Валерка проскользнул в давно примеченную дыру в заборе, остановился в разросшемся без присмотра малиннике, обозревая огород, через который ему предстояло пробраться. На город опускались сумерки — но не прохлада, по которой неистово тосковали в безумное лето две тысячи десятого жители Красной Лагоды. Невидимая отсюда улочка, куда выходили фасады домов, была тихая и узкая. Тренькнул звонок на велосипеде — велосипедист, скорее всего, отгонял куриц бабы Мани, любивших рыться в пыли дороги.

Валерка машинально сорвал пару ягод малины и отправил в рот. Столичный ученый не уделял огороду никакого внимания — интересно, он за два месяца, что шли раскопки, хоть раз заглянул на свой задний двор вообще? Благодаря траве в человеческий рост, хоть и мертвой уже, пожелтевшей и ломкой, Валера смог подобраться незамеченным к самому дому. Пару раз оступился, правда, в промежках у грядок и чуть не подвернул ногу.

Впрочем, даже не будь травы, замечать подростка в чужом огороде особо было некому. В доме справа жила полуслепая от старости баба Маня. В доме слева давно не было хозяев — так, наезжали на выходных, пожарить шашлыков и сходить искупаться на речку. Брать в том доме было нечего, разве что кружевную пожелтевшую салфетку с древней радиолы.

Средний дом же сдали гостю из столицы, который приехал специально руководить раскопками. Красная Лагода была городом с богатой историей — пожалуй, на этом богатство этого маленького городка и заканчивалось. Валерка крутился на улице, когда ученый прибыл и выгружал свои вещи из машины. Огромный, старинного вида черный сундук с серебряными заклепками сразу запал в сердце подростку.

Точнее, то, что в нем. Ведь там наверняка было что-нибудь ценное.

Настя, двоюродная сестра Валеры, высмеяла его. Она была ему не чета — сестра Валеркиного отца удачно вышла замуж, и Насте не приходилось подворовывать в магазинах во время запоев родителей.

— Аккумулятор там к инопланетным роботам, — поддразнивая брата, сказала тогда Настя. — Успокойся ты, ничего там нет. Ну, тряпки какие-нибудь. У богатых свои причуды. Кто с чемоданом ездит, кто-то с сундуком...

Настя была девушка начитанная, но от работы никогда не отлынивала — и устроилась на раскопки. Тогда Валерка ответил ей ловко:

— Он бы еще за грибами с сундуком пошел! — и она рассмеялась.

Валерка обещал Насте красивые колечки из сундука за то, что она сходит на свидание с ученым — Даниил Андреевич, как говорили, питал слабость к красивым, совсем молоденьким девушкам. На это сестра сказала трезво:

— Вот за эти бирюльки меня и посадят. Половина бабла, что там возьмешь — мое. А уж колечек я сама себе куплю, каких захочу.

На том и порешили. А сегодня после обеда, в самое-то пекло, Настя позвонила и сказала Валере, что они с профессором вечером пойдут гулять в парк. Часов до восьми там пробудут, пока аттракционы не закроются.

В распоряжении Валерки было целых полтора часа. Музей можно обнести!

Задняя дверь дома была закрыта на засов изнутри. Валерка просунул нож между старыми, рассохшимися досками, покряхтел, поерзал немного. Наградой за труды ему стал глухой стук — засов, падая, ударился об стену.

Валерка толкнул дверь, затем аккуратно прикрыл ее за собой, чтобы не привлекать внимания случайных любопытных. Поднялся по кривым ступенькам и оказался в полутемном коридоре. Достав из кармана мобильник, посветил им на дверь. Валерка опасался, что временный хозяин врезал в дверь новый замок — сам-то он был специалистом по навесным — но его страхи оказались напрасными. В два счета справившись с замком — таким маленьким и аккуратненьким, что на миг его Валерке даже стало жалко — подросток попал наконец в жилую часть дома.

Щурясь от падавшего из окна света, с непривычки показавшегося ослепительным, Валерка огляделся. Внутри большая часть домов на их улице имела схожую планировку. Справа от входа — маленькая кухня с печкой, слева — обеденный стол, дальше, за печью, большая комната-зал.

На столе стояла пузатая бутылка с чем-то темным, лежали остатки закуски, в кухне загадочно поблескивал вентиль на газовом баллоне. Валерка, чувствуя себя очень взрослым и умным, надел перчатки, взял бутылку, поднес к носу и понюхал. Это оказался коньяк. Валерка поколебался минуту, не глотнуть ли для храбрости, но передумал.

Он прошел в комнату и споро принялся за дело. Ноут, тяжелое пресс-папье в виде надгробия (изумрудную травку на могиле изображал кусок малахита), и прочие приятные дорогие мелочи споро перекочевали в рюкзак Валерки. Деньги оказались в нижнем ящике стола — несколько пачек в нераспечатанных банковских бандеролях. А в тумбочке под огромным старым телевизором нашлись сто пятьдесят евро мелочью, двадцать долларов и еще какие-то непонятные желтенькие монетки.

«Евро», — решил Валерка и тоже взял.

На столе неопрятной грудой валялись разнообразные бумаги — какие-то счета, накладные, отчеты... Попалась Валерке в руки и большая, толстая, как органайзер, записная книжка в черном кожаном переплете. Валерка деловито перетряхнул ее, но ее владелец, очевидно, сложил все свои евро в тумбочку. Книжка раскрылась на стихотворении — Валерка знал, что значат слова, записанные в неровный столбик.

И женщина одна — не прочь! —

мне на колени сядет нежно.

Какая лакомая плоть!

И сексуальна как одежда!

В соседней комнате потом

я с ней сольюсь в одном экстазе,

но это для меня не то

что я хочу. Позвольте сразу

сказать, что нет любви сильней

(да и не будет уж отныне

в цивилизации людей),

чем повелителя к рабыне.

Вот этим маятся душа,

заснуть мне ночью не давая.

Ищу я женщин не спеша,

чтоб встретить ту, что больше рая.

Валерка перечитал для верности два раза, а потом до него наконец дошло. Он расхохотался, оглушительно, с повизгиванием.

И сам испугался грохота своего голоса в темной пустой комнате. Да еще где-то совсем рядом скрипнул пол, словно бы под невидимой босой ногой. Или нет, показалось?

«Зря все-таки Настя с этим фраером пошла, не случилось бы чего... Повелителя к рабыне», — смех снова запузырился в Валерке, как газ от лимонада, ударил в нос, и вот и губы уже свело в новой судороге улыбки. Но он сдержал себя.

«Кто бы мог подумать, что этот старый козел такой маньяк несексуальный!», — переводя дух, подумал он.

* * *

Огромный обод колеса обозрения двигался медленно. Кабинки, что всегда напоминали Насте старые кофейные чашки, чуть покачивались. Аттракцион работал, несмотря на будний день и поздний час, и Настя с уверенностью тарана потащила туда своего кавалера. На высоте было гораздо прохладнее, чем у земли. Парк аттракционов отсюда, сквозь ветви деревьев и тень кремля, накрывавшую парк, казался рассыпанным по земле светящимся ожерельем.

Кряхтя и поскрипывая, кабинка поднималась все выше. Теперь вся Красная Лагода, уютно уместившаяся в излучине реки, как нос кошки в лапках, была как на ладони.

Даниил Андреевич сидел напротив Насти, смотрел на город внизу и молчал, словно позабыв о своей обязанности развлекать ее умными речами. Настя тоже посмотрела — но для нее это зрелище было привычным. Она заерзала на сиденье, кашлянула.

— Как интересно, — низким голосом, словно проснувшись ото сна, произнес Даниил Андреевич. — Ваш город окружен кладбищами.

Это было действительно так. Но ничего странного в том, что кладбища находятся по окраинам города, Настя, в отличие от своего спутника, не видела. Было бы удивительно, если бы погост устроили прямо в центре города, вот что думала девушка. Вслух она, впрочем, произнесла:

— Любите кладбища, Даниил Андреевич?

Тот усмехнулся, отрицательно покачал головой.

— Когда мне было лет тринадцать, — задумчиво произнес он, — у меня была первая любовь. О, не смейтесь, Настя...

Настя и не собиралась. Наоборот, ей стало очень интересно. Понятие «первая любовь» как-то не вязалось с солидным мужчиной, ученым, археологом с мировым именем, который сегодня вечером решил покатать на колесе обозрения молоденькую студенточку с раскопа. Она навострила уши, совсем как кошка.

— Я любил одну девочку со своего двора, Оксаной ее звали, — продолжал рассказывать Даниил Андреевич. — Говорили, что мать ее — ведьма...

Настя чуть не застонала от восхищения.

— А она? — пискнула Настя. — Оксана любила вас?

Он кивнул и продолжал:

— Но однажды, когда принимала ванну, выключили свет. А когда Оксана вышла из ванны, в темноте, свет дали — а она ногой задела оголенный провод, у них ремонт как раз дома был...

