R. Murray Gilchrist, “Roxana Runs Lunatick”, 1894

Среди майской поэзии в девяносто первом номере «Бритиш ревью» есть сочинение леди Пенуайл, чья Роксана целый сезон производила фурор в городе.

«В ладонь сатира, хранящего лабиринт в Н*, с локоном для Гипериона».

Если Гиперион посетит твою роскошную лужайку, о сатир, скажи ему, что Р. часто вздыхает о нем и, хотя и носит венок из зеленого морозника, вроде того, что он подарил ей год назад, обещая скоро вернуться, ее надежды слабеют и блекнут. Поведай ему, что на ней златые цепи, но сердце ее поет при мысли о нем (поет беспрестанно), прошепчи, что она любит его все сильнее с каждым мгновением. А когда сделаешь это, вели Пану играть на свирели и спой сию песню.

Далее следовали пять запинающихся строф, в которых говорилось, что влюбленных разлучили, Роксана вышла за старика, и ей не хватает мастерства, чтобы выразить глубину своей страсти, но милый сердцу призрак ни на миг не покидает ее покоев.

Любовница, брошенная моим господином, прислала журнал вместе с ядовитым письмом, велев ему почаще касаться лба, дабы не проглядеть рога. Он долго сидел в библиотеке, уставившись в огонь полуслепыми глазами, и после мучительной битвы с собой, придумал план, достойный самого сатаны.

Ведь Роксана стоила того, чтобы ее удержать. Она была очень бледной, просто жемчужной. Люди забывали цвет ее глаз, но не выражение лица — казалось, ее тихая, нежная душа охвачена внезапным испугом. Видели ли вы, как горят сережки вербы, брошенные в огонь из шалости? Под чернотой играют алые и желтые сполохи. Ее волосы были точно такими и струились до пят. Руки могли смирить самую преступную страсть: белые с нежным розоватым отливом, как слоновая кость, что привозят из Африки

Немногие женщины могли явить преданность, которой она одарила моего господина. С помощью какой-то уловки, настояв, когда ее терзали сомнения, он получил над ней власть. Сочувствие смягчает отвращение — а он вел себя так, словно его сердце давно разбито. С какой легкостью она исполняла его желания, какими сладостными были ее услуги! Приняв решение насчет Гипериона, он стал еще церемонней, чем раньше: дом наполнился резкими криками — все для удобства мадам. Час за часом он проводил рядом с ней, слушая нежнейшие песни. К тому же она была лютнисткой и превосходно исполняла итальянских мастеров.

В день королевского дуба, когда юноши и девушки несли через парк гирлянду, деревенский паренек явился к госпоже и принес ей записку. Моего господина не было, но она побледнела, вздрогнула и громко рукоплескала процессии, а потом с неподобающей спешкой удалилась в свои покои и прочла…

«Много дней прошло прежде, чем я смог набраться смелости. Завтра в полночь мы встретимся. Я нашел место. Что за любовь была моей, прежде чем ты изменила?»

Ее будуар ломился от шелков. Из самого дорогого Роксана сшила мешочек, убрала внутрь записку, присыпав ее амброй, и спрятала тайну у себя на груди. Той ночью она уснула, ее пальцы разжались, и мой господин забрал мешочек и прочел строки, скрипя зубами. Он вернул его на место, и когда зарделась утренняя заря, Роксана коснулась шелка, и он показался ей нетронутым.

Тот день тянулся так медленно! Роксана сияла и веселилась в компании супруга, вся ее бледность исчезла, щеки горели лихорадочным румянцем. Он же шутил и сыпал парадоксами, но порой она вздрагивала от его ледяных взглядов. Однажды, когда Роксана ласкалась к нему, он отстранился, впрочем, не сердито.

— Милая, — сказал он на закате. — И ты изменила!

— Увы, — ахнула она, ибо повторение слов Гипериона наполнило ее ужасом. — Изменила! Изменила!

Смеркалось, и мой господин прищурился, глядя на циферблат.

— Уже больше двух месяцев, как мы здесь, — заметил он, нарушив зловещее молчание. — Но это место все еще тебе незнакомо. Давай посетим старый дом. Смотри, вот ключи! Милая, обопрись на мою руку.

Они прошли через сад на крыльцо, а оттуда — тронутыми плесенью коридорами доелизаветинского крыла, где теперь хранили поленья. Мой господин заметил, что корсаж Роксаны вздымался так, словно нити вот-вот порвутся. Вскоре они достигли огромного зала с зелеными окнами — сумрак скрывал мешки зерна, среди которых сновали мыши. Там, у лестницы на галерею, он оставил Роксану, и она услышала, как за спиной щелкнул замок.

Мой господин поднялся в верхнюю комнату, откуда был виден выход из лабиринта. Лай красноглазых псов, натягивавших поводки, звучал в его ушах музыкой: он засмеялся и потер лоб. Встала луна, и до него донеслись крики Роксаны. Через некоторое время он спустился по другой лестнице, и, сопровождаемый жуткой сворой, направился к месту свидания.

Роксана не могла знать, что случилось во тьме. Агонию человека, чью одежду разорвали на лоскутки, чье тело, некогда белое, зияло кровавыми ранами, скрыли от нее семь футов камня, разделявшие их, пока он безумными прыжками метался по двору. Не услышала она и его хриплого, жалобного вопля — так на заре кричит чибис, но руки затряслись у нее на коленях.

Когда совсем стемнело, вернулся мой господин. Он ожидал найти Роксану там, где оставил. Напрасно. Час назад она забралась на галерею. Он искал ее, в отчаянье, цепляясь за стены.

В одном углу его пальцев коснулись нежные, мягкие нити, похожие на паутинки. От неожиданности он оступился, и на полу нашарил еще — много больше. Сверху донесся странный звук, там что-то рвалось, в тишине, не нарушаемой всхлипами и дыханием. Новая паутинка упала ему на лицо, и его губы задрожали.

Это был волос Роксаны.

Перевод Катарины Воронцовой