DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Владимир Сулимов «Высота»

Иллюстрация Ольги Мальчиковой


Его первым желанием было закричать. Или вцепиться в горло Францу Гораку — если сидящего рядом с ним на скамье и вправду так звали. Или и то, и другое одновременно. Но его мышцы превратились в застывший цемент, а из горла вышел один лишь свист, жалкий и комичный — вот и все, на что он оказался способен в данную минуту.

Однако человек, называющий себя Гораком, счел нужным предостеречь:

— Советую себя контролировать. — Сухо и холодно. — Не нужно осложнений. — Вкрадчиво и мягко.

Его стеклянно-синие глаза превратились в точки, которые пронзали лицо Яна, как два остро заточенных карандаша. Запах дорогого одеколона Горака усилился, стал густым и шершавым, точно туалетный освежитель.

Желая стряхнуть с себя этот взгляд, Ян не без труда отвернулся. Не помогло. Невидимые карандашные грифели прочертили две линии через его щеку и уперлись в затылок. Он чувствовал их. Они тянули назад, как впившиеся в кожу рыболовные крючки.

А перед ним развернулся вид на вершину Утлиберга. Несмотря на раннее утро, она понемногу заполнялась туристами. Неделя выдалась жаркой, и солнце, всплывающее над горами в едва подернутом дымкой небе, обещало, что и сегодня ничего не изменится. «Золотой час» миновал, но тени все еще оставались длинными, а свет — апельсиновым. Две юные азиатки, одна в канареечного цвета маечке, другая в джинсовой куртке, прошли мимо скамьи, на которой сидели Ян и его спутник. Вчерашние школьницы, едва ли старше Риты. Каждая держала по смартфону. Девочки хихикали. Следом прошествовал высоченный индус в чалме. К груди он прижимал фотокамеру, чтобы та не болталась на ремне. Одна из последних моделей Canon с телеобъективом, навороченная, машинально отметил Ян. Его камера была куда проще: беззеркальник Fuji с «китовой» линзой. Горак заманил сюда Яна уверениями, что с горы можно сделать превосходные снимки Цюриха и окрестностей. Воспользоваться возможностью Ян не успел.

Очевидно, теперь и не успеет.

— Мой отец говорил: «С хорошими людьми происходят плохие вещи», — размеренно произнес Горак. Его голос доносился до Яна откуда-то издалека. — Вы хороший человек, пан Макаров?

С нахлынувшим чувством «так-не-бывает» Ян обернулся.

Не дожидаясь ответа, Горак придвинулся чуть ближе, словно собираясь поведать заветную тайну. Чистейший воздух швейцарских возвышенностей окончательно растворился в тошнотворном запахе его одеколона.

— Вы любите свою дочь? — спросил он.

— Что вам надо? — ответил Ян и не узнал собственный голос. Какое-то дрожащее блеяние со дна пересохшего колодца. — Сколько вам надо?

Горак наклонился к Яну совсем близко, будто вознамерился его поцеловать. В одеколонный смрад добавилась нотка гнилого мяса — дыхание Горака. Карривурст и плохие десны. Вонь обволакивала Яна, как атмосфера газового гиганта, достаточно ядовитая, чтобы погубить жизнь на вращающемся вокруг спутнике. В иной ситуации он порекомендовал бы Гораку хорошего пародонтолога — за годы жизни в Европе Ян оброс знакомыми из числа медицинских специалистов в различных областях.

Вместо совета он, несмотря на ужас и беспомощную ярость — как же так, как это могло случиться с ним?! — успел пожелать, чтобы десны Горака развалились и сгнили, а зубы повыпадали. Чтобы Горак проглотил их и подавился. Могли ли хорошему человеку прийти в голову подобные мысли?

Учитывая обстоятельства… кто знает?

— Вы любите свою дочь? — повторил Горак с нажимом.

— Я люблю свою дочь, — ответил Ян и удивился, как трудно дались ему слова, являвшиеся чистейшей правдой.

Горак кивнул и выпрямился.

— Слова, произнесенные вслух, имеют силу, — молвил он, направив взгляд поверх головы Яна. — Теперь, когда вы услышали себя, воспринимать детали станет легче.

