Doom Metal (англ. от doom – «рок», «гибель», «злая судьба») – жесткая и тяжелая метал-музыка, основой которой являются классические инструменты метала: гитара, бас и барабаны. Это музыка апокалиптическая, болезненная, как правило, весьма монотонная, медленная и далеко не всегда мелодичная. Строй гитар зачастую низкий, бас – качевый, риффы – грубые, встречаются характерные гитарные «пробуксовки», визжащие фидбэки, «угасающие» трели соло, блюзовые элементы на фоне угнетающих гитар, грув (groove – рутинное, зацикленное повторение определенного ритма), внезапные рок-н-ролльные ускорения и т. д.

Лирика дум-метала строится на чувствах безнадежности, безысходности, любви, печали, утраты, потери веры и т. п.

Дизель неспешно раскачивался на воздушных зазорах между рельсами. Снаружи свистел ветер, и белые снежные плевки забивали щель в оконной раме. Игнат стоял в тамбуре и наслаждался относительным теплом и покоем искусственной колыбели. Под ногами спала спортивная сумка, до отказа набитая теплыми вещами и продовольствием. Руки Игната лежали на грифе зачехленной электрогитары, словно на эфесе меча. Черные капли наушников болтались маятниками на сутулых плечах. Игнат достал их минуту назад и теперь вслушивался в песнь дороги, все дальше уносившей его от серого города.

Мысли свободно парили в голове, грели тусклым светом, как греет блеклое осеннее солнце после затяжного дождя.

Последние полгода Игнат чувствовал себя безумным клоуном. Метания из одной крайности в другую, дабы соответствовать вкусам меняющейся публики, освистывание или пьяные выкрики «жжете» одинаково действовали на него. Ни разу в лицах слушателей он не заметил и толики сопричастности, единения с его музыкой.

Нескончаемые выступления в ночных клубах в итоге вымотали и его, и группу. Да и денег они почти не приносили. Как правило, половина заработка пропивалась и проедалась там же, сразу после выступления. В такой обстановке просто невозможно было думать о новом материале. В голове теснилось больше табачного дыма и хмеля, нежели мыслей. Кованая дверь в тихий мир вдохновения и откровений затворилась, и Игнат боялся остаться снаружи навсегда.

Новый творческий опыт стал просто необходим.

Скользящий сквозь лесной массив поезд остановился. Двери открылись. Игнат закинул чехол с гитарой на плечо, подобрал сумку и вышел под снег. Несмотря на ветер, было вполне тепло.

Снег.

Чистый и невесомый, он подавлял злобу и дурные мысли, укрывал пышным одеялом спокойствия и смирения. Игнат достал сигареты, закурил, прибавив к гамме чувств обреченности. Хороший коктейль, из него может получиться достойная баллада. Меланхоличная и чувственная.

Игнат зажал сигарету губами, вытянул края свитера из рукавов пальто, так что теперь лишь тонкие бледные пальцы остались на ветру, поправил гитару на плече, перехватил поудобнее сумку и зашагал сквозь укутанный белой тишиной лес.

До дома можно было добраться и на машине, но Игнат нарочно выбрал длинный путь. Это своеобразное паломничество уже начало приносить плоды. Постепенно Игнат возрождал в себе то чувство одиночества и безмятежности, которое всегда сопутствовало его творчеству.

Липкие городские штампы растворялись в окружающей белизне, закостеневшая хватка прямолинейных форматных мыслей слабела, отпуская разум на волю. Внутренний романтик готов был проснуться в любое мгновение. Слишком долго Игнат жил под чужими желаниями, слишком долго работал на заказ и слишком небрежно относился к собственной индивидуальности. Больше он не мог убегать от себя.

Сигарета упала на снег и канула в тающем белом песке.

