В детстве наша любимая дворовая игра называлась «Беги!». Если вкратце, смысл ее — шуметь под окнами алкоголика до тех пор, пока он не выбежит из дома и не погонится за нами. Остроты игре придавал известный риск этой затеи. Каждый дворовый пацан знал, что у Валеры пластина в черепе и учет в психушке. Поговаривали, что его не посадят, даже соверши он убийство. Гремучая смесь — алкаш, у которого проблемы с головой. Никто точно не знал, что случится, когда он кого-нибудь догонит. Даже он сам.

В тот день мы не играли. Просто топали с речки. Прошли через палисадник, завернули во двор. Не помню вообще, чтобы мы шумели. Просто разговаривали. Барсук, наверное, ржал, как всегда. На три грязных окна даже не посмотрели. Шел третий месяц летних каникул, и развлечений нам хватало с лихвой. А может, мы уже переросли эту дурацкую игру. Нам было по тринадцать лет.

Стоял замечательно солнечный летний денек. Один из тех, когда кажется, что ничего плохого произойти не может. В воздухе уже пахло осенью, а значит, учебой и пыльными школьными классами, но от этого кошмара нас отделяло две недели каникул. Целая жизнь! Я любил конец лета. В середине у нашей шайки был обычно некомплект. Кого-то угоняли в деревню, кого-то на дачу, кого-то на море, а кого-то к тетке в Ростов. Однажды я протосковал половину июля во дворе совершенно один. Страшно вспомнить. Но в конце августа вся банда была в сборе.

Деревянный стол с двумя вкопанными в землю скамейками оказался свободен, и мы поспешили его занять. Инга, посмотрев на наручные часики с Микки Маусом, объявила, что ей, наверное, пора домой. Она вчера пообещала маме навести порядок в своей комнате. Сказано это было таким тоном, что сразу стало ясно: наша подруга хотела, чтобы ее отговорили.

Ухо криво улыбнулся и предложил сыграть в картишки. Можно сказать, пошел с козырей. Инга любила и умела играть в карты. Почти всегда у нас выигрывала.

Ухо вытащил из кармана шорт колоду, которая прошла вместе с нами огонь, воду и медные трубы. Тридцать пять затертых карт, с тремя разными рубашками. Тридцать шестая, дама червей, была самоделкой, вырезанной из картона. Он принялся медленно тасовать колоду.

Инга кивнула.

— Пожалуй, одну партейку можно, — сказала задумчиво.

Барсук заржал. У толстяка смех всегда стоял в горле наготове.

Рыжая Инга саданула его локтем под ребра.

— Барсук, завали!

Инга росла настоящей пацанкой.

— В переводного? — деловито осведомился я.

Хлопнула дверь. Не знаю почему, но я повернул голову на звук.

Валера стоял на крыльце своего подъезда. От нас метрах в двадцати. Серая майка, черное трико с синими лампасами. Майка изгваздана бурыми пятнами, словно недавно Валера жрал сочные брызжущие помидоры. Трико вытянуто на коленях. С «пузырями». А еще я заметил синие кеды на его ногах. Странно. Обычно он выбегал в домашних шлепках.

Но, конечно, в первую очередь я обратил внимание на нож в его левой руке. И невольно улыбнулся. Слишком уж он большой и крутой для дворового алконавта. Огромное, словно вырезанное из зеркала лезвие. Массивная рукоять, гарда, кровосток и зазубрины на тыльной стороне клинка. Оружие Рэмбо! Мелькнула мысль, что в рукояти спрятаны иголка и нитки — зашивать раны, а зазубринами можно спилить березу. Например, для конструирования ловушки.

От этих мыслей я чуть не рассмеялся. А затем посмотрел Валере в лицо. И передумал.

Нам тогда Валера казался стариком, но сейчас я понимаю, что ему было не больше тридцати. Младше меня нынешнего. Опухшее от алкоголя лицо, коротко стриженные русые волосы, совсем не прятавшие латку в черепе. Голубые, словно вылинявшие, глаза. Он всегда пытался выглядеть и вести себя как крутой. Однажды мы животы надорвали, когда он пьяный отрабатывал удары ногой по кусту сирени.