Мысли в голове Яна сталкивались, подобно вагонам двух составов, врезавшихся друг в друга на полном ходу. Вряд ли такое состояние можно было описать словом «легче».

— Собирайтесь, — лениво бросил Горак. — Не заставляйте меня хлестать вас по лицу.

Он запустил руку в карман куртки и извлек на свет телефон, крохотную кнопочную «Нокию» с монохромным экраном. Ян не думал, что кто-то до сих пор пользуется такими. Вагоны, грохочущие в его голове, постепенно выстраивались в ряд. Словно мобильник их как-то… заякорил. Сейчас Горак наберет некий номер, и Ян сможет услышать дочь. А после Горак назовет сумму. Все как в гребаном кино.

Ян видел, как Горак нажимает кнопку быстрого набора и, не дожидаясь ответа, протягивает ему «Нокию». В течение нескольких месяцев после того, как не стало Марии, Ян просыпался с мыслью о том, что ее смерть — всего лишь сон. Ему порой случалось видеть очень живые, неотличимые от реальности сны, так почему бы и ее смерть не могла оказаться одним из них? Не открывая глаза, он ощупывал левую сторону кровати и никого там не находил. Тогда горе возвращалось, накатывало и заставляло принять реальность.

Подобное чувство охватило его и теперь. Скамейка на вершине горы под выцветшим летним небом и человек с карандашными глазами, протягивающий ему мобильник, — все снится, все не всерьез. Легкий ветерок касался его щеки, он чувствовал твердость земли под ногами, но веди и те сны бывали столь же яркими, так что…

— Держите, — сказал Горак сурово. Ян взял «Нокию». Трубка была теплой и слегка сальной на ощупь. Несомненно, реальная. Как пустая половина кровати. Надежда испарилась. Он прижал трубку к уху, чтобы услышать, как кричит его дочь.

Без слов, одни рыдания — но Ян узнал Риту, это была она, и мир рухнул, похоронив его под руинами.

— Рита, Рита, — зачастил он, невольно повышая голос. — Ритуля!

Горак, поморщившись, предупреждающе пихнул его в плечо, одновременно чувствительно и незаметно для случайных прохожих, оказавшихся поблизости. Никто не обернулся. Никому никакого дела.

— Папа! — прорвалось сквозь слезы.

— Котик, где ты? — выдохнул он. Его рука тряслась, словно по ней пропустили электричество.

— Не знаю! Здесь нет окон, это какой-то… подвал… Я… я сидела с Сарой в том нашем кафе, а потом я пошла домой. Ко мне… ко мне подошел мужчина в переулке, прямо на улице, и я дальше не помню, совсем ничего, даже его лица, и я очнулась здесь, и у них тоже нет лиц, у них маски на лицах, и у одного пистолет, и им что-то нужно от тебя, они все говорят, что ты должен… что-то…

— Ты в порядке? — Глупейший вопрос, но что еще он мог спросить? — Ты цела?

— Мне страшно. — Спазм превратил ее голос в едва различимое поскуливание. Никогда прежде Ян не слышал от нее подобного звука. — Я умру.

— Нет-нет-нет-нет, прекрати, все будет хорошо, — выпалил он, с ужасом осознавая, что ему нечем подкрепить свои утешения. — Я сделаю, что они хотят, — заявил он с большей твердостью. — Я обещаю. Тебя отпустят, доча, все будет…

Ее короткий вскрик и гудки в трубке. Один из сторожей, что был с Ритой в подвале и носил маску, разорвал связь.

Ян закрыл и открыл глаза.

— Сколько вы хотите? — Кажется, он уже задавал этот вопрос. Он пытался говорить спокойно, надеясь, что страшный человек не замечает, как дрожит его нижняя челюсть, точно вышедшая из пазов выдвижная полка, которую пытаются затолкать на место. — Чтобы вы понимали: здесь какая-то ошибка. У меня нет огромных доходов. Я снимаю квартиру в Мангейме, далеко не самую лучшую, и в банке у меня тысяч шесть евро, ну, чуть больше. Я пятый год живу в Германии, но сбережения стали стабильно появляться только с прошлого года, до этого все уходило на обустройство, эти хлопоты с переездом и прочим, и Рите надо было учиться, но я могу, я могу взять в долг… — Тут он понял, что его понесло не туда, и осекся. — Неважно. Я все вам отдам. Отпустите мою дочь. У меня больше никого нет, кроме нее.

