DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Вячеслав Ерлыченков «Монетка»

Иллюстрация Sirin Eles

Десять лет прошло с того дня, как я закончил школу. Десять долгих лет, а я по-прежнему боюсь. За все это время я ни разу не встречался с одноклассниками. А вдруг Макс и Костик тоже придут? Я и в Питер-то уехал лишь по этой причине. Подальше от них. Десять лет. А я все помню, в какой безобразный цвет окрашивается берцовая кость, когда разрывает икроножную мышцу. Помню наш выпускной вечер и эту проклятую монетку у моих ног. Цифра десять, заключенная в скобки из пшеничного колоска и дубовой ветки.

Лет с семи мама водила меня в кружок бальных танцев в Дом культуры на окраине города. Три вечера в неделю я осваивал шесть классических позиций, учился считать музыку, приговаривая то «квик-квик-слоу», то «ча-ча-ча-два-три», и, подбоченившись, держал «березку», лежа на байковом одеяле. Несмотря на все старания, как мои, так и хореографа, к совершеннолетию (тогда я уже окончательно забросил любые танцы, кроме пьяных дискотечных) я был сутулым как вопросительный знак. В холле на втором этаже стояли низкие диваны, где мамы обычно читали или вязали, а напротив громоздились игровые автоматы. Я скармливал им червонцы, которые после реформы 1998 года обесценились. Странно, но я совсем не помню сами игры, зато отчетливо вижу свои тонкие, бледные, с красными костяшками пальцы, просовывающие монетку в щель. Когда на выпускном десятка описала дугу вокруг нашей троицы, четко разделив нашу жизнь на до и после, это было как привет из детства. Во всяком случае, для меня.

Обычно я приезжаю на малую родину, чтобы повидаться с родителями, один раз в августе и второй — на новогодние праздники, чтобы как следует отлежаться на диване и числа десятого укатить в Питер на проходящем воронежском поезде. Но в этот раз зимний отпуск сместился на февраль. Я напрочь забыл, что первая суббота — день встречи выпускников, но Морковка напомнила. Морковка — это Юлька Пискунова, единственный человек из той школьной жизни, чья аватарка красовалась в списке моих друзей во «ВКонтакте» и с кем мы пару раз в год созванивались, чисто для галочки. Мы с Юлькой сидели за одной партой до пятого класса, и очень часто в ее портфеле лежал этот овощ. Родители Юли были помешаны на йоге и здоровом питании, так что ей нередко приходилось «хрумкать» на перемене, как зайцу.

Морковка позвонила на Рождество. Ее поздравление уместилось в одно предложение, после чего она заявила, что я просто обязан явиться на встречу. Они с Бондаревой и Лоханковой обзванивали всех и намеревались притащить даже Нонну Васильевну, нашу классную. Совпадение или нет, но через два дня после выпускного Нонну пробил инсульт, и толстый крючковатый палец, которым эта ширококостная женщина нам грозила, повис безвольной плетью вместе со всей рукой. Она никогда нас не любила. Никого и никогда. Но на Нонну мне было, честно говоря, плевать. Напугали меня слова Юльки «обзванивали всех». В том числе и Макса, и Костю. Как бы невзначай я спросил про них. Хотя многие, да чего уж там — все знали, что между нами пробежала черная кошка. Только они не знали, что это была вовсе не кошка, а монетка. Червонец, отчеканенный в 92-м, который своей тяжелой рукой бросила Таня Ягун. Про нее я спрашивать не стал, был уверен, что она не придет.

Костик обещал наведаться, а вот дозвониться до Макса никому не удалось, и, скорее всего, на него махнут рукой. Это, конечно, хорошо, но мало. Я должен был подстраховаться. Я знал, что Костик спрашивал ее о том же, по-другому и быть не могло, ведь ему досталось больше всех. Если в нас с Максом жил лишь страх боли и смерти, то в Костике жили еще металлические штифты в правой ноге. Как бы я хотел с ним повидаться, сжать его мягкую, вечно потную руку, распить графинчик и поностальгировать. Вспомнить веселые школьные деньки, не оскверненные тенью Ягун. Поддавшись моменту, я обещал прийти. А еще обещал найти Макса, чтобы девчонки больше не старались его выловить. Во втором случае я соврал.

Такси удалось вызвать с третьего раза. Я вышел на крыльцо, чтобы отец с матерью не видели, что я нервничаю, как перед экзаменом. Все вокруг превратилось в холод: деревья, столбы с проводами, дома, все покрылось шершавой снежной коркой. Казалось, даже воздух перестал быть невидимым от мороза. В энергосберегающем свете фонаря улавливалось его легкое колыхание. Мороз лениво растекался по улице, как полупрозрачное желе по тарелке. Машину обещали через десять минут. Прошло пятнадцать. Под ногами тлели окурки с жеваным фильтром.

Я огляделся: двор утопал в сугробах. Один из них напомнил мне лошадь. Нет, барана. Барана с белыми усами.

Знаете, про кого это? Про нас. Макс Белков, Костик Усатов и я, Юра Баранов. Трансформеры, объединяйтесь! И вместе мы «баран с белыми усами». Так робкие завистники обзывали нас за глаза. Должно было быть обидно, но мне почему-то нравилось.

До восьмого класса мы были ничем не примечательными пацанами, которые гонялись с раскрасневшимися лицами и потными подмышками по широким коридорам, сливаясь с общей пестрой массой учеников. Наша дружба расцвела в восьмом, окрепла в девятом, была официально признана общественностью в десятом и достигла своего апофеоза в одиннадцатом классе. Умерла она на выпускном. Вернее, в тот вечер ей поставили смертельный диагноз. Монетка катилась по дуге, а мы в пьяном угаре ржали, как умалишенные, Макс даже плюнул в Ягун, и его слюни повисли на подоле ее платья. Расплата пришла хмельным утром, а потом еще в тот день, когда мы понесли документы в Сельхозакадемию. Вот тогда все действительно кончилось. Баран больше не носил усы, да и сами усы перестали быть белыми.

Подъехало такси. В свете его фар танцевали снежинки. Они подмигивали мне, совсем как тот проклятый реверс с цифрой десять.

«Все в порядке, Макса не будет. Будет только усатый баран. И усы не белые, потому что вокруг все и так белым-бело».

Я уже опаздывал, но Морковка не звонила. Им и так весело. Я плюхнулся на переднее сиденье, и в лицо мне ударила волна теплого воздуха. Печка ревела, как старый пылесос моих родителей. Мы поехали.

Ягун перевелась к нам классе в шестом, если не ошибаюсь. Ее появление совершенно не запечатлелось в моей памяти. Может, это случилось и раньше. Она была как булыжник на дороге: не заметишь, пока не споткнешься. Хотя чисто визуально такую глыбу сложно не заметить. Девчонки называли ее «вонючей толстухой», а парни быстро заменили букву «г» в ее фамилии на другую, более подходящую, по их мнению. Училась Таня скверно по всем предметам. Порой учитель ставил ей «пару», не добившись ни звука от девушки. Молчать она умела.

В первый раз я споткнулся об этот булыжник на перемене. Мы бесились как черти, и я налетел на Таньку, проломив ею двухстворчатую дверь в подсобку. Ягун молча поднялась, глядя на меня из-под пушистой бахромы бровей, и отряхнула длинную трикотажную юбку. И все. Ни слова. Даже вечером, когда Нонна стыдила меня, а отец пришел чинить сорванные петли и вывернутый замок. С того дня я начал замечать, что Танька смотрит на меня на каждом уроке. Подолгу разглядывает, а иногда и Костика с Максом тоже. Она сидела на предпоследней парте в среднем ряду вместе с Тамаркой Скворцовой. Мы с Максом сидели от нее по правую руку, на парту впереди, а перед нами маячил затылок Кости, которому составлял компанию такой же отличник Саша Хозов. Голова Тани всегда была чуть повернута в нашу сторону. Иногда наши взгляды встречались, и я видел невысказанную обиду. Так мне казалось. Конечно, я ошибался по неопытности. Что может прочесть подросток в чужих глазах, когда он из Тургенева ни слова не понимает? Я ожидал увидеть обиду и потому видел ее. Что можно ожидать от всеми затравленной девчонки, которая на каждую реплику в свой адрес лишь плотнее сжимает губы и прячет руки под стол?

Макс всегда был самым популярным из нас. Сорвиголова, шутник и главный балагур, слава которого кочевала по всей школе из кабинета в кабинет. Он первым сменил спортивный костюм на небесно-голубые джинсы, а его ежегодно новые кроссовки были предметом зависти и восхищения. Забавно, что именно он никак не реализовался в жизни. В тот день, когда мы с ним торопились подать аттестаты на технологический факультет сельхоза, ни он, ни я так этого и не сделали. Я уехал в Питер и со второго раза поступил в медицинский, а он находился в таком шоке, что решил вообще никуда не поступать. Морковка как-то сказала, что видела Макса в растянутой форме охранника то ли в «Пятерочке», то ли в «Магните». «Небритый и грубый, пьет, по всей видимости» — так она отозвалась о парне, в которого была тайно влюблена аж до выпускного. Я не сомневался, что Ягун была также в него влюблена. Не сомневался до одного крупного скандала.

Единственной подругой Тани в школе, да и во всем городе, пожалуй, была Тамарка. Не то чтобы Скворцова была альтруистом до мозга костей, совсем нет. Нонна посадила их вместе, и надо было как-то уживаться. Что-что, а приспосабливаться Скворцова умела. Иногда они с Танькой шушукались на переменах, даже в туалет вместе ходили. А это многое значит, скажу я вам. Позже, когда Нонна и наши родители грызлись на собрании, я узнал, что Тамарка и в гостях у нее была. Но лично я всегда считал Скворцову крысой. Так оно и получилось. Она стащила у Ягун тетрадку. Красивую, с таким рельефным рисунком, в черном переплете и с белым шнурком-закладкой. Это был дневник. Не школьный, а личный. Зачем она его стащила? Думаю, чтобы реабилитироваться в глазах одноклассниц. Ну, и потому, что крысы всегда что-то тащат.

Дневник пошел по рукам и произвел эффект разорвавшейся бомбы, а нас, «барана с белыми усами», засыпало осколками. Помимо лаконичных и довольно остроумных, надо признать, характеристик всем окружающим, Таня с мастерством Эммануэль Арсан описала ряд любовных сцен. В главных ролях я, Макс, Костик и, конечно же, она. Все вместе в одной большой кровати, в плену мятых простыней, а иногда в кабинете труда, на пыльных холодных верстаках, или в школьном палисаднике, в тени кустов черноплодной рябины. Прижимаясь, наши обнаженные тела давили ягоды, и сок оставлял красные следы, будто каждый из нас по-своему раз за разом лишал ее девственности.

На свою беду я прочел пару страниц залпом, не осознавая, о чем речь, и до сих пор не могу избавиться от мерзкого привкуса этих слов на языке. Помню, как вечно живая улыбка на гуттаперчевом лице Макса померкла и умерла, когда я декламировал эти строки, а Костик, как расстрелянный, сполз по стене. Его тогда оглушило больше всех, наивный парень и не предполагал, что кто-то может осквернить его, даже не прикасаясь. На каждом уроке она смотрела на нас и представляла, как ласкает каждого и как мы, угадывая каждый ее вздох, ласкаем ее в ответ. И не обида была в ее глазах, а сожаление. Сожаление о том, что она не может воплотить фантазии в жизнь. Пока не может. В таком человеке, как она, помещалось много нереализованной любви. Она любила нас троих, одновременно.

Когда все это вскрылось, волосы родителей встали дыбом, не только наших, но и многих других. Но Тане ничего не сделали. Ее защищала бабушка. Ее громогласный бас затыкал все посягнувшие на внучку рты. А сама она ничего не слышала и слышать не хотела. Таня пару раз сходила к школьному психологу, и все. Поэтому за дело взялись мы сами. Мы жестоко отомстили Ягун. Одиннадцатый класс стал для нее адом. Каждый божий день мы устраивали ей террор, слегка ослабив хватку лишь ближе к лету. Но она все воспринимала с безразличием камня. Губы сжать, руки спрятать. Все как всегда. Я знал, что она завела новый дневник вместо того, который мы публично сожгли в школьном саду. Я был уверен, что она пишет продолжение романа, а бабушка в это время решает за нее алгебру.

Выпускной проходил в школе. Столы накрыли в столовой, а танцевали мы в спортивном зале. Из алкоголя только шампанское на отдельном столе для родителей, призванных в качестве наблюдателей за порядком. Конечно, они знали, что на улицу мы бегаем не на звезды смотреть. Наши запасы расположились в торце здания, на запасном крыльце, которое использовалось только во время пожарных учений. Родители сюда не ходили, это была наша территория. Разве что отец Светки Самсоновой, единственный мужчина за родительским столом, как матерый сутенер, время от времени выглядывал с сигаретой в зубах из-за угла, чтобы убедиться, что все в порядке.

По случаю выпускного я курил сигареты с шоколадным ароматом, Макс кружился в идиотском танце, расплескивая из пластикового стаканчика какой-то дешевый коктейль с ядреным привкусом спирта, а Костик в новых шелковых брюках кремового цвета сидел с блаженным видом прямо на грязных ступеньках. Были и другие ребята и девчонки, но все они превратились в молчаливые декорации, когда подошла Танька. Ее платье было коричневым, так что сразу и не скажешь, чистое ли оно или как всегда. Бусы из яшмы, по всей видимости бабушкины, в лунном свете выглядели как огнестрельные раны на груди. Она шла, словно солдат в наступление. Безразмерные груди вздымались и растягивали декольте все больше и больше с каждым вдохом. Мы притихли. И лишь когда серебристый червонец звякнул об асфальт и подкатился к нам, мы загоготали. Танька шипела как змея, выдавливая слова сквозь узкую щель рта, а затем разинула пасть и гаркнула: «Держитесь подальше друг от друга».

Ее слова подхватила стая воронья в небе.

Я думал, что ослышался. Мы все так думали. «Держитесь подальше ОТ МЕНЯ». Она должна была сказать «от меня». Она развернулась и пошла прочь, не в школу, а куда-то еще. А мы вдруг ожили. Матерились ей вслед, бросали стаканчики с недопитым пойлом, хорохорились, хотя я уверен, что каждый почувствовал что-то недоброе в тот момент.

Костик сломал ногу на следующий день, когда все самые стойкие и ответственные пришли в школу навести порядок. Мы с Максом только поднимались в класс, чтобы получить задание от Нонны, а Костик на пару с дрыщом Хозовым тащил наверх стол.

— Привет, — промычал Костик, глядя на нас через плечо. — Очнулись? Как самочувствие?

Не успел я ответить, как Костик оступился — нога соскользнула в пролет и изогнулась под странным углом. Он пронзительно вскрикнул и завалился на бок, отпустив стол, который бедняга Хозов был не в состоянии удержать один. Массивная ножка топором опустилась на пухлую голень, пропахав ее до самого колена.

Костик орал, корчась от боли, а мы стояли в ауре собственного перегара, с трудом осознавая, что произошло. Тогда я еще не знал, чем отличается открытый перелом от закрытого. А отличается он струйками алой крови на полу и торчащим острием кости.

Мы не помогли другу. Он умолял нас уйти. Сначала умолял, а потом заклинал.

Вечером того дня я смотрел по телевизору фильм про толстяка, которого прокляла цыганка. Скворцова как-то упоминала, что Ягун живет в Дягилево. Район на окраине, состоящий из наполовину разграбленной военной части и частного сектора, заселенного преимущественно цыганами. Раньше я не замечал в ней цыганских мотивов, разве что густые брови и любовь к длинным юбкам говорили за это. Но в тот момент я почти поверил, что стал тем самым толстым мужиком. Окончательно мы уверовали спустя месяц. Я и Макс шли в Сельхоз, а Костик, на днях выписанный, ковылял нам навстречу.

Таксист остановился на перекрестке. Я посмотрел в запотевающее окно. Вот здесь все и случилось. Три пятиэтажки вдоль дороги — общежития, прозванные «три поросенка». На торце центрального — розливуха, куда с первыми лучами солнца ежедневно стекались маргиналы со всего района. Мы с Максом шли ближе к дороге, Костик по отмостке дома. Помню глаза Костика: они вспыхнули и закричали. А потом вдруг раздался свист, не человеческий, а как из глиняной свистульки. Если бы не хромота, я уверен, аквариум приземлился бы точь-в-точь ему на голову. Объем аквариума варьировался от тридцати до ста двадцати литров и зависел от того, чью историю вы слушаете. Если бабы Маши, которая приторговывает укропом и всякой прочей ботвой на троллейбусной остановке рядом, то это будет цифра тридцать, а если Семеныча, одного из завсегдатаев розливухи, то далеко за сотню. Он якобы лично помогал затаскивать этот сосуд прошлым летом на пятый этаж за чекушку и клянется, что «зараза тяжелая была».

Костика по пояс обдало водой, несколько стекляшек вонзились в незащищенные голени, а на пальцах ног повисли склизкие водоросли. Раскиданные по асфальту, перед ним умирали меченосцы, мраморные гурами, скалярии и жирный крапчатый сомик. В этот раз Костик не кричал. Он даже не стал вынимать осколки из-под кожи. Просто развернулся и пошел в другую сторону, оставляя на память о себе красные отпечатки сланцев. Когда я опомнился, то Макса рядом не оказалось. Он бежал, изредка оборачиваясь. Куда-то, куда ему совершенно не было надо. Куда угодно, лишь бы подальше от нас.

Такси резко остановилось, окончательно выдернув меня из пучины неприятных воспоминаний. Я увидел яркую вывеску и дверь кафешки, около которой толпились мои одноклассники. Веселые, разгоряченные, все нараспашку, кто-то вовсе без куртки, и поголовно без шапок. Курят, смеются, толкаются. Вон Морковка, а вон и Скворцова в обнимку с Морозовым, которого она всегда презирала за принципиальность к списыванию. Они уже приметили такси и теперь с нетерпением ждали, кто же появится из авто. Я вышел, выдыхая с клубами теплого воздуха нарастающее волнение. Холод, как кнут пастуха, подстегивал дрожь в моих руках. С улыбкой и тенью страха на лице я упал в их объятия. Как же это приятно. Видеть их снова, жать руки ребятам, с которыми гонял в футбол, а иногда дрался, и обнимать девчонок, у которых списывал.

— А где Костик, пришел?

— Да, сидит там.

Я зашел в кафе. Столы объединили в один большой, как на свадьбе. Располневший Тюкевич и порядком подвыпивший Сайковский дуэтом исполняли в караоке «Голубую луну». Тюкевич — сладкоголосый Трубач, Сайковский — томный Моисеев. Костик сидел в самом конце стола. Компанию ему составлял Юра Темерязев, скромняга и трус по школьным меркам. Я остановился, ожидая, когда меня заметят. Если снова увижу страх в его глазах — уйду, решил я. Теперь я умею читать чужие взгляды. Жизнь преподнесла мне неплохой урок. Костик оторвался от салата с креветками, майонез чуть задержался на его пухлых губах. Он улыбнулся. Баран примерял усы.

— О-о, какие-елю-у-уди! — завопил Темерязев.

Поразительно, как время и алкоголь меняют людей. В жизни не слышал, чтобы он изъяснялся не иначе, как шепотом. Вопрос лишь в том, что оказало на Темерязева большее влияние: если время, то хорошо, а если алкоголь, то не очень.

Мне налили штрафную и принесли шашлык с кольцами маринованного лука. В последующие полчаса я забыл обо всем на свете. О работе, кредите за новую машину и, конечно же, о монетке с отпечатками пальцев Тани Ягун. Толпа с улицы ввалилась в кафе. Табачный шлейф задушил все так тщательно подобранные к платьям парфюмы. Вопреки моим ожиданиям мы с Костей не вспоминали школу. Все вокруг вспоминали, а мы нет. Он рассказывал мне о семье, о рыжеволосой дочурке и планах открыть в этом году свой автосервис на окружной дороге. Я распространялся о прелестях холостой жизни в северной столице и перечислял достоинства всех подружек, с коими имел недолгие и несерьезные отношения.

— Ну что, мальчишки, долго не виделись? — Морковка уселась ко мне на колени и прижалась теплой бархатной щекой к моему уху. Видел бы сейчас ее муж.

— Угу. — Костик уплетал шашлык осоловевшего Темерязева, который взирал на окружение стеклянными глазами.

А потом дар читать по глазам снова напомнил о себе. И без того широкие от сумрака и коньяка зрачки Кости раскрылись еще больше, голубой ореол вокруг них отступил. Это был ужас, тот самый, забытый. И слова Морковки как нельзя лучше иллюстрировали его:

— Кстати, я позавчера Макса чисто случайно встретила. Он теперь заправщиком работает. Неприятный стал такой. Но я все равно его пригласила. Десять лет как-никак.

