Viens tôt me secourir

Ou me faudra mourir

Проклятая песня… Я услышал ее еще сопляком, но она до сих пор способна вывернуть меня мехом наружу. От нее на душе становится так светло и больно, что сразу хочется убивать. Такие песни способны мертвых поднять из могилы — как выяснилось, буквально.

Пока этот ритм и слова бились во мне, сам я пробивался наружу: сплевывая песок, который сыпался в рот, ломая ногти о слежавшуюся глину… Боги грома, ветра и дождя… Я пробивался как буря, как стихийное бедствие, которым я снова обрушусь на мир…

Когда я поднялся в полный рост, разбрасывая вокруг дерн, траву и выросшие на ней цветочки, певец уже замолкал. Он согнулся, потирая горло. Все правильно, даже лучшим из них нелегко взять эти ноты. Рядом сидела девчушка — маленькая, хрупкая, в легком платье. Она отвернулась, предпочтя смотреть на статуи, украсившие могилы моих высокородных современников. Едва смолк голос певца, как она, не глядя на него и не тратя лишних движений, швырнула ему на колени звякнувший мешочек.

— Иди. Ты нас не видел, сам понимаешь, — негромко сказала она. — А нам здесь многое обсудить надо, с глазу на глаз.

Музыкант поспешно уполз в темноту — прошелестел между могил, быстро, но осторожно, почти не попадая в пятна света, которые разбрасывали по погосту горящие возле девочки факелы. Разумный малый… Я не спеша продвигался к цели — сторожкими приставными шагами.

— Как это невежливо — нападать на столь юную девушку в таком жутком месте, — сарказм, прозвучавший в ее голосе, как-то не вязался с юным возрастом. — Но ладно, будь моим гостем, ударь меня. Или что ты там задумал?

Она могла блефовать. А могла и нет — и кто бы устоял против шанса выяснить? Тем более я не считал себя обязанным соблюдать манеры. Я откинул ее волосы, взял за тонкую шею, чувствуя, как бьется жилка под моими грубыми пальцами. Я вдохнул, прислушался к этому чувству — к ощущению того, что в любой момент могу сломать ее горло, даже душить не понадобится. Она спокойно ждала, и это я тоже чувствовал — ее безмятежность… А потом я надавил… Попытался… Острое белое сияние боли затопило меня с головой. Умирать не так больно, поверьте, я пробовал — это было намного хуже.

Когда я очнулся, валяясь в луже собственной рвоты — странно, мимолетно удивился я, что меня еще может рвать, — девочка уже обернулась. Узкий подбородок, почти треугольное, как кошачья мордочка, лицо, внимательные, умные глаза.

— Пришел в себя? — спросила она со странной заботой. — В глазах не двоится? Видишь отчетливо? Хорошо, тогда продолжим.

Она подняла руку, явно давая сигнал, и я увидел… Не знаю, как я смог увидеть, но время словно стало сиропом, в котором вязло все, что было вокруг. Я увидел стрелы, которые неслись в хрупкое тело девчонки, я понял, что даже не успею ее оттолкнуть. И тогда я прикрыл собой, рухнув сверху, чувствуя, как колотится сердце. Ее — не мое, разумеется. Все стрелы нашли свою цель, все попали в меня… Никогда не уставал удивляться, сколько боли чувствуешь, когда в тебя втыкается небольшой деревянный прутик.

Когда я снова пришел в себя, эта маленькая… девочка вытаскивала стрелы. Спокойно так, деловито: с одного конца обламывает, с другого тащит — от одного такого обращения в себя прийти можно.

— Ну как, очнулся? — тепло спросила она. — Теперь мы можем поговорить разумно?

***

— Еще раз повторить, чтобы уразумел? — Она приподнялась на пальцах ног, покрутилась, даже книксен сделала. — Ты не просто воскрес из мертвых, мое заклятье гораздо пакостнее. Ты не можешь мне навредить, не можешь допустить, чтобы мне был причинен вред, и не можешь умереть, пока я этого не хочу.

Она задрала голову, чтобы посмотреть мне прямо в лицо, и мило улыбнулась. И тут до моего сознания дошло нечто, сперва ускользнувшее.

— Пока… ты… не захочешь? — медленно, боясь спугнуть удачу, повторил я почти по слогам.

Ее лицо в свете костра, разведенного неподалеку от моей бывшей могилы, на миг показалось взрослым, почти мудрым. Да и ответила она тихо, без лишней бравады:

— Понял наконец, да? Все верно, я могу тебе приказать умереть. Окончательной смертью.

Я замолчал. Выкатил из костра картофелину, взял ее голой рукой. Боли от жара я не ощутил, только уютную, теплую тяжесть в ладони. Интересно, подумалось, а вкус я почувствую?

— Ты хоть знаешь, сколько лет прошло? Сколько я жду?

— Нет. Твоя жизнь давно стала легендой. Никто не помнит подробностей. И дат в том числе.

— Что ж, — сказал я и откусил кусок картошки. Нет, вкус не вернулся, но, может быть, только пока. — Кажется, ты нашла на меня управу. Не обещаю, что буду приятным товарищем, но я сделаю то, что ты хочешь, а в конце ты отдашь приказ.

— Ну, это немного иначе делается, но — да. Ты будешь за меня драться, а я сделаю так, что ты умрешь окончательной смертью.

— А если я не смогу тебя защитить? — спросил я, пытаясь пошутить.

— Об этом лучше даже не думай, — нехорошо улыбнулась она. — Но ты справишься, я в тебя верю.