Но сейчас ему не надо было притворяться. Он по-настоящему пугал. Это был другой человек. Сосредоточенный, опасный, безумный. Даже лицо изменилось. Исчезла постоянная алкашечья опухлость, и кожа натянулась на внезапно острых монгольских скулах. Левая бровь рассечена. Красная ранка напоминала перевернутый полумесяц. На подбородке серела недельная щетина.

Когда-то в одной книжке я прочел: «В его глазах они увидели смерть».

Фраза показалось напыщенной, громкой, глупой. Однако сейчас она всплыла из глубин подсознания и заиграла новыми, мрачными красками.

Не знаю, что произошло. Возможно, Валера пил десять дней подряд, потом бросил, а из унитаза вылез дьявол и приказал ему убивать. А может, он просто окончательно слетел с катушек. Сбрендил. Спятил. Соскочил с резьбы.

— Конечно в переводного, а потом… — сказал Ухо и замолчал.

Даже не оборачиваясь, я знал, что мои друзья один за другим поворачивают головы к подъезду.

— Это чего он? — тихо задал Барсук риторический вопрос.

Стараясь надолго не выпускать Валеру из поля зрения, я покрутил головой. Невероятно, но двор был совершенно пуст. Ни одной старушки. Ни одного курильщика на балконе. Боковым зрением я заметил, как Ухо убирает колоду обратно в карман. Инга уверенно сказала:

— У него «белка»!

Никто из нас даже не подумал начать дразниться.

Валера быстро спустился с крыльца и зашагал к нам. Я успел разглядеть царапины на лезвии, которые появляются после тщательной, но не слишком умелой заточки, а затем Ухо крикнул:

— Ходу!

Мы рванули с места, как стайка вспугнутых котят. Забегая за угол дома, я оглянулся. Валера перешел на бег. Больше ножа меня пугали его бледное мертвячье лицо и кеды на ногах. Обувь — еще одно подтверждение серьезности намерений. Сегодня он твердо решил нас догнать.

За годы существования игры «Беги!» у нас появился свод неписаных правил. Например, мы всегда убегали в одном направлении. В сторону реки, сквозь частный сектор. Так называемый старый город. В тот раз мы тоже понеслись знакомым маршрутом. Эти кривые, узкие, разбитые улочки мы знали как свои пять пальцев. Это плюс. Минус — улочки всегда были малолюдны. А в тот день вообще словно вымерли. Нам стоило бы бежать в противоположную сторону. К центру. По оживленным маршрутам.

Я верю в дьявола. Вернее, я верю в злую сверхъестественную силу, враждебную людям. Было около трех часов дня. Хорошая погода. Какие шансы были не встретить ни одного взрослого человека на нашем пути? Один к ста? Один к тысяче?

Я бросил взгляд через плечо. Валера и не думал сбавлять ход, хотя обычно уже на таком удалении от берлоги начинал хватать ртом воздух, зажимать ладонью бок и переходить с бега на быстрый шаг. Бегун из него был еще хуже, чем из Барсука. Но только не сегодня.

Алкаш бежал, как бездушный, не знающий усталости механизм. Он бежал молча. Никаких обычных его воплей, проклятий и угроз. Синие кеды вращали сошедшую с ума планету. Лезвие резало воздух. Уверен — оно было острее бритвы. Удачным ударом можно отсечь крылья мухе!

Мы выбежали на пустырь, и Ухо крикнул:

— Врассыпную!

Еще одно неписаное правило игры. Если Валера не сдавался, мы разбегались в разные стороны. Обычно пьяница терялся на несколько секунд, раздумывая, кого из нас продолжать преследовать. В обычный день. Обычный Валера. Я предчувствовал, что сегодня это не сработает. Так и вышло.

Ухо метнулся налево, в узкий переулок, по которому можно было вернуться обратно во двор. Инга продолжила бежать прямо. В сторону речки. А мы с Барсуком заложили крутой вираж вправо. Не сбавляя ходу, Валера сделал правый поворот.

Инга бегала лучше всех в классе. А может, и во всей школе. Ухо — дрянь бегун, но у него настоящий талант всегда выходить сухим из воды. Я бегун-середнячок, но сегодня чувствовал силы убежать от психа. Острый нож — хорошая мотивация.

Слабое звено — это Барсук. И Валера безошибочно выбрал его.

Жирный отстал от меня метров на пять. Кровь бросилась ему в лицо, пот лился градом, а рот распахивался, как у рыбки, выброшенной на берег. Расстояние между ним и Валерой сокращалось. Внезапно я понял, что жить моему другу осталось пару минут.

Эта мысль не умещалось в голове. Это было неправильно. Страшная нелепица — погибнуть в такой солнечный и славный денек.

И тут я услышал жалобный, полный боли и внезапных страданий вскрик Инги. Я затормозил, пробежав по инерции еще несколько шагов. Оглянулся и замер. Валера тоже больше не бежал. Он стоял ко мне в профиль, метрах в пятнадцати. Смотрел на другую сторону пустыря.

Отец мне рассказывал, что раньше на пустыре стоял кирпичный Дом культуры, который сгорел. Давно. Еще до нас. Местные жители постепенно растащили его на стройматериалы, и теперь это был просто кусок земли, заросший бурьяном. На противоположной от нас стороне возвышался разлапистый каштан. В его тени лежала рыжеволосая Инга. Я увидел издырявленный ямами асфальт у ее ног и ссадину на коленке. Сложил два и два. Валера, по всей видимости, тоже.

Почувствовав на себе взгляд Валеры, Инга быстро встала на ноги и снова вскрикнула. Я увидел, как ее веснушчатое лицо исказила гримаса боли. Она едва опять не упала. Взмахнула руками. Поймала равновесие. Посмотрела на меня. Затем на Валеру. Что-то было не так с ее правой ногой. Стопа вывернута под странным углом.

Мимо меня пропыхтел Барсук, обдав волной пота. Я же не мог отвести взгляда от своей рыжей подруги. Она медленно и осторожно ступила правой ногой на выщербленный асфальт. Так девочки пробуют температуру воды на пляже. Переместила часть веса тела на ногу, вздрогнула и медленно захромала дальше.

Без предупреждения Валера рванул ей наперерез. Прямо через заросший травой и бурьяном пустырь.

Я заорал, замахал руками, пытаясь привлечь его внимание, и побежал следом. Это были спонтанные действия, практически инстинктивные, и я сам не знал, что мне делать, когда и если я его догоню. Скорее всего, пасть смертью храбрых. Ухо и Барсук убежали далеко. Прохожих по-прежнему не видно. Мы остались втроем.

Я по сей день точно не знаю, что в тот день произошло с Валерой. Мы его здорово достали своей игрой, но мне всегда казалось, что он и сам получает от нее извращенное удовольствие. Белая горячка? Возможно. Но в тот день мне мерещилось, что за его органами управления сидел кто-то чужой и злой. Тот, кто без раздумий вгонит нож в спину ребенка.

Под травой и бурьяном прятались обломки кирпича, куски арматуры и прочий строительный мусор. Можно, споткнувшись, шею себе свернуть, но Валера не просто бежал — он буквально летел над пустырем. Да и я не отставал. Только сбавил немного скорость, когда выхватил из земли огрызок красного кирпича. Не останавливаясь, метнул его в спину спятившего алкоголика. В детстве у меня был отличный глазомер. Кирпич угодил Валере в правую лопатку. Он даже ухом не повел. Думаю, его тогда не остановила бы и пуля. Хищник, почти настигший беспомощную жертву.

Инга ковыляла по улице чуть быстрее пешехода. Оглянулась через плечо. Немного увеличила скорость, взвизгнув от боли. Я опять закричал. Подхватил второй обломок кирпича с земли, метнул. Промазал. Валера отвел левую руку с ножом чуть в сторону. Лезвие летело параллельно земле.

Три метра. Два. Один. Он вытянул свободную руку вперед. За секунды до того, как все произошло, я, словно наяву увидел, как Валера одной рукой схватит Ингу за шиворот, а второй рукой начнет наносить колющие удары ножом в бок.

У меня сердце оборвалось. Крик застрял в горле.

В самый последний момент Инга ловко поднырнула под протянутую руку и отпрыгнула в сторону. Я такой прыти не ожидал. Валера тоже. Он попытался изменить курс, но на той сумасшедшей скорости, до которой его разогнали синие кеды, это было непросто. Пальцы схватили воздух, ноги запутались, и алкаш кубарем покатился по обочине, подняв в воздух облачко пыли. Обычный человек сломал бы себе пару костей и выбыл из игры, но Валера просто оттолкнулся от земли свободной рукой, вскочил на ноги и метнулся в сторону девочки. Нож при падении он не выронил.

Вот только хватать и бить ножом было уже некого. Инга улепетывала со скоростью гоночного автомобиля, и от заборов, домов и деревьев отражался ее звонкий смех. Никакой хромоты не было и в помине. Мелькали подошвы сандалий. Две рыжие косички били по спине. Вчерашний подранок превратился в чемпиона мира по бегу.

— Леша, беги! — донесся до меня издалека ее крик.

Валера перешел с бега на шаг, а я, послушавшись голоса разума (сегодня у него был голос Инги), развернулся и пошуровал обратно через пустырь. Оглянулся лишь раз. Валера отказался от дальнейшего преследования. Просто стоял по центру улицы, ссутулившись и став как будто ниже ростом. Из него словно воздух выпустили. Или что-то еще.

Я бежал вдоль бесконечных заборов частного сектора, и мое лицо болело от улыбки.

С Ингой и Барсуком мы состыковались в одном из «наших мест» на берегу речки. Во двор вернулись затемно, встретив по дороге Ухо, который при нашем приближении вылез из какой-то подворотни. Валеры нигде не было видно, и довольно быстро к нам вернулась обычная бравада. К тому же, несмотря на поздний час, на улицах сновали прохожие, во дворе играли мелкие, за ними присматривали родители, а за столом, на котором днем мы так и не успели сыграть в карты, мужики резались в домино. Жизнь вошла в свою колею.

У каждого из нас была своя версия произошедших событий, и мы практически одновременно рассказывали ее друг другу. В каждой истории главный герой — рассказчик. Мы перебивали друг друга, спорили, шутили, комментировали рассказ друга и параллельно излагали свой. Правда сплеталась с ложью. Воображение работало на полную катушку. На глазах рождалась Легендарная Дворовая История.

Только Инга молчала.

Я рассказал, как три раза попал камнями алкоголику в череп и своими глазами видел, как из-под пластины пошла кровь! А потом вскользь упомянул, что Инга притворилась охромевшей и отвлекла внимание Валеры. Выиграв, между прочим, время Жирному! Но Ухо вывернул мою историю наизнанку, представив наши действия как схватку с безобразно пьяным дворовым дурачком. По его словам выходило, что никакой реальной опасности не было, а он свалил домой, внезапно вспомнив, что ему надо позвонить бабушке. Инга беззаботно улыбалась, ни капли не обижаясь на обесценивание своего поступка, Барсук, как всегда, ржал, а я прикусил язык.

Мы ничего не рассказали родителям. Считали, что в первую очередь влетит нам самим. Думаю, тут мы не ошибались.

Неделю спустя мне приснился реалистичный кошмар, в котором Валера меня догнал и вогнал нож в спину. Во сне я почувствовал, как теплая кровь потекла по спине и ногам. Мой крик разбудил и перепугал родителей.

После Великой Погони мы не видели Валеру полгода. Ходили слухи, что он лежал в дурке. Когда наконец замелькал во дворе — изменения были разительны. Он схуднул, постарел рожей и бросил пить. Ухо, который все на свете знал, говорил, что Валера вшил «торпеду» и теперь даже пиво для него смертельный яд.

Освободившееся от пьянок время Валера посвятил какому-то мутному полукриминальному бизнесу 90-х. Быстро поднялся. Стал рассекать по двору в модном импортном сером плаще, в шляпе и с задранным носом. Завел жену и пятнистого далматинца. Купил права и вишневую Audi 100. В этом автомобиле его однажды утром и нашли с простреленной башкой.

Ухо брехал, что видел, как все произошло. Якобы ночью во двор заехал мотоциклист на черном KAWASAKI, в черной мотоциклетной куртке, в черном шлеме с тонированным забралом и с черным пистолетом с длиннющим глушителем. По словам Уха, выстрел был чуть громче пука котенка.

Убийцу (убийц?) не нашли до сих пор.

После этого случая наша дворовая шайка-лейка просуществовала лишь год. Мои предки сменяли однушку на трешку в другом конце города. Первое время я ездил в свой старый двор, но это было уже не то. Я был словно член клуба, которого лишили членства, а он по привычке все возвращается и возвращается в старый клуб. Поэтому после двора, района и школы я заменил и друзей.

Вскоре после моего переезда Ухо закорешился с плохой компанией. В старших классах он уже стоял на учете в милиции. Барсук познакомился с девочкой, чья семья переехала к нам из солнечного Краснодара. Мне передавали, что он носил за ней ранец из школы и в школу, словно какой-нибудь герой «Ералаша». Инга как-то быстро повзрослела, изменилась и, как и я, обновила круг друзей и знакомых. Она неожиданно стала настоящей красоткой. Холодной и неприступной. Совсем другой человек. При редких встречах мы здоровались. Не более того.

В армию пошел только я. Барсука не взяли по состоянию здоровья, а Ухо жестко косил, вплоть до обследования в психушке. В Чечню я не попал, но мне и так хватило. Скажем так — дедовщина для меня не пустой звук. Когда через два года дембельнулся, то узнал, что Ухо умер от передоза, Барсук женился на девушке из Краснодара и успел стать отцом, Инга уехала покорять Москву и уже выскочила замуж за бизнесмена.

Даже призрак нашей дворовой шайки перестал существовать.

Вскорости я тоже женился. Потом развелся. Затем женился вновь. Мы с Барсуком пытались дружить семьями, но из этой затеи ничего не вышло. Его постоянно беременная токсикозная краснодарка меня на дух не переносила.

Постепенно общение сошло на нет. И вот теперь, тринадцать лет спустя, я с удивлением смотрю на друга детства. Забавно, что пути наши пересеклись за тысячу километров от родного города, в последний день холодного и дождливого октября. Зал ожидания аэропорта Пулково. Санкт-Петербург.

Барсук узнал меня первым и тут же подошел, протянув руку для рукопожатия. Я замешкался. Тринадцать лет назад это был степенный, основательный и очень семейный мужчина на руководящей должности. Серьезный толстячок. А сейчас передо мной стоял болезненного вида худыш. Такое впечатление, что человека вытащили наружу из кожаного костюма. Глубокие морщины, похожие на складки. Поредевшие волосы. Одет он был, впрочем, как всегда, с иголочки. Одежда новая и впору. И только когда он улыбнулся, я его узнал. Словно на секунду знакомый мальчишка выглянул из окна дома, предназначенного под снос.

Первая мысль, мелькнувшая в голове: РАК. Мы обменялись крепкими рукопожатиями, а потом обнялись, хлопая друг друга по спине. Барсук и я были одни в аэропорту чужого города. Служебные командировки. Только направления разные. Я двигался в Москву, а затем на скором поезде (электронный билет в смартфоне) — домой. Командировка окончена. Барсук летел в Берлин. Командировка только началась.

Мы быстро выяснили, что у нас около часа свободного времени, и тут же завалились в аэропортовую кофейню. Я заказал себе капучино по цене бутылки водки, а Барсук зеленый чай. Судя по золотым часам на запястье, это не должно было пробить дыру в его семейном бюджете.

Барсук сыграл на опережение, ответив на вопрос, который вертелся у меня на языке:

— Тренировки и раздельная диета.

Он провел рукой вдоль истончившегося тела, жестом манекенщицы на показе. Я сделал вид, что поверил. Если его и в самом деле сжирала изнутри болезнь, он вправе держать эту информацию при себе.

Дальше наша беседа заскользила как по маслу. Мелькали фразы: «Ты помнишь? А ты помнишь? Помнишь, как?.. А вспомни, почему?..» Отличное общение, ровно до того момента, пока я не спросил:

— А помнишь, как Инга притворилась, что сломала ногу, и тот ублюдок побежал за ней, а не за тобой? Она жизнью рискнула, чтобы спасти твою шкуру.

Барсук странно на меня посмотрел и отхлебнул своего зеленого пойла. Облизнул губы.

— А ты, Леш, думаешь, она рисковала жизнью из-за меня?

Я кивнул:

— Из-за кого же еще? Ты один из нас бегал как хромая улитка.

Барсук выдавил кривую ухмылку:

— С этим не поспоришь. Бегун из меня паршивый. И жизнь в тот день она мне спасла, знаю. Вот только все это опасное представление она устроила из-за тебя. Испугалась, что придурок с ножом ТЕБЯ догонит.

— Не понял.

Барсук дружески хлопнул меня по плечу, но мне показалось, что на секунду взгляд его стал холодным и колючим.

— Так делаешь, когда кого-нибудь любишь. Ты в самом деле не знал, что Инга была в тебя влюблена?

Я чуть капучино не расплескал.

— С чего ты взял? Она тебе сказала?

Похудевший Барсук покачал похудевшей головой. Излишки кожи на лице напоминали собачьи брыли.

— Дурак, — грустно сказал он. — Такие вещи не говорят. Просто я видел, как она на тебя смотрела.

Внезапно я вспомнил, что у краснодарской жены Барсука рыжие волосы и веснушки, как у Инги. Это кое-что объясняло. Например, почему он так пристально следил, как и на кого смотрела наша Рыжик.

Я покачал головой:

— Если что-то такое и было, я не замечал.

— Ты к ней как к пацану относился. А потом, когда она выросла, даже не подходил.

Звучало как обвинение.

— Она такая стала, что и подходить было боязно. Настоящая королева школы.

— Это точно, — задумчиво согласился Барсук.

— Как у нее дела, кстати? Ты что-нибудь знаешь?

— Не очень хорошо. Она умерла.

В этот момент я понял, что больше не рад встрече. Совсем не рад. Поставил чашку на блюдце и заметил, что рука начала дрожать.

— Как это произошло?

Барсук давно переехал в более престижный район. Что-то многокомнатное в центре. А вот родители его по-прежнему жили в нашем старом дворе, в одном доме с родителями Инги. Так что у Барсука всегда был свой канал информации о ее жизни. А позже и о смерти.

Вышла замуж. Развелась. Своя квартира на окраине Москвы. Иномарка. Второй брак.

Мама Инги рассказывала маме Барсука, что второй муж дочки был намного старше и очень ревновал красавицу жену. А еще оказался пьющим. Они часто ссорились и однажды так расшумелись в своей квартире, что соседи вызвали полицию. На звонок в дверь открыл муж, с ног до головы перемазанный кровью. Сопротивления он не оказал и абсолютно спокойно проводил представителей закона в гостиную, где на ковре, впитавшем несколько литров крови, лежала рыжая Инга. Рядом в дверную коробку был вколочен большой кухонный нож. Инга была еще жива. Умерла позже, в карете скорой помощи. Пять ножевых.

Убийца так и не рассказал о причинах своего поступка. Он вообще больше никогда и ни с кем не разговаривал. Что-то перегорело в голове. Так молча и отъехал в дурку.

Я не видел Ингу сто лет. Не вспоминал о ней годами. Так почему известие о ее трагической смерти выбило почву у меня из-под ног? И так погано стало на душе?

Мы с Барсуком холодно попрощались и разбежались по своим рейсам.

Пока я летел в Москву, смотрел в иллюминатор, но неба не видел. Я мотал свою жизнь назад — в эпоху детства. Удивлялся тому, какие они яркие, детские воспоминания. Как будто это было вчера. А самое яркое среди них — хромая Инга, отвлекающая пьяную мразь.

В тот раз она сумела убежать от ножа.

На прощание Барсук рассказал, как однажды она, вспоминая тот случай, гордо излагала, как Леша бесстрашно кинулся ее спасать. И даже камнем попал Валере по плечу. «Это было для нее важно, — сказал Барсук — и глаза у нее горели при одном воспоминании».

Не знаю почему, но я чувствовал вину. Словно должен был сделать что-то много лет назад, но так и не сделал. И даже не понял этого.

В моих воспоминаниях жили две Инги. Маленькая девочка-сорванец и девушка-красавица. Я отлично знал первую и побоялся узнать вторую. Наверное, это возрастная сентиментальность, но мне сейчас казалось, что я начал различать намеки там, где их или не было вовсе, или они были мной не замечены в свое время.

Странная вещь получается. Теперь, когда Барсук приоткрыл завесу над некоторыми фактами биографии взрослой Инги, я заметил сходство. У нас обоих было два неудачных брака и не было детей. Не знаю, как у Инги, а у меня было слишком много никуда не ведущих отношений. Я словно кого-то искал всю жизнь.

А еще — Инга погибла в 2016 году. Это был плохой год для меня. В первой половине второй развод, во второй — автокатастрофа, едва не отправившая меня на тот свет. Когда на этом зацикливаешься, начинаешь думать, что это не простые совпадения.

Спускаясь по трапу самолета, я уже знал, чем для меня все это закончится. Перед тем как сесть на поезд, купил бутылку водки и, дождавшись отправления, заперся в туалете. Когда срывал пробку с горлышка, от одного только звука почувствовал, как по спине пробежала дрожь возбуждения. Как у наркомана от звона металлических игл.

До моего города поезд шел пять с половиной часов. Я прикончил бутылку еще на середине пути и потом сидел у окна, мрачно разглядывая осенние пейзажи. Алкоголь плохо меня взял, несмотря на то, что я так долго был в завязке. Дурное настроение никуда не делось, и детские воспоминания не потускнели. Только окружающий мир стал немного игрушечным. Каким-то ненастоящим.

Я сошел на перрон родного вокзала, вот только вызвать такси через приложение не смог. Экран смартфона постоянно уходил не в фокус и плясал перед глазами. Поэтому я пошел к стоянке вокзальных «бомбил». Было слишком поздно для общественного транспорта, и на остановке можно было запросто прождать до утра.

Я загрузился в желтый «солярис» с шашечками на двери и произнес адрес. Когда мы выезжали с привокзальной площади, позвонила Марина. Я говорил совершенно нормально, но она каким-то сверхъестественным чутьем все поняла.

— Ты пьян!

Не вопрос — утверждение. И не докажешь, что я просто выпил, но не пьян. Я попытался было, но она тут же перебила:

— Кто такая Инга?

На секунду я завис, а потом понял, что назвал ее чужим именем. Почему-то это показалось мне смешным. Мой смех окончательно вывел ее из себя.

— Ну и проваливай к своей шлюхе! — Взвизг в телефоне сменили размеренные гудки.

Перезванивать не стал. Убрал телефон в карман куртки и, обернувшись к водителю, развел руками:

— Прозвучало как проклятье.

Таксист ничего не понял, но на всякий случай кивнул и улыбнулся в седые усы.

Я приоткрыл стекло в двери и, зажмурившись, подставил лицо прохладному осеннему воздуху. Обидно возвращаться домой трезвым, когда тебе уже засчитан срыв. Как и всегда, когда я начинал пить, мне не хотелось останавливаться.

Открыв глаза, поднес к лицу левое запястье. Стрелки наручных часов плясали около одиннадцати. Слишком поздно, чтобы идти в обычный алкомаркет.

— Киоск на Старомосковской знаешь? — спросил я у водителя. — Заедем туда. Заплачу сверху. Не обижу.

Под массивными седыми усами родилась новая улыбка. Водила кивнул. Он знал это место.

Киоск на пересечении Старомосковской и Достоевского был настоящим осколком ушедшей эпохи. На выгоревшей от солнца вывеске угадывались цифры 24, а металлические ставни никогда не закрывали окна-витрины. Круглосуточная торговая точка.

Я постучал прямо в надпись: «ОТКРЫТО. СТУЧИТЕ!»

Стекло над окошком было заставлено иностранными шоколадками с ярко-красными ценниками, жевательными резинками и китайской пластиковой сувенирной продукцией, рассчитанной на детей. Из темноты киоска вынырнуло женское лицо, прямо между хэллоуиновской оранжевой тыквой-брелоком и светящимся десятисантиметровым человеческим скелетом.

Я не был здесь больше года, но меня узнали. Мне улыбнулись. Лязгнул засовчик, и окошко распахнулось.

— Как всегда.

Я бросил на монетницу две мятые сторублевые купюры. Они тут же исчезли, а на их месте появилась полная пластиковая бутылочка объемом 0,5.

Киоск позиционировал свой напиток как самогонку, которую в глухой таежной деревне какая-то мифическая бабка гонит на родниковой воде. На самом деле только дьявол знал, из чего состоит этот убойный напиток.

На этот раз я расположился на заднем сиденье такси, скрутил синюю пластиковую крышечку и сказал спине водителя:

— Ваше здоровье.

Горло, пищевод, желудок — все опалило огнем. Я закашлялся, а из глаз брызнули слезы. Запах и вкус отличались от моих воспоминаний полуторагодичной давности. Наверное, изменили рецепт.

Автомобиль плавно тронулся с места, а я сделал еще один глоток. На этот раз сатанинское зелье легче провалилось в мое нутро.

Разбудил меня седоусый таксист. Он тряс мое плечо и приговаривал:

— Мы приехали. На месте. Приехали.

Мне понадобилось полминуты, чтобы понять, где я нахожусь, куда мы приехали и что от меня хочет эта усатая морда, похожая на Якубовича.

— Кажется, уснул. Пардоньте. Сколько с меня?

Я щедро рассчитался с водителем и не без труда вылез из его желто-белого стального коня. Замер возле знакомого подъезда. О плафон горящей над дверью лампочки билась ночная мошкара. За спиной заурчал мотор, и я услышал удаляющийся шорох шин по асфальту.

Оглянулся. Темный прямоугольник двора. Круглая дрожащая в небе луна, встающая над крышей дома напротив. Арка, проглотившая такси. Я знал эту арку. Знал подъезд. Вот только я не жил здесь уже много лет. Я сел на лавку у подъезда и рассмеялся, осознав, что назвал водителю свой старый адрес.

Где-то наверху хлопнула балконная дверь, и огонек сигареты прочертил темноту двора. Словно маленькая звездочка упала в палисадник. Я запрокинул голову. Небо было звездным, а вот луны почему-то стало две. Я зажмурился, разжмурился и протер глаза. Только тогда два спутника Земли слились в один.

Я мог выйти на улицу и поймать такси или пойти пешком. Выбрал второй вариант. Я живу на другом конце города, но город этот не Москва. Пешком идти часа полтора. Мне это должно пойти на пользу, выветрит хмель из головы. Приведет в форму для встречи с Мариной. Я встал с лавки, сделал шаг вперед и чуть не улетел в палисадник напротив. Поймал равновесие в последний момент. Замер около куста сирени, в который минуту назад улетел окурок. Я видел красный огонек у самой земли, а рядом еще один. Наверное, два окурка. А потом огоньки моргнули, и я понял, что смотрю в чьи-то глаза.

Отшатнулся, протер глаза ладонью — и огоньки под кустом исчезли.

Когда я вышел со двора, за мной увязалась непонятно откуда взявшаяся компания детей. Совсем мелюзга. Лет десять-двенадцать. Странно, что родители им разрешают гулять в такой поздний час. Салажата передразнивали мою походку, смеялись и гримасничали. Два раза я плевал на собственное достоинство и, развернувшись, кидался на них, мечтая поймать хоть одного мерзавца и открутить ему уши. Безрезультатно. Визжа от восторга, они резво бросались врассыпную, а я ловил руками только воздух.

На второй раз я запутался в собственных ногах и кубарем полетел на землю. Это вызвало новый взрыв детского смеха.

Отстали молодые негодяи от меня три квартала спустя. В небе теперь постоянно висело две луны, а я не мог избавиться от мысли, что один из пацанят смахивал на Ухо. Внезапно я понял, что у меня в руке нет чемодана и я даже не могу вспомнить, когда он был там в последний раз. Когда я садился в такси? Когда выходил из такси? Когда садился в поезд? На эти вопросы одурманенный мозг не давал ответы. Я задумчиво потер лоб и, к собственному удивлению, понял, что над правым глазом — глубокая кровоточащая царапина. Когда и где я ей обзавелся, неизвестно. Наверное, когда кубарем летел на землю.

Происходило что-то странное. Лун было уже три, они плясали в звездном небе и наливались красным. Кровь стучала в висках. Мое боковое зрение постоянно засекало движение каких-то загадочных теней. Где-то недалеко звенел детский смех.

У меня никогда не было таких ярких алкогольных галлюцинаций. Их вообще никогда не было.

Я достал из кармана недопитую бутылку паленой водки и зашвырнул ее в какую-то подворотню, вспугнув черную кошку. Потом засунул два пальца глубоко в рот, пытаясь вызвать рвотный рефлекс. Со второй попытки у меня получилось.

Стало чуть легче, но сколько яда уже проникло в мою кровь?

Вытерев губы тыльной стороной ладони, я огляделся и почувствовал, как волосы на загривке зашевелились от страха. Я все время шел в сторону центра, но каким-то образом пришел в старый город. Самая окраина. Частный сектор. Я узнал место — до речки отсюда рукой подать. Улочки вокруг были темны, мрачны и безлюдны.

Метрах в тридцати позади меня, прямо в конусе желтого света одинокого фонаря, стоял Валера с ножом в руке. Я видел его улыбку мертвеца и дырку от пули во лбу. Дружно завыли собаки, и налетевший порыв холодного осеннего ветра принес голос Инги:

— Леша, беги!

И я побежал. Что мне еще оставалось?