Ярость / Rage (роман)

Автор: Стивен Кинг (под псевдонимом Ричард Бахман)

Жанр: триллер

Издательство: АСТ (АСТ-Пресс)

Год первого издания: 1993 (в оригинале —1977)

Переводы на русский язык: В. Вебер, С. Генералов, К. Савельев, О. Лежнина

Похожие произведения:

• Стивен Кинг «Способный ученик» (повесть)
• Стивен Кинг «Дорожные работы» (роман)

 

1989 г., США, штат Кентукки. Ученик средней школы Дастин Пирс, вооруженный двустволкой и парой пистолетов, девять часов продержал одноклассников в заложниках. Обошлось без жертв. 1996 г., штат Вашингтон. 15-летний Барри Лукатис застрелил учителя и двух одноклассников, один из которых ранее регулярно изводил его насмешками. 1997 г., снова Кентукки. 14-летний Майкл Карнил убил троих и ранил пятерых в городской школе. Эти три случая объединяет одно обстоятельство: в личных вещах каждого из фигурантов нашли «Ярость» Ричарда Бахмана.

 

Легко представить, какое раздражение у Кинга вызвали неожиданные корреляции между тиражами «Ярости» и стрельбой в школах. Ведь исследовал он вовсе не подростковое насилие, и его семнадцатилетний Чарли – не то чтобы взбунтовавшийся школьный лох, а скорее наоборот, обычный ровный парнишка из пригорода, заметную часть времяпрепровождения которого занимают девочки и травка, или тяжкие думы о них же. В родителях тоже не пьянь и не гиперопекуны, а прогрессивная мамаша, приятная в общении, и опрятный, по-военному дисциплинированный отец. На деле члены семьи разобщены и не слишком-то счастливы вместе; а одно из дымчатых детских воспоминаний Чарли – поход с отцом на охоту, где тот, напившись, принялся рассуждать о традициях индейцев чероки: за измену лишать жену носа. Но в конце концов, в каждой избушке свои погремушки. Так почему же весенним утром, находясь в более-менее здравом уме и твердой памяти, Чарли одним скучным выстрелом из револьвера ни с того ни с сего убил учительницу? Как минимум нелогично.

Пределы нормальной логики как раз и стали предметом естествоиспытательских штудий Кинга. На каждого Джекила приходится свой Хайд; и упорядоченный мир разумных, правильных вещей может вдруг обернуться миром, где пьяные водители разгоняются до ста десяти миль в час, где отец угрожает надвое располосовать нос матери, где утром в классе стреляют в учительниц. Здесь начинается логика потусторонняя, с трудом познаваемая. Кинг в тексте неоднократно обращается к астрономическому термину «терминатор», обозначающему границу между ночью и днем, и сам выступает в роли астронома, исследующего человеческий микрокосм, главным образом – черные дыры.

Композиционно «Ярость» проста до неприличного подобия сценарию вечернего телесериала и представляет собой хронологию одного дня в захваченной школе, прошитую флэшбэками. Но Кинг, будто нажатием одной кнопки в «Фотошопе», преобразил все цвета привычной картины, превратив заурядный сюжет из жизни МОУ СОШ в кислотный сюр. От происходящего в школе неуютно веет иррациональным: подростки вроде бы в заложниках у хладнокровного убийцы, однако вместо того, чтобы молить Чарли о пощаде, они подбадривают его в протесте против системы (не хватает только чирлидерских кричалок и помпонов); непринужденно сплетничают о преподах и родителях; открыто делятся сексуальными переживаниями (пока рядом, в том же классе, лежит труп; ну кто по телику трупов не видел?). Единственный, кто сохранил стандартный колор типажа «хороший парень» – стопроцентный, по заверениям автора, американец Тед Джонс, в течение всех 180 страниц непрестанно изливающий пот и возмущение происходящим.

Читая «Ярость», временами чувствуешь себя как на плохом спектакле, где актеры, проговаривая текст, в уме считают интегралы или классифицируют городские пабы. Одноклассники наперебой исповедуются перед Чарли, словно на страшном суде, спеша раскрыть нехитрые грешки и озвучить сальные мыслишки о ближних своих. Даже как-то неудобно за Кинга, ровно до того момента, как понимаешь, что внешний, событийный план суть глобальная метафора, простор трактовки которой зависит лишь от горизонтов читательского воображения.

