DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Игорь Мерцалов «Глаза страха»

Старенький «жиган» работал как часы. У бати всё работало как часы. У него до сих пор советский жестяной будильник на подоконнике, секунда в секунду время показывает. С блюдце размером, пузатый. Когда тихо в доме, он грохочет: кроп-крап, кроп-крап. Слушаешь его – и ты снова ребёнок.

В старенькой «ижевке» с новой пружиной и сомневаться не нужно.

Рукастый батя, да только упрям, как чёрт…

Димка оглянулся на отца. Чёткий профиль, густые брови, тяжёлый взгляд. Мосластая рука на оплетённом руле, к губе прилип погасший чинарик.

– Батя, давай до субботы оставим.

– Чудила! Тебе что, в субботу сезон откроют? Если хочешь знать, по выходным менты шакалят – мама не горюй… Не дрейфь. Мы ж с тобой везунчики – забыл?

Димка кивнул. Верно, они везунчики. Никогда без добычи домой не возвращались. «Кормильцы мои» – называла их мать, царствие ей небесное.

– Ну, едут отец и сын, и что? Можем в город, можем к шурину ехать. Кому какое дело?

– Ну да… – кивнул Димка.

Всё верно батя говорил, но на душе всё равно было погано почему-то. Предчувствие, что ли, какое? Ну в самом деле, всякая удача когда-нибудь кончается!

Он снова оглянулся на отца и подумал, что, может, удача кончается только у тех, кто сомневается в ней. А от таких упрямых, как батя, она просто не может отвязаться.

– А давай-ка, правда, к шурину свернём, – сказал отец и повернул руль.

«Жиган» заплясал на колдобинах вихляющего просёлка. Это был короткий путь на Ломакино. Серая щетина леса придвинулась к самой дороге. Примерно через полкилометра автомобиль замер.

– Ну, я как чуял, – удовлетворённо произнёс батя.

Он кинул чинарик на приборную доску, открыл бардачок, вынул патрон 12 калибра и положил его в нагрудный карман.

– Выходим. Только тихо.

Димка наконец-то увидел: шагов за сто от них мерила сугробы тонкими ногами серая косуля. На машину она не глядела и, когда стукнули дверцы, только повела ушами. Непуганая. Мы и впрямь везунчики, подумал Димка.

Её не встревожил звук, с которым стволы разобранного ружья легли на цевьё, хотя в тишине зимнего леса он казался громким. Батя вложил патрон в левый ствол, не спуская глаз с косули. Ему не нужно было смотреть на то, что делают руки. Он доверял своим рукам.

И они его не подводили.

– Ты по сторонам-то посматривай, – тихо напомнил он сыну.

Димка оглянулся.

– Чисто…

А вот сыну батя, похоже, не доверял: услышав ответ, всё же быстро осмотрелся сам. Хотя, понятно, тут не в доверии дело, а в многолетней привычке.

Он выстрелил, как на соревнованиях по стендовой стрельбе. Димка всегда восхищался этим движением и никак не мог его повторить – получался рывок. У бати приклад лёг на плечо мягким неуловимым движением. Стволы метнулись кверху – и будто бы не было мига прицеливания, просто в середине пути они извергли гром и сизое облачко дыма. Заложило уши. Ружьё продолжило движение, приклад соскользнул с плеча вниз и, как верный пёс, замер у батиного унта.

– Чёр-рт…

Димка оглянулся на косулю. Заряд картечи повалил её на снег, но она тут же встала. Хромая и падая, она устремилась в глубь леса. Кулаки сами собой сжались от досады. Димка не успел заметить, как это произошло, но в какой-то момент все сомнения оставили его, уступив место привычному азарту.

– Только не говори мне про то, как кончается везение, – предупредил батя. – Ей конец. Давай-ка дуй за добычей.

– Один? – возмутился Димка.

– Ага. За то, что отговаривал. Давай, не тяни. А я покурю пока.

Он сунул ружьё под заднее сиденье, выковырял из пачки папиросу и чиркнул спичкой. Димка тем временем достал из багажника широкие лыжи. Пока приладил их, косуля почти скрылась из вида. Вздохнув, Димка сошёл с просёлка и двинулся вперёд.

Снега этой зимой навалило по пояс. Не раз ему приходилось огибать кустарники, едва высовывавшие кончики ветвей из-под волнистых наносов снега.

Вскоре впереди заалела цепочка кровавых пятен. Димка машинально прибавил ходу. Но одёрнул себя: азарт азартом, а взопреть ему совсем не нужно. Двигаясь размеренно, как робот, он неуклонно приближался к раненой косуле. Она оглянулась на него, вздрогнула и рванулась вперёд. Но силы оставили её, она упала. Тонкие ноги в отчаянии взбили снег. Всё было бесполезно, встать не удавалось.

Димка подкатил к ней и остановился. Под свинцовым небом было тихо. Бока животного судорожно вздымались, слышалось надсадное дыхание. Из носа вырывались облачка пара. На снегу алели пятна крови.

Димка расстегнул свою крутку цвета хаки и поднял руку к поясу. Однако ножа на привычном месте не оказалось. Он глухо выругался. Ну да, у него не было настроения охотиться сегодня.

Он настолько увлёкся своими дурацкими предчувствиями, что перед выездом не стал цеплять ножны к поясу, а сунул их в багажник. Подумал: вдруг придётся где-нибудь остановиться и кто-то заметит нож? У него было право на ношение, но ведь охотничий сезон кончился, и всякий бы догадался, что отец и сын Могилины собрались браконьерствовать… Как всегда: начинаешь думать о том, что скажут другие, забываешь подумать о себе!