— Поклянись своей силой, что сделаешь как обещала — и договорились.

Кажется, после этих слов еда стала вкуснее. Совсем чуть-чуть.

***

Мы долго странствовали вместе — причем эта мелкая упрямица даже не говорила, куда идем, зачем. Как ни странно, я смог к ней даже привязаться. Ну, и заботился как умел — не только потому, что магия требовала. Как раз она-то меня по большей части не беспокоила.

В этот город нас занесло случайно — он стоял на отшибе, почти как замок, в котором я когда-то служил. Там мы и решили переждать — потому что рядом, по слухам, гремела война. Я снова не угадал…

В тот же день, когда мы пришли в город, в него проникли бандиты — и сразу начали грабить и жечь, судя по звукам, что доносились до нашей окраины. Мы засели в старой башне — достаточно неприглядной, чтобы туда не сунулись любители наживы, но достаточно крепкой, чтобы было за что держаться. Пока шли грабежи, мы сидели как можно тише, и даже сейчас не рискнули бы выйти на улицу. Не то чтобы я не смог отбиться, но зачем лезть на рожон? Я нашел слегка отсыревшие дрова на первом этаже нашей башни, нашел старую книгу. С хорошей растопкой и такие дрова сгодятся, подумал я, и представил себе горячую похлебку и питье после нескольких дней сухомятки.

И вот, поди ж ты, выплывает. Когда он появился — мне даже сплохело. Я-то думал, что все осторожно устроил, что сможем отдохнуть. Но, видать, в обреченном городе обречены были все. Шагает себе — черная одежда, отделанная серебристым галуном, словно к полю боя и близко не был. Вот только запах… знакомый металлический запах крови. Наш пижонистый гость был не просто им окутан. Он был пропитан этим запахом насквозь.

А вот девочка, похоже, ничего не заметила.

— Как там, в городе? — спросила она, непринужденно помешивая закипающий напиток.

— Спокойно. Все нападавшие мертвы, — сказал незнакомец будничным, безразличным тоном.

— О, — отозвалась моя хозяйка и дунула на челку, чтобы та не лезла в глаза — ни дать ни взять соседская девчонка на отдыхе.

— Это я убил их. Всех, кто был еще жив.

Тут пора насторожиться, подсказывал мне опыт. Ему вторила магия: ненавязчивое гудение в затылке намекало, что девчонка в опасности, даже если сама она так не думает.

— О! — повторила она. — А вы суровый мужчина. И как вас зовут?

— Библиотекарь, — отозвался человек в черном. — Я не люблю, когда портят книги.

Я, уже не таясь, потянулся к рукояти меча. Из такого положения обнажить его можно одним движением — и сразу нанести удар. Судя по взгляду, Библиотекарь об этом знал. Читал, наверное, где-то.

— А, вы про эту книгу… Ну, понимаете, так получилось. Мы несколько дней толком не ели.

— Это был последний в мире экземпляр, — сказал он, — стихов Малдонаха. Я не дам вам уйти живыми.

— А сможешь? — мрачно спросил я.

— Сможет, — негромко ответила хозяйка. — У нас налицо задачка.

И тут же привзвизгнула, как ребенок:

— Так интересно.

Она поднялась. Подошла к нашему гостю, задрала подбородок как можно выше... И заговорила, рассудительно, как школьный учитель. Судя по всему, она таки была умнее, чем казалась, и понимала больше, чем я думал.

— Не торопитесь, подраться всегда успеем, уважаемый, — сказала она на редкость упрямым и язвительным тоном. — Я чувствую, что вы такое, и понимаю, что убить вас нельзя: вы будете воскресать и нападать снова, пока не достигнете цели и не убьете жертву. Но мой защитник, по сути, относится к таким же существам, отрицающим причинность и прочие мелочи. Он просто не может не защитить меня, и смерть его тоже не остановит. Получится бесконечная драка — представляете, насколько скучное это будет зрелище?

Библиотекарь задумался, почесал безупречно выбритый подбородок.

— Ты права, мой мудрый ребенок. Мы попали в замкнутый круг. Но я не могу дать вам уйти, я обязан напасть.

И два непомерно мудрых и, видимо, могущественных существа, уставились друг на друга. Мне очень хотелось смеяться, но я вынудил себя говорить серьезно:

— Мне кажется, я знаю выход. Библиотекарь, послушай:

Проходить над отверстою бездной, и с опасностью в прятки играть,

И от этой игры бесполезной путеводную нить потерять…

Вот открылись какие-то двери, есть пространство, и можно шагнуть…

Все, что видел и все, во что верил — что оно, если кончен твой путь?

Ах, лучше умереть, не жить — а лучше никогда не быть.

Библиотекарь замер, слушая, потом снял почтительно шляпу, поклонился мне — и молча ушел.

— Ч-что это было?

— Я — человек легендарных времен, помнишь? — Теперь я мог позволить себе улыбнуться. — Я знал Малдонаха, он был моим собутыльником, еще тогда, при жизни. Конечно, я помню его стихи. И теперь, когда последний в мире том его поэзии сгорел, я — все, что осталось от Малдонаха. Этот демон не смог бы поднять на меня руку. Убить меня — отныне означает убить Малдонаха.

Моя хозяйка рассмеялась — звонко, самозабвенно, как умеют только дети.

— Кто бы знал, каким причудливым способом ты сумеешь нас спасти.

Она взяла меня за руку, обхватив всей ладонью мой палец.

— Ну, пошли… Нам предстоит еще долгий путь.