Он ведь все сказал правильно? Деньги — что еще от него можно хотеть? Он не был ни влиятельным политиком, ни чиновником, ни миллионером — детский врач, что до эмиграции, что после. Хороший детский врач, даже очень, таким его считали — но не более. Значит, деньги. Его дочь в заложниках, посредник сидит рядом, готовый озвучить условия, так к чему тянуть и не покончить с этим кошмаром скорее?

И все же… Было что-то странное в том, что Горак — настоящее это имя или нет — явился на встречу сам. Что-то неправильное. Если на то пошло, все теперь казалось неправильным — и неслучайным — с самого начала. Они познакомились три дня назад в уличном ресторанчике. Ян вспомнил, что знакомство инициировал Горак: спросил прикурить и уточнил, не чех ли Ян, а дальше разговор завязался, чему очень способствовали шесть выпитых за вечер кружек пива. Горак ему приглянулся, пусть сейчас это и казалось невероятным. Вчера Горак предложил Яну подняться на гору Утлиберг. Новый приятель, казалось, был крайне удивлен, узнав, что за неделю пребывания в Швейцарии Ян ни разу не побывал на вершине. «Оттуда можно сделать восхитительные снимки Цюриха», — живописал Горак. Он был уже в курсе увлечения Яна пейзажной фотографией. Ян сам разболтал ему после первой кружки пива в том ресторанчике.

Итак, посредник явился сам, а не прислал записку, составленную из вырезанных газетных букв, как это делают похитители в криминальных фильмах, и не направил видеофайл по «левой» электронной почте. Почему он не боялся последствий? Сбрей он усы, отрасти бороду — Ян узнал бы его из сотен, а то и тысяч случайных знакомых, с которыми его сталкивала жизнь. Он узнал бы его из семи миллиардов людей, обитающих на планете Земля. Эти блекло-пуговичные стальные глаза ожившего механизма. Эти Г-образные русла складок возле рта. Этот чудовищный парфюм.

Горак — или «Горак» — покачал головой. Его голова отбрасывала на землю тень, напоминающую заходящий на посадку миниатюрный НЛО.

— Отпустят вашу дочь или нет, зависит от вас. От вас, — подчеркнул он, — но не от ваших денег. У тех, кого я представляю, денег достаточно, чтобы купить страну-другую из числа государств четвертого мира. Или даже третьего. Порой так и происходит. — Последнее было произнесено будничным тоном. — Чтоб вы понимали: если вы решите обратиться в швейцарскую полицию, славящуюся своей неподкупностью, я выйду из участка быстрее, чем вы успеете сказать «ракле». Правда, в этом случае свою дочь вы больше не увидите. Я не рисуюсь и не выдумываю, когда говорю о наших возможностях, иначе не стал бы знакомиться с вами, сообщать все лично и вообще светиться. Я просто обозначаю… как это по-русски? Правила игры, наверное. Так? Правила игры.

— Тогда что вам нужно от меня?

Горак театрально устремил взгляд вдаль, на синеющие в легкой дымке линии соседних гор.

— Этим миром движут две силы: любовь и страх. Вам придется выбрать одну из сторон. У всех нас есть страхи, пан Макаров. Назовите мне свой.

— Мой страх? — Ян оказался способен на усмешку, кривую и диковатую, но все же. — Что за вопрос такой? Моя дочь у вас, а ты… вы спрашиваете, чего я боюсь. Как, по-вашему, не это должно меня пугать больше всего?!

— Вы не поняли. Я спрашиваю, чего вы в принципе боитесь. — Горак развел руки в неопределенном жесте, словно собирался обнять Яна. — Не сейчас. В целом.

Ян заморгал.

— Высоты, — ответил за него Горак, и Ян заморгал сильнее. Горак попал в точку.

— Как…

Горак нетерпеливо отмахнулся: неважно, мол. Но Ян обнаружил, что не может отделаться от этого вопроса так легко. Лучше было зациклиться на этой загадке, чем…

Акрофобия не была его тайной, но и не той особенностью, которую выставляешь напоказ. Она просто была, как непрорезавшийся зуб мудрости или трещина на смартфоне. И Ян точно знал, что не обсуждал акрофобию с Гораком. Тогда как он мог узнать?