— И что было дальше? — спросила потрясенная Настя.

— Дальше? — переспросил Даниил Андреевич. — Дальше были похороны.

* * *

Никто из одноклассников Оксаны на похороны не пришел. Зато присутствовали многочисленные родственники — мужчины и женщины, все в черном. У Дани кружилась голова от удушливого запаха ладана и заунывного пения на языке, которого он не понимал. Когда гроб вынесли на улицу, стало чуть полегче. В глазах у Дани прояснилось — ровно настолько, чтобы увидеть, как Евгения Яковлевна, мать Оксаны, подает ему крупное красное яблоко. Он знал, что нужно делать. Даня принял яблоко из ее рук и откусил несколько раз. Съедать яблоко целиком было необязательно. Даня сунул огрызок кому-то, подошел к гробу и наклонился к восковому лбу. Мать зачем-то надела Оксане пыльный кружевной чепчик, которого та отродясь не носила. В нос Дани ударил запах нафталина.

Мимо шла ватага ребят в красных галстуках, со связками газет в руках. Пионеры, видимо, собирали макулатуру. Они увидели, как Даня трижды поцеловал кого-то в гробу, невидимого им. Мать Оксаны забормотала:

— Я могла дочь породить, я могу от всех бед пособить...

И голос у нее был такой, что пионеры синхронно, как стайка воробьев, шарахнулись в сторону от похоронной процессии, едва не растеряв свои связки с бумагой.

Даня послушно повторял. Смысл слов ускользал от него. Потом ему дали толстую горящую свечу красного воска. Он наклонил ее и смотрел, как воск капает на синее, с красной оторочкой платье Оксаны. Платье было новым, ни разу не надеванным; Даня знал, что мать купила его Оксане к выпускному. После девятого класса Оксана собиралась в кулинарный техникум. «Она и так хорошо готовила», — подумал Даня.

В первый раз он подумал о ней в прошедшем времени.

Вокруг стоял заунывный гул голосов. Он отделял Даню от яркого весеннего дня, словно стена, серая, тусклая, непроницаемая.

Кто-то подсунул Дане потертую бархатную подушечку, на которой лежали два позеленевших от времени кольца. Одно Даня надел себе, другое было Оксанино. Рука у нее была холодная, а пальцы — жесткие, негнущиеся. У Дани не получилось надеть кольцо сразу; он увидел, как блеснули яростью глаза Евгении Яковлевны. Внезапно он вспотел. Сейчас все зависело от него. И если он завалит ритуал, то больше никогда...

Кольцо словно само скользнуло на палец.

* * *

— Первый ком глины бросила мать, второй поручили бросить мне, — закончил Даниил Андреевич.

Кабинка уже опустилась к платформе. Пора было возвращаться на твердую землю.

— А потом? — тихо спросила Настя.

— Когда сорок дней прошло, Оксана стала приходить ко мне по ночам, — рассеянно сказал он. — Она являлась мне как бы в дымке, и воздух вокруг становился очень холодным, даже в жару. Она предлагала научить меня магии, некромантии...

Загремела страховочная цепь — Настя отстегивалась от сиденья. Даниил Андреевич вздрогнул.

«Развезло меня от жары», — подумал он, чувствуя одновременно и неловкость, и досаду. — «И зачем я только на это колесо поперся».

— А вы? — спросила Настя с жадным любопытством.

Даниил Андреевич улыбнулся.

— Отказался, конечно, — сказал он. — Родители водили меня к психиатру, тот сказал, что это обычная гормональная ломка плюс травмирующие воспоминания, таблетки прописал, чтобы я спал спокойно.

Настя разочарованно вздохнула.

— Купите мне мороженое, а то так жарко, — мрачно сказала она.

* * *

Свет из окна практически померк, на мобильнике было полвосьмого, пора было уходить. Но несмотря на то, что Валерка осознавал — эта его вылазка является самой удачной из всех, что он совершил в своей дерзкой жизни, и одна его часть уже прикидывала, за сколько удастся сбыть ноут цыганке Любе, другая испытывала смутное недовольство.

Нигде в комнате не было видно и следа сундука.

Возможно, он в спальне...

Валерка осторожно подкрался к двери, которая, как он знал по опыту, скорее всего и вела в спальню, и открыл ее. Здесь окна были занавешены плотными шторами; наверное, поэтому тут было гораздо прохладнее. Но и темно было, хоть глаз коли. И запах, запах... Сладковатый, приторный, удушливый, как ватное одеяло в жаркую ночь. Валерка поморщился. Настя, да и все девчонки с улицы одно время увлекались всякой индийской фигней. Жгли вонючие палочки, рисовали на руках цветочки хной. И если против цветочков Валерка ничего не имел — хоть и необычно, но красиво — то всю эту индийскую вонь он на дух не переносил.

Но тут он увидел в полосе света от двери сундук — тот самый. Серебряные заклепки ласково подмигнули воришке. Любопытство взяло верх над осторожностью. Валерка вошел в комнату, включив для верности фонарик на мобильнике.

«Я только посмотрю», — неизвестно кому пообещал он.

Сундук был уже рядом; Валерка протянул руку к тяжелой петле на крышке. Поднял ее. Свет фонарика упал на дно сундука, где лежали какие-то яркие тряпки. Валера изумленно уставился на бархатное черное платье, небрежно смятое. Из клубка торчали кружевные рукава, рядом лежало аккуратно свернутая цветастая, как у цыганки Любы, юбка. И еще в углу («В изголовье», — невольно подумал Валерка) сундука лежала подушка с потертой вышивкой.

«Повелителя к рабыне», — снова мелькнуло у Валеры.

Столичный ученый возил в сундуке именно тряпки, как и предположила Настя. Красивую женскую одежду. Вот уж правда, у богатых свои причуды!

Раздался скрип пружин — заунывный, неохотный. Валерка узнал его. Не пол это тогда скрипел, нет.

«Кровать!», — в ужасе отпрянув, подумал Валерка.

Ничего удивительного в том, что в спальне стояла кровать — большая, двуспальная кровать, как он увидел в свете фонарика — конечно, не было. Удивительным стало то, что в кровати кто-то был; Валерка два последних дня следил за домом, и был готов поклясться, что в него никто не входил, кроме самого жильца.

Валера увидел очертания длинного худого тела под простыней, длинные черные волосы. Человек, лежавший на боку спиной к Валерке, медленно поворачивался к незваному гостю лицом. Простыня соскользнула с плеча. Подросток увидел желтую, в коричневых пятнах и синих зигзагах сосудов, кожу. Валерку окатила волна того же запаха, что атаковал его у дверей.

И холода, но не освежающего, а гнилого, как из погреба.

Сам не понимая, что делает, Валерка направил свет в лицо человеку. Промелькнула скула, длинный, сморщенный нос, и наконец появились глаза.

Голубые, большие, ничего не выражавшие, словно стеклянные.

В следующий миг, когда Валерка понял, что они и были стеклянными, он заорал и кинулся прочь.

Валерке удалось миновать комнату, коридор и даже лестницу, но про коварный промежек он забыл. Он услышал громкий хруст кости. Лодыжка взорвалась болью. Валерка повалился в траву, словно гранату, отбросил назад, навстречу преследователю рюкзак, который до сих пор прижимал к себе.

Валерка перевернулся на спину.

— Нет, — пробормотал он смутно белевшему во тьме телу, что надвигалось на него бесшумно и стремительно. — Нет!

А еще увидел он черные от гнили зубы, тонкие, бескровные, фиолетовые губы...

И блик от далекого фонаря в голубом стеклянном глазу.

* * *

Входная дверь с улицы была закрыта, но дверь в жилую часть дома оказалась распахнута настежь. Даниил Андреевич щелкнул выключателем на стене. В затопившем комнату чахло-желтом свете стало видно, что ноута на столе нет, а дверь в спальню тоже открыта. В воздухе витал знакомый запах. Даниил пошел за ним туда, куда он его вел.

Серая стена травы не помешала Даниилу увидеть округлое светлое пятно почти у самой земли. Все-таки задница у Оксаны была что надо, не то что у этой малолетней соски, которая и помацать себя толком не дала. Он услышал чавканье и хруст.

— Что ты... — начал Даниил, подходя ближе.

И тут увидел рюкзак в примятой траве, и высунувшийся из него уголок ноута, и пачки денег, что усеивали сухую траву подобно фантастическим снежным хлопьям. Оксана повернулась на голос хозяина; подбородок у нее был в чем-то черном, изо рта свисал кусок мяса, с которого капала кровь.

— А ты не знаешь, родная, где в этом доме может лежать лопата? — обозрев то немногое, что осталось от неудачливого воришки, рассеянно спросил Даниил.

Оксана пожала плечами.

Сытая, она была неразговорчива.