Orrin Grey, “The Red Church, “2015 ©

Сначала Ивонн обрадовалась новому заданию. Она работала в «Каррент» уже два месяца, но до сих пор ей не попадалось ничего хоть сколько-то любопытного. Ярмарки искусств, Первые Пятницы, открытия галерей. Серость и скука.

Уэйд Горман к серости ни в коем случае не относился. Блестящий андеграундный скульптор, по крайней мере, так о нем говорили. У него был шанс стать частью мейнстрима, когда строили Спринт-Центр. Предполагалось как-то увековечить место, где в результате обрушения городской тюрьмы погибли четыре женщины и еще несколько человек получили ранения. Обвал случился в 1863 году и привел к Резне Лоуренса. Скульптуры Гормана отпугнули комиссию. Ивонн не смогла найти ни одного четкого изображения в Сети, но наткнулась на сделанные мобильником размытые снимки. То, что было на них, походило на башню из сваленных в кучу тел. Сплетались ли они в смерти или экстазе, она не поняла.

— Зачем вообще нанимать для этого кого-то вроде Гормана? — спросила она Дейла однажды вечером. Развернула ноутбук на кухонном столе, чтобы показать ему одну из гормановских скульптур, Святого Себастьяна — серокожего, лысого, мутноглазого, похожего на пронзенный кусками арматуры труп из чумного колодца.

— Люди, которые все организовывают, понятия не имеют о его стиле, — сказал Дейл, наклонившись, чтобы поставить в духовку сковороду с овощами. — Просто говорят своему ассистенту: «Найди мне кого-то модного, кого-то дерзкого», а когда им находят парня, ваяющего штабеля трупов, гонят беднягу прочь.

В Сети информации о Гормане было на удивление мало. Она смогла отыскать несколько фотографий его ранних скульптур, но за последние шесть лет — ничего нового. Ее редактор сказал, что Горман продолжает творить, хотя и укрывшись от мира — в здании, которое купил, одновременно служащем и домом, и студией.

— Новые работы, — сказал редактор. — Никто их еще не видел. Это будет эксклюзив.

Она обнаружила, что Горман до сих пор не соглашался на интервью. Даже когда получил тот заказ и потерял его, когда «Стар» начала травлю, а национальные СМИ наконец проявили к нему интерес, он отделывался резкими лаконичными ответами и фразой «без комментариев».

Ивонн не спросила редактора, почему теперь. Она полагала, что Горман планировал своего рода возвращение и хотел использовать интервью, чтобы разжечь интерес публики. К тому же ей было все равно. Она так устала от розовых соплей, так радовалась, получив, наконец, настоящую работу, что не стала бы смотреть дареному коню в зубы.

Горман жил не в комфортабельном лофте в районе Кроссроудс, как большинство художников, которых знала Ивонн. Купленное им здание было ближе к центру, восточнее. Кирпичное, двухэтажное, с массивной железной дверью — напротив возвышалась подстанция, рядом стояла старая упаковочная фабрика. Больше — ничего. Сорняки на пустырях по обеим сторонам дороги были выше Ивонн и щеголяли ядовито-пурпурными цветами.

Редактор сообщил, что у Гормана нет телефона. Ей просто нужно было приехать.

— Он всегда там, — сказал редактор. — Где еще ему быть?

Но в первый раз она пятнадцать минут тщетно стучала в железную дверь. Подъехав, Ивонн подумала, что фабрика напротив закрыта, может, поделена на лофты, как остальные, но на погрузочной платформе стояли рабочие и дымили сигаретами. Они наблюдали за ней, обмениваясь короткими фразами, но, к счастью, не переходили дорогу, не улюлюкали и не свистели, хотя ее черная юбка едва прикрывала задницу. Она вернулась домой и оставила редактору голосовое сообщение о том, что не застала Гормана.

В ответ пришла СМС: «Попробуй еще».

***

Когда она приехала к Горману вновь, серое небо плакало. Была суббота — Ивонн решила, что в выходной он, скорее всего, окажется дома. Может, Горман работал днем, в тайне ото всех, чтобы свести концы с концами, ведь он больше не продавал своих скульптур. Может, ему даже приходилось подрабатывать на упаковочной фабрике.

Еще она думала, что в субботу там не будет лишних глаз. Промокшая, она колотила в дверь, переступая с ноги на ногу, и вздрагивала от каждого порыва ветра. Теперь ей хотелось, чтобы рабочие вернулись — их взгляды и шепот были лучше, чем безмолвие пустоши.

Зная о возможных опасностях, она чувствовала себя в городе как дома. Поблизости всегда были люди, и это успокаивало. Деревню она терпеть не могла — поля, тянущиеся вдаль, безжизненные, как космос. Стоя снаружи гормановского дома, Ивонн ощущала то же одиночество — чувство, что она отрезана ото всех жителей своего города.

Пока она размышляла об этом, дверь под рукой внезапно открылась. Испугавшись, Ивонн вскрикнула — пискнула — и разозлилась на себя. Конечно, это был всего лишь Горман — он возвышался в дверном проеме. Она окинула его взглядом. В газетах попадались случайные снимки, но они не имели с ним ничего общего. Не передавали его роста и резких черт круглого, как луна, лица. Лоб и подбородок скульптора выступали вперед — их и правда можно было назвать выдающимися, глаза, темные и маленькие, словно бусины, утопали в море плоти. Руки были большими и сильными. Руки скульптора, хотела подумать Ивонн, но вместо этого в голове пронеслось: руки душителя.

— Вы из газеты? — спросил он прежде, чем она успела открыть рот. Ивонн кивнула, вытащила блокнот и протянула ему руку.

Проигнорировав это, он смерил ее оценивающим взглядом — не в смысле секса, решила она: Горман оценивал ее не так, как другие мужчины. Он смотрел так, будто его попросили определить стоимость антикварных часов или состояние здоровья лошади.

— Глядите под ноги, — сказал он, отступая во тьму.

За дверью тянулся бетонный коридор — голые стены и тени; слабый свет струился с улицы и спускался по металлической лестнице. Пока глаза Ивонн привыкли к сумраку, Горман успел почти подняться наверх. Его шаги казались удивительно тихими. Она шла следом, вздрагивая от стука своих каблуков.

Студия занимала весь второй этаж и словно тонула в тенях. На дальней стене были окна, но он задрапировал их, впустив единственный луч серого света. Голые лампочки свисали с потолка. Слишком мелкие, они не могли рассеять царивший вокруг сумрак. Ивонн гадала, как Горман вообще мог здесь работать.

Но он работал — комната была полна скульптур. Ивонн осмотрелась, пытаясь сосчитать их в уме. Она не могла сказать точно, но их было больше дюжины — все скрыты белыми простынями, как мебель в старом замке из фильмов.

— Это новые вещи? — спросила она, но ответа не последовало.

— С какими материалами вы работаете? — начала она снова, но он просто махнул рукой, словно ее вопрос не имел смысла. Ивонн покачала головой, думая, что она тратит свое время и это задание ужасно ее разочарует. И тут Горман сорвал простыню с одной из фигур в центре студии.

В красном лесу — красная церковь.

После первой встречи с Горманом Ивонн увидела сон. Во мраке она шла по лесу, который не был похож на лес. Земля у нее под ногами казалась белой, как чистый лист, а ночь — черной, без тумана и звезд. На деревьях вокруг — красных от корней до верхушек — не было листьев, но их ветви раздваивались снова и снова и, становясь слишком маленькими для глаз, красным облаком смыкались над ее головой.