— Вы боитесь высоты, именно потому вы до сих пор не побывали в этом дивном месте, — продолжил Горак. — Но вы обожаете природу и природную съемку, вот почему вы согласились прийти сюда. Я знал, что согласитесь. Страсть… любовь, если хотите, сильнее страха. Зная это, человеком очень легко манипулировать. Зная… как там по-русски, рычаги? Да, нужные рычаги.

— Мрази, — не сдержался Ян. Вряд ли говорить такое было разумным, но он понимал, что свихнется, если промолчит. Это был какой-никакой выход чувствам, рвущимся наружу.

Откуда же они узнали?

— Да, я боюсь высоты, — признался он. Если забыть об обстоятельствах, он ощущал бы себя вполне комфортно здесь, на скамейке. Даже у края вершины — склоны горы были достаточно пологими, чтобы открывающиеся пространства не вызывали у него страха. В панику его бросали именно резкие перепады в геометрии поверхностей, их крутизна, обрывы. Например, к краю небоскреба он и близко бы не подошел, каким бы высоким ни было ограждение. — А какое ваше дело?

Внезапно он вспомнил.

Его блог в Инстаграме. Поездка в Мюнхен.

— Когда ты не ограничен в средствах, банальные развлечения уже не доставляют такого удовольствия. Те, кого я представляю, — люди азартные, но скучающие, — продолжал тем временем человек с глазами-точками. — Их страсти просты, но фантазия оставляет желать лучшего. Для их увеселения и существуем мы. Сценаристы, режиссеры и исполнители, три в одном. Для сильных мира сего мы придумываем и воплощаем в жизнь такие забавы, что знай о них конспирологи — обалдели бы. И хорошо, что они не знают. Намекну лишь, что порой на кону оказываются целые территории. Те, кого я представляю, обожают делать ставки. Для них это все игра, азарт, адреналин, но для нас… для меня — способ постичь природу человека. И природа эта, — тут Горак наморщил лоб в гримасе пренебрежительного разочарования, — природа эта так себе. Бог, существуй он на самом деле, умер бы, когда понял.

Горак говорил, и его глаза разгорались, даже цвет их из блекло-стального стал сапфировым. А Ян все не мог перестать обдумывать догадку.

Год назад он побывал на вершине мюнхенской телебашни. Говорили, что в ясную погоду с нее можно разглядеть Альпы, но в тот день погода выдалась капризной и ветреной, поэтому с верхнего яруса — того, что был застеклен — Ян не разглядел почти ничего. Он решил подняться на открытую платформу, располагавшуюся над застекленным этажом. Ограждение там было выше человеческого роста, но не настолько, чтобы он дерзнул задержаться у края подольше — сунулся вперед и сразу отпрянул, когда пустота, раздвинув ставшие вмиг иллюзорными и ненадежными прутья, устремилась навстречу, затягивая его, как огромный космический пылесос. Выл ветер. Яну казалось, что бетонное основание платформы начинает крениться. Несмотря на это, он поднялся на третью платформу, верхнюю и самую открытую из всех.

Ему хватило пары секунд, секундой больше — и он улетел бы за край, так ему казалось. Ветер вцепился в его куртку, надул капюшон, как парус, потянул к ограде, которая здесь была всего-то чуть выше пояса. Хохочущие китайские туристы, упираясь в нее спинами, делали селфи. Полуприсев, на окостенелых ногах, боком, как краб, Ян ретировался на безопасный застекленный этаж.

Свою встречу с бездной он описал в Инстаграме, где завел аккаунт вскоре после того, как обзавелся своей первой камерой. Это тоже была Fuji, подарок бывших коллег перед его отъездом из России. Произошедшее казалось рисковым, будоражащим и забавным. Пост собрал почти четыреста лайков. Его страница в Инстаграм была открытой. Прочесть мог каждый.

И похоже, ее прочли те, кому не следовало.

Все эти воспоминания пронеслись в голове Яна за короткое, как щелчок пальцами, время.

¬— Переходите уже к сути, — оборвал он Горака, и взор собеседника разом погас, лицо обмякло, уголки губ и усов опустились вниз.