«Так будет лучше», «Этот момент нужно переписать», «Здесь придется переделать строфу, в формат не попадаем»… К черту все это. Только самобытное творчество может тронуть душу. Их первый альбом «Деготь», рожденный в гараже, был как раз таким: настоящим, без инородных примесей, свободным от ауры большого города и формул музыкальной индустрии. «Деготь» не вытащил группу на большую сцену и не принес денег, но стал почти культовой вещью для многих ценителей дум-метала. А все, что было написано потом – всего лишь дерьмо, причем дерьмо коммерческое, что в разы хуже простой бездарности.

Это понимали все в группе, кроме, пожалуй, басиста – Сашки Дара. Вот уж где фамилия круто расходилась с истиной. Саня неплохо играл, но совершенно не был способен к импровизации и сочинительству. Все партии для бас-гитары Игнат писал сам, Александр их просто заучивал и играл. Игнат подозревал, что Сашка чувствовал себя неуютно в коллективе – может, поэтому он с таким энтузиазмом взвалил на себя обязанности менеджера. Пиар в Сети, организация концертов, переговоры со звукозаписывающими фирмами – все это он принял с огромной готовностью. Такое положение дел вполне устраивало группу. Пока дело не коснулось творчества, пока не стало понятно, что издавать ту музыку, которую они играют, никто не собирается, пока Александр не полез с советами. Некоторое время весь состав плясал под его дудку, выступая в «нужных» местах и с «нужными» песнями. Так не могло больше продолжаться, дружба дружбой, но...

Расставаться было больно.

А потом Александр повесился… Если бы Игнат только знал, к чему приведет ссора. Но тогда он и подумать не мог, что Сашка настолько подавлен. Все в группе привыкли видеть в нем энергичного, целеустремленного человека. Пожалуй, из всех них наиболее склонным к суициду был сам Игнат. Вечно мрачный, уставший и отчаявшийся. Но вот он – живет дальше, а Сани больше нет… Игнат боялся, что волна негатива захлестнет и оставшихся участников группы, но банда не распалась. Лишь ушла на дно, отдавшись покою и временному затишью. У ребят порядком накопилось проблем, и передышка пошла только на пользу. Игнат тем временем вернулся к творчеству, чтобы выплеснуть из себя всю тоску и скорбь, воплотить ее в музыке.

Игнат вышел на дорогу. Потолок белых от снега ветвей остался за спиной, и с серого неба на голову обрушилась привычная неразбериха. Разбитая дорога под ногами оказалась полностью укрыта снегом. На дачном поселке, судя по всему, не было ни души. Соседские дома оживали лишь по весне, когда измученная земля вскрывалась черными язвами огородов. А шумно здесь было только летом. Благодаря детским голосам, среди которых когда-то звучал и голос Игната. Теперь Игнат хотел лишь молчать. Он уже давно устал копаться в себе. Искать причины, толкающие его к осознанному затворничеству. Не хотел он ни обижаться на этот мир, который не в силах был принять, ни прощать другим их обиды. В конце концов, он не мессия и не в силах избавить мир от греха, боли и слез. Он просто хотел остаться один, спрятаться от рока.

Игнат слышал, что одиночество – это дар талантливых людей. Доля истины в изречении была, но одиночество – это не панацея от меланхолии. Это тюрьма с сырыми от невыплаканных слез стенами и прогнившими от невысказанных слов полом и потолком. Игнат добровольно запер себя в чахлых казематах, а ключ носил на груди как распятье, тем самым оставив себе только право на освобождение от гнетущих мыслей. Игнат ждал человека, что протянет к нему руки через ржавые решетки, поймет и примет на себя часть боли, сковавшей его сердце. Тогда в заточении не останется смысла.

Игнат остановился, достал из внутреннего кармана блокнот и ручку. Чернила замерзли. Он укрыл стержень в ладонях и согревал дыханием, пока тот не согласился перенести на бумагу неожиданно родившуюся фразу:

Я играю для демонов, для палачей,

Для тех, кто возьмет мою боль и вернет ее людям.

Может, слова станут началом новой песни, а может, останутся лишь каракулями в потрепанном блокноте.

Игнат спрятал блокнот, вернул холодные пробки наушников на место и двинулся дальше. Впереди виднелись припорошенные снегом крыши загородных домов. Вскоре показались первые признаки запустения. За запертыми калитками грустили пустые скамейки и облезлые беседки. В одном из дворов валялся опрокинутый трехколесный велосипед, который легкомысленно оставили на растерзание погоде, в другом Игнат заметил сломанные подвесные качели. Одна веревка оборвалась, деревянное сиденье провисло и примерзло к земле. Но больше всего Игната поразил огромный огород, утыканный крестами распятых пугал. Обезличенные служители тихо следили за живым человеком, непонятно зачем прибывшим в царство пустоты и забвения. Тощие фигуры покачивались на ветру, а одно пугало флюгером кружилось в вальсе.

Дом Игната стоял на самом отшибе. Мало-помалу лес поглощал старое здание. Кусты дикой малины колючими волнами упирались в покосившийся забор.

После смерти бабушки дом оказался никому не нужным. Игнат размотал брякающие цепи, удерживающие калитку. Среди родственников не оказалось никого, кому пришлось по душе копаться в земле и горбатиться над грядками, а на шашлыки можно было выбраться куда-нибудь и поближе. К тому же рядом не имелось ни реки, ни озера – одни лесные болота да комары.

Игнат обошел дом, склонился у водосточной трубы, свесившейся с крыши окоченевшим удавом. Нащупал внутри примерзшую тряпку, с трудом оторвал ее ото льда и с не меньшими усилиями выколупал из мерзлой ткани ключи.

Внутри было холодно. Но это Игнат предвидел и еще на прошлой неделе, когда привез в дом оборудование для записи, наносил к буржуйке достаточно дров. Огонь разошелся быстро, однако дом упрямо хранил холод.

Игнат переоделся в теплые вещи. Облачившись в вязаный свитер и плотные спортивные штаны, он вернулся в дни детства, когда мысли о постоянном поиске себя не терзали ночами, а бессонница казалась бредом, придуманным угрюмыми писателями.

Игнат быстро распаковал сумку, занес гитару в угловую комнату, где стоял компьютер, разложил продукты в холодильник, потом отправился на кухню, которая располагалась прямо в прихожей, и сварганил незамысловатый ужин.

Согревшись и поев, Игнат хотел только одного – лечь спать. Он упал на холодное покрывало прямо в одежде. В голову лезли навязчивые мысли. Вернулись призраки прошлого. Одни нашептывали на ухо слова поддержки, полные жалости – этих Игнат не любил больше всего. Жалость – хорошее чувство, пока она остается внутри. Как только она выливается в словах или поступках, от нее начинает нести протухшими яйцами. Другие говорили яростно и озлобленно; этих Игнат просто не понимал. Он считал: злиться на себя может только он сам. Что в нем было неправильным? Внутренняя слабость и отсутствие решительности, чтобы измениться? Так это отличный повод для самобичевания, но никак не для публичной порки.

Неожиданно пиликнул телефон. Игнат нехотя поднялся, дотянулся до брошенных на стул джинсов. Достал из кармана мобильник и прочитал эсэмэску: «Не понимаю, к чему такая спешка. Мог бы позвонить и объяснить толком. Я всех собрал. Завтра приедем». Сообщение пришло от Макса, клавишника группы. Странно. Игнат не звонил ему и ничего не писал. Они договорились собираться на репетиции здесь, у Игната, по субботам, а ведь завтра только среда.

Дом загудел от сильного порыва ветра. За окном ничего не было видно. Палочки связи на экране телефона исчезли одна за другой. Игнат вышел в прихожую и толкнул дверь на крыльцо. Ветер прижал деревянное полотно, не желая выпускать человека наружу. Внутрь полетели мокрые локоны снега. Холодные белые языки обласкали Игната с ног до головы, пробрались в рукава и за шиворот. Игнат отступил, и дверь захлопнулась. Белый ковер на полу сразу начал таять.

Игнат нашел в кладовке тряпку и ведро, собрал в него снег и оставил плавиться дальше.

Смена погоды придала сил и прогнала сон. Игнат достал из пальто блокнот и отправился к компьютеру и гитаре. В той же комнате лежала сумка. Игнат вытащил из нее четыре деревянные марионетки, стилизованные под рок-музыкантов. Кукол он купил на одном из фестивалей. Это были самодельные игрушки, хотя, по мнению Игната, марионетки были сделаны почти профессионально и стоили на порядок дороже. Он снял со стены старую картину и повесил кукол на гвоздь. Они помогали, если работа не шла. Достаточно было посмотреть на игрушки, и что-нибудь обязательно приходило в голову.

Работая над новой песней, Игнат не переставал думать о фразе, записанной днем. К половине первого ночи костяк мелодии проступил достаточно четко. Оставалось проработать лирику. Дело коснулось текста, и Игнату просто необходимо было покурить. Он взял сигареты и вышел в прихожую. Горький дым помог ему избавиться от ненужных мыслей.

Снег в ведре растаял. Мокрая тряпка плавала в тонкой луже на дне. Игнат докурил и бросил сигарету в талую воду. Опять накатила сонливость. Вернувшись, он набрал две строчки и, не выключая компьютер, отправился спать. На этот раз сон пришел быстро и безболезненно.

Во сне он стоял за кулисами огромной сцены. За опущенным тяжелым едко-красным занавесом слышался гул встревоженных и полных ожидания голосов, а на самой сцене стояли друзья-музыканты. Сашка тоже был здесь. В полумраке Игнат не видел лиц, не мог понять, смотрят они на него или их взгляд обращен к залу. Он видел только руки, нервно поглаживающие струны или перебирающие клавиши синтезатора, да вертящуюся барабанную палочку за бастионом ударной установки.

– Они ждут тебя.

В плечо неуклюже ткнулась мягкая рука. Потянуло сыростью и плесенью. За спиной Игната, согнувшись под крестом, сплетенным из узловатых веток, стояло прогнившее пугало. Лысая голова из мешковины, потрескивая старыми нитками, вытягивалась то влево, то вправо, как дергалась бы голова черепахи, если б ее панцирь положили под пресс и начали медленно сдавливать. Из дырок под цветными желто-зелеными глазами торчали почерневшие от сырости пучки соломы. На пугале сидел вылинявший и осунувшийся пиджак. Из наружного кармана свисали на ржавой цепи и раскачивались похожие на секундомер старинные часы с открытым футляром. Клетчатые штаны шевелились и вздрагивали. Через отваливающиеся заплатки выползали, падали на пол, кружились вокруг ступней жуки и мухи, черви и толстые личинки, похожие на нефтяные капли.

– Ждут. Ждут. Ждут, – затараторило пугало, пережевывая солому, набитую в голову, и почесывая отсутствующее ухо о верхнее оголовье креста, словно пытаясь раздавить зудящего внутри паразита.

Чучело развернулось в темноту, и основание длинного шеста, упершееся в пол, вычертило полукруг. Еще движение – круг завершился, а в привязанной проволокой руке появилась гитара.

– Они ждут.

Игнат взял инструмент. Хлынул яркий свет, со сцены полилась музыка. Игнат обернулся. Музыканты играли написанную им сегодня песню. По лицам друзей было понятно, что они готовы выложиться на все сто. Даже Сашка играл не в меру исступленно, чисто, как не играл никогда в жизни. Клавишные гармонично вплетались в гитарные партии, насыщали музыку иллюзорной легкостью и мистическим дыханием смерти. Барабанный ритм казался настолько самостоятельным, что, думалось, убери все инструменты – и мелодия никуда не исчезнет. Музыкальная заготовка Игната обросла великолепными звуками, превратилась почти в симфонию.

Из темноты купола на сверкающих лесках спустились марионетки. Деревянными руками они удерживали серебряный шар микрофона.

Игнат почувствовал, как холодеет все тело. Мороз пробрался до самых костей. Язык онемел. Внутренности покрылись инеем, превращаясь в сосульки.

Закончилось вступление, рухнул занавес. Перед сценой оказался заснеженный зал. Безумный, наполненный белыми кристаллами ветер рванул на сцену. Холодные волны разбивались о борт сцены и мягкими брызгами медленно оседали внутрь. Марионетки задрожали, взлетели вбок на своей привязи. Полилась песня. В завываниях, свисте и гудении рождался демонический голос.

«Я играю для демонов, для палачей…» – пел ветер.

Игнат проснулся. На поверхности памяти еще колыхались слова песни. Холод сновидения передался и комнате. Из открытого над головой окна порхали мушки снега. Сам Игнат оказался по плечи занесен холодным погребальным холмом. Звякнули на ветру распахнутые ставни. Он поспешно выбрался из-под мокрого леденящего савана и начал стряхивать снег с одежды. В голове все еще звенела песня. Игнат второпях захлопнул невесть как открывшееся ночью окно и побежал к компьютеру. Ему понадобилось чуть больше минуты, чтобы извлечь из памяти слова.

Он откинулся на стуле. Песня была написана.

Ошарашенный и удивленный, музыкант вернулся в спальню. Он не мог понять, что происходит. Ничего подобного с ним раньше не случалось, ничего похожего раньше не снилось.

Вся кровать и пол вокруг нее были устланы снегом. Пока Игнат думал, как разобраться со всем этим бардаком, окно распахнулось вновь. Холодный ветер ударил в лицо. Игнат закрыл его, на этот раз убедившись, что шпингалеты надежно удерживают раму на месте.

За окном творилось нечто неописуемое. Вокруг дома кружились плотные облака снега. Лес и соседние дома исчезли за вихрящейся стеной. Ветер ревел, словно человек, раздираемый в клочья.

Накинув на плечи пальто и сунув ноги в холодные ботинки, Игнат вышел во двор. Ветер чуть не сорвал и не унес распахнутую одежду. Дом очутился в центре снежного торнадо. Вертящееся кольцо снега поднималось к самому небу. Посмотрев на голубой круг над головой, музыкант ощутил себя на дне гигантского снежного колодца.

Смерч не стоял на месте. Тяжелый крутящийся поток подступил ближе, вырвал деревянные доски забора и унес, перемалывая добычу холодными жерновами.

Холод овладел телом Игната в виде животного, звериного страха. Парень бросился в дом. Внутри был люк в неглубокий погреб, в крайнем случае можно укрыться в нем.

Едва ворвавшись в прихожую, Игнат остановился. В дверном проеме стоял Сашка Дар. Он был весь покрыт снегом. Обвив шею промерзшей веревкой, на груди висела доска качели. Сашка улыбался синими потрескавшимися губами.

– Привет, – сказал мертвец.

– Привет, – неуверенно ответил Игнат.

– У нас будет концерт. Я договорился.

Веревка на мертвой шее натянулась.

– Сашка, ты… – Игнат шагнул вперед.

– Нужно спешить. Выступление вот-вот начнется.

Веревка дернулась, увлекая за собой говорящий труп. Сашка упал, оставив в воздухе облако снега. Невидимый рыболов потянул его по полу.

– Там будет настоящая публика. Та, о которой ты всегда мечтал! – крикнул Сашка, исчезая за дверями в спальню. Мятые ботинки стукнулись о порог, и от мертвеца остались одни воспоминания.

А потом загремело по ступеням ледяное тело. Игнат прокрался следом в спальню и обнаружил на месте кровати дыру, обрамленную тающим снегом. Дорожка от утянутого Сашки вела внутрь.

В окно что-то врезалось. Шум ветра разом наполнил весь дом. Взорвавшееся стекло картечью резануло лицо Игната, расцарапало кожу. Деревянная палка колотилась о раму, словно желая расширить проход. Новый порыв ветра сломал засовы и внес в комнату пугало.

Чучело хлопнулось о стену за спиной Игната, рассыпав черные искры насекомых, упало на пол и тут же зашевелилось. Музыкант бросился к дыре в полу – мертвый друг внушал ему больше доверия, чем ожившее на шесте пугало. Тем более внизу можно укрыться от снежного водоворота, который вот-вот проглотит дом…

Вниз вели широкие скользкие ступени. Игнат осторожно спускался, держась руками за промерзшую грунтовую стену, медленно погружаясь во мрак. Вскоре темнота стала почти непроглядной. Игнат решил идти осторожней, но звук, раздавшийся сверху, заставил ускорить шаг. Пугало спускалось следом, его окаменевший прутовый хвост царапал и ударялся о ступени. Послышался еще один звук – тихо гремящих деревянных костяшек. Звук быстро догнал Игната, что-то проскочило под ногами. Музыкант чуть не запутался в тонких нитях, скользнувших у ботинок, и маленькие твари побежали дальше.

Впереди показался свет. Игнат завершил спуск и очутился за кулисами сцены. В темноте скрипнуло, еще раз и еще. Скрип повторялся ритмично, по кругу. На протянутую по земле полоску света выкатился трехколесный велосипед с оседлавшим его карликом.

Коротышка был одет в белый костюм и замшевые перчатки. Ноги, обутые в блестящие глянцевые туфли с квадратными стразовыми пряжками, крутили грязные педали.

– Следуй за мной, Игнат, – чуть обернувшись, сказал карлик и поехал на сцену.

За велосипедом тянулся лоскут обрезанной веревки.

– И вытри лицо, – добавил гном, достав на ходу из кармана кружевной платок и повесив его на невидимый воздушный крючок.

Музыкант вышел на сцену, комкая окровавленную ткань. Там уже стояли его друзья. А Сашка Дар висел в петле с гитарой в руках и в окружении деревянных марионеток. Друзья радостно поприветствовали Игната, махая руками. Кожа на их ладонях была бледно-синей и, казалось, источала холод.

Игната толкнули в плечо, он обернулся и увидел пугало. Сгорбленное, словно ожидающий удара раб, чучело протянуло гитару. Испуганный Игнат взял инструмент, и существо удалилось во тьму, тоща за собой по полу деревянный прут, как почувствовавшая смерть крыса волочет за собой хвост. Выпадающие из штанов личинки и жуки уползли следом.

Марионетки оттолкнулись от басиста, ухватились за края занавеса. Лески натянулись, и куклы приподняли тяжелую ткань. Получился небольшой открытый треугольник, карлик въехал в него и исчез за вновь опущенными матовыми шторами.

– Что происходит?

Игнат обратился к друзьям. Сашка Дар приложил палец к губам, а потом указал в сторону занавеса. Раздались аплодисменты и, как показалось Игнату, – щелканье клешней.

– Я приветствую всех вас, собравшихся сегодня в этом зале, – донесся из-за штор голос карлика.

Динамики противно свистнули. К Игнату подплыла марионетка со шнуром в руке и подключила гитару.

 – Для многих из вас это первое представление. – Карлик перемещался по сцене, скрип колес следовал вместе с ним. – Прежде всего я говорю о тех из вас, кто лишь недавно купил душу и еще не испытал всей поразительной гаммы человеческих эмоций.

Яркие прожекторы над сценой потускнели. Появилось ощущение, что помост освещается дрожащими свечами.

– Сегодня я рад представить один из самых сложных аспектов человеческой души.

Карлик остановился где-то посреди сцены.

– Боль и страдания! – провозгласил он. – Пусть этот великолепный колючий букет из страхов, отчаяния, мук и терзаний подарит вам новые ощущения, вдохновит и позволит переосмыслить наше с вами существование.

Тихо, с нарастанием звука ожили клавиши. Подключилась гитара, вступил бас. Барабанщик повторял зацикленный однообразный ритм. Марионетки приподняли занавес, сначала впустив странного конферансье, а затем и вовсе оголив сцену. Ударная установка взорвалась трелью и звоном тарелок.

Игнат начал играть, сперва машинально. Он во все глаза смотрел на ужасную публику. Демоны, невообразимые твари из ночных кошмаров заняли все места в зале. Круглые лампы под арочным потолком бросали на их лица едва живой свет, отчего те становились еще уродливей.

Игнат всматривался в глаза: слепые, сетчатые, выкорчеванные из глазниц, болтающиеся на оголенных нервах, примостившиеся в самых непостижимых местах или моргающие на вьющихся отростках; и видел в них одно и то же: ожидание и возбуждение. Все эти твари были здесь с одной целью – насладиться музыкой, впитать ее в себя, раствориться в ней. В музыке, которую играл Игнат.

Впервые его чувства не исчезали в пустоте зала, а оседали в сердцах, пусть черных и червивых, пусть мертвых или плавающих в прозрачных пузырях, наполненных отвратительной желчью, – но все же оставались в них. Игнат понял, что сегодняшний концерт демоны пронесут с собой через вечность, наполнят им свои деяния, воплотят в кошмарах.

Ну и пусть. Он полностью отдался игре. К нему подлетели марионетки. Сорвали одежду. Музыкант остался абсолютно голым. Кровь сочилась из поврежденного лица. Потекла по шее и груди. Пальцы на правой руке затрещали – на них появлялись новые фаланги.

Звук барабанов стал меняться, делаясь более живым. Это больше не было громыханием по натянутой мертвой коже – скорее удары по настоящей живой плоти.

Исчез электронный привкус клавиш синтезатора. Его место заняла поразительная капель. Игнат не представлял, какие метаморфозы произошли с Максом, что позволило ему так играть. А оборачиваться и смотреть он не хотел, он полностью был в музыке, все его внимание сосредоточилось на пляшущих по грифу пальцах.

Перед глазами промелькнули ноги подвешенного за шею басиста. Звук от его инструмента стал гулким и каким-то мокрым, словно Сашка играл на натянутых сухожилиях или венах.

На левой руке Игната – той, которой он перебирал аккорды – выросла кожаная шишка. Она лопнула, словно почка по весне, и появилась вторая кисть. Пальцы на этой руке с хрустом делились надвое, истекали темно-красной слизью. Игнат прижал гитару плотнее к себе, и кожа с живота перекинулась на инструмент бледной медузой. Музыкант чувствовал, как растворяется внутри него металл, как его место занимают растущие кости, как бегущая по венам кровь делает гитару живой частью его самого.

С потолка опустились деревянные куклы. Серебряная луна микрофона повисла перед лицом музыканта.

Изо рта хлынула кровь. Игнат согнулся, отхаркиваясь и выплевывая язык. Отвалился нос, оставив после себя два отверстия, тотчас заросших сеткой волос. На груди проступили похожие на жабры раны. Он понял, что теперь дышит через них. Глотку жгло. Горло разбухало. Внутри вились и проталкивались воздушные клапаны и трубы, превращаясь в живой орган.

Игнат распрямился, взвыл, исторгнув весь объем новых легких на микрофон. Растрепанные волосы взвились над лицом. Его побелевшие глаза лопнули, и наружу полетел снег. Музыкант набрал в грудь воздуха, отчего верхняя часть его туловища раздулась, словно меха, натянутые на решетку костей. Вступление завершилось, и Игнат запел голосом ветра:

Я играю для демонов, для палачей.

Для тех, кто возьмет мою боль и вернет ее людям…

Вся боль мира, накопившаяся внутри, рванула наружу. И на этот раз она не развеется в безразличных лицах людей, а ворвется в их жизни усиленным снежным эхом.

Ноябрь, Декабрь 2008-го.