Я вскочил, катапультировав Юльку с колен.

Макс стоял в дверях: впалые, поросшие рыжим, будто заржавевшие щеки, растянутый пуховик с засаленным воротником и шапка в руках, больше похожая на мочалку. Тюкевич уже хлопал его по плечу, а Сайковский тыкал микрофоном в рот. Вместо веселого «привет, ребята» я услышал, как задыхается Костик. Его лицо из привычно розового перерождалось в красное, бордовое, фиолетовое… Кто-то хлопал его по спине, кто-то пытался выдвинуть стокилограммовую тушу из-за стола. Есть люди, которые утверждают, будто могут видеть внутренности человека, как рентген. В тот момент таким человеком был я. Я видел, как плохо прожеванный тугой кусок свинины встал враспорку, окапываясь краями в рыхлой слизистой. Костик умирал у меня на глазах. Когда я наконец-то вспомнил, что являюсь дипломированным медиком, то на улице раздался страшный крик. Тамарка. Ее вопли можно спутать разве что со стонами умирающей чайки. Она завал на помощь. Когда я бросился на клич, Костик уже перестал хрипеть и смирно лежал лицом на силиконовой скатерти.

Переступив порог, я чуть не споткнулся. Макс лежал в луже теплой крови, которая с легкостью проедала стоптанный грязный снег. Он еще не успел натянуть на свой русый ежик шапку, которая теперь валялась в стороне. Пробитую голову украшала ледяная корона. Я отскочил на безопасное расстояние, хотя сосулек на карнизе больше не наблюдалось. Тамара истерила и что-то требовала ото всех собравшихся. Один за другим выбегали наши одноклассники, они топтались, вертели телефоны в руках, посылали Тамарку на три буквы и снова забегали в кафе. Один труп внутри, другой снаружи.

Я трясся. Холод и страх одолели меня. Что теперь, что дальше? Я остался один, выживший, последний из могикан. Я пятился как рак, поскользнулся, чуть не упал, коснувшись колючего снега подушечками пальцев. Монетка прокатилась у меня между ног и легла рядом с ладонью. Я узнал ее: червонец, только на этот раз аверс. Двуглавый орел и надпись «Банк России». Рядом хрустел и ломался снег. Он стонал и молился под ее ногами. Сначала я увидел кожаные сапоги с распухшим голенищем на толстом стоптанном каблуке, затем колени, неровные, словно мятое тесто, затянутые в черный капрон. Юбка, практически мини, и короткий пуховик со свалявшимся поддельным мехом. Таня смотрела на меня сверху вниз с видом хозяйки, словно я — ее пес, которого вывели на прогулку.

— У монеты две стороны.

Ее обветренные губы выдавливали слова, не размыкаясь.

— Держись ко мне поближе, — облизнулась она. — Как можно ближе.

Ее силуэт удалялся жирным черным пятном на белесом фоне первой субботы февраля. С каждым ее шагом я чувствовал, как смерть натягивает на меня свой ледяной саван.

И я пополз…

Комментариев: 3 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 Mary 09-01-2023 11:54

    Понравилось))

    По сути рассказа: наверное все любят свою жизнь по-разному.

    Учитываю...
  • 2 mio 17-11-2022 17:48

    Мне понравилось.

    С самого начала девочка была неприятной, я могла понять её поступок (понять, а не оправдать), ибо мы не знаем насколько сильными были издевательства, но по итогу она оказалась чуть ли не хуже обидчиков.

    Но мне понравилось, что образы были живыми, и в целом, судя по характерам, ребята были не абсолютным злом, как и девочка (хотя это не меняет того, что она для меня неприятный персонаж).

    Большое спасибо за Вашу работу, буду следить за вашим творчеством!

    Учитываю...
  • 3 muravied 10-10-2022 22:50

    Ерлыченков прям хорош. "Час Болясова" мне здорово понравился, даже на смене пересказывал, а мне говорят "Чо за фильм?"smile А тут история с похожей проблемой: ошибки молодости, за которые расплачиваешься в будущем. Очень неплохо получилось. Автор теперь у меня в авторитетеsmile

    Учитываю...