— Скучный вы человек, пан Макаров, — вздохнул Горак и махнул рукой в сторону площадки поодаль. Там стальным перстом, поднимающимся над зонтиками кафе, указывала в небо смотровая башня. — Смотровая башня, — подтвердил он, когда Ян проследил взглядом за его рукой. — Высота тридцать метров. Вот условие: поднимитесь на нее и прыгните вниз. После этого я сделаю звонок, и вашу девочку отпустят. Привезут в безопасное место и дадут денег на дорогу. Или оставайтесь сидеть на скамейке — и больше никогда не увидите вашу дочь. Жизнь за жизнь. Страх за любовь. Таково условие пари. Мой предыдущий звонок запустил отсчет. У вас осталось… — Горак оттянул рукав рубашки, скрывающий часы — швейцарские, конечно, — сорок девять минут.

— Что это за бред? — Страх Яна, на короткое время вытесненный ненавистью, вернулся; колоссальный ужас, раздавивший его, как башмак жука — с хрустом. Ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Может, и потерял. Фигура Горака двоилась, отбрасывала раздвоенные тени-языки. — Ты сумасшедший.

Лицо Горака приняло скорбное выражение «слышу-это-не-впервые».

— Я тебя убью, — добавил Ян.

Вместо возражений Горак откинулся на спинку скамьи, сложил руки на животе и заговорил почти мечтательно:

— В прошлом году я имел дело с семьей азиатов. Пожилая женщина и сын. Небогатая семья, еле сводила концы с концами. Жили они в настоящей дыре: и дом, и район, и город, да и страна — все дыра. Молодой человек перебивался случайными заработками, чтобы собрать на обучение в местном университете. Женщина страдала глухотой. Одним словом, подходили нам идеально, и мы взяли их в… разработку. — «Разработка» — с вопросительными интонациями, как будто Горак не был уверен в правильности слова. — Предложили сыну десять миллионов долларов за то, чтобы он без всяких объяснений до потери сознания избил свою мать. Дали час на раздумье. Он тоже грозился меня убить… — Горак печально улыбнулся. — Насколько знаю, сейчас он учится в Гарварде.

— Большинство людей хорошие, — сказал Ян и не услышал веры в своем голосе. — То, что вы творите, омерзительно.

Сон, сон, пусть это будет кошмарный сон, твердил он про себя. Или безумие. Да. Безумие, и компания санитаров у койки, и мягкие стены. Или — омерзительная мысль, всплывшая в его мозгу, как разлагающаяся белобрюхая, раздувшаяся рыба со дна колодца — инсценировка похищения, задуманная Ритой с целью избавиться от него, чтобы… ну там… наследство…

Жгучий стыд привел его в чувство, и Ян не дал развиться жалкому, постыдному предположению.

Сколько таких стухших рыб, одновременно дохлых и подвижных, таит дно колодца человеческой души? Так ли уж неправ был Горак, когда говорил о природе человека? Ян хлебнул воздуха, и рот наполнился вкусом гнили.

— Может, перейдем сразу от злости к принятию? — предложил Горак. — Время-то идет. Да и признайтесь, после смерть жены вы ведь думали о том, чтобы со всем покончить? Ведь думали?

Ян начал было возражать. Но воспоминание о том, как он, просыпаясь, ощупывает пустую половину кровати, снова и снова, остановило его.

— Почему я? — выдохнул он.

Ответ Горака был простым и исчерпывающим:

— Вы отлично подходили.

— Вы не можете так… средь бела дня… Что происходит? — Глаза защипало, и Ян опустил лицо, чтобы Горак не увидел слез. Лучше бы он умер сейчас, прямо на этой скамейке. Лучше бы они оба умерли. — Тогда сам меня убей.

— Я не стану вас убивать. — Горак, казалось, пришел в искреннее изумление. — Это против правил. Вы же слышали условия. Что из услышанного вам непонятно? Я повторю. Но время идет.

Да, он слышал. Его подбородок трясся. Минут двадцать назад он садился на скамейку, и все, что его занимало, это как лучше выстраивать кадры. А теперь чистое горное утро превратилось в ад. Его жизнь превратилась в ад. Если только это не произошло раньше, с болезнью жены. Просто иногда ты думаешь: уж теперь-то черная полоса кончилась; а на самом деле это не конец, это — передышка.