Придётся возвращаться к машине. Димка оглянулся на яркое синее пятно «жигана». Слишком далеко. Тратить лишних десять минут было лень. Надо что-то придумать…

«Что-то». На самом деле он, конечно, уже знал, что именно собирается сделать. Только ещё не вполне осмыслил это. Потому что не делал подобного никогда. Но тут уж – либо делай, либо опять на лыжах туда-обратно. И батя скажет: «Вот и разделывай сам. Это тебе за то, что дурак».

Большие влажные глаза дрожащей косули наблюдали за ним, пока он снимал лыжи и втыкал их в снег. Когда он приблизился, косульи ноги вновь замолотили по снегу, но это быстро кончилось. Животное смирилось. Только моргнули бездонные глаза, роняя слезу.

– Ну что ж, – сказал Димка, сам не зная, обращается к себе или к косуле.

Он резко упал коленом ей на шею, обхватил голову и крутанул что было сил. Послышался громкий хруст. Последняя судорога пробежала по телу животного, оно замерло. Последние струйки пара развеялись над ноздрями.

Глаза остались открытыми. Их стремительно затянула мутная пелена смерти.

– Вот и готово, – сообщил Димка глазам косули. – Теперь за ножом… и за батей.

Он отвернулся, чтобы надеть лыжи, и замер. Потом медленно пригнулся, сел на снег. Так же медленно положил рядом с собой лыжи. Одну за другой. Серыми полозьями кверху, чтобы не светить кричащей красно-зелёной поверхностью.

«Жигана» не было на том месте, откуда Димка начал преследование косули. Он синел теперь заметно правее между деревьев. А рядом с ним стояла «Лада Гранта», белая с голубым. Около машин виднелись две фигуры: высокая – отца, и низкая – Лёхи Липатова.

Лёха Липатов был пороховским участковым и отличался въедливым нравом.

Димка залёг в снег, наблюдая. Он ясно представлял себе, что произошло на просёлке минуту назад. Липатов ехал от Ломакино. Батя, едва приметив его, тотчас прыгнул в «жигана» и двинулся вперёд, подальше от Димкиных следов. Они могли бы и разъехаться с участковым, помахав друг другу. В самом деле, все же знают, что у Могилина-старшего шурин в Ломакино. Батя часто к шурину ездит. Это тоже все знают: то по делу помочь, то по лбу дать, чтобы не пил, как свинья.

Но ещё Липатов знает, что Могилины – заядлые охотники, и, конечно, решил проверить батю.

Что-то долго он его проверяет…

Несмотря на то, что для февраля день был тёплый, Димка начал мёрзнуть. Он уже прикидывал, не придётся ли окапываться в сугробе, как вдруг увидел то, от чего сердце подпрыгнуло.

Участковый сунулся в «жигана» и через минуту вынырнул с ружьём. Батя стоял понурившись.

Димка сглотнул. Как могло случиться, что батя выдал свою любимую «ижевку»? Потом догадался: это «ижевка» выдала батю.

Вернее, запах пороха в салоне.

Плохо.

Очень плохо.

Поверит ли Липатов, что батя просто заменил пружину и решил испытать оружие?

Да нипочём. Лёха ведь знает батю. Знает, что Александр Могилин просто так не стреляет. Ему мишень нужна. И непременно живая.

Ну вот, доигрались везунчики… Всё-таки когда-нибудь удача кончается.

Не зная, что делать, Димка продолжал наблюдать сквозь частокол серых стволов. Липатов разобрал «ижевку» и уложил в свою машину, потом осмотрел багажник «жигана» и, конечно, забрал нож. Потом они с батей сели в салон и оставались там минут пять. Димка стал медленно, как черепаха в песок, закапываться в сугроб. Ему начало казаться, что ожидание затянется до ночи. О том, чтобы свалить подальше, он не думал. Всё равно следы на снегу выдадут.

Да что ж они так долго? Но вот Липатов опять перебрался в «Гранту» и двинулся в сторону шоссе. А вслед за ним, развернувшись, поехал и синий «жиган». Машины проехали мимо того места, где он начал преследовать косулю. Если Липатов и увидел полоски лыжных следов, они его почему-то не заинтересовали. Вскоре обе машины скрылись из виду.

Что происходит? Удивлённый Димка встал и начал разминаться, чтобы разогнать кровь. Через минуту в кармане звякнул телефон. Батя прислал голосовое сообщение.

«Слушай внимательно. Если что, ты в городе. Зачем поехал, не сказал. Придумай там что-нибудь, если понадобится. А у меня вот что. Эта сволочь учуяла запах пороха. Нарушение правил перевозки – с ходу… А когда я за документами полез, из бардачка твой патрон выкатился, мелкашка. Выдрать бы тебя, как меня драли, что не умеешь за собой прибираться. Ну да ладно: сейчас это к месту получилось. Всё-таки не зря мы с тобой везунчики. У Липатова глазёнки разгорелись, про мой выстрел он и думать забыл. Короче, я решил отдать ему твою «белочку». Так и так, мол, запираться не стану, только оформляй добровольное. Он согласился. Завтра он, конечно, проверит лесок, но ты всё успеешь. Разделывай тушу, прячь мясо у шурина. Не оставляй лишних следов, и хрен кто что докажет. Не дрейфь, всё будет в порядке. Мы же везунчики. Я это сообщение удалю у себя, ты тоже удали, когда послушаешь. Ну всё, действуй».