Более всего эта фарсовая постановка походит на эксперимент по такому литературному моделированию, причем, заметьте, моделированию не ситуации «взбесившийся старшеклассник с шотганом» (характер протекания которой можно усреднить по множеству реальных случаев, и «Ярость» ему не соответствует); а моделированию объекта, слишком эфемерного для полевых исследований с линейкой и штангенциркулем (а также с трудом поддающегося ремонту в случае неудачного эксперимента) – коллективного американского сознания. Кинг подверг его своеобразному нравственному краш-тесту, при помощи условной, но очень удобной модели – полноценного школьного выпускного класса. Пестро, многохарактерно и репрезентативно (давно замечено, насколько выпукло отражаются на детях и подростках любые общественные явления).

Собственно эксперимент примитивен, но убедителен: Кинг схематично воссоздал соединенное американское мышление (класс), активировал в одном из нервных узлов червоточину (Чарли) и просто отошел в сторонку, посмотреть, что произойдет. А вирус по принципу цепной реакции подчинил себе всю психику целиком (одного за другим однокашников Чарли), напоследок уничтожив безнадежно сопротивляющуюся совесть, ментальный иммунитет (Тед). На вопрос, откуда червоточина вообще взялась, Кинг не дает определенного ответа, мимоходом сетуя на тиражирующие насилие СМИ, падение авторитетов и прогнившую мораль. Гораздо больше писателя интересует, к чему же придет такая Америка, или шире – мыслящий теми же категориями мир. Текст буквально пропитан тревогой за чистоту умов, мрачными предчувствиями, выраженными почти столь же иносказательно, как, скажем, катрены Нострадамуса.

Если все-таки не останавливаться на сугубо промежуточных, многократно пережеванных и частично переваренных уже выводах о пагубном влиянии телевизора и рок-звезд, даже через простую кинговскую модель можно осмыслить те скрытые приводные ремни сознания, что как раз и заставляют брать в школу шотган. О них никогда не вспоминают в поверхностных телевизионных ток-шоу, посвященных школьной стрельбе (тогда как на тлетворное влияние СМИ сами же СМИ регулярно ссылаются, с бессильным и оттого комичным рвением), или, тем более, в законопроектах, борющихся со следствиями, но не с причиной (например, в Техасе всех учителей снабдили табельным оружием).

А впрочем, первопричину не искоренить ни административными, ни любыми другими мерами, ведь она спаяна с самим понятием цивилизации, с общепринятым стандартом социального устройства, в котором отдельному человеку, несмотря на все формальные права и свободы, отводится ничтожное место. Системе безразлично, что чье-то мышление перпендикулярно принятым порядкам; даже минимальный угол никто в расчет не примет. Казалось бы, и хорошо – отклонения следует устранять, а не лелеять. Но, во-первых, для любой системы полезно разнообразие альтернатив. А во-вторых, страшно то, что и установившийся-то образ бытия еле держится и беспрерывно сбоит, сталкиваясь с проявлениями той самой потусторонней логики; в него не заложено продуктивных сценариев, только методы подавления. Механизм худо-бедно работал, когда немногочисленные внешние и внутренние факторы еще поддавались контролю, но сегодня это вряд ли возможно, в условиях сильнейшего информационного шума, динамичности среды и непредсказуемости взаимосвязанных процессов (в политике, экономике, культурном пространстве – везде).

Так что резидентам системы (властным и силовым структурам; в «Ярости» – полиции и школьному руководству) все труднее справляться с новыми вызовами с помощью старых технологий. Они недоумевают, не понимая причин происходящего («Но почему, Чарли? Почему ты это сделал?»), и вынуждены лицемерно строить хорошую мину при плохой игре, не в силах объяснить логику «напалма, паранойи, бомб в чемоданах», делая вид, что ничего не случилось. А их искусственные ответы лишь усиливают неприятие к этому социальному устройству, усугубляют чувство его противоестественности; и вот уже, как неухоженный асфальт быстро покрывается зеленью, так же стремительно и в человеке прорастает желание вычеркнуть свою подпись из общественного договора, когда-то выведенного Руссо. Вдобавок разнообразные переменные (как раз СМИ, медиа, семья и т.п.) хаотично оказывают собственное воздействие, зачастую только обостряя конфликт между упорядоченным социумом и личностью, внутренним «я». И хорошо еще, если этим «я» в данный момент окажется мистер Джекил. А если мистер Хайд?..

И здесь лежит ключ к бесконечно повторяющемуся в тексте рефрену, вынесенному даже в эпиграф: «При увеличении числа переменных постоянные никогда не меняются». Совсем не случайно эта формула вложена в уста убитой Чарли преподавательницы, миссис Андервуд. Общество больше не может считать подобным образом. Мир изменился: число переменных растет в геометрической прогрессии, и прежним константам пришел конец; держаться за них – значит ошибаться все более жестоко и пожинать плоды, куда более страшные, чем стрельба в школе.

 

***

Беда «Ярости» в том, что ее слишком часто воспринимают буквально, как диссертацию о проблемах тинейджеров, тогда как на месте школы может быть, в принципе, что угодно. История Чарли – всего лишь удобный пример (и небрежно сформулированный – сюжетные коллизии романа несут чисто вспомогательную функцию, не имея самостоятельной ценности); выплеснутые в беллетризованной форме тревожные мысли; попытка вызвать Америку на серьезный разговор. Судя по запрету на печать книги, Кинга не услышали. Но Вы – Вы все же попробуйте «заглянуть за».

 

Цитаты 

«Нормальная психика. Можно дожить до последнего дня, твердя себе: жизнь логичная, жизнь прозаичная, жизнь нормальная. Прежде всего нормальная. И я думаю, так оно и есть. У меня было время подумать об этом. Много времени. И я постоянно возвращаюсь к последнему изречению миссис Андервуд: «Как вы понимаете, при увеличении числа переменных постоянные никогда не меняются».

Я действительно в это верю.

Я думаю – значит существую. На моем лице растут волосы – я бреюсь. Мои жена и ребенок получили тяжелые травмы в автомобильной аварии – я молюсь. Это логично, это нормально. Мы живем в лучшем из возможных миров, поэтому дайте мне в левую руку сигарету «Кент», в правую – бутылку «Будвайзера», запустите «Старски и Хатч» и вслушайтесь в глубокомысленную фразу о том, что Вселенная плавно вращается в своих небесных подшипниках. Логика и нормальная психика. Как кока-кола, это реальность.

Но «Уорнер бразерс», Джон Д. Макдональд, Лонг-Айленд-дрэгуэй так же хорошо знают, что на каждого весельчака Джекила есть свой мистер Хайд, мрачная физиономия по другую сторону зеркала. И мозг, таящийся за этим лицом, никогда не слышал о бритвах, молитвах или логике Вселенной. Вы поворачиваете зеркало бочком и видите искаженное отображение вашего лица, наполовину безумное, наполовину нормальное. Граница между днем и ночью названа астрономами терминатором.

Другая сторона говорит, что логика Вселенной – это маленький мальчик в ковбойском карнавальном костюме, надетом по случаю Хэллоуина, чьи внутренности и ириска размазаны на целую милю по Интерсейт-95. Это логика напалма, паранойи, бомб в чемоданах, которые тащат на себе счастливые арабы, невесть откуда взявшейся раковой опухоли. Эта логика пожирает саму себя. Она говорит, что жизнь – мартышка на перекладине, она говорит, что жизнь крутится-верится, как монетка, которую подбрасывают в воздух, чтобы определить, кому сегодня платить за ленч.

Никто не смотрит на эту сторону без крайней на то надобности, и я их понимаю. Но приходится, если голосуешь на дороге, садишься в машину, а пьяный водитель, разогнавшись до ста десяти миль в час, заводит разговор о том, что его выгоняет жена. Приходится, когда узнаешь о каком-то парне, который решает покататься по Индиане, отстреливая детей на велосипедах. Приходится, если сестра говорит тебе: «Я на минутку схожу в магазин», – а потом ее убивают во время ограбления. Приходится, если слышишь угрозу отца надвое располосовать нос матери».