Но он уже знал, как поступит. И Горак, кажется, это понял.

— Преодолев страх, отдать жизнь за самого близкого… единственного близкого человека — разве это не подвиг? Разве не героизм? И потом, — добавил он весело, будто продавец, сообщающий покупателю о десятипроцентной скидке, — вы, может, даже останетесь в живых. Высота у башни приличная, но не… как это? Некритичная? Да, некритичная. Ваша смерть вовсе не обязательное условие для нас. Ваш прыжок — вот что обязательно. Ваше преодоление страха…

Ян не сразу понял, что Горак вытащил из кармана что-то и протягивает ему в кулаке.

— За вход на башню. ¬— Он разжал пальцы, и на ладони блеснула новенькая монетка в два франка. — Вот, возьмите. Вдруг у вас нет.

— Если я это сделаю… — Ян слышал собственный голос словно откуда-то издалека. По его онемелой щеке все-таки скатилась слеза, одна-единственная. Похер, он не стал скрывать ее от Горака. — Как я могу знать, что вы отпустите мою дочку?

— У вас нет ничего, кроме моего слова, — признал Горак. — А у вас нет иного выбора, кроме как поверить мне. Когда вы совершите… прыжок бесстрашия, я сделаю звонок, и ее отпустят. Она ничего не будет знать об условиях пари. Все, что ей будет известно: ее похитили, а отец от горя покончил с собой. Об остальном она будет молчать, поскольку мы умеем быть убедительными.

— Она решит, что я струсил.

— Пожалуй. И все же, полагаю, она будет любить вас… в некотором роде.

— Подонок.

— Если вы откажетесь, девочку убьют. Перед этим ей расскажут, что ее отец испугался и променял ее жизнь на свою.

— Ну и подонок же ты!

Горак остался невозмутим. Двухфранковая монетка ловила блики солнца на его раскрытой ладони, бледной, как распустившийся глубоко под землей цветок. Горак оповестил:

— Сорок одна минута.

Ян взял монетку.

Подцепил ее ногтем одеревенелого пальца, помог вторым, и вот она уже у него, теплая и чуть влажная. Сжал ее в кулаке. Горак одобрительно кивнул.

— Еще одно, — проворковал он почти ласково. — Ваш мобильный. Отдайте его мне. Это на случай, если вам взбредут в голову разные плохие идеи, например звонить в полицию или в прессу. Мы с этим справимся, как я уже говорил, но зачем лишние хлопоты? М-м? Пан Макаров? Монетку за телефон. — Горак опять подался вперед, и Ян отпрянул. — Я ведь могу забрать телефон силой. Вам лучше доверять мне, когда я так говорю.

Заполучив «Самсунг» Яна, Горак сдавил мобильник в кулаке. Трубка хрустнула, по экрану побежали трещины. Пораженный, Ян вытаращил заплаканные глаза, на мгновение забыв о своем ужасе. Между пальцев Горака побежала тонкая струйка крови, но лицо осталось бесстрастным. Горак поднял руку и, слизнув кровь с ладони, сунул кулак вместе с растерзанным мобильником в карман куртки.

— Итак, — сказал он невозмутимо.

Ян поднялся. Мир качнулся, но Ян устоял. Воробьи, возившиеся в пыли неподалеку, взлетели, и он проводил их взглядом. К краю смотровой площадки продефилировала тучная дама, помахивая палкой для селфи, как тростью. Утро плавно перетекало в день.

— И много людей соглашаются на условия этих ваших игр? — неожиданно для себя задал Ян вопрос, ответ на который боялся услышать.

— Все, — ответил Горак.

— Будьте вы прокляты.

— Мне было приятно познакомиться, господин Макаров. Далеко не все мои…

Не дослушав, Ян повернулся и направился к вышке. Шагал он быстро.

***

Это было не самое впечатляющее сооружение из тех, что ему доводилось видеть, и точно не самое высокое. Просто конструкция из металлических балок с треугольной смотровой площадкой на вершине. Она чем-то напоминала опору ЛЭП, которую опоясывала лестница. У человека, свалившегося с ее вершины, подумал Ян кисло, был, пожалуй, шанс остаться в живых — если можно считать жизнью состояние овоща. У подножия башни распустились зонтики уличного ресторанчика. В прогретом воздухе стоял запах жареных сосисок и картошки фри. Первые посетители уже направлялись с полными подносами к своим столикам.

