Фединого очарования — он был старше Димы на целый год. А ведь это значительный срок, тем более для того, кто находится на границе социальных статусов, готовый с минуты на минуту превратиться из обыкновенного «жирдяя» — от случая к случаю собирающего издевки и насмешки — в зашуганного изгоя, жизнь которого далеко не сахар. Дима же не понаслышке знал, что такое издевки с насмешками, и лишь дружба с Федей оберегала его от всех этих напастей. Отчасти поэтому он так и цеплялся за Федю, но в большей мере потому, что, кроме Феди, друзей-то у него и не было.

— Да-да, конечно, — поспешно заверил Дима. — Я все помню.

— То-то же.

Федя хлопнул приятеля по плечу, и вместе они двинулись к Жуткому дому.

Большая часть расстояния, отделявшего их от заветной цели, представляла собой сплошной, заросший пожухлой травой пустырь, на котором кроме разнообразного мусора да стрекочущих там-сям прытких кузнечиков не было ровным счетом ничего занимательного. Несколько протоптанных годами тропинок, брошенный когда-то давным-давно кусок бетонной плиты — вот, пожалуй, и все достопримечательности.

Но именно здесь ребят подстерегала первая серьезная опасность — то, о чем Федя ни на секунду не забывал: в любой миг кто-то из взрослых мог выглянуть в окно и увидеть, как два мальчугана бредут себе по направлению к Жуткому дому. Случись такое, и всем их наполеоновским планам тут же настал бы каюк. Федя знал, что его отец сразу после обеда ушел на работу, а мама наверняка улеглась на диван, поближе к телевизору. Но он понятия не имел, чем заняты родители того же Димки, а тем более все остальные взрослые, кто в это время просиживал штаны дома.

Донесшийся сзади топот заставил мальчишек вздрогнуть и обернуться. Увидев, кто их преследует, Федя помрачнел и злобно скосился на Диму. То оказалась соседская девочка Алина, которую все звали просто Алей. В джинсовом комбинезоне и цветастой футболке, она вприпрыжку бежала к ним, и россыпь веснушек играла у нее на лице, а две косички с большими бантами вздрагивали при каждом шаге.

— А вы куда это?

Поскольку у Али выпадали молочные зубы, она слегка шепелявила.

— Не твоего ума дело, мелюзга, — буркнул Федя. — Кыш отсюда!

— Не-а, — заупрямилась Аля, разглядывая мальчишек глазами цвета молодого янтаря. — Пока не скажете, не уйду.

— А ну, кому говорят! — Федя угрожающе шагнул в ее сторону, но Аля проворно отскочила.

Она слегка побаивалась этого высокого светловолосого мальчишку, чувствуя в нем определенную подлость. А вот другого — смешного и кудрявого Димку — напротив, нисколечко не боялась и очень хорошо знала. Потому и старалась держаться поближе к нему.

— В Жуткий дом мы идем, — брякнул Дима и тут же весь стушевался под свирепым Фединым взглядом.

— Но туда же нельзя, — озадаченно протянула Аля.

— Тебе нельзя, малявка, а нам можно, — заявил Федя. — А теперь давай уже, брысь!

Но так просто Аля сдаваться не собиралась.

— А я с вами хочу! — выпалила она.

Дима испустил жалобный стон, всеми силами избегая сердитого Фединого взгляда. Так уж получилось, что с первого дня, как Аля увидела Диму, она сразу к нему привязалась. Всюду ходила за ним, о чем-то спрашивала, что-то рассказывала. Дима не шибко нуждался в такой подруге, но прогнать ее не мог — попросту не знал как. От нечего делать он изредка разговаривал и даже играл с ней, смутно осознавая, что тем самым лишь усугубляет ситуацию — и так уже весь двор потешается над ним и этой его «невестой». Ничем не облегчало проблему и то, что Алины родители дружили с родителями Димы, а потому она частенько приходила к Диме в гости, где бесцеремонно играла в его игрушки, скакала на его кровати да и вообще всячески отравляла ему жизнь.

Федя тоже был хорош: всевозможным образом подначивал, шутил и язвил по поводу позорной дружбы с девчонкой, заставляя и без того смущенного Диму краснеть пуще прежнего.

— Убирайся! Я что сказал?! — рявкнул Федя, на что расхрабрившаяся Аля показала ему язык.

— Не уйду, — топнула она ножкой. — Я с вами хочу.

— С нами нельзя. — Федя взволнованно посмотрел на окна, выискивая кого-нибудь из взрослых. Слава богу, никого не было. Затем шагнул к Диме и прорычал: — А ну-ка избавься от своей невесты. Живо!

Дима сглотнул подкативший к горлу ком: он понятия не имел, как прогнать это веснушчатое и невероятно приставучее создание.

— Алина, иди домой, — пробормотал он после минутной паузы.

Казалось, Аля его даже и не услышала. Она зачарованно поглядывала на Жуткий дом, что неприступной стеной высился в десятке метров поодаль.

— Там же бабайки водятся, — наконец сказала она.

— Верно, — подхватил Федя. — Много страшных бабаек! И они тебя, конопатая, сожрут, если ты с нами пойдешь. Поэтому — катись уже!

Но Аля лишь упрямо замотала головой — так, что ее смешные косички с бантами завертелись во все стороны.

Потемневший от злости Федя вновь двинулся на нее, но тут же остановился, услышав:

— А я все маме расскажу, и тогда вас накажут!

Это совершенно не входило в его планы, и он хмуро уставился на Алю. Не то чтобы он боялся ее мамы — добродушной и мягкой женщины, которая даже кричать толком не умела, — скорее, испугался, что таким образом об их вылазке прознают его собственные родители. А это было чревато куда более серьезными неприятностями, нежели дурацкое Алино ябедничество.

— Вот же привязалась!

Напряженно раздумывая, как поступить дальше, Федя уселся на землю и сунул в рот соломинку. Аля с любопытством и некой осторожностью наблюдала за ним. Изредка ее взгляд касался переминавшегося с ноги на ногу Димы, который, казалось, и сам был бы рад никуда не ходить.

— Так можно с вами?

— Нет, — огрызнулся Федя. — Сопливым девчонкам с нами нельзя.

— Федь? — позвал Дима. — Пускай идет, раз ей так хочется.

На самом деле он не особо верил, что друг-наставник одобрит подобное, больше рассчитывал на то, что — ввиду столь чрезвычайных обстоятельств — проникновение в Жуткий дом отложится до следующего раза. Желательно до никогда.

Не тут-то было!

Внезапно Федя как-то по-особому глянул на Алю, ухмыльнулся и тихо произнес:

— Что ж, хорошо.

Аля несколько раз подпрыгнула, радостно хлопая в ладоши, а Дима, удивленно заморгав, уставился на друга-наставника.

Федя поднялся с земли и с самым невинным видом направился к Жуткому дому. Поравнявшись с Димой, он прошептал:

— Хочет бабаек, устроим ей там бабаек.

***

Ильича нигде не было видно.

С осторожностью и терпением мудрого охотника Федя высматривал сторожа сквозь щели в заборе.

— Где ж он прячется-то?

— Кто? — встряла Аля, пытаясь заглянуть в щель. — Кто прячется? Бабайка?

— Да отвяжись ты! — отпихнул ее Федя. — Димыч, убери ее куда-нибудь!

Промычав что-то нечленораздельное, Дима с опаской скосился на бойкую Алю.

— Я, может, тоже посмотреть хочу, — с обидой произнесла она. — Мы ведь сюда за этим пришли? Призраки смотреть?

— Да нет тут никаких призраков, — зашипел Федя, поняв, что от приятеля помощи ждать бессмысленно. — Я сторожа смотрю.

— Сторожа?

— Да, блин, сторожа! Ильича — черта этого рогатого!

— Дедушку Ильича, — задумчиво протянула Аля. — Так ведь нету его.

Пораженные, мальчишки повернулись к ней.

— Как это нету? Куда ж он, по-твоему, делся? Он ведь всю жизнь там торчит!

— А сейчас не торчит, — пожала плечами Аля. — Я когда гулять выходила, видела, как он на велосипеде в магазин ехал.

Федя хлопнул себя по лбу: ну конечно, старый ханыга не иначе как потащился за водкой и сигаретами!

— Чего ж ты раньше-то молчала? — накинулся он на Алю.

— Так ведь сам не давал мне смотреть!

— Дура!

— Сам дурак!

Отодвинув одну из досок — а эту лазейку он заприметил, еще когда в первый раз наведывался к Жуткому дому, — Федя хорьком юркнул внутрь и, затаившись в траве, огляделся. С виду все спокойно, тихо, пустырь как пустырь — весь заросший и заваленный каким-то строительным хламом. Ничего такого. Дверь в вагончик сторожа была закрыта, велосипед отсутствовал — значит, и правда укатил, — а парой метров левее ветшала ненужная теперь собачья конура, на которой белой, растрескавшейся от времени и непогоды краской было выведено грозное «БАСТА». При одной только мысли о злющей псине у Феди по спине побежали мурашки.

— Эй, растяпы, вы чего там застряли? — шикнул он за забор и, не дожидаясь ответа, рысцой побежал в сторону Жуткого дома.

Пролезшая следом Аля последовала за ним, а с трудом протиснувшийся Дима зачарованно уставился на конуру, словно ожидая, когда уже оттуда с лаем выскочит лютое исчадие ада. Но вместо лая послышалось треньканье велосипедного колокольчика и скрип вращающихся колес.

Дети переглянулись.

— Бегом! — скомандовал Федя и стремглав кинулся через пустырь к дальнему от вагончика подъезду.

Аля помчалась за ним, ловко перепрыгивая через обломки кирпичей и проворно огибая горы поросшего травой мусора. Звук колес раздавался уже совсем близко, когда Дима наконец поборол оцепенение и, тяжело дыша, бросился за друзьями.

Так уж вышло, что Федя с Алей успели засесть в тени подъезда, где сторож при всем желании не смог бы их разглядеть, а Дима едва ли преодолел половину расстояния, когда ворота пронзительно лязгнули и небольшая калитка начала открываться. Первым делом Ильич втащил свой дребезжащий велосипед, а потому не заметил толстого перепуганного мальчонку, бегущего через пустырь.

— Ложись! — зашипел Федя, отчаянно размахивая руками.

Каким-то непостижимым образом Дима понял, что от него требуется, и грузно рухнул в траву. Он укрылся за куском бетонной плиты в тот самый миг, когда Ильич захлопнул калитку и зорким взглядом бывалой ищейки окинул вверенную ему территорию. Не обнаружив ничего примечательного, он неспешно повел велосипед к вагончику.

Прикусив губу, Федя отчаянно пытался решить, как быть дальше — ведь если сторож займет излюбленную позицию в кресле, то им всем остаток дня суждено проторчать на пустыре, скрываясь от его пристального взгляда. Как ни крути, а действовать нужно незамедлительно.

Уставившись на побледневшего Диму, Федя поднял указательный палец — сигнал приготовиться, — на что Дима отчаянно замотал головой, противясь этой явно бессмысленной попытке выбраться из западни и полностью отдаваясь во власть охватившей его паники. Аля же растерянно моргала, толком и не осознавая, в сколь прескверной ситуации они оказались. Посмотрев на сторожа — тот рылся в карманах брюк, выискивая ключ от вагончика, — Федя решил, что нужный момент настал. Окна вагончика как по заказу были занавешены; изнутри Ильич вряд ли сумеет что-нибудь разглядеть. Оставалось надеяться, что к тому времени, как он выйдет, Дима успеет добраться до подъезда.

Федя предупреждающе дернул указательным пальцем, и Дима весь напрягся — его пухлощекое лицо раскраснелось, лоб блестел от пота, а сердце грозило выпрыгнуть из груди и ускакать в направлении горизонта.

Ильич отворил дверь вагончика и шагнул внутрь.

Аля затаила дыхание и закрыла ладошками глаза.

Федя махнул рукой.

Дима сорвался с места и побежал…

***

Сторож показался из вагончика как раз в тот момент, когда Дима буквально влетел в тень подъезда. Ильич увидел, как что-то мелькнуло возле дома, но не разобрал, что это было, а потому, нахмурившись, долго смотрел на дальний подъезд, чувствуя, как учащается пульс, как неприятно стучит в висках. Чертова гипертония! Больше ничего не происходило — никаких тебе движений и мельтешений, — лишь где-то вдали визгливо смеялись дети да пронзительно сигналил автомобиль.

— Опять дурачишь меня, да? — хмыкнул Ильич, ни к кому толком не обращаясь.

Распечатав пачку сигарет, он уселся в свое любимое кресло и закурил, при этом ни на секунду не отрывая взгляда от заброшенного дома — Жуткого дома, как именовали его местные. И хотя Ильич особо не распространялся об этом, он считал, что такое название как нельзя лучше подходит данной постройке, отражая истинную ее суть.

— Знаю я твои проделки, — буркнул он. — Не проведешь ты меня, даже не пытайся. Нет, нет и еще раз нет!

Ильич пробыл сторожем большую часть своей жизни и давно уже изучил повадки Жуткого дома. Нечто жило там, внутри. Нечто такое, о чем не хотелось думать, тем более вспоминать. Случалось, Ильич просыпался среди ночи и долго прислушивался к звукам снаружи. И хотя слух его был слаб, изредка ему удавалось различить, как где-то неподалеку кто-то плачет. Чаще то был ребенок, реже — женщина. А однажды — примерно через месяц после исчезновения Басты — он услыхал, как в недрах дома скулит собака.

Той стылой осенней ночью Ильич выбрался из теплой постели, натянул брюки и свитер, взял фонарь и решительно направился к дому. Полная луна взошла над поселком, и пустырь залило ее призрачным светом. А протяжно завывающий ветер трепал редкие седые волосы на голове Ильича, сам же он поражался тому, как вообще сумел уловить эти стоны — с его-то никудышным слухом!

— Баста? — позвал Ильич. — Баста, девочка моя!

Никакой реакции, лишь все те же стенания заблудившегося во мраке подвальных лабиринтов животного.

— Баста?

Остановившись возле подъезда, Ильич с сомнением оглядел многочисленные доски, запечатывающие входную дверь. Вздрагивая каждый раз, как слышал скулеж, он навел луч фонаря на заколоченный вход.

— Баста, ты здесь?

Звук прекратился, остался лишь свист ветра да гулкое биение немолодого уже сердца в груди.

— Баста? — еще раз позвал Ильич, но ответа по-прежнему не было.

Зато возникло неприятное ощущение, будто бы кто-то наблюдает за ним — молча, терпеливо. Нечто плотоядно таращилось на него из тьмы верхних этажей…

Сглотнув подкативший к горлу ком, Ильич отступил на шаг. В этот миг где-то в недрах дома — в самых мрачных и потаенных его глубинах — раздалось злобное хихиканье.

— Я знаю, что ты там, — собравшись с духом, сказал Ильич. — Вот и сиди там дальше. Спи и не тревожь нас.

Пытаясь не обращать внимания не предательскую дрожь в коленях, он шагнул к подъездной двери и потянул ее на себя. Несмотря на скопище досок, дверь легко поддалась, обнажив залитый густой темнотой подъезд. Хихиканье оборвалось, и даже ветер стих на какое-то время.

Теперь ощущалось лишь выжидающее молчание.

— Я на твои уловки не клюну! Даже не мечтай!

Ильич внимательно осмотрел дверь: как и раньше — а такое случалось уже не единожды — некто вытащил все гвозди с одной стороны, подстроив все таким образом, чтобы доски по-прежнему были намертво прибиты к двери, но при этом совершенно не препятствовали ее открытию. Всего-навсего бутафория.

Покачав головой, Ильич развернулся и побрел к вагончику за гвоздями и молотком. Ему предстояло в очередной раз заколотить дверь. И он догадывался, что через какое-то время гвозди снова исчезнут. Никто больше не скулил, как и не было слышно злобного булькающего хихиканья. Но Ильич знал: какая бы напасть ни обреталась внутри, она никуда не делась — по-прежнему таится где-то в потемках, дожидается удобного случая.

И вот нынешним днем, стоило Ильичу воротиться из магазина, как дом встрепенулся и вновь начал свои игры.

Затянувшись сигаретой, Ильич рассматривал оба подъезда. Он чувствовал на себе чей-то сосредоточенный взгляд, но в свете дня это не особо его беспокоило. Как-никак, он тут уже очень давно — бессменно несет свою вахту, охраняя не столько девятиэтажку от посягательств любопытных, сколько мир вокруг от самой девятиэтажки.

***

— Молодчина! — Федя похлопал Диму по спине. — Как раз вовремя успел. Так держать!

— Спасибо, — просипел Дима, отчаянно пытаясь восстановить дыхание.

Аля тоже коснулась его своей пухлой ручонкой, но ничего не сказала.

Федя же в очередной раз выглянул из укрытия — проследить, чем там занят злобный хитрый Ильич. Как и предполагалось, злобный хитрый Ильич расселся в кресле, с наслаждением попыхивал сигаретой и отрешенно пялился куда-то вдаль.

— Ну, что там делается?

— Все нормально, чертяга ничего не заметил.

— А когда уже будут бабайки? — невпопад спросила Аля, переводя взгляд с Димы на Федю и обратно. — А они страшные?

— Скоро, скоро будут, — зло усмехнулся Федя. — И призраки, и бабайки. Все будет.

Он повернулся к двери и с сомнением осмотрел ее. Доски были старые, но вот поблескивающие, не покрытые ржавчиной шляпки гвоздей сообщали о том, что совсем недавно эту внушительную баррикаду обновляли. В прошлый раз, когда Федя сюда приходил, этого безобразия не было и дверь, несмотря на множество наколоченных досок, открывалась вполне свободно.

— И как мы попадем внутрь? — спросила Аля.

— Как-нибудь, — отозвался Федя.

Ухватиться особо было не за что — ручка давно уже отломалась, — и потому тянуть пришлось за выступающий кусок железной обивки. Какое-то время дверь не поддавалась, а потом, пронзительно скрипнув, сдвинулась с места, приоткрыв вход в подъезд.

— Странно, — нахмурился Федя. Забрав у Димы фонарь, он осветил внутренние стороны досок. — Хм…

— Что такое?

— Погляди-ка, — ткнул он пальцем, — видишь?

Поначалу Дима ничего не увидел, но потом вдруг понял: с одной стороны досок отчетливо различались блестящие шляпки гвоздей, но с другой стороны этих самых гвоздей не было и в помине, как если бы кто-то срезал их, оставив лишь ту часть, что находилась в дереве.

— Удивительно.

Аля протиснулась вперед, тоже желая полюбоваться на «удивительно», но доски с гвоздями ее мало заботили, а потому она раздосадовано прикусила губу.

— Это твои бабайки постарались, — хохотнул Федя, состроив гримасу. — Это они все гвозди сломали, не иначе как тебя в гости ждут.

Аля испуганно заморгала. Федя же самодовольно улыбнулся и глянул на взволнованного Диму:

— Ну что, пошли?

И они шагнули в окутанный мраком подъезд.

***

Из-за того, что окна первых двух этажей были заколочены, внутрь практически не проникал свет — лишь редкие лучи просачивались сквозь щели в досках. Под ногами хрустели куски обвалившейся шпаклевки и прочий сор, было пыльно. А пахло здесь плесенью и старостью. И еще — гарью.

— Вруби-ка фонарик, — скомандовал Федя.

— Чего? — переспросил Дима, таращась на обшарпанную лестницу, один конец которой уводил на второй этаж, а другой заворачивал и спускался куда-то во тьму — в подвал?

— Фонарик, говорю! — рыкнул Федя на непонятливого приятеля.

— Мне страшно, — заныла Аля.

— Сама напросилась. Мы тебя, приставучку, с собой не звали.

Эти слова так задели Алю, что, рассерженно глянув на белобрысого грубияна, она дождалась, когда тот отвернется, и в который раз показала ему язык. Наблюдавший за всем этим Дима улыбнулся, и Аля это заметила. Она восхищенно уставилась на него, зарделась и даже хихикнула. Как только Федя повернулся к ним, оба состроили самые что ни на есть серьезные физиономии. Тем не менее озорные огоньки, плясавшие в глазах Али, как и ее разрумянившиеся щеки, не ускользнули от Фединого внимания, и он нахмурился.

— Идем, — сказал он.

— Куда?

— Как куда?! Наверх, конечно же!

По правде говоря, мрак нижних этажей пугал Федю, но гордость не позволяла в этом признаться. На самом деле он уже утратил всю свою бойкость, и лишь стыд за трусость — а в памяти отчетливо маячил тот первый раз, когда он так и не осмелился войти в Жуткий дом — упорно заставлял его пробираться дальше, в самые недра этого пугающего здания. Федя помнил, что окна верхних этажей не заколочены, а значит, коридоры там освещены куда лучше. Потому-то он и рвался скорее туда, чтобы почувствовать себя в безопасности. Развернуться же и уйти он просто не мог. Отчасти тому способствовало и присутствие этой надоедливой девчонки.

— А может, не стоит?.. — Споткнувшись о недовольный взгляд друга-наставника, Дима сконфужено умолк.

Федя же начал подниматься по ступеням, при этом стараясь не смотреть на ту часть лестницы, что уводила в подвал — там было слишком темно, слишком жутко, да и несло оттуда сыростью и чем-то еще… чем-то отвратительным. Федя вспомнил, что как-то раз ему довелось наткнуться на дохлую кошку — она вся раздулась, шерсть ее свалялась грязными комьями, а в глазницах копошились склизкие черви и какие-то жучки. Так вот, пахла та кошка схожим образом…

— Вы идете?

Он обернулся и оценивающим взглядом смерил своих разношерстных спутников: толстый кудрявый мальчишка и маленькая конопатая девчонка — хороши, нечего сказать!

— Угу, идем, — подал голос Дима.

Как ни крути, но ему совершенно не нравились все эти пустынные коридоры и лишенные дверей квартиры. Где-то там, в пыльном мраке, едва различимо попискивали крысы. А в некоторых местах штукатурка на стенах почернела и облупилась, как если бы здесь был пожар…

«Так ведь здесь и был пожар! — вспомнил Дима. — Дедушка же еще рассказывал…»

— Меня подождите! — сбила его с мысли Аля.

Поморщившись, Федя шикнул на нее, но Аля не обратила на это внимания. Она прижалась к Диме и старалась не отступать от него ни на шаг. Дима же краснел, потел и смущенно озирался по сторонам.

***

Федя не ошибся: на третьем этаже взаправду оказалось гораздо светлее. Так как окна не были заколочены — а во многих из них даже отсутствовали рамы, — солнечные лучи преспокойно струились в покинутые много лет назад помещения. Под ногами все так же хрустела бетонная крошка, и в некоторых квартирах, кое-как держась на ржавых петлях, покачивались на ветру прогнившие насквозь двери. Разнося запах пыли и побелки, по коридору гуляли сквозняки.

Вернув Диме фонарь, Федя толкнул одну из дверей и решительно шагнул внутрь. В свете дня страх мгновенно улетучился, и он вновь ощутил себя отважным искателем приключений, оказавшимся в логове вселенского зла.

В квартире даже сохранилась кое-какая мебель: рассыпавшееся, утратившее всякий вид кресло и обтянутый разошедшейся во многих местах тканью диван. А в одной из комнат ребята обнаружили допотопный телевизор с разбитым экраном. В другой — книжный шкаф, книги в котором превратились в бесформенные куски слипшейся бумаги. Мимоходом Аля пнула безногую резиновую куклу с растрепанными грязно-желтыми волосами. У куклы отсутствовал глаз, а другим, ярко-синим, она уставилась прямо на Алю, и та испуганно отшатнулась.

— Эй, зырьте, — позвал Федя, подойдя к прямоугольной дыре, некогда служившей выходом на балкон.

Балконной двери, естественно, не было — уцелели лишь проржавевшие петли. Самого балкона, кстати, тоже не имелось — он обвалился когда-то давно, и ныне его остатки заросли травой где-то у подножия дома.

Федя восторженно глянул на дачные участки и одиноко высящуюся Ведьмину гору вдали. Поскольку эта сторона дома выходила на огороды, можно было не опасаться, что Ильич их заметит. Но все же сохранялась вероятность, что по дороге может пройти кто-нибудь из взрослых. Тем не менее пока что все было тишь да гладь.

— Будь осторожней, — предостерег Дима.

— Да все нормально, — отмахнулся Федя и посмотрел вниз: хоть и третий этаж, а высота очень даже приличная.

Буквально сияя от счастья, он повернулся к своим побледневшим спутникам. Как ни крути, а он смог! Он сумел пробраться в Жуткий дом и теперь любовался видом из его окон! В этот момент Федя невероятно гордился собой, а вспомнив, что предела совершенству нет, задумался: каково это — увидеть окрестности с седьмого или даже девятого этажа? Так сказать, окинуть мир взглядом абсолютного победителя.

— Федь, — позвал Дима, — может, пойдем уже?

— Не сейчас. Мы еще самого интересного не видели!

— Бабаек? — спросила Аля, испуганно озираясь по сторонам, словно эти самые бабайки могли прятаться в одном из углов.

Федя перешагнул через разбитую люстру и зачем-то отодрал кусок свисавших со стены обоев. Покрутив грязную бумагу в руках, он отшвырнул ее и направился прочь.

— Может, и бабаек, — таинственно произнес он.

***

Так получилось, что Федя исчез. Где-то между четвертым и пятым этажами он вдруг ускорился, а потом и вовсе пропал из виду.

— Погоди! — крикнул ему запыхавшийся Дима, но друга-наставника и след простыл.

На залитой солнцем лестничной клетке они с Алей остались вдвоем.

— Куда он подевался? — спросила Аля. Она вертела головой то в одну, то в другую сторону, но всюду обнаруживала лишь дверные проемы, уводящие в неведомую глубь квартир, соваться в которые не было ни малейшего желания.

— Не знаю, — отозвался Дима. — Федя! Федя, ты где?

Ответа не было.

Словно некое оружие, Дима покрепче сжал фонарь. Он посмотрел сначала влево — прихожая одной из квартир, заваленная мусором и брошенными за ненадобностью вещами, — затем вправо — то же самое.

— Федя, — едва слышно пробормотала Аля.

Ее лицо было бледным, сама же она то и дело жалась к Диме.

— Федя! — вновь позвал Дима, и по-прежнему ответом ему был лишь гул ветра да всевозможные звуки с улицы.

Дом же хранил молчание.

— Дима, Димочка! — Аля потянула его за руку. — Давай уйдем отсюда. Давай спустимся и подождем Федю во дворе.

Дима растеряно посмотрел на нее — ему очень хотелось уйти, но совершить подобное — бросить друга-наставника! — он просто не смел.

В эту минуту в одной из квартир что-то подозрительно хрустнуло. Дети в испуге прижались друг к дружке.

— Федя?

Тишина.

И спустя какое-то время вновь едва различимый хруст. Как если бы крошилась побелка и наиболее крупные камешки осыпались на пол.

— Федя, кончай уже! — Дима попытался придать своему голосу твердость, но у него ничего не вышло.

— Мне страшно, — захныкала Аля. — Давай уйдем, пожалуйста!

И снова треск.

Несмотря на то, что в помещении было светло, Дима включил фонарик и направил луч туда, откуда доносился таинственный звук. Луч затерялся среди ярких бликов солнечного света.

— Федя, мы уходим, — сообщил Дима. — Будем там, внизу… Приходи, слышишь?

По-прежнему никакого ответа, лишь гулко стучали два детских сердца.

— Федя?

Дима собрался с духом и сделал робкий шаг в направлении квартиры. По многочисленным фильмам ужасов он знал, что всякое запредельное зло предпочитает темноту и на дух не переносит дневного света. Вампиры, оборотни, привидения и прочие монстры — вся эта пакостная нечисть обычно безобразничает по ночам. Сейчас же, напротив, было светло.

Очень светло!

— Федь?

В ответ какой-то скрип.

Аля дернула Диму за руку.

— Пойдем отсюда, — канючила она. — Ну пойдем же!

Но тут Дима решительно высвободился из ее цепкой хватки и шагнул в квартиру. Звуки раздавались из дальней комнаты.

— Дима, ты что делаешь? — хныкала ему вслед Аля.

— Отвяжись!

Дима вспомнил, что и дедушка утверждал, будто вся нечистая сила активна исключительно по ночам. А еще он советовал, что если кто-то к тебе вдруг заявится, то стоит помолиться, и тогда тебя сразу оставят в покое. К сожалению, Дима не знал ни одной молитвы, и все его надежды были направлены исключительно на солнце с его спасительными лучами.

«Погоди-ка! — всполошился он. — Ведь есть еще зомби, а им плевать на дневной свет!»

Он замер, раздумывая над тем, может ли в одной из комнат прятаться оживший мертвец. Решил, что не может — зомби ведь гуляют компаниями. Да и что им тут, собственно, делать?

Вновь послышался непонятный шум.

Кто-то коснулся его ладони, и Дима вздрогнул, с трудом удержав крик ужаса. Конечно же, то оказалась всего-навсего Аля.

— Федя?

Они уже пересекли добрую половину коридора, при этом не отрывая глаз от комнаты, из которой раздавались подозрительные звуки, когда внезапно из дыры в стене вынырнула скрюченная рука и вцепилась Але в плече.

— Попалась! — зарычал злобный голос, и Аля пронзительно завизжала.

***

Сторож Ильич пробудился от сладкого полузабытья и удивленно поглядел на Жуткий дом. Там, внутри, где-то на уровне четвертого-пятого этажей, определенно кто-то кричал, и эхо этого крика до сих пор бродило по пустынным коридорам и лестничным пролетам.

Нехотя поднявшись с кресла, Ильич болезненно поморщился, когда захрустели его артритные суставы, и вновь посмотрел на дом. Увы, криков больше не слышалось. Никак померещилось? Интуиция подсказывала, что нет, не померещилось. Не иначе как плут взялся за старое и от нечего делать решил позабавиться с прикорнувшим в теньке Ильичом.

— Меня не обманешь, — погрозил Ильич пальцем. — Не обманешь, как ни пытайся!

Он собирался уже вновь усесться и еще чуть-чуть покемарить, а то и выкурить очередную сигаретку, разбавив ее добрыми ста граммами, но смутное чувство тревоги не отпускало. Раздосадовано сплюнув, он, кряхтя, заковылял в сторону девятиэтажки.

Шагая, он тщательно вглядывался в провалы окон, стремясь отыскать там нечто, что пролило бы свет на все эти тайны и загадки. Естественно, в окнах ничего такого не было. А сколько бы он ни напрягал слух, новых подозрительных звуков так и не услышал.

Остановившись возле одного из подъездов, Ильич оценивающе подергал входную дверь — запечатано намертво.

— Вот и замечательно.

Он поскреб пальцами подбородок и с сомнением глянул на дальний подъезд. Вздохнув, направился к нему.

И в этот раз дверь выглядела вполне себе прилично заколоченной. Металлические шляпки гвоздей успокаивающе блестели в лучах послеобеденного солнца — как-никак, Ильич собственноручно вбил эти гвозди неделей ранее, и пока что они никуда не делись.

— И тут все хорошо.

Но все же протянул руку и, ухватившись за одну из досок, потянул дверь на себя. Со скрипом она качнулась в его сторону.

— Твою ж мать! — выругался Ильич.

Внимательно осмотрев торчащие доски, он присвистнул — вон оно как, значит: шляпки имеются, а самих гвоздей как не бывало. Экая иллюзия надежности, очередная бутафория. Хитро, хитро.

— Вот уж я тебе!

Развернувшись, Ильич поплелся к вагончику за молотком и гвоздями.

***

Федя буквально давился со смеху, наблюдая, как кривится рот Али и как на глаза ей наворачиваются слезы. С минуты на минуту она готова была разразиться безудержным плачем.

— Вот тебе бабайки! — заявил Федя. — Наслаждайся!

Затравленно косясь на светловолосого негодяя, Аля судорожно всхлипывала; ее била дрожь. Дима же притих в сторонке, тщетно пытаясь унять гулко колотящееся сердце.

— Ну что, шепелявка, понравилось? — спросил Федя, ткнув в Алю пальцем. — Довольна, что с нами пошла, а?

— Дурак!

— Так ведь я говорил не ходить. Говорил же?

— Дурак дурацкий! — Аля не выдержала и разрыдалась.

И, глядя на нее, Дима вдруг испытал незнакомый ему доселе прилив нежности и жалости по отношению к этой маленькой перепуганной девочке. И потому, сердито посмотрев на друга-наставника, он шагнул к Але и осторожно ее приобнял, не без трепета ощутив, как она с благодарностью уткнулась лицом ему в грудь.

— Зря ты так, — буркнул Дима.

У Феди аж челюсть отвисла. Но уже через секунду он весь помрачнел, а взгляд его сделался холодным и злым.

— Вот оно что, — сплюнул он. — Жених и невеста, значит? Ну что ж — защищай ее, защищай. Я-то этого вовек не забуду.

Спохватившись, Дима с ужасом уставился на Федю и поспешно отстранился от плачущей Али.

— Федя…

— Да иди ты, предатель, — отмахнулся Федя. — Как был предателем, так и остался.

— Федь, ну прости.

— Чего? Простить?! Ты друга на девчонку променял! Ишь ты, прощения он тут просить вздумал!

Дима и вовсе отошел от Али. Все его лицо залилось краской, и он стыдливо опустил глаза, коря себя за столь глупый поступок.

— Я ведь еще не забыл, как ты меня своему деду сдал! — не унимался Федя. — Все-все помню!

Дима вдруг понял, что того и гляди сам разрыдается. Ему было больно и стыдно, а в памяти тут же всплыл случай, о котором твердил Федя.

Так уж вышло, что дедушка был единственным взрослым, кому Дима безоговорочно доверял. Старый и мудрый, дедушка никогда не повышал голоса и не наказывал Диму за провинности. А еще дедушка знал уйму различных историй, которые не без удовольствия рассказывал внуку. Именно он поведал Диме о пожаре, произошедшем в Жутком доме и унесшем порядка тридцати жизней. «Поэтому я и не хочу, чтобы ты там играл, — сказал тогда дедушка. — Очень много людей погибло в том доме, из-за этого его и закрыли». «Думаешь, там водятся призраки?» — спросил Дима. «Призраки? — дедушка хмыкнул. — Может быть, водятся, а может, и нет. Поверь, на свете есть вещи гораздо страшнее призраков. Очень нехорошие вещи». А спустя какое-то время Дима по секрету сообщил дедушке о том, что Федя собирается пойти в Жуткий дом. «Это правда?» — поинтересовался дедушка, и в голосе его звучала тревога. Дима заверил, что правда. Он считал, что может доверить дедушке столь важную тайну, — к тому же так хотелось поделиться с ним этой новостью, ведь казалось, что о Жутком доме дедушка знает абсолютно все. Но днем позже Федин отец жестоко выпорол непослушного сына, каким-то непостижимым образом проведав о его планах. Диме было стыдно, и он сознался Феде, за что тот не разговаривал с ним больше недели, постоянно называя его предателем. Естественно, этот разрыв тут же вернул Диму в положение изгоя: его снова начали задирать.

И вот теперь из-за какой-то глупой девчонки все грозило повториться.

— Федь, — в который раз позвал Дима. — Ну, Федь?

— Отвянь, предатель, — скривился друг-наставник.

Дима собирался еще что-то сказать, а то и рухнуть на колени и начать вымаливать прощение, когда они вдруг услышали скрежет подъездной двери. Разом притихнув, дети озабочено переглянулись.

Скрежет больше не повторялся.

— Что это? — прошептал Дима.

— Не знаю, — прошептал в ответ Федя.

Испуганная Аля во все глаза смотрела на них. Слезы уже высохли на ее лице, и теперь она лишь жалобно всхлипывала.

Выждав какое-то время, Федя кивнул вглубь коридора:

— Пойдем, я тут кое-что странное обнаружил.

— Может, лучше домой? — тихо спросил Дима. — Мы уже достаточно посмотрели, надо возвращаться.

Аля с надеждой глянула на Федю, но тот уже развернулся, бросив через плечо:

— Не сейчас.

***

То, что обнаружил Федя, было действительно странным: в одной из дальних комнат в полу зияла дыра, диаметром никак не меньше трех метров. Удивленные дети столпились возле нее.

— Зырьте, — Федя ткнул пальцем вверх, — она сквозная.

И правда, прямо над дырой в потолке красовалась еще одна примерно такая же, и на следующем этаже тоже — и так вплоть до самой крыши.

— Как это? — почесал голову Дима, таращась вверх и видя там голубое небо. — Как она появилась?

— Понятия не имею, — пожал плечами Федя. — Но в этом месте дыры проходят через весь дом — прямиком до подвала. Будто бы что-то пробило дом насквозь.

— Или вырвалось снизу, — заметил Дима.

Аля держалась от дыры подальше, а заглядывать в темные глубины ей тем более не хотелось. Дима также опасался подходить к краю, предпочитая удивляться на безопасном расстоянии. Один лишь Федя, ловко цепляясь за выступающий кусок стены, всматривался в бездну.

— Темень-то какая — ничегошеньки не различить! — восторженно сообщил он, а затем плюнул.

Его слюна исчезла во мраке.

— Это, наверное, из-за того, что нижние этажи без света, — предположил Дима.

— Верно, предатель, — зло усмехнулся Федя. — Но я думаю, что дыры эти идут до самого подвала, а то и глубже.

Аля отступила на шаг.

— Здорово, да? — ни к кому толком не обращаясь, восхитился Федя. — Эй, предатель, дай-ка сюда фонарик.

Диму погрустнел. Протянув другу-наставнику фонарь, он краем глаза заглянул в бездну. Парочка нижних этажей были еще более-менее видны — все тот же проломленный бетон с неровными, а местами будто оплавленными краями, — а вот дальше мрак начинал сгущаться, постепенно уводя в абсолютную черноту. Дима поспешно отпрянул.

Федя включил фонарь и посветил вниз.

— Блин, все равно ни шиша не видать, — вздохнул он. — Мощности не хватает. Э-эх…

Он швырнул фонарь Диме:

— На, держи, предатель.

Дима с досадой глянул на притихшую в сторонке Алю. «Это все из-за тебя! — сердито подумал он. — Если бы ты не поперлась за нами, глупая надоеда, я бы не стал предателем…»

Его мысли прервал Федя. Ухватившись за выступающий край стены, он слегка подался вперед, тщетно всматриваясь в чернеющую пропасть, и внезапно ахнул.

— Эй, ребята! — выпалил он. — Там что-то есть! Оно движется, и, кажется, оно мне… улыбается?

Пораженные, Дима с Алей вскинули головы и увидели, как стена, за которую цеплялся Федя, внезапно просела под тяжестью его тела — посыпалась шпаклевка, а из-под Фединой ладони выскользнуло несколько кирпичей. Лишившись точки опоры, Федя в отчаянии замахал руками, но было поздно.

На глазах у ошарашенных друзей он потерял равновесие и провалился в дыру.

***

Ильич вернулся к злосчастному подъезду, держа в руках молоток и банку, полную новеньких гвоздей.

— Меня не одурачишь, — ворчал он, опираясь на одну из досок и сжимая двумя пальцами гвоздь. — Нет, приятель, твои штучки здесь не прокатят.

В глубинах дома что-то бухнуло — странный звук, отдаленно напоминающий падение мешка с мукой. Но предшествовал ему другой, куда более омерзительный звук — словно бы некто с размаху швырнул об стену арбуз.

— Не одурачишь, — нахмурился Ильич. — Даже и не мечтай, вредный старый злобный дом!

Пристроив гвоздь, он несколько раз пристукнул его молотком, после чего, убрав руку, одним мощным ударом вогнал гвоздь по самую шляпку. Нагнувшись, достал из банки следующий.

Где-то в недрах дома пронзительно закричал ребенок…

— Не обманешь ты меня, — стараясь не реагировать на все эти звуки, бурчал Ильич. — Вопи, шуми сколько влезет. На меня эти фокусы все равно не действуют.

***

Пугающие стуки доносились откуда-то снизу, но Дима с Алей не обращали на это никакого внимания. Шокированные, они продолжали таращиться на зияющий провал, в котором минутой ранее исчез Федя. И лишь одно крутилось у них в головах — звук, отдаленно напоминающий шлепок, как если бы кто-то прыгнул в лужу или же шмякнул ладонью по жидкой грязи. Отвратительный и очень страшный звук.

— Дима? — Алин голос дрожал. — Димочка…

Но Дима не слышал. Он смотрел на дыру в полу, а перед глазами его вновь и вновь прокручивалась одна и та же сцена: вот Федя хватается за стену, вот стена начинает крошиться, осыпаются кирпичи, Федя машет руками, словно пытаясь взлететь, а его тело уже неумолимо тянет вперед — в пропасть. Мигом позже омерзительный шлепок, и спустя еще несколько напряженных секунд — глухой звук падения чего-то плотного.

— Дима! — Аля заплакала. — Дима-а-а…

В который раз проигнорировав ее, Дима осторожно приблизился к краю дыры.

— Димочка, не надо! — уже вовсю голосила Аля, и глумливое эхо подхватывало ее крик, разнося его по многочисленным коридорам и комнатам.

Дима же усиленно всматривался в недра дыры, подспудно ощущая, как начинает кружиться голова и как пересыхает во рту. Затуманенным взглядом он блуждал по клубящемуся пыльному мраку, тщетно выискивая друга-наставника.

— Федя?

И тут он увидел… Нет, это был не Федя. Это было…

Этажом ниже, на выступающем куске бетонной плиты, что некогда служила полом, кто-то разбрызгал нечто маслянисто-красное. Необъяснимо пугающая жидкость находилась на самом краю, и тягучие капли ее срывались в пропасть.

«Что же это такое?»

Аля все так же продолжала рыдать у него за спиной. Изредка она оглядывалась по сторонам в поисках возможной помощи, но всюду обнаруживала лишь облупленные стены да покрытый мусором пол. А еще она вздрагивала всякий раз, как откуда-то снизу доносился звук очередного удара — будто бы некто громко и монотонно долбился в дверь…

— Федя! — уже громче выкрикнул Дима, отчаянно силясь разглядеть хоть что-то в этой изменчивой темноте.

Он даже включил фонарик, но света, увы, не хватало.

— Дима, — позвала Аля. — Пойдем домой. Расскажем папе с мамой…

И тут они услышали жалостливый вскрик Феди, пришедший со дна провала.

— Помогите!

— Федя! — радостно воскликнул Дима. — Федь, ты в порядке?

И снова:

— Пожалуйста, помогите!

Было что-то странное с Фединым голосом — в нем слышалось непонятное бульканье, как если бы бедный Федя захлебывался…

— Мы идем! — решительно крикнул Дима и, развернувшись, метнулся к лестнице.

Рыдающая Аля помчалась за ним, при этом стараясь ухватиться за его руку, дабы — не дай бог! — не потерять из виду и не остаться одной в этом жутком месте.

Когда дети достигли первого этажа, удары по двери уже прекратились — сторож Ильич, довольный своей работой, возвращался обратно к вагончику, бормоча себе под нос всевозможные ругательства.

— Федя в подвале, — заявил Дима.

— Давай не пойдем туда, — всхлипнула Аля. — Давай лучше взрослых позовем.

Но Дима был полон решимости спасти друга — такой поступок сразу бы искупил его вину за предательство. В этом он был уверен на все сто, и подобная уверенность прибавляла ему мужества. Как-то дедушка сказал, мол, любому человеку хотя бы раз в жизни выпадает шанс проявить себя, показать, чего он стоит на самом деле. И Дима понял, что нынче ему выпала та самая возможность доказать всем — и в первую очередь самому себе, — что он не какой-то там трус и слабак. А еще — что он не предатель!

— Димочка, прошу тебя…

Не на шутку рассердившись, Дима стряхнул Алину руку и, повернувшись к этой реве-корове, рявкнул:

— Можешь убираться, а я пойду спасать друга!

Аля с опаской огляделась. Идти куда-либо она побоялась, но и в темный смердящий подвал ей не особо хотелось. Тем не менее это было всяко лучше, чем остаться совсем одной. С тоской посмотрев на подъездную дверь, за которой лучился спасительный день, знакомый двор и родной дом с любимыми папой и мамой, Аля тихонько простонала:

— Не ходи туда, Димочка. Пожалуйста, не ходи. Мы позовем…

— Я и сам справлюсь, — перебил ее Дима.

И, словно ответом на эти его слова, откуда-то из темноты вновь послышался булькающий голос:

— Пожалуйста, спасите меня!

***

Входная дверь почему-то оказалась закрыта. Аля подергала ее так и этак, пока не убедилась, что наружу не выбраться. Что-то явно изменилось с тех пор, как они вошли в Жуткий дом.

Ясно было одно: теперь этот дом стал по-настоящему жутким.

Дима уже шагал во тьму, освещая себе путь фонариком, и Аля, до боли прикусив губу, нехотя последовала за ним. Она уцепилась за его руку и почувствовала, как он вздрогнул. Все это время мрак сгущался над их головами, сплетался за их спинами. И чем глубже они спускались, тем невыносимее становилась царившая в этом месте вонь.

Стараясь дышать только ртом, Дима вспомнил, что смрад этот очень похож на запах мертвых птиц, которых он порой обнаруживал во дворе. Сбитые из рогаток, птицы разлагались под палящим солнцем, пока кто-нибудь из взрослых не уносил их прочь. Иногда птиц забирали сами убийцы. Мальчишки хвастались этими пернатыми тельцами, как настоящими охотничьими трофеями, а чуть позже швыряли их в костер, и тогда воздух наполнялся удушливым ароматом паленых перьев и жареного мяса.

Но все эти запахи ни в какое сравнение не шли со зловонием, что Дима ощутил в подвале Жуткого дома. И это что касается исключительно обоняния, а ведь имелись и прочие чувства! Скажем, под ногами противно хлюпало и чавкало, а луч фонаря то и дело выхватывал из тьмы почерневшие стены с осыпающейся шпаклевкой, покрытые плесневелыми потеками и отвратительными пузырями, обугленные во многих местах из-за случившегося давным-давно пожара.

— Фу, как здесь мерзко! — шептала Аля, теснее прижимаясь к Диме и тем самым мешая ему идти.

Изредка он останавливался и сердито отпихивал ее от себя, при этом ее крохотной влажной ладошки не выпускал. Ведь где-то в глубине его души жило понимание, что Аля так же нужна ему в этой страшной дурно пахнущей тьме, как и он ей.

— Федя, — позвал Дима. — Федя, ты где?

Ответа не последовало.

Луч фонаря плясал вдоль стен, то и дело соскальзывая на усеянный всевозможным хламом пол. Дима всматривался в темноту и по-прежнему старался дышать ртом, но все сильнее ощущал тошнотворную вонь гниения. Аля тоже морщилась. А еще, перепуганная, она регулярно оборачивалась — занятие явно бессмысленное, так как за их спинами непроглядной стеной вздымалась тьма. Не будь у них фонаря, они наверняка бы заблудились. «Да я бы ни за что на свете сюда и не полез!» — понял Дима. Вся его былая решимость моментально куда-то улетучилась, и теперь ему уже было плевать, станет ли он героем и спасет Федю или же останется на веки вечные трусом и предателем. Теперь Диме хотелось лишь одного: как можно скорее выбраться из этого подвала. Да и вообще из этого дома…

— На помощь!

Голос прозвучал совсем рядом, и дети вздрогнули. Посветив в направлении, откуда донесся звук, Дима обнаружил небольшое ответвление от основного коридора.

— Думаю, Федя там, — пробормотал он, чувствуя, как по спине сочится холодный пот.

В ответ Аля лишь крепче стиснула его руку.

Собравшись с духом, они двинулись по проходу, который оканчивался вытянутым помещением, чьи стены были увиты множеством почерневших от гари и многолетней ржавчины труб. А еще здесь было гораздо светлее, и, посмотрев вверх, Дима увидал дыру в потолке — да, это определенно то самое место, куда свалился бедный Федя. Но, осветив усеянный выбоинами пол, Дима не обнаружил друга-наставника — лишь несколько кирпичей валялись в центре комнаты и…

…швейцарский нож, с тускло поблескивающими в свете фонаря сложенными лезвиями.

— Где он? — шепотом спросила Аля.

— Не знаю, — шепотом отозвался Дима.

За исключением ножа — никаких следов Феди. Одна только невыносимая вонь, паутина ржавых труб и — Дима пригляделся и похолодел — бесчисленные черепа да кости мелких животных, разбросанные по всему полу. Тут же лежали изломанные куски непонятно откуда взявшейся мебели. А в одном из углов Дима обнаружил останки зверя, размерами вполне соответствующего крупной собаке — такой, например, как Баста…

— Федя?

Дима вновь посмотрел на нож и на кирпичи в центре комнаты и лишь теперь заметил, что часть из них перепачкана в чем-то темном и вязком. Аля тоже увидела.

— Димочка, ведь это же…

Но Дима и так знал, чем заляпаны обломки кирпичей. То же самое он видел на выступающем крае бетонной плиты, когда парой минут ранее заглядывал в провал. Федя поранился — вот что это значило!

И тут раздался смешок.

Вздрогнув, Дима направил луч фонаря туда, откуда пришел этот новый устрашающий звук. Пораженный, он смотрел на дальнюю стену, в которой матовой чернотой зиял небольшой пролом. Что-то противно булькало и чавкало в самых его недрах.

— Что это? — еле слышно спросила Аля.

— Не знаю, — прошептал Дима, вглядываясь в пролом и чувствуя, как холодные капли скользят по щекам и по шее, а футболка прилипает к телу. А еще — как сильно хочется писать.

Внезапно Аля задрожала.

— Дима… — Ее голос сорвался на крик: она разглядела нечто такое, чего не сумел углядеть он сам. — Дима! Димочка! Там… там бабайка!

И тогда что-то выскользнуло из пролома в стене, мелькнуло в свете фонаря и внезапно предстало перед детьми, стремительно увеличиваясь в размерах. Что-то черное и омерзительное, оно росло и росло, заполняя собой всю комнату и закрывая тусклый свет из дыры в потолке. А разрастаясь, оно продолжало издавать отвратительные чавкающие звуки.

— Чудненько, — булькнуло нечто.

У Димы аж глаза на лоб полезли, а фонарь запрыгал в трясущейся руке, отчего кругляш света истерично заметался по комнате.

— Дима-а-а! — испугано взвыла Аля.

— Ко мне пожаловали детишки, — причмокнуло нечто. — Сначала один, правда, дохленький, а теперь вот еще двое. Чудненько.

Не сводя широко раскрытых глаз с существа — этой гротескной тени, колышущейся и хихикающей прямо перед ним, — Дима попятился к выходу. И тут луч фонаря замер на чем-то широком и бледном, в форме овала… с двумя черными дырами на нем…

«Как блин, как огромный уродливый блин, — пронеслось в голове Димы. — Это же его… морда!»

Он вспомнил один страшный мультик — что-то там про ужасы на Рождество. И вот в этом мультике главным героем было подобное существо — с той лишь разницей, что оно было худющее, с тонкими длинными конечностями и широкой головой. А это… это нечто и вовсе не имело формы — лишь размазанный сгусток мрака, клякса тени с бледным овалом вместо лица.

Каким-то непостижимым образом существо изменилось, и, заметив это, Дима похолодел. Он моргнул, а затем почувствовал, как по ногам заструилось что-то горячее.

— Чудненько, — вновь булькнуло нечто и распахнуло бездонную, как у акулы, пасть, усеянную рядами острых зубов. А в темных провалах его глаз внезапно вспыхнул яркий свет — точно включили два мощных прожектора.

— Дима! — взвизгнула Аля.

Но Дима не двигался с места. Зачарованно глядел он в эти древние, как сама жизнь, огни. Фонарик выпал из его рук и покатился по неровному полу. Круг света замелькал на обгоревших стенах подвала.

— Съел я вашего Федю, — сообщила тень. — И вас тоже съем. Я очень голоден. Безумно голоден!

Существо угрожающе клацнуло зубами, и на Диму дыхнуло таким отвратительным смрадом, что он согнулся в три погибели, мгновенно распрощавшись со своим обедом. Но за секунду до того, как судорога скрутила его внутренности, он сумел разглядеть застрявшие в зубах монстра кусочки мяса, пучки светлых волос…

Дима рухнул на колени, прямо в собственную горячую рвоту, и стремительно пополз прочь. Что-то огромное просвистело над его головой, и он услышал, как пронзительно закричала Аля. Но лишь преодолев еще несколько метров, Дима заставил себя обернуться. Жуть по-прежнему заполняла добрую половину помещения, но теперь она стала обретать форму — в частности, появились руки, увенчанные десятками тонких пальцев с крючковатыми когтями на каждом. Одной рукой чудовище держало Алю, которая отчаянно надрывала горло, тщетно пытаясь вырваться из цепких лап.

— Чудненько, — прошипело оно, устремив на Алю взгляд сияющих глаз.

«Оно не такое, — вдруг понял Дима. — Это я его таким вижу, а на самом деле оно совершенно другое!»

Как таинственный шорох в ночи…

Как безмолвная фигура в тумане…

Как вздувшаяся, расползающаяся на части физиономия, что улыбается тебе со дна водоема…

Как исполинских размеров паук, затаившийся в шелковом коконе среди костей; паук, готовый пожрать целый город…

Тут Аля обернулась и в последний раз глянула на Диму; ее лицо исказила гримаса, а широко распахнутые глаза были полны ужаса.

— Димочка, помоги! — закричала она.

И тогда, вскочив на ноги, Дима рванул прочь. Он мчался, не разбирая дороги, выставив перед собой руки, то и дело налетая на склизкие стены, спотыкаясь и пытаясь ползти. Кругом царила густая тьма, что-то кашеобразное хлюпало меж пальцев, в нос било зловоние. Поднявшись, он бежал дальше. А в спину ему несся вопль Алины, угодившей в лапы кошмарной бабайки. И, казалось, прошла целая вечность, прежде чем крик оборвался, послышался хруст, жадное чавканье, а в кульминации — булькающее хихиканье:

— Куда же ты, сорванец? Подожди, давай станем друзьями! Мы будем играть, играть вечно! Ведь я знаю множество замечательных игр!

***

Ильич вновь погрузился в дрему. Ему снилась молодость, лихие денечки, что он проводил в компании верных друзей, а чуть позже снились родители — то, как рыдала мать, получив похоронку в апреле 45-го, когда отца, дошедшего до Берлина, застрелил дезертир… А потом сквозь эти видения вдруг прорвался исступленный детский крик.

Ильич открыл глаза как раз в тот момент, когда из окна второго этажа, выбив несколько досок и не переставая при этом истошно вопить, выпрыгнул какой-то мальчишка. Мелькнув в воздухе, он грузно рухнул на землю.

Удивленно заморгав, Ильич уставился на стонущий комочек плоти, который отчаянно пытался уползти прочь. Что-что, а подобное уже никак не походило на типичные штучки дома…

Страшная догадка пронзила сознание Ильича.

— Мать моя, только не это! — выдохнул он и побежал на помощь.

***

Диме повезло: ноги он не сломал. Зато нехило отбил ступни. По крайней мере, так сказал доктор. Пару дней Дима вовсе не мог ходить, а потом начал предпринимать робкие попытки шагать по комнате. Все это время он практически ничего не ел и не мог нормально спать, так как во сне неизменно возвращался в подвал Жуткого дома, где в темноте что-то скреблось, булькало и чавкало.

Отец с грустью поглядывал на сына, а мать частенько плакала. Но Дима не обращал на них никакого внимания. Уставившись в одну точку, он неподвижно лежал в постели, а в ушах его звучали голоса, крики…

О трагедии быстро прознал весь район, и каждый день к Диминым родителям наведывались какие-то люди, что-то объясняли, о чем-то расспрашивали, пока однажды ночью все это не вылилось в жаркий спор. Накануне вечером опять притащились какие-то люди, много людей. Все заперлись в гостиной и долго-долго о чем-то шушукались. Дима слышал, как изредка отец срывался на крик, тогда полушепотом ему что-то втолковывали, всячески увещевали, и он смиренно замолкал. Часто слово брал дедушка, и при звуках его голоса мать почему-то начинала громко рыдать, повторяя при этом: «Нет-нет, не надо, нельзя!»

А еще что-то неустанно скреблось в шкафу. Диму била дрожь. И, судя по всему, он в очередной раз описался — теперь такое случалось нередко.

В шкафу была Аля. Сквозь зазор приоткрытой двери она смотрела на него мутными глазами покойницы, и лицо ее было выпачкано в грязи, а растрепанные волосы слиплись — их покрывало что-то темное и вязкое, как если бы Алю густо измазали клубничным вареньем.

Хуже всего было то, что Аля постоянно молчала. Просто смотрела на Диму, а Дима смотрел на нее. Не в силах пошевелиться, дрожа всем телом, он так и лежал в пропитанной мочой постели, и малопонятные обрывки из разговора взрослых долетали до его ушей:

— Он же еще ребенок! Мы не должны…

— Вы сами прекрасно знаете, ваш сын нужен…

— Но…

— Они разбудили это…

Ближе к полуночи дверь в комнату отворилась — на пороге стоял побледневший отец. Он страдальчески глянул на сына, и лицо его свело судорогой. Отвернувшись, отец выдохнул единственное «я не могу» и бросился прочь.

Спустя какое-то время появился дедушка. Он присел на край кровати и с тоской посмотрел на внука. Затем проследил за его взглядом, обернулся к шкафу.

— Там кто-то есть, да? — тихо спросил дедушка.

Дима кивнул.

— Понимаешь… — Дедушка потер шею, стараясь не слушать, как в соседней комнате бьется в истерике Димина мать. — Тут такое дело…

И внезапно Дима понял. В одно мгновение все стало ясно — и то, что произошло, и то, что должно было произойти.

— Я знаю, деда, — сказал он. — Чудище в подвале, оно не успокоится, да?

— Да.

— Ему нужен я, так?

Дедушка вздрогнул и отвернулся — ему была невыносима одна только мысль о том, что предстоит сделать. Наконец, справившись с охватившими его эмоциями, он посмотрел на внука и прошептал:

— Это… там, в подвале… оно спало. Его нельзя было будить. Мы думали, что оно ушло, поэтому и начали забывать. Надеялись, что проклятый дом рухнет когда-нибудь, и все само собой прекратится.

— Оно там давно?

— Со времен пожара. Мы думаем, что это оно устроило тот пожар. Оно и было пожаром.

— А что оно такое?

— Ужас, — просто ответил дедушка.

— Почему же вы не прогоните его? — Дима внимательно посмотрел на дедушку. Тот опустил голову.

— Мы не можем, не знаем как. Но… если оно не получит желаемое, оно не угомонится.

— Желаемое — это я?

— Ты видел его? — спросил дедушка.

— Да.

— И оно видело тебя. Оно не успокоится, и вот тогда начнется настоящий кошмар. Такое однажды уже случалось. Много чего тогда произошло…

— Я понимаю, деда.

Дима откинул одеяло и сел. При виде мокрого пятна на простыне у дедушки защемило сердце. «Боже, за что же нам все это?» — в сердцах воскликнул он. Дима ничего не ответил, лишь ободряюще похлопал его по плечу — так же, как его самого не раз хлопал Федя. Затем Дима поднялся и начал неспешно одеваться. Он больше не боялся. Что-то сломалось в нем, и он перестал испытывать какие-либо эмоции. Он знал, что Аля не оставит его — была ли она теперь частью того существа или нет, но она так и будет ему являться.

Потому что он бросил ее там, в подвале.

И, быть может, однажды она даже начнет улыбаться, хихикать, а глаза ее засияют призрачным светом…

Дима натянул футболку и безразлично посмотрел на дедушку, который однажды сказал, что в жизни всякого человека наступает такой момент — момент проверки на прочность, момент истины, — когда становится ясно, кто ты и чего стоишь. Дима не знал, наступил ли этот момент тогда, в подвале, либо же это время пришло теперь, но в любом случае он был готов. Страха больше не осталось. Ничего не осталось. Воплощенный ужас ожидал его во тьме пропахшего гнилью подземелья, и Дима готов был спуститься туда и встретиться с этим ужасом лицом к лицу.

***

Хромая и держась за руку дедушки, Дима шагнул в подъезд, где его окружили безмолвные фигуры взрослых. Казалось, жители всего района собрались здесь, и среди этих побледневших лиц Дима даже узнал родителей Феди и Али. Поддерживаемый дедушкой, он молча проковылял мимо.

Вдвоем они спустились по лестнице и вышли в туманную ночь. Все так же сохраняя молчание, пересекли пустырь, где Дима лишь раз обернулся на свой родной дом. В каждом окне он увидел призрачный силуэт. Люди смотрели на него, а он на них. Потом он отвернулся и уставился на чернеющую громадину Жуткого дома.

У калитки их уже поджидал Ильич.

— Это там, — смущенно проговорил он, — ждет.

Дедушка ничего не ответил, лишь передернул плечами и отвернулся, желая скрыть застывшие в глазах слезы.

Так втроем они добрели до подъезда, дверь в который была заблаговременно распахнута. Внутри же царила кромешная тьма, и, принюхавшись, можно было уловить запах гнили.

— Господи!

Дима глянул на дедушку и спокойно сказал:

— Все нормально. Просто так надо.

— Димка! — Дедушка рухнул на колени, отказываясь выпускать безвольную руку внука. — Я не могу, не могу!

— Все хорошо.

Пальцы дедушки разжались.

— Все хорошо, — повторил Дима и отвернулся.

Не произнеся больше ни слова, он решительно шагнул в затхлый мрак. И где-то в глубинах дома нечто радостно захихикало…