Димка давно уже толком не охотился, но свою ненаглядную «белку» с одним нарезным стволом под патрон мелкашки любил. Эх, жалко её, родимую! Ладно, сделанного не воротишь, а вот о мясе позаботиться надо.

***

Серёгой, а чаще шутливо Сержем, батя называл его очень давно. Потом перешёл исключительно на «шурина», почему-то вкладывая в это слово мегатонны пренебрежения. Димке этот тип тоже не нравился, но в целом он относился к родичу спокойно. Ну, пьёт, что с того? Все пьют.

– Дядь Серж! – позвал он, стуча в окно. – Дядь Серж, ты дома?

Ответа не было. Димка, пошатываясь от усталости, выбрался из заснеженного палисадника. Подойдя к калитке, запустил руку в окошко на воротине, нащупал и потянул засов. Рука слегка дрожала. Кровь ещё словно кипела после двухкилометровой пробежки по лесу.

Да, прав батя: городская жизнь кого хочешь ухайдакает…

Сонный, давно во всём разочарованный Полкан вяло порычал для проформы. Мрачное настроение пса служило верной приметой: шурин опять приложился к бутылке.

Димка воткнул лыжи в сугроб у крыльца и шагнул в сени. В полумраке нашарил дорогу к внутренней двери.

В избе стояли тошнотворные запахи сигаретного дыма и перегара. Над столом, как Эйфелева башня над Парижем, высилась пятилитровая бутыль мутного самогона. Дядя Серж похрапывая на кровати, готовился к смерти, хотя, понятно, и не догадывался об этом. Зажатая в пальцах сигарета без фильтра уже догорала и вот-вот могла подпалить матрас. Димка растоптал окурок в старой, оббитой стеклянной пепельнице, снял куртку и осмотрелся.

Судя по всему, тётя Зина опять ушла к сестре, «и пускай этот алконавт делает что хочет». Заметив на столе нарезанную колбасу, Димка сообразил, что зверски голоден, но набивать брюхо не стал – взял с собой в свёртке, вместе с хлебом и солёными огурцами.

Мародёром он себя не чувствовал. Всё равно бы дядя Серж не отказал, если бы соображал, что происходит. А то главное, в чём Димка нуждался, он брал взаймы.

Свой нож дядя Серж хранил в старом комоде. Димка быстро его нашёл. Проверил пальцем – лезвие затупилось. Пришлось положить в карман и точильный брусок, найденный в кладовой. Оттуда же он взял моток верёвки, санки, топор и мешок.

Дыхание восстановилось, и он позволил себе выпить глоток холодной воды из бака, стоявшего около входной двери. Отдохнув, он стал лучше соображать, и потому выбрался из дома через огород, прошёл пустырём и только на окраине села встал на лыжи. Санки поставил на снег, привязав к поясу, и поехал вдоль опушки леса. Минут через десять он нашёл собственные следы и свернул к месту, где его ждала добыча.

«Человек – хищник, – всегда говорил батя. – Недаром у него глаза спереди, как у всех хищников. Так что не надо бороться с природой. Пока ты охотишься, ты мужик. Перестал охотиться – всё, ты дрипня, и тебя обошли те, кто половчей»…

Мышцы поначалу возмутились, Димке даже показалось, что сейчас он упадёт. Но тело быстро вернулось к привычному ритму. Плыли навстречу серые стволы. Было тихо, лишь снег хрустел под ногами.

Выпитая вода мигом выступила на спине испариной. Хорошо, что всего один глоток, но лучше было бы вовсе без него обойтись. Димка на бегу сорвал с низко наклонившейся ветки горсть снега, кинул в рот, погонял языком и сплюнул. Полегчало.

…Поначалу он спорил, конечно. Все вокруг говорили о доброте, человечности. Потом жизнь всё расставила по местам. Димка убедился, что те, кто ведёт себя по-охотничьи, добиваются лучшего положения, лучших девчонок, а болтовня о гуманизме – это просто утешение для травоядных. Хочешь успеха – смотри на всё вокруг как на добычу. Только не зарывайся, правильно оценивай силы. Этого многим недоставало. Но у Димки был отличный учитель. И охотничий опыт – с детства…

Хруп-хруп-хруп. Ровно и неотступно: одной ногой, другой ногой. Хруп-хруп-хруп.

Чёткая лыжня тянулась вперёд, плавно огибая стволы. Трудно, но я выдержу, внушал он себе. Мышцы знают, что им делать, дыхалка как будто в порядке. Я это умею, а значит, прочь сомнения. «Оставь нервы дома» – одна из батиных заповедей, и в её верности Димка убеждался уже тысячи раз.

Убедился и теперь. Время шло – но шёл и он, и прошёл опять весь этот путь, и вот впереди показался пятачок вытоптанного снега, рядом темнела туша косули. Димка медленно стал сбавлять скорость, к добыче подошёл уже шагом. Отвязал от пояса санки, снял лыжи и принялся медленно разминаться.

«Вот так, батя, не ухайдакала меня пока городская жизнь… Могу ещё!»

Восстановив силы, он вынул нож, подточил на бруске, морщась от того, как разносится по притихшему лесу скрежет. Потом приступил к разделке. Времени прошло немало, если он не хотел, чтобы мясо испортилось, следовало поторопиться.

Димка перевернул тушу на спину и первым делом снял шкуру. Потом полоснул сталью по шее косули, потянул пищевод и завязал узлом. Вскрыл брюхо и стал вынимать по очереди потроха.

Тряпичные перчатки, которые он всегда носил с собой, быстро заскорузли на морозе от крови и жира. Димка разогрелся, пока заканчивал с брюшной полостью. Наконец пришёл черед трахеи, лёгких и сердца.

Когда-то его тошнило от этой работы. Батя заставлял снова и снова выполнять её, пока вид окровавленной туши и тёмного-вишнёвого нутра не стал привычным. Пару раз, в отрочестве, ему доводилось портить мясо, повредив пищевод и желчный пузырь. Батя заставлял есть и такое мясо – в назидание, чтобы впредь был внимательней.

Уроки не прошли даром. Даже теперь, когда охота из образа жизни стала редким развлечением, руки отлично помнили, что и как делать.

До сумерек Димка успел главное – выпотрошить тушу. Вконец измотанный, он свалил сухое деревце, стоявшее неподалёку, выдернул из сугроба валежину – сук, обломившийся под весом снега, и развёл костёр. Подыскав рогатку, положил на неё ещё одну ветку, на которую насадил печень, и стал обжаривать над огнём. В ожидании подкрепился припасами из дома дяди Сержа. Только теперь Димка осознал, что у него от голода уже давно сводит желудок.

Охота всегда заставляла его забыть обо всём… Ну ладно, не всегда. Первые уроки остались в памяти сплошным кошмаром. Поначалу он не то что потрошить, просто стрелять в зверей не мог. Даже нарочно промахивался, пока батя не задал ему однажды основательную трёпку и не заставил отработать патроны, потраченные на обучение стрельбе.

В тринадцать лет он всё-таки совершил своё первое убийство. Это тоже была косуля. Удар картечи перебил ей шею, но умерла она не сразу. Димка навсегда запомнил её глаза, когда он по приказу бати перерезал ей горло.

Поворачивая печень над костром, он оглянулся на отделённую от туловища голову косули и поёжился. В отблесках огня казалось, что у неё такой же пристальный вопрошающий взгляд, как у той, первой.

Сгустилась ночная тьма. Единственным звуком во вселенной остался треск костра. И хруст снега, когда Димка отправился за новой порцией дров.

Наконец печень обжарилась, и он, обжигаясь, запустил зубы в терпкую суховатую мякоть. Давно у него не было такой роскошной трапезы.

Тогда, в тринадцать лет, его вывернуло наизнанку, когда он впервые попробовал сочащуюся кровью печень. Батя хохотал, глядя на него, потом задал трёпку и заставил есть снова, а его всё рвало и рвало. Съеденным мясом и желудочным соком, а потом вообще непонятно чем, судя по ощущениям – внутренними органами.

Так он тогда подумал.

Только позже Димка понял, что его рвало лживыми книжными истинами, фальшью и миражами.

Потому что всё оказалось дерьмом – всё, что ему пытались внушить люди, никогда не бравшие в руки ружья.

Ценность всякой жизни? Кто поверит в неё, когда всё вокруг нацелено на то, чтобы сломать, растоптать и убить человека? В девяностых и начале нулевых человеческая жизнь стоила очень дёшево.

Милосердие и сострадание к братьям меньшим? Какого чёрта – братья меньшие так же заточены на убийство, как и всё живое на этом шарике. Стадо избавляется от слабых, чтобы сильные успешнее противостояли хищникам. Самцы калечат друг друга ради самки и оставляют умирать. Матери могут защищать своих детёнышей, а могут убивать, если их нечем кормить. Или убивать чужих детёнышей, чтобы своим досталось больше пищи.

Природа не нуждается в милосердии.

Природа – это сила.

И он становился сильнее с каждым новым убийством, с каждым новым куском мяса.

…Всё началось с зависти других пацанов. Они ещё только слушали рассказы взрослых, а он уже был охотником. Многие умели стрелять – он умел убивать. Все знали вкус дичины, приготовленной матерями в чугунке, – а он мог рассказать о вкусе сырой или слегка обжаренной над огнём печени. «К нему нужно привыкнуть», – говорил он, а когда пацаны уточняли: «Как ко вкусу оливок?» (конечно, повторяя слышанное где-то, потому что кто мог судить об оливках в их захолустье в лихие девяностые?), – он презрительно пожимал плечами: «Ну да, наверное… Мне не интересны оливки. Их просто вытаскивают из банки…»

Действительно ли к этому вкусу нужно привыкнуть, или он поверил в это от частого повторения, Димка никогда не задумывался. Так или иначе вкус кровавой печени стал для него лучшим вкусом на свете.

Сказать бы «наркотиком», но ведь наркотики разрушают человека, а он, поглядите, только крепчал…

Нет, успешным Димка не стал. Не в том смысле, который вкладывают в это слово те, кто никогда не брал в руки ружья. Они горазды трепаться об охотничьей природе человека, но, как и гуманисты, ни черта не смыслят в охоте. Пытаются доказать, будто охотничьи инстинкты приносят пользу и в современном цивилизованном мире. Мол, недаром миллионеров сплошь и рядом называют то тиграми, то акулами, то ещё какими-нибудь «волками с Уолл-стрит»…

Димке хватило ума понять, что за каждой историей успеха скромно стоит в тени удачное стечение обстоятельств. Вовремя свалившийся капиталец, который помогает обойти конкурентов. Вовремя подвернувшееся знакомство с нужными людьми. Вовремя сделанная подлость. Димка знал это по опыту – помыкался в своё время по разным многообещающим предприятиям, видел своими глазами, как взятка перешибает и ум, и волю, и нацеленность на успех.

Димка стал настоящим хищником, который умеет оценивать свои силы, выбирать жертву, выжидать момент для атаки.

Он даже женился по этой схеме. На одной из вечеринок присмотрел себе девственницу – чутьём вычислил – и решил: вот она мне нужна. Присмотрелся, сел рядом с ней, заговорил, как старый знакомый. Это было нетрудно, потому что ход её нехитрых мыслей читался, как в открытой книге.

Она легко повелась. Только один раз взбрыкнула, когда он посоветовал ей не налегать на спиртное. Потребовала, чтобы он ей не указывал. «Не надо глушить страх водкой», – сказал он. – «Я ничего не боюсь! Мне просто тошно…» Димка отлично знал, что тошно бывает только от страха, но пока не стал спорить. «Всё равно не надо. Толку не будет. Поверь, я через это прошёл». Она фыркнула, демонстративно намахнула рюмку и выдвинула другое требование: «Прошёл, ну и прекрасно. Теперь дай пройти другим». «Что значит “дай пройти”? – усмехнулся он. – Я сам тебя проведу…»

Он выполнил обещание и провёл её через всё, что счёл нужным. У Ленки не было другого варианта, кроме как стать его женой.

Правда, тут и ждала засада. Жена оказалась не таким уж ценным приобретением. Вроде хорошей машины: владеть ей приятно, порой полезно, но хлопотно и накладно.

Беда не в том, что приходилось изменять сложившимся привычкам.

Беда была в том, что он начал порой смотреть на мир её глазами.

Глазами обитательницы миражей.

В голове вновь начали поселяться давно выблеванные благоглупости. Ленка радовалась, что он становится примерным семьянином, а он тратил время на приобретение не нужных лично ему вещей, на общение с лично ему не интересными людьми. Порой от всего этого становилось тошно.

А тошно бывает, только если есть страх.

Он не знал, чего именно боится, но не обманывал себя. Где-то страх был.

Вот и лишнее доказательство: когда бы раньше Димка стал возражать против испытания ружья с новой пружиной? Ни в жизнь. Ещё попросил бы позволить сделать первый выстрел ему. Без всякой надежды, но попросил бы.

А сегодня – точно, вдруг повёл себя как дрипня, отговорить пытался…

Хорошо, что батю ничем с пути не собьёшь. В общем, тревожное предчувствие оправдалось – напоролись на Липатова. С другой стороны, отделались, можно сказать, малой кровью. Участковый, конечно, придёт сюда утром. Но Димка всё успеет, а потом ему будут до фонаря все подозрения настырного «анискина». Он умеет заметать следы.

А небольшой риск, как оказалось, стоит того, чтобы снова посидеть в ночном лесу у костра, над которым жарится печень косули…

Покончив с едой, Димка задумался о том, как провести ночь. Можно устроиться прямо в снегу, но на это он потратит слишком много сил и времени. Лучше разрубить тушу при свете костра и двинуть к дяде Сержу. И пускай менты здесь топчутся, что-то доказывают.

Не пойман – не браконьер. А у Могилиных были десятки способов незаметно набить дичиной холодильник либо продать добычу.

Димка встал, поднял топор и осмотрелся. Нужно больше дров. Ему понадобятся и свет, и тепло. А ещё нужно отвернуть голову косули. Или вовсе выбросить подальше. Потому что, хоть он и охотник, взгляд мёртвых глаз нервировал.

Однако косульей головы поблизости почему-то не оказалось. Странно, он же видел её совсем недавно! Или раньше – когда ещё не стемнело? Должно быть, голова лежит где-то за пределами круга света от костра.

За пределами этого круга тьма казалась, но не была полной. Глаза быстро привыкли. Проваливаясь в снегу и волоча за собой санки, он отыскал сухое дерево, примеченное ещё засветло. В несколько ударов топором свалил его и принялся обрубать ветви.

Внезапно его внимание привлёк какой-то звук. Он тотчас прекратил звенеть топором, присел и осмотрелся. Нежели Липатов решил не ждать утра? Он настырный, от него всего можно ждать, а Димка был уверен, что слышал, как ритмично хрустит снег под чьими-то ногами.

Но, вероятно, ему померещилось. Нигде не было видно луча фонаря, и несколько минут тишины успокоили Димку. Костёр горел всё слабее, следовало поторопиться, если он не хотел опять возиться с растопкой. Димка нагрузил полные санки веток и повёз их обратно. Огонь, получивший новую порцию пищи, взметнулся, словно хотел выбросить тучу искр точно в разрывы туч. Димка сделал ещё один рейс.

Только теперь он поймал себя на том, что постоянно оглядывается.

Что-то его тревожило, сидело, как заноза, в мозгу. Словно он увидел, но не осознал нечто важное.

Димка выгрузил топливо рядом с костром и подошёл к туше. Сполохи огня поднимались ему до плеча, круг света расширился, а косульей головы он так и не увидел.

Но было кое-что ещё. Димка уже взял топор, но так и не мог заставить себя встать на колено рядом с тушей и начать рубить мясо. Он стоял и водил головой вправо и влево, пытаясь понять, что же не даёт ему покоя.

Зимний лес. Берёзы – то прямые, то наклонившиеся друг к другу, то словно отшатнувшиеся одна от другой.

И вдруг Димка вздрогнул всем телом. Один из светлых контуров не был берёзой. Среди призрачных стволов стояла человеческая фигура. Она была светлой и почти полностью сливалась со снегом и деревьями.

А ещё её было трудно заметить, потому что у этой фигуры не было головы.

Во всяком случае, так Димке показалось. Потом она шевельнулась, и он понял, что голова есть, просто её скрывают упавшие на лицо короткие тёмные волосы.

Тот, кто стоял среди деревьев… Нет – та, что стояла среди деревьев, словно ждала, когда будет замечена, и только тогда шагнула вперёд. Фигура была женской, совершенно обнажённой. Выделялся треугольник волос на лобке, неясно темнели ареолы сосков на высокой груди. Тёмное пятно головы словно плыло само по себе в сером сумраке зимнего леса.

Димка сглотнул. Кто она, как сюда попала? Жертва насилия? Другого объяснения, как могла оказаться в ночном лесу голая девушка, как будто не придумать. Сообразив, что ей нужна помощь, Димка шагнул к медленно приближающейся фигуре.

Он успел подумать, что ошибся. Что жертва насилия вряд ли охотно пошла бы к мужчине с топором в руке. Или, может, отметил про себя, что у девушки слишком спокойная походка. Но тут она повернула голову, и все мысли потеряли значение.

Сердце упало куда-то вниз. Лицо девушки вовсе не было закрыто волосами. Просто у неё была тёмная голова. Не человеческая. Это была голова косули.

Не переставая шагать, она поворачивала голову, внимательно рассматривая Димку то одним, то другим глазом.

Ноги предательски задрожали. Он не смог побежать, хотя этого требовало каждое нервное окончание. Смог только отшатнуться и начал отступать спиной вперёд. В какой миг из ослабевших пальцев выпал топор, он не заметил. Потом по левой руке мазнуло жаром. Он отдёрнул руку. Не отрывая взгляда от страшной фигуры, Димка обошёл костёр, отгородившись огнём от идущего к нему существа.

Теперь его легко было разглядеть во всех подробностях. Отсветы пламени окрашивали стройный стан в зловещие оттенки. Тело было сложено идеально. Длинные ноги почти не проваливались в снег. Горделивую шею делила чёткая граница между белой человеческой кожей и шкурой животного.

Мысли выветрились из головы, но, должно быть, подспудно он ожидал, что огонь отпугнёт её. Должно быть, именно поэтому последние силы оставили Димку, когда существо спокойно село в снег перед костром, протянуло руку и выбрало из кучи дров ветку потолще, чтобы подбросить поверх остальных.

Девушка с головой косули сидела, скрестив ноги по-турецки, бесстыдно выставив на обозрение своё лоно, едва прикрытое завитками рыжих волос. Ладони лежали на коленях. Она не шевелилась.

Сколько времени прошло, Димка не заметил, только обнаружил в какой-то момент, что тоже сидит, почти в такой же позе, по другую сторону костра и чего-то ждёт.

Неподвижность ночной гостьи казалась страшнее любых действий.

Руки и ноги предательски дрожали. Сердце словно таранило рёбра, ударяя в них до глухой боли. Однако стали появляться мысли, и он вполне осознанно отказался от идеи бежать. Повернуться к этому существу спиной? Никогда!

Что же оно такое? Зачем оно здесь?

Или это просто сон?

Холод пробирался под одежду. Конечно же, он знал, что неподвижность убьёт его. И он решился спросить:

– Кто ты?

Левое ухо на голове косули дёрнулось, левый глаз сверкнул. Более никакой реакции на слова Димки не последовало. Может быть, стоит напасть? Топор остался лежать в снегу, но у Димки есть ещё нож, длинный и острый…

– Что тебе нужно?

Может быть, оно всё-таки не собирается причинять ему вред? Если бы хотело, наверное, сделало бы это в любую минуту…

Девушка с головой косули вновь потянулась к дровам, бросила пару поленьев в ослабевший костёр. А потом встала и перешагнула через огонь, нависла над Димкой.

Все мысли из головы словно картечью выбило. Он перекатился назад и кинулся прочь. Бежал, не разбирая дороги, проваливаясь в снег, что-то крича и срываясь на жалкие всхлипы. Как раньше невозможно было повернуться к существу спиной, так теперь невозможно было оглянуться. Потому что существо, он помнил, в снег не проваливалось. Оно могло бежать рядом пружинистым бегом косули и только и ждать, чтобы он обернулся и увидел его…

Продираясь через заснеженные кусты, Димка упал. Ветви хлестнули по лицу, едва не оставив его без глаз. Пока он вырывался из цепкой хватки прутьев, ждал, что его в любой миг схватит безжалостная рука неведомой твари, но этого не произошло. Он решился бросить взгляд через плечо…

Девушка с головой косули неподвижно стояла у него за спиной, высилась, как великан. Он был по пояс в снегу, а она стояла на гребне сугроба, как на камне. Стояла вполоборота, наблюдая за ним одним глазом.

Димка видел, что бежать бесполезно, но не бежать не мог. Наверное, так же не может не бежать животное, которое гонят на номера, хотя и чувствует, что бег на этот раз не принесёт спасения.

Однако существо не тронуло его, даже когда он вывалился из очередного сугроба на просёлок, по которому они ехали с батей. После заснеженного леса казалось, что он не бежит, а летит. Но, конечно, это был самообман. У Димки давно не осталось сил, чтобы бежать. Ноги заплетались, перед глазами плясали пятна, во рту вместо слюны образовалась вязкая слизь, которая, казалось, не пропускала воздух в лёгкие.

Он еле плёлся, и даже сумел удивиться где-то в глубине затухающего сознания, когда понял, что дошёл до Ломакино. Шатаясь, как пьяный, Димка брёл в ночи, будя собак и с трудом ориентируясь по редким огням деревеньки – знакомые с детства, они сейчас кружились и плясали перед глазами.

В доме дяди Сержа почти ничего не изменилось. Только стемнело, и телевизор был включен, и кресло стояло прямо перед ним. Убавилось, наверное, жидкости в бутыли, и дядя Серж заложил левую руку за голову. Но он снова спал, и даже сигарета без фильтра опять дотлевала у него между пальцев.

На онемевших ногах Димка заставил себя снова выйти в стылые сени, закрыл засов наружной двери и вернулся, оставив за собой включенную лампочку. На внутренней двери задвинул щеколду. Потом, напрягшись, придвинул бак с водой. Оглядевшись, решил прибавить к нему стол из кухни, но вместо этого взял со стола кружку, зачерпнул из бака и набрал полный рот воды. В памяти всплыло вбитое батей с детства: «Сразу не пей». Он с сожалением выплюнул всё прямо на половицы. Рукавом утёр повисшую на подбородке вязкую слюну. Снова прополоскал рот. Потом всё же не удержался и сделал глоток.

В глазах чуть-чуть прояснилось. Надо бы закрыть ставни, но нет, он уже ни за что не выйдет из дома. Ведь там, у забора, у самой калитки может стоять девушка с головой косули. А что, если она стоит на крыльце? Димку замутило – то ли от выпитого глотка воды, то ли от страха.

Стягивая куртку, он вернулся в провонявшую перегаром и табачным дымом комнату. Что ему нужно, так это перевести дыхание и подкрепить силы. А ещё – найти оружие. Дядя Серж всхрапнул, и Димка, морщась, шагнул к нему, чтобы опять вынуть сигарету из пальцев, пока они не разжались, обожжённые, чтобы уронить окурок на матрас. Но тут он заметил, как с характерным электронным звуком меняется картинка на экране телевизора. Это не просто сцены телепередачи сменяли одна другую. Это переключались каналы.

Только сейчас он заметил, что в кресле кто-то сидит. На правом подлокотнике лежала тонкая рука с зажатым в ней пультом. Над спинкой маячила темноволосая голова…

Она обернулась, и жалкая иллюзия растаяла. Существо было здесь. Ни заборы, ни запоры не остановили его. Оно не было животным, которое не решается войти в человеческое жильё. Оно обладало разумом и потому пришло из леса и село смотреть телевизор, поджидая глупого, наивного охотника.

Девушка с головой косули оставила пульт на подлокотнике, встала и направилась к Димке. Оказалось, что в левой руке она держит топор. Димка отступил, прикидывая, успеет ли отодвинуть бак с водой и открыть засов, прежде чем лезвие топора перерубит ему хребет. Под ноги что-то попалось, кажется, небрежно оставленный тапок. Димка упал спиной вперёд.

Девушка-косуля, до этого двигавшаяся без спешки, вдруг одним прыжком настигла его, нависла, а потом села на Димку верхом и резко опустила топор. Он инстинктивно зажмурился, но сталь вонзилась в пол рядом с его головой, а тварь из леса принялась расстёгивать на нём пояс и ширинку.

Раньше, чем он понял, что это может означать, его детородный орган оказался в сильных прохладных пальцах.

И, как бы безумно это ни было, пережитое напряжение отозвалось такой волной возбуждения, какой он не испытывал даже в ранней юности. Она ловко направила его в себя, и он выгнулся дугой, подаваясь навстречу её резким движениям. Она нагнулась к его лицу, прижала плечи к полу. Он улавливал тяжёлый запах из её ноздрей. Комната кружилась, точно карусель, осью вращения которой была его возбуждённая плоть.

Он кричал от ужаса, орал, как раненый зверь, и при этом не мог остановиться.

В горле першило от дыма, но Димка был слишком близок к финалу, чтобы обращать внимание на что-то, происходившее не с ним. Ужас и похоть смешались в терпкий коктейль, от которого мозг помутился окончательно. Перед глазами всё посерело и задрожало, в мире остались только восхитительное девичье тело и уродливо неуместная на нём голова животного. Когда он выстрелил картечью горячего семени в лоно существа, исчезли и они. Сознание окутала непроглядная тьма.

Волны дурноты качали его во мраке. Очнулся Димка от кашля. Лёгкие горели, из глаз лились слёзы. Комната была затянута дымом. К его запаху примешивалась тошнотворная вонь палёного мяса. Где-то наверху светила невидимая лампа, впереди и чуть слева сизую завесу разрывало беззвучное мерцание телеэкрана. Справа трепетали язычки пламени.

Димка завозился на полу. Встать не удалось, и он пополз направо.

Дядя Серж был мёртв, это стало ясно, как только удалось его разглядеть. Горел матрас, и рука Сергея уже обуглилась. Он умер, не успев шевельнуться. Дым поднимался кверху, а у пола оставалась полоска воздуха. Только поэтому Димка был ещё жив.

Он перевернулся и пополз к выходу. Пришлось задержаться и вновь перекатиться на спину, чтобы застегнуть сползающие штаны. Потом Димка прополз мимо вбитого к половицу топора. Прижимая лицо к полу, он перелез через порог и оказался на кухне. Преодолел её, ломая ногти, и уткнулся в бак с водой, которым надеялся остановить девушку с головой косули.

Он приподнялся, ухватил бак за верхний край и рванул на себя. Бак опрокинулся, окатив его водой. Димка утёр лицо мокрым рукавом, подтянул ноги, рывком приподнялся и отодвинул щеколду.

Из сеней хлынул поток свежего воздуха. Где-то позади послышался звон лопнувшего стекла, громко загудело пламя. Димка ринулся вперёд. Обливаясь слезами и соплями, он нащупал засов и вывалился на крыльцо.

***

Понимает ли животное, что происходит, когда посреди обычного дня вдруг гремит гром и неведомая сила рвёт его плоть и дробит кости? Едва ли. С ним просто происходит нечто необъяснимое, и оно умирает.

Или остаётся в живых, если ему очень повезёт.

Оно даже свяжет для себя запах человека, грохот и навсегда оставшуюся в ране боль. Но оно всё равно не поймёт, что такое охотник, выстрел и картечь.

Так и человек, столкнувшись с чем-то невероятным, не получает ответа на вопрос, что произошло. Он просто умирает или сходит с ума. Если повезёт, сумасшествие будет не слишком заметным. Но оно останется в мозгу, как дробины в ране.

К таким мыслям пришёл Димка, когда отлежался и начал соображать. До этого – только дрожал от ужаса и впадал в панику, стоило рядом с ним появиться женской фигуре. Медсёстры здорово намучались с ним на процедурах.

У врача Двужилина, которого весь район недолюбливал за резкость характера, но уважал за мастерство, было рациональное объяснение. Он прервал сбивчивую попытку Димки рассказать о встрече в ночном лесу и заявил:

– Слушай сюда, парень. Повторять не буду. Если ты хочешь после терапии ещё и в дурке отдохнуть, конечно, продолжай думать об этой ерунде. Но если хочешь пожить нормальной жизнью, усвой, что я скажу. Городская жизнь ослабила тебя. Ты надсадился, пока носился по лесу, и подцепил пневмонию. А с пневмонией шутки плохи. У тебя начался жар, ты бредил. Тебе нужно было вызвать скорую, а ты продолжал сидеть у костра, промерзая ещё больше. Так что, когда увидишь Липатова, скажи ему спасибо. Приди он в лес на час позже, мы бы тебя не откачали.

Он посмотрел на часы (сколько можно тратить время на одного пациента?) и, выпрямившись, одарил расхожей сентенцией:

– Чтобы страх не сожрал тебя, нужно посмотреть ему в глаза.

«Нет! – чуть не закричал Димка. – Я уже смотрел!

Я смотрел – и рехнулся. Больше не надо».

По счастью, не закричал, покивал: спасибо, мол, за науку…

Конечно, Липатову заслуженное спасибо Димка сказал. Хотя тот не для любезностей пришёл. Равнодушно поинтересовавшись самочувствием больного, понизил голос и спросил:

– Ты куда мясо подевал?

Димка постарался сделать наивное лицо.

– Какое мясо?

Они были одногодками учились в параллельных классах. Когда-то Лёха был одним из тех, кто, затаив дыхание, внимал Димкиным охотничьим рассказам.

– Не зли меня, уродец, – потемнел Липатов. – Весь лес в следах, рядом с тобой и топор, и санки с мешком – всё готово, только косули нет. Куда ты её подевал?

Димке потребовалась лишняя минута, чтобы сопоставить слова участкового с «бредом», о котором толковал терапевт Двужилин.

Что-то не складывалось. От соседей в палате он уже был наслышан о печальной участи дяди Сержа, заживо сгоревшего в пожаре. Каким бредом это можно было объяснить?

– Не скажешь? – покачал головой Липатов, устав ждать ответа. – Ничего, когда-нибудь я тебя прищучу вместе с твоим батей. Только суньтесь в лес…

Димка обвёл взглядом холл больницы. Здесь было много женщин. Жёны и матери, которые навещали больных, улыбчивая санитарка с какой-то кюветой, унылая гардеробщица, растёкшаяся по окошку… Он уже не трясся, но что-то внутри него продолжало трястись, если женщина вдруг оборачивалась в его сторону. Боялся увидеть голову косули – прямо над воротником или между шапкой и цветастым платком…

– Если сунусь, пожалуйста, щучь, Лёха, – как можно спокойнее произнёс Димка.

Батю тоже косуля интересовала. Ещё принесённые яблоки не передал – уже наклонился и зашептал:

– Слушай, как ты так ухитрился её спрятать? Ладно, главное, скажи где. Не пропадать же мясу…

– Ничего я не прятал, – отвернулся Димка. – Нечего было прятать.

– Не гони! На кой шут бы ты вернулся с санками Сержа, царствие ему, как говорится…

– Убежало твоё мясо, – глядя бате в глаза, сказал Димка. – Отлежалось и убежало. Ты промазал, старый пень.

Комментариев: 1 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 Алексей 25-07-2022 12:07

    Данный номер порадовал количеством весьма достойных рассказов. Давненько такого не припоминаю.

    Учитываю...