***

Ивонн проснулась и села в постели. Рядом громко сопел Дейл. Внезапно она поняла, что не помнит скульптуру, которую ей показывал Горман. Она покопалась в памяти, но разум выделывал странные трюки. Перед глазами возникало сияние созвездий и трепет крыльев. После того, как Горман показал Ивонн свою работу, она промямлила извинения. Он казался довольным, словно только этого и ждал. Она кое-как спустилась по металлическим ступеням. Стук каблуков еще отдавался в ушах, когда ее вырвало у двери «Малибу». Подняв глаза, Ивонн увидела на другой стороне улицы двух мужчин. Они подпирали бетонную стену, окружавшую подстанцию. Поднятые капюшоны блестели от дождя. Мужчины смотрели на нее. Стояли неподвижно, пока она не вытерла рот и не уехала.

Ивонн пугало, что она не помнит скульптуру. На следующее утро она подъехала к офису «Каррент» и, остановившись у обочины, двадцать минут сидела в машине с работающим двигателем. Собиралась с силами, чтобы войти и сказать редактору: нет, она не сможет сделать материал с Горманом. Или даже солгать, заявив, что скульптор отказался от интервью. В конце концов у нее не хватило духу, и она уехала.

В тот день к Горману Ивонн не вернулась. Поела в кафе, хотя было только десять, потом поехала к «Плазе» и до часу гуляла, разглядывая витрины. Убеждала себя, что собирается к Горману и откладывает визит потому, что у художников странный распорядок дня и раньше двенадцати он все равно не проснется. Оправдание ненадолго сработало, и она пошла в кино, на легкую романтическую комедию, которую почти не запомнила. Фильм, наверное, был забавным, но она не могла смеяться и вернулась домой раньше Дейла. Заказала китайской еды и вздрогнула, когда в дверь позвонили.

Когда Дейл вернулся с работы и спросил, как прошел день, она солгала, что Гормана не было дома и ей пришлось уехать.

— Наверное, он хочет казаться загадочным, — сказал Дейл, и она кивнула.

Какие бы сны ей ни снились той ночью, наутро она их не помнила.

***

На следующий день ей стало стыдно, что вчера она уклонялась от работы. Сначала Ивонн поехала к офису «Каррент» и устроила настоящее шоу: долго рылась в столе и перекладывала документы, показывая всем и каждому, что занята делом. Затем вернулась к дому Гормана.

Фабрика вновь работала. День был холодный, без дождя, но такой ветреный, что, когда она выбиралась из машины, пришлось прижать блокнот к груди. На продуваемой ветром погрузочной площадке никто не курил. Ивонн чувствовала взгляды, следившие за ней из тьмы дверных проемов, хотя и сказала себе, что превратилась в параноика.

Постучала в дверь Гормана и стала ждать. Сперва изнутри не доносилось ни звука, только слабое эхо ее ударов, и она испугалась, что разозлила скульптора, не вернувшись вчера. Обещала ли она? Ивонн не могла вспомнить.

Затем до нее долетели звуки. Отдаленный стон или царапанье, словно что-то тащили по полу. Звуки, которые мог бы издавать призрак в старинной легенде. Едва она наклонилась, чтобы прижать ухо к двери, та открылась: на пороге стоял Горман. Отшатнувшись, она поняла, что скульптор напоминал ей чудовище Франкенштейна — резкими чертами лица и огромным ростом.

— Вы вернулись, — сказал он так, словно действительно удивился, увидев ее. — Хорошо.

Ивонн опять поднялась по лестнице — как и в первый раз, он отступил в тень, ожидая, что она пойдет следом.

Студия изменилась — Ивонн поняла это, как только оказалась наверху. Все было передвинуто, скульптуры лишились своих призрачных саванов. Ее глаза скользили по ним, перепрыгивая с одной на другую. Ивонн надеялась, что потом сможет рассмотреть их получше, а пока искала забытую, ту, что видела в субботу, но ни одна из скульптур не казалась знакомой.

— А они… — начала она спрашивать, но Горман покачал головой и обвел рукой комнату.

— Сперва посмотрите на них, — сказал он. — Не торопитесь.

Ивонн так и сделала: блуждала от скульптуры к скульптуре, позволяя взгляду впитывать детали. Все они казались естественным продолжением ранних работ Гормана, но ничего подобного прежде она не видела. Вместе с Дейлом Ивонн посещала выставку «Тайны тела», когда та приезжала в США, но скульптуры Гормана не походили на ее экспонаты.

Ивонн не могла сказать, из чего он их сделал, но они выглядели настоящими. Человеческие тела, лишенные кожи и раскрывающиеся, словно цветы. Внутренности, вырывающиеся наружу. Здесь была взорванная голова — один глаз вылетел и держался на зрительном нерве, на месте мозга мерцала лампочка. Был мужчина с распахнутой грудной клеткой — скрепленные проволокой органы казались жутким макетом Солнечной системы. Каждую из скульптур усеивали квадратные кусочки бумаги с буквами греческого алфавита, цифрами и символами, которых она никогда раньше не видела.

Конечно, Ивонн понимала, что эти скульптуры не могут быть настоящими, но именно такими они казались. Она хотела прикоснуться к одной, но рука замерла в миллиметре от подвешенного сердца.

— Что это? — спросила она, не обернувшись к Горману.

— Святые, — ответил он. — Ангелы. Апостолы. Бодхисатвы. Они появляются, чтобы нести нам слово и свет. Уходят, чтобы указать нам путь.

Совсем не то, на что она рассчитывала. Ивонн спросила, не что они такое, а из чего они, хотя, благодаря его ответу, вспомнила, что должна взять интервью. Отдернула руку, вытащила блокнот и карандаш.

«Святые, — написала она на чистом желтом листе. — Ангелы».

В красной церкви — красный алтарь.

Следующей ночью она увидела стоявшее за деревьями здание. Даже во сне это показалось ей странным. И лес, и здание — одного цвета, как же она могла его разглядеть?

Это была деревянная церковь, похожая на ту, что стояла в ее родном городе, из которого ей не терпелось уехать. Тот же маленький шпиль, те же пропорции, только все ярко-красное. Может, подумала Ивонн, доски сделаны из стволов срубленных красных деревьев?

Во сне она подошла к двери церкви. Та была чернильно-черной — не дверь, а дыра в ночном небе. Шагнув за порог, Ивонн ощутила ледяной холод.

***

На этот раз Дейл проснулся, проводил ее до двери в ванную, стоял и тер глаза, а она ждала, пока вода в душе нагреется. Ивонн хотелось, чтобы вода стала достаточно горячей, чтобы обжечь и сделать ее кожу красной.

— Меня тревожат твои кошмары, — сказал он, хотя ничего определенного она ему не рассказывала. — Ты совсем не спишь.

— Сплю, — ответила она, шагнув под душ, но, сказав это, не была уверена, что говорит правду. Не могла вспомнить, сколько вообще спала.

Когда Ивонн вернулась после второй попытки взять у Гормана интервью, Дейл спросил, на что похожи его работы.

— Помнишь, в «Призраке дома на холме», в новом, герои спускаются в подвал? Видят тела в стеклянных ящиках? Его скульптуры примерно такие, — сказала она, хотя со временем ей стало казаться, что сравнение было неверным.

— Жутко, — заметил Дейл, и Ивонн поняла, что, хотя она и согласна с ним, ее пугали не скульптуры — по крайней мере после первого визита. Что именно вызывало страх, она не помнила. Ивонн стала прятать свои заметки от Дейла. Ничего подобного раньше не случалось, но они тоже пугали ее. Не походили на заметки для прежних интервью. Она даже не помнила, как их делала. Не помнила вопросов, на которые они отвечали. Не помнила, чтобы Горман вообще что-нибудь говорил.

Это были каракули, заметки, которые она могла бы написать на бегу, фразы вроде «ученые обращают глаза к звездам в надежде отыскать незримые рычаги, управляющие движением Вселенной, но нам не познать истин макрокосма» или «тело человека — храм, это правда, и мы молимся в храме, а не на улице».

***

Когда она вернулась в последний раз и постучала в дверь Гормана, облака рассеялись. День был солнечным, но холодный ветер струился по земле, играл мусором и заставлял высокие пурпурные цветы на пустыре качать головами. Мужчины с фабрики снова собрались на погрузочной площадке — на этот раз она им обрадовалась, обрадовалась тоненькой ниточке, связывавшей ее с городом, что обычно шумел вокруг и от которого теперь она чувствовала себя отрезанной.

Ивонн постучала трижды — от третьего удара дверь распахнулась, как ворота дома, населенного призраками, словно в плохом кино. Она шагнула внутрь, выкрикнула имя Гормана в колодец лестницы. Ответа не было. Не зная, что делать, Ивонн постояла внизу, а потом решила пройти по бетонному коридору и заглянуть в подвал.

Наверное, там куча хлама, говорила она себе раньше. Старые рекламные щиты или что-то еще. Но сегодня, оказавшись одна, ощутила прилив любопытства.

Ивонн насторожилась, пытаясь уловить малейший шорох, знак, что Горман ждал ее наверху лестницы и мог вот-вот спуститься и застигнуть в момент незаконного проникновения. Все, что она услышала, — низкий далекий гул, доносящийся из темного коридора.

Она не пошла туда. Сделала шаг, другой и снова взглянула на лестницу, в дверной проем наверху. Представила, что Горман стоит там, во мраке — его круглое, как луна, лицо обращено к ней. Покачала головой и поднялась в мастерскую.

Гормана там не было. Она заглянула в каждый угол, за каждую скульптуру. Распахнула занавески, скрывавшие его кровать, зашла в ванную, но он как сквозь землю провалился.

Во время второго визита она достала камеру — хотела сделать несколько снимков, но Горман остановил ее: закрыл объектив ладонью и медленно покачал большой головой, словно разочарованный Ивонн.

— Они еще не готовы, — сказал он.

Теперь его здесь не было. Она вытащила камеру из сумки и стала фотографировать, быстро, украдкой. Света не хватало, пришлось снимать со вспышкой. Каждый раз, поднимая глаза от видоискателя и привыкая к сумраку, Ивонн ждала, что Горман окажется рядом, чтобы нагрубить ей или вырвать камеру и разбить ее о бетонный пол — она не знала, что именно он сделает. Но он так и не появился.

От незаконной съемки у нее закружилась голова. Когда на карте памяти не осталось места, она кое-как спустилась по лестнице. Каблуки звенели на металлических ступенях. Когда Ивонн оказалась внизу, из темного коридора за спиной вырвался звук. Она замерла, кровь застыла в жилах. Стон. Не призрачный, как в прошлый раз, не скрип старой двери. Булькающий, жалобный звук. Полный крови и боли.

Она бросилась прочь.

Снаружи был тот же солнечный ветреный день, но мужчины с фабрики исчезли из виду. Не осталось ничего, что бы сказало ей, что город, в центре которого она стояла, не призрак, не лишенный жизни скелет. Вдали, на эстакаде, она заметила одинокую машину, но это могло быть игрой воображения или света. Впервые в жизни ее посетила мысль, что город, возможно, мертв и все его окна скрывают паутину и пыль.

Она села в машину и ехала, пока не увидела людей.

Позже она придумала тысячу объяснений услышанному. Нечистая совесть, буйное воображение, ветер. Даже если это был человеческий голос — а в глубине души она знала, что это именно он, — на то могла быть сотня причин, которые ее не касались и в которые лучше не вдаваться.

Вечером она заскочила в офис — сперва убедилась, что коллег и редактора нет на месте, и загрузила снимки в компьютер. Просматривая их, она ждала, что на следующем непременно увидит Гормана. Скульптор затаился в тени — вспышка выхватила из тьмы очертания профиля. Но его там не было. Лишь скульптуры — каждая деталь выполнена с невероятным мастерством, каждая вена и сухожилие переданы и воссозданы. Как настоящие, думала она, распечатывая лучшие фотографии.

Но это ведь не могло быть правдой?

На красном алтаре — красный нож.

Внутри церковь была больше, чем казалась снаружи. На сводах чередовались черные и красные полосы. Церковь, решила Ивонн, была похожа на брюхо кита, как в «Пиноккио». Стены расширялись и сжимались у нее на глазах, словно дышали.

По обеим сторонам от Ивонн стояли скамьи, а впереди, над алтарем, там, где в церкви ее детства был крест, в воздухе висело огромное сердце. Билось в сети уходивших под своды ветвей — в такт дыханию стен.

***

Она проснулась и выскользнула из постели тихо, как мышка, — не хотела будить Дейла. Заперлась в ванной и снова просмотрела фотографии. Одну положила в блокнот — торс со снятой грудной клеткой: внутренности открыты взору, органы плывут в воздухе, подрагивая на проволоке. Под ней Ивонн написала — темными резкими штрихами — «Карта Вселенной».

Конечно, этого она не запомнила.

На следующий день, поцеловав Дейла перед тем, как он ушел на работу, она села за компьютер и прочла о Гюнтере фон Хагенсе и его методе пластификации, представленном на выставке «Тайны тела», которую посетили они и сотни людей по всему миру. Она рассматривала картинку за картинкой: человеческие тела — пластифицированные и взрывающиеся. В другом окне она открывала фотографии, сделанные в студии Гормана. Они были другими. По тону и стилю. Но что насчет деталей и исполнения?

Она покачала головой. Нет. Невозможно, чтобы он работал с живыми людьми, настоящими телами, и никто об этом не слышал.

О фон Хагенсе много писали, и дальнейшие поиски привели ее к восковым анатомическим скульптурам Гаэтано Джулио Зумбо и к инсталляциям в подвалах Гунтерианского музея — покрытым шеллаком кровеносным системам на деревянных дверях. Она не заметила, как снаружи потемнело. Дождь хлестал в окна. Удар грома сотряс стекло, она подняла глаза и увидела на экране мобильника пропущенный звонок. Телефон, наверное, вибрировал, но она так увлеклась жуткими образами, что не заметила движения и подсветки.

Ивонн подняла его и щелкнула по экрану. Звонил Дейл, но в голосовом сообщении, которое она прослушала, не было слов — только скрежет, хрипы и ужасная тишина.

Еще пару дней назад она бы позвонила в полицию. Такой была бы ее первая мысль. Попыталась бы перезвонить Дейлу, а если бы он не ответил, ему на работу и — в полицию. Не этой ночью. Этой ночью Ивонн сорвалась с места, бросив компьютер, на экране которого человек без кожи скакал на освежеванной лошади, и оставив блокнот открытым на последней странице с записью «Где красная церковь?». Выбежала в дождь, села в машину и поехала туда, откуда, она чуяла нутром, исходил звонок.

***

По дороге Ивонн трижды пыталась дозвониться до Дейла — сперва шли гудки, а потом включалась голосовая почта. Каждый раз, когда она слышала, как он просит оставить сообщение, сердце Ивонн подпрыгивало: ей начинало казаться, что она ошиблась, что с ним все в порядке, — а затем падало, с каждым разом все глубже.

Она остановилась у дома Гормана — мобильник прижат к уху, голос Дейла снова просит оставить сообщение, чтобы он мог перезвонить. Хлопнула дверцей машины и замерла под проливным дождем. Волосы намокли, вода бежала по спине. Ивонн смотрела на металлическую дверь, гадая, откроется ли она теперь, гадая, что делать, если не откроется.

Но она открылась — распахнулась, стоило до нее дотронуться, как в прошлый раз. Словно здание было заброшенным, и никто в нем не жил. Ивонн шагнула внутрь. За стуком дождя по стенам и крыше она гудки и уха различила далекий звук — мелодию вызова. Это была песня, под которую они танцевали в «Драм Рум» на вторую годовщину, и сейчас она доносилась из глубин темного коридора.

Ни лучика света не падало сверху. Приоткрытая дверь за спиной тоже не помогала. Коридор казался темным, как яма. Она прервала вызов и выставила мобильник перед собой, освещая путь.

Дверь в конце коридора была красной. Раньше Ивонн не замечала этого — все терялось в тенях. Дверь оказалась металлической, как и входная, и, когда Ивонн приложила к ней руку, теплой, словно на той стороне на полную включили обогреватель. А еще был запах — не крови, по крайней мере, так она думала, но жаркий и влажный, словно из террариума в зоопарке.

На двери раньше висел замок, но теперь его не было. Остался металлический засов. Ивонн знала, где-то в глубине души, в той ее части, где жила память о фильмах ужасов, что не должна входить, что это ловушка: нечто ужасное и необратимое ждет ее на той стороне, и если она хочет выжить, надо бежать, немедленно, и все кончится хорошо.

Но это было неправдой. Ивонн слишком далеко зашла для хеппи-энда. Сбежав, она только отсрочит кошмар, сделает еще хуже. Что бы ни скрывалось там, за дверью, это отчасти ее вина. Теперь Ивонн знала. Это была ее постель, она сама застелила ее, осталось только лечь.

Она открыла дверь.

Возьми красный нож и нарежь красный хлеб!

Ивонн никогда не была на бойне и не могла узнать царивший в комнате запах. Он напоминал ей о змеях, террариумах и красной жиже, собиравшейся на дне пенопластовых контейнеров с мясом, которое мать приносила из магазина.

Старомодные лампы горели на стенах. Они низко гудели. Сперва Ивонн решила, что именно от ламп исходил звук, который она слышала в коридоре. Нет. Не от них. От мух.

Их было не так много — некоторые проникли внутрь, когда дверь открывалась, другие пролезли в трещины здания — и все же достаточно. Жужжа, они перелетали с места на место, опускаясь на черные полосы запекшейся крови, облепляя тела, висевшие на стене перед ней.

Что она думала найти? Лабораторию безумного ученого из старых фильмов? Хирургический костюм, подготовленный для пластификации тел, вроде тех, что остались наверху? Нет, там были не тела. Просто отлично сделанные скульптуры. Наброски. Голос Гормана: «Они еще не готовы». Здесь все было настоящим. Тела вскрыты, органы вынуты. Сердца еще бились, легкие качали воздух. Головы смотрели по сторонам, вращали пустыми, мутными глазами. Дыхание вырывалось всхлипами и слабыми стонами. Как он это сделал? Почему они все еще живы?

Ивонн вглядывалась в них, желая не считать, не чувствовать вину, и вздохнула легче, не обнаружив любимого лица. Мобильный ожил в ее руке, на экране высветился номер Дейла, от стены отделилась высокая круглолицая тень, в воздухе блеснул нож.

Она десять лет прожила в мегаполисе, не ведая страха. Отец Ивонн не боялся жить на природе, в маленьких городках ее детства, и держал ружье под передним сиденьем грузовика. Шесть из этих десяти лет она ходила на курсы самообороны. В основном ее учили избегать опасных ситуаций. Ивонн стала выглядеть уверенной, держать мобильник под рукой, а еще узнала, как использовать вес противника против него, как развернуть лезвие, как сломать запястье.

Нож ударился о бетонный пол. Горман пролетел мимо, едва не врезавшись в собственные работы, свои сокровища. Когда он развернулся, нож оказался в ее руке, а затем — в его животе. Повернулся, поднимаясь выше, пока Горман плевался кровью.

Случись это неделей раньше, возможно, так бы все и закончилось. Но теперь она работала — резала, пока Дейл во время ланча не заметил, что его телефон пропал. Пока не позвонил ей — спросить, не оставил ли его в квартире, — но не дождался ответа. Пока не вернулся домой и, обнаружив, что ее нет, не прочел заметки, оставленные у компьютера. Пока не позвонил редактору, а тот — в полицию. Они нашли ее, всю в крови и с улыбкой, перед скульптурой, которая однажды была Уэйдом Горманом.

— Он святой, — повторяла она, когда ее уводили. — Ангел.

Перевод Катарины Воронцовой