DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

ПРОКЛЯТИЕ

Стадии принятия ужаса. Часть 4. Стадия депрессии

Торг с ужасом не удался ни во времена предромантизма, ни в последующую эпоху романтизма. На дворе стоял XIX век. Абсолютизм в Западной Европе потерпел полный крах, культура переориентировалась на широкие массы в виду усиления позиций третьего класса – буржуазии. Войны, бесконечные революции, колонизации, борьба за независимость, установление нации как важнейшего социального конструкта, передел Западного мира – сложно описать в одном разговоре всю пестроту социально-исторических событий XIX века, повлиявших на культуру и философскую мысль. Материала для рассуждений по этому вопросу хватит на пятитомник эссе или одну добротную монографию.

Торг с ужасом не удался. Воцарилось уныние, апатия, бессильное осознание грядущей капитуляции. Такие настроения прекрасно отражает неясность и неопределенность местонахождения ужаса в культурно-философской парадигме. Ужас реалистический и ужас сверхъестественный играли в перетягивания, а в роли каната были культура и искусство. В то же время, на соседней плоскости гремит марксизм, дарвинизм, диалектический и исторический материализм. Появление столь сильных противников заставляет разновидности ужаса перейти от состязательности к поиску общих положений. Выясняется, что любая форма ужаса несет в себе смерть. Но в то же время, ввиду неразрешимости вопроса о переходе ужаса в смерть и смерти в ужас, эти феномены ставились в одном ряду. Процесс поиска общих положений вовлекает ужас в духовный опыт. Это ситуация экзистенциального углубления философии. В изложениях Ницше, Кьеркегора, Достоевского, Толстого, есть немало слагаемых, суммой которых стал приход ужаса в философию. Общество и культура пребывают в полярных чувствах, эмоциональные качели кидают человека то в пучину экзистенциализма, то на баррикады революции. Метания между двумя крайностями, перепады общественных настроений, напоминающие американские красные горки – что это, кроме как симптомы депрессии западноевропейского общества?

Также в XIX веке многие категории, которые до того момента были лишь придаточной противоположностью к какой-либо категории, обрели независимость. Карл Розенкранц, написавший труд «Эстетика безобразного», стоял у ранних – то есть эстетических – этапов высвобождения ужаса. Его заслуга состояла в выводе безобразного в отдельную категорию. Если раньше безобразное было лишь противоположностью прекрасного, а попытки хоть как-то систематизировать и разобраться в его структурности не увенчивались успехом, то работа Розенкранца даёт на суд читателям многоуровневую реконструкцию ужасного. Розенкранц выделяет три основных вида безобразного и их подвиды: аморфное (асимметрия, дисгармония), неточное (неправильное), отвратительное грубое, мертвое и пустое, гнусное и так далее.

Написанная в 1853 году, «Эстетика безобразного» – труд, теоретизировавший культурные принципы своего времени. Четырьмя годами позже выходит поэтический сборник «Цветы зла» Бодлера, который воплотил эти принципы на практике. Сборник вышел столь эпатажным, откровенным и местами даже богохульным (интересно, что идею о смерти бога Бодлер и Ницше выдвинули в один период независимо друг от друга), что меньше чем через месяц начался суд над Бодлером по поводу «нарушения общественной морали». К слову, в том же году, подобный приговор получила и «Мадам Бовари» Флобера. Интересно и то, что запрет на публикацию некоторых стихотворений из сборника был снят только в 1949 году. Однако куда больше философских откровений содержится в сборнике дневниковых записей «Моё обнажённое сердце» Бодлера. Например, поэт пишет: «Совсем ребенком я почувствовал в своем сердце два противоречивых чувства: ужас перед жизнью и упоение жизнью». Такая полярность чувств, о которой мы уже говорили, содержит принципы новой этики. Культура теперь не ведОма теологической детерминацией, культура стала расширяться, и уже мало, кто из представителей культурных кругов чурался уродливого и жуткого.

Неопределённость в философии унаследует и XX век. Бердяев, будучи вовлечён в курс этикоцентизма – отличительного характера русской философии – рассматривает нравственное положение ужаса. Он развивает мысль Кьеркегора: страх и ужас есть понятия противоположные. Это традиционная конфронтация эмпирически рожденного страха и трансцендентного ужаса. Но русский философ как бы смотрит эту конфронтацию через нравственный высотометр: ужас есть высокое, страх есть низкое:

То же, что я называю «ужасом», – бескорыстно, не утилитарно, не эвдемонистично, не означает озабоченности и страха перед будущими страданиями, а чистое переживание бездны, отделяющей наш греховный обыденный мир и нашу низшую природу от высшего, горнего, божественного мира, от бесконечной тайны бытия. Поэтому и тоска и ужас могут иметь чистое нравственное и духовное значение. В страхе же человек совсем не переживает аффекта стояния перед бездной, перед тайной, перед бесконечностью, наоборот, он погружен в низший, обыденный, посюсторонний мир. Страх эсхатологический, связанный с конечной судьбой человека и мира, есть корыстная и обыденная подмена священного ужаса, бескорыстного и трансцендентного. Достижение божественной высоты и совершенства, божественной любви совсем не есть средство избежать гибели и достигнуть блаженства, но есть самоцель, есть само спасение и блаженство. Тоска и ужас связаны, но ужас ближе к тайне бытия, чем тоска, ужас духовнее, тоска же душевнее.

Ужас есть духовное – то, что приближает нас к тайне бытия, страх же есть подмена священного ужаса. Этот постулат фундаментален для русской философии и литературы. Хармс, Гаршин, Арцыбашев, Гумелёв, Сологуб, Чехов, Андреев, Толстой, Платонов во многом обозначили этико-эстетическое понимание феноменов тоски и ужаса. Сам же ужас, находящийся на фундаментальном уровне человеческого бытия, всё чаще проявляется в разных формах культурной жизни человека: культурология, эстетика, психология, философия, и даже литературоведение, – все эти науки также не обошли ужас стороной. То есть этические и бытийные смыслы, заключенные в ужасе, помогли ему раздвинуть из границ антропологических маркеров.

Исследуя творчество Франца Кафки, Владимир Кантор выводит предзнаменования нынешней ситуации, когда трагедия сменилась ужасом и абсурдом. Кантор пишет:

Почему же здесь нет трагедии? Потому что историческая и привычная почва уходит из-под ног, пропадает вертикаль, державшая человека все предыдущие столетия и даже тысячелетия, вертикаль человек и Бог, или боги, как в Античности. По словам же Гегеля, «подлинная тема изначальной трагедии — Божественное начало, но не в том виде, как оно составляет содержание религиозного сознания, а как оно вступает в мир, в индивидуальные поступки, не утрачивая, однако, в этой действительности своего субстанциального характера и не обращаясь в свою противоположность». Трагический герой связан как с Божественным началом, так и с одной из сторон «устойчивого жизненного содержания» (Гегель). У персонажей Кафки это устойчивое жизненное содержание полностью отсутствует. Они все при службе, но как бы и вне ее, а главное — вне бытия, они существуют, но не бытийствуют. Кафка это вполне понимает. В его мире правят анонимные силы, и вместо Бытия в лицо человеку глядит Ничто. Человек не находит себе места в этом мире — об этом он и пишет, человек обречен суду непостижимых сил. Кафка даже не жалеет своего героя. Он в ужасе, ему нечего сказать, он просто констатирует самоощущение своих персонажей. Порой даже кажется, что именно их самоощущение и влечет дальнейшие события — «превращение», «процесс», «приговор».

Для полноты картины приведём несколько цитат из дневников Кафки:

Моя ушная раковина на ощупь свежа, шершава, прохладна, сочна – как лист. Я совершенно определенно пишу это из-за отчаяния по поводу моего тела, по поводу будущего этого тела.

Мое состояние — не состояние «несчастности», но это и не счастье, не равнодушие, не слабость, не усталость, не интерес к чему-то, — тогда что же оно такое? То обстоятельство, что я не знаю этого, связано, вероятно, с моей неспособностью писать. А ее я, кажется, ощущаю, не зная причины. Все вещи, возникающие у меня в голове, растут не из корней своих, а откуда-то с середины. Попробуй-ка удержать их, попробуй-ка держать траву и самому держаться за нее, если она начинает расти лишь с середины стебля.

Что нам дают эти цитаты? Как минимум, перед нами изъявление ужаса в чистом виде, когда он сливается с душой, разумом и телом. Кафка стоит перед лицом Ничто без сомнения, без веры. Это довольно неописуемое состояние сознания – когда разум балансирует между страхом, абсурдом и ирреальностью, когда человек повязан виной, когда он беззащитен перед ней. Эпикриз данного состояния можно составить лишь в терминологии ужаса.

Анализируя временной отрезок со второй трети XIX и до конца XX века, мы выводим две противоположные тенденции. Первая – противоречивость и оппозиционность на всех уровнях:

  1. ужас реальный против ужаса сверхъестественного;
  2. страх против ужаса как такового;
  3. нарастание поля метафизического рационализма.

Вторая тенденция – философия как реципиент ужаса литературы и мира. В первом случае, у нас главный фактор – противоречие, во втором – попытки подступиться к общественной мысли через расширение литературного и экзистенциального опыта. Такое положение свидетельствует, что в указанном временном промежутке отношение к ужасу находилось на стадии депрессии.

Комментариев: 0 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)