Предыдущие части:
Владислав Женевский в докладе «Хоррор в русской литературе» говорил следующее: «… русского хоррора как цельного явления и – тем более – направления попросту не существует. Точнее, он сродни коту Шрёдингера: как бы есть, но как бы и нет. Так было не всегда. Традиция страха в устных и литературных повествованиях свойственна русскому народу ничуть не меньше, чем всем прочим». Об этом нами было сказано выше: фольклор и древнерусская литература подготовили благодатную почву для будущих российских «ужасов», но кто же первым бросил зерно в это почву, кто разглядел в таинственном и страшном уникальный способ самовыражения?
Конечно, это были романтики. Вдохновляясь европейской готикой и романтизмом, отечественные литераторы синтезировали эти компоненты и в результате создавали собственные произведения, пусть еще во многом наивные и слишком «европейские»
Таким, например, является уже упоминавшийся нами «Остров Борнгольм» Карамзина. Лебедева О.Б. в учебнике «История русской литературы XVIII века» отмечает, что особенность этого произведения заключается в «неуклонном нагнетании эмоционального аффекта, усиливающегося от эпизода к эпизоду с той же последовательностью». Иначе говоря, основополагающим аспектом здесь является атмосфера. Также ярким представителем мистического романтизма нельзя не назвать Жуковского. Его поэмы «Людмила», «Кассандра», «Лесной царь» и другие представляют собой превосходный образец таинственного и даже пугающего.
С уверенностью можно сказать, что так или иначе с элементами жанра хоррор работали многие (если не все) романтики: «Жизнь представлялась романтикам таинственной, восхитительной и страшной; правила в ней задавались силами, столь же далекими от обыденности, как и они сами» (В. Женевский).
Но давайте попробуем конкретизировать и назвать имя, поднявшее русскоязычный хоррор на новую ступень. Владислав Женевский так пишет об этом в своем докладе: «… кто же был зачинщиком? Кто, кто… Пушкин! Александру Сергеевичу было интересно всё – в том числе и готическая традиция, с которой он был неплохо знаком; к примеру, известен его интерес к роману Горация Уолпола «Замок Отранто», родоначальнику жанра. Прибавим сюда любовь к фольклору, тонкое чувство сверхъестественного, философское видение мира…». Иными словами, вклад Пушкина в становление русской литературы ужасов невозможно оспорить. Его мистическая драма «Пиковая дама», вурдалаки из «Песен западных славян» и даже «Медный всадник» – все дышит таинственным мраком, все пронизано ощущением нереальности или точнее – сверхъестественной реальности.
Говоря о русском хорроре, нельзя обойти вниманием и Гоголя, личность в высшей степени загадочную, и вложившую эту самую загадочность в свои произведения. «… «Вечер накануне Ивана Купала», «Сорочинская ярмарка», «Страшная месть», «Вий». И если от первых повестей Николая Васильевича еще веет добродушной иронией, если чертовщинка в них приправлена затаенным смехом, то «Портрет» – это уже чистейшая готика, и даже от «Шинели» с «Невским проспектом» веет неприятной сырою жутью» (В. Женевский). Уместно будет добавить, что Андре Монье в статье «Страх у живого Гоголя» характеризует «Петербургские повести» доминантой гротеска, а гротеск, в свою очередь, – один из основных приемов жанра хоррор, к которому Гоголь нередко обращался при создании своих произведений. Из этого можно сделать вывод, что «ужасы» не были чужды великому русскому писателю, напротив, он активно пользовался данным инструментом для выражения собственных идей.
Жанровые традиции хоррора в той или иной мере продолжают Константин Аксаков («Вальтер Эйзенберг»), Алексей Толстой («Упырь», «Семья вурдалаков»), Иван Тургенев («Призраки», «Сон»), Федор Достоевский («Двойник»), Антон Чехов («Черный монах»), Валерий Брюсов («Теперь, – когда я проснулся», «В зеркале»), Леонид Андреев («Стена», «Красный смех»).
Все вышеназванные авторы – представители либо XIX в., либо рубежа XIX-XX вв. Михаил Парфенов «Хоррор, ужасы, ужастики...» приводит цитату из «Анатомии русского ужаса» Гулого А. и Исаева В.: «Литература ужасов в России возникла на рубеже XIX–XX веков. В эпоху безвременья, хтонического хаоса и прогрессирующего безумия ... Судя по воспоминаниям современников, многие в те годы теряли ощущение реальности происходящего и отчаянно искали прибежища в наркотическом дурмане, террористических авантюрах, служении инфернальным культам. Повальное увлечение спиритизмом, каббалистикой, эстетикой порнографии и сексуального насилия порождало атмосферу актуальной эсхатологии. Именно из неё и произрастала отечественная литература ужаса...».
Говорить о литературном хорроре конкретно XX века не представляется возможным, поскольку, по мнению, Владислава Женевского «… потом [после Серебряного века] была пауза длиною в семьдесят лет… В естественное развитие литературы вмешалась политика, свернув нарождавшейся традиции шею. Иррационализм серебряного века плохо вязался с идеологией нового государства…». Во избежание этой тяжелой, щекотливой темы, требующей отдельного развернутого исследования, мы не будем в нашей работе говорить о советском литературном хорроре.
По-настоящему «ужасы» как жанр ворвались в жизнь обывателей только в 90-ые годы. Связано это, в большинстве своем, с творениями Стивена Кинга, буквально наводнившими тогда книжные прилавки и вызвавшими всеобщий «бум» любителей страшных историй. Можно даже сделать вывод, хоть и весьма печальный, что в становлении современного российского хоррора очень важную, едва ли не основополагающую роль, сыграл именно американский «Король ужасов».
Проблема этого явления заключалась в том, что многие отечественные авторы стали слепо и бездумно копировать приемы и манеры Кинга, а затем накладывать получившуюся «мешанину» на русские реалии, в результате чего получались низкокачественные произведения, не имевшие ни цели, ни идеи. Иными словами, страдали и задумка и воплощение, что, в итоге, вызвало, в лучшем случае, недоверие, а в худшем – откровенное презрение к русскому «хоррору», как среди ученых, так и среди простых читателей.
Владислав Женевский упоминает статью Дмитрия Быкова «Очень страшная туфта», в которой критик доказывает, почему хоррор чужд русскому кинематографу (а, соответственно, и литературе). Однако далее Женевский пишет: «… вот что ответил [Быков] несколько недель назад Михаилу Успенскому, заявившему, что «такой литературы у нас нет»: «Надо учиться, понимаете? Вообще, мне горько это говорить, но русской литературе надо заново учиться держать читательское внимание. Братья Стругацкие в 1972 году как-то сумели написать «Пикник на обочине», который глотается… Вот это очень страшная книга, да? Значит, надо учиться писать как Стругацкие. Монтировать эпизоды, убирать описания, делать точный диалог, придумывать страшное. Мы потеряем наших детей и читателей».
В нулевых и десятых годах количество и, что еще важнее, качество русского хоррора возросло, хотя и поныне нет отечественного «Короля ужасов». Относительно мало даже писателей, работающих, по большей части, именно в этом жанре. О них и об их произведениях достаточно подробный анализ проделан В. Женевским во второй части доклада «Хоррор в русской литературе». Здесь же особенно хочется отметить проект «Александр Варго», (ставший, к сожалению, уже чем-то вроде Дарьи Донцовой от хоррора), а также перспективные сборники страшных рассказов: «Самая страшная книга 2014», «Темная сторона российской провинции», «Темная сторона дороги».
Комментариев: 0 RSS