Ян оглянулся проверить, ушел ли Горак. Тот оставался на скамье, прямой, худой и черный — силуэт, вырезанный в пространстве. Как он говорил? «Вы ведь думали о том, чтобы со всем покончить, верно?»

Да, он думал. Он ни разу не заплакал после смерти Марии, даже на похоронах, и все, кто подходил к нему с соболезнованиями, задерживались перед ним недолго. Он ощущал себя каменным, даже глаза были словно слеплены из гипса. Таким же он оставался, когда лежал в темноте спальни на кровати, ставшей в два раза больше, и пялился в потолок. В ночь после похорон… и на следующую… и многие ночи после. Он — и мысли, часть из которых сводилась именно к тому, чтобы «со всем покончить, верно?».

В уме он перебирал варианты — исключительно от нечего делать, конечно, только от нечего делать, — и находил их или слишком ненадежными, или слишком болезненными, или слишком сложными. Петля. Пуля. Газ. Таблетки — он мог их достать. Но никогда — прыжок с высоты. Даже теоретически. Никогда.

Что помешало ему довести эти размышления до конца? Инстинкт самосохранения, не иначе. Но в первую очередь Рита. Провернуть задуманное означало вывалить на дочь второй грузовик дерьма сразу поверх первого.

И вот момент, о котором Ян думал ночами, приближался с каждым его шагом. Теперь ему совсем не хотелось этого приближения. Ужас его был колоссален. Он ощущал себя персонажем сна обколотого тяжелобольного, в панике мечущегося на пропитанных потом жарких простынях и неспособного проснуться.

Вторую половину пути Ян проделал не столь решительно. Он вдруг начал ощущать каждую секунду своего движения. Это был совершенно новый, изумивший его опыт, и Ян пытался удержаться за мгновения, отследить их, замедлить. У лестницы на башню выстроилась очередь из двух человек, и он обрадовался даже столь ничтожной задержке. Появилась мысль метнуться к стойке ресторанчика, купить бутылку чего-нибудь самого крепкого и накидаться, чтобы подавить кошмар предстоящего восхождения. Потом Ян вспомнил историю о парне, который избил собственную мать ради богатства, и понял: если он напьется, никакого подъема на обзорную площадку не будет. Он станет тем парнем. Ян вздрогнул. И занял очередь, которая, пока он мешкал, сократилась до одного человека, пожилого японца в панаме.

Японец бросил свои два франка в автомат, прошел за вращающиеся ворота и начал бойко подниматься по лестнице. Лицо его выражало не испуг, но воодушевление.

«Ты правда думал, что этот момент не наступит?»

Ян запустил руку в карман джинсов и нащупал там пустоту. В другой — монетки нет. Его сердце пустилось в очередной галоп. Перед мысленным взором пронеслось видение: он возвращается к Гораку, как прогулявший урок школьник к учителю, без надежды на оправдание. За его спиной уже заняли очередь две азиатские девчушки, кажется, те самые, которых он видел раньше прогуливающимися на вершине горы. Ян обернулся, и девочки синхронно ему улыбнулись.

Глупо надеяться на другой результат, если повторяешь одно и то же, как сказал, кажется, Эйнштейн, но Ян вновь впихнул руки в карманы, и монетка оказалась в правом, куда он ее и засунул, ткнулась ребром под ноготь указательного пальца. Пару секунд он ловил монетку — и вот она уже поблескивает на его мокрой от пота ладони, а он таращится на нее, как на что-то смертоносное, словно отчеканенное из полония.

Еще несколько мгновений, и два франка упали в прорезь автомата. Металлическое «бряк». Ян прошел через вращающиеся ворота. Они захлопнулись за ним с ружейным щелчком.

Японец ушел на несколько пролетов вверх, и Ян последовал за ним, удивляясь легкости и поспешности своих шагов. Страшное пока не случилось, шаг — он жив, другой — жив, еще один — все еще с нами. Даже боязнь высоты не давала о себе знать.

До второго пролета.

Внезапно промежутки между элементами конструкции башни стали шире, самого пространства стало больше. Еще шаг да полшага, и Ян будто уперся в невидимую стену. Вцепился в поручень, опустил глаза, продвинулся еще чуть-чуть вверх — и бездна ринулась к нему отовсюду. Он видел ее даже в просветах между ступенями — пустóты, в которые можно провалиться. Боковым зрением он замечал сизые горы и небо, очень, очень много неба, и так близко. Геометрия окружающего пространства изменялась, изгибалась, сама сила тяжести стала тянуть не вниз, но вбок.

Его остолбенелые, гудящие, как провода, ноги вросли в ступени. Он зажмурился, но от этого стало только хуже. Его другие глаза — глаза воображения — оставались распахнутыми, и мир в них, опрокидываясь, кубарем летел в бездну над головой: столики ресторанчика, кусты, обломки башни, люди… и он сам — все высасывал гигантский космический вихрь.

В какой-то чудовищный миг — этим утром чудовищным было все, но миг оказался просто квинтэссенцией — он едва не повернул назад. Чего уж проще! В отличие от того, что ему надлежало исполнить, это было… естественным.

Он опять закрыл глаза и рывком поднялся на следующий пролет.

И дальше все. Его рука, схватившая перила, вросла в металл, сама стала металлом. Не было никакой силы, способной сдвинуть его с места. Не было.

Над ним ревела, раздуваясь, как пузырь, бездна — и опрокидывалась, кувыркалась, опрокидывалась, кувыркалась…

«Никак. Умоляю. Я не могу».

Он чувствовал, что умирает, что умер на этих ступенях несколько раз — и все же каким-то чудом оставался жив.

Снизу, из мира людей, прямых плоскостей и привычной гравитации донеслись голоса на чужом языке. Девочки-азиатки, беззаботно переговариваясь, прошли мимо. Одна несла на бумажной тарелке жареную сосиску. У другой на плече раскачивалась большущая раскрытая сумка. Ею девочка зацепила Яна, и он невольно отшатнулся. Что-то легонько ткнуло его пониже грудной клетки. Его «фуджик». Ян так привык к этой ноше, что перестал ее замечать.

Девочка сказала «I’m sorry», и подружки продолжили подъем.

Свободной рукой Ян ухватил раскачивающуюся камеру и почувствовал, как уходит напряжение из другой руки, той, что вцепилась в перила.

«Забить голову мыслями. Любыми».

«Золотой час» — первый час после восхода солнца или последний до заката — среди фотографов считается лучшим временем для съемок на природе. Дневной солнечный свет слишком жесткий, вечерний требует задирать ISO и пользоваться штативом. Высокое ISO давало зерно на снимке, чего Ян старался избегать, а штатив он до сих пор не приобрел. Собирался заказать ко дню рождения.

Он отпустил перила. Расстегнул чехол камеры, поднес фотоаппарат к лицу и почувствовал, как в мир возвращается равновесие — не такой уж и огромный мир, если смотреть на него через экран «фуджика». Сфокусировал фотоаппарат на череде ступеней, развернувшейся перед ним, и сделал пробный снимок.

Фото вышло чуть засветленным, и Ян убавил экспозицию. Пускай «золотой час» миновал, но если закрыть диафрагму и приноровиться, солнце на фотографиях будет отбрасывать лучи, делая снимок интереснее. Ян вспомнил, как долго у него не получалось добиться такого эффекта, когда он только начинал осваивать искусство пейзажной съемки. Каким-то чудом те его снимки собирали лайки в Инстаграме, и Ян даже думал, что все делает правильно, пока не углубился серьезно в теорию. В те дни он мог начать читать литературу по фотографии утром и прийти в себя под вечер, когда книга заканчивалась.

Он снова прицелился и нажал на спуск. Снимок гор и россыпи домишек по другую от Цюриха сторону гряды вышел весьма недурным: слоеный пирог из ближнего и дальнего планов. Такой эффект ему нравился… но что, если изменить угол съемки и сделать угол шире?

Он поднялся на две ступени, прикованный к пространству фотокамерой, как новым центром тяготения. Страх никуда не исчез, как и гул в ногах, но стал менее важным. Менее значительным.

Да, вот отсюда кадр определенно выйдет лучше.

Писк фокусировки, нажатие кнопки, легкое жужжание, словно пчела придