Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы / Edgar Huntly; or, Memoirs of a Sleep-Walker (роман)

Автор: Чарльз Брокден Браун

Жанр: готика, реализм, вестерн

Издательство: Флюид / FreeFly

Серия: Mystic & Fiction

Год издания: 2016 (оригинал — 1799)

Перевод: Елена Пучкова

Похожие произведения:

• Эдгар Аллан По «Колодец и маятник» (рассказ)
• Натаниель Готорн «Дом о семи фронтонах» (роман)
• Джеймс Фенимор Купер «Зверобой» (первый роман цикла о Натти Бампо)
• Вашингтон Ирвинг «Легенда о Сонной Лощине» (рассказ)

Те, кому повезло в массовом сознании считаться отцами-основателями литературных жанров и национальной литературы как таковой, обычно все же являются не фундаментом, а первым этажом «храма литературы». А сам фундамент составляют более или менее неизвестные тела с полустертыми буквами на могильных плитах.

Отчасти это, может, и справедливо: первооткрыватели жанра редко добиваются в нем такого совершенства, как Эдгар Аллан По, который в изящную шкатулочку рассказа «Убийство на улице Морг» вложил формулу классического детектива целиком и без помарок.

Первооткрыватели выбираются на новый берег, не вполне уверенные, плавники у них или лапы, чешуя или перья, жабры или легкие, или надо сохранить и то, и другое. Затем позолоту новаторства (которым современники восхищались, или ненавидели, или попросту не заметили) стирает время, и на первый план выходит общая неуклюжесть конструкции.

Следующее поколение авторов использует новые приемы и жанры легче, изящней, уверенней — и вот они становятся классиками, а те, неизвестные — предтечами классиков и несколькими абзацами в энциклопедии, если повезет.

Наличие недостатков не означает отсутствие достоинств, но выпавшие из основной читательской обоймы книги мало читают и почти не переводят. К чему рисковать, если автор не на слуху, целевая аудитория не определена, жанровая категория какая-то размытая…

И тем более честь и хвала издательству «Флюид/FreeFly» за его храбрость. И честь и хвала переводчице Елене Пучковой за великолепную передачу духа и буквы оригинала.

Совместными усилиями они превратили литературный артефакт 1799 года издания в литературный факт, в интересную книгу.

Завязка весьма интригует: друг главного героя, Эдгара Хантли, был убит «под сенью рокового вяза». Мотивы и личность убийцы так и остались неизвестными, несмотря на активные, почти маниакальные усилия самого Эдгара по его розыску. Кое-как смирившись с утратой друга и невозможностью покарать убийцу, он однажды под тем самым вязом встречает некого Клитеро, работника с соседней фермы. Клитеро плачет, пытается то ли закопать, то ли откопать нечто у корней вяза и явно страдает от приступа лунатизма, не сознавая ни где он, ни что с ним происходит. Теперь Эдгар хочет понять, связана ли тайна Клитеро с убийством его лучшего друга.

В начале второй главы кажется, что угадать середину и конец романа не трудно. Дальше будут роковые преступления, и страшные тайны, и похищения, и ангелоподобные девицы, и злодеи с порочной ухмылкой, и предзнаменования, дуновения и трепетания, и некий протодетектив… Ничего подобного! Дальше будет то, за что, собственно, Брокдена Брауна именуют в энциклопедиях «отцом американского романа».

Детективная линия сходит на нет, чтобы торопливо объявиться в самом конце. В роли готического антуража вместо привычных замков и полузаброшенных особняков задействуются сумрачные природные красоты Пенсильвании.

«Можете ли Вы представить кольцо около шести миль в диаметре, внутри которого чередуются во всем многообразии крутые возвышенности и глубокие впадины? Каждая лощина окружена утесами всевозможных форм и размеров и редко имеет сообщение с другими. И все они очень разные — от узких и глубоких, словно колодец, до раздольных, достигающих в ширину сотен ярдов. Даже в разгар лета в них зачастую, как зимой, лежит снег».

Центральным конфликтом книги оказывается не месть за погибшего друга, а конфликт гуманности с суровой целесообразностью, а также конфликт между индейцами и фермерами, которые теперь распахивают землю, некогда принадлежавшую индейцам.

По части вестерна автор — абсолютный первопроходец (что признавал Фенимор Купер). Однако непрерывные разнообразные испытания, которым он подвергает главного героя, сделали бы честь и суровому ковбою Луиса Ламура, хотя, в отличие от ламуровского героя, наш Эдгар не устает сетовать на необходимость проливать кровь:

«Картина, представшая передо мной, была удручающей. Три человека, полные энергии и отваги, наделенные умом коварным и гибким, пали от моей руки. Я убил их. Я учинил эту кровавую бойню. Каким же коротким оказался путь к моему падению!»

Современного отношения к проблемам коренных американцев от автора, конечно, ждать не стоит. Скорее удивительно, что его главный герой вообще терзается сомнениями и описывает индейцев не только как «кровожадных дикарей». Зато право фермеров на землю для него не подлежит ни сомнению, ни обсуждению. Эти мотивы появятся уже в творчестве романтика Фенимора Купера и далее — романтика Майна Рида.

Намного интересней дело обстоит с «не-выживальщицкой» линией романа, относящейся к тайне Клитеро. Формально это по-прежнему готика, но центр тяжести повествования впервые смещен от череды ужасных событий к психологическому состоянию персонажа и реакции на него окружающих. Недаром Эдгар Аллан По написал «Колодец и маятник» под впечатлением от приключений Эдгара в пещере, а Готорн разместил в «Чертоге Фантазии» бюст Брауна среди бюстов Филдинга, Мильтона и Скотта.

Кроме того, временное расстояние надевает на читателей «волшебные очки», и читать книгу сквозь них по-своему не менее увлекательно. Например, отношение Эдгара к бедолаге Клитеро для нас нормально, а для того времени почти революционно, и двумя-тремя веками ранее, до появления начатков психиатрии, было бы попросту невозможно.

Зато уверенность мужчин в том, что они способны принять наилучшее решение за себя и за женщину, так прочно укоренена в сюжете, что остается удивляться, узнав, что Чарльз Брокден Браун был сторонником женского образования и права на развод. Очевидно, дух эпохи оказался сильнее личных взглядов автора. Чтобы не быть голословными: у Эдгара Хантли есть две сестры и дядя, это все, что осталось от его семьи. Он любящий брат и племянник, очень волнуется, что дядя и сестры подверглись нападению индейцев, и отчаянно стремится вернуться домой, совершая для этого разнообразные подвиги. Но «сестры» так до конца книги и остались просто «сестрами», у них даже имен нет!

Самый активный, умный и решительный женский персонаж проявляет свои способности только за кадром. По сюжету она становится заложницей решений своего мужа, который желает ей только добра, но и не думает с ней посоветоваться.

Автор писал «Эдгара Хантли» очень быстро, поэтому композиция романа несбалансированная, действие продвигается рывками, а одну сюжетную линию автор просто начал и забыл.

Контраст между размеренной манерой повествования и динамичными событиями несколько режет глаз, а формат «романа в письмах» трещит на сюжете, как плохо скроенный пиджак. Дело не в старомодности этого литературного приема, а в его бессмысленности в данном конкретном случае. Например, в «Лунном камне» Уилки Коллинза каждый новый повествователь поворачивает историю новой гранью. Однако в «Эдгаре Хантли» рассказчик один, и сам формат письма становится спойлером, особенно в вестерн-части, когда читатель должен задаваться вопросом, выживет Эдгар или нет. Да и письмо, растянутое страниц на сорок, порой выглядит почти комично.

Однако вердикт Лавкрафта в «Сверхъестественном ужасе в литературе»: «из бесчисленных последователей миссис Радклифф самым близким ей по духу и методу был американский романист Чарлз Брокден Браун» —все равно кажется несправедливым и однобоким.

«Эдгар Хантли» не просто роман в модном некогда русле; это роман, который использует типичные приемы готического романа в новом антураже, с новой целью и прокладывает мостик от готики в духе Уолпола и Радклифф к психологической готике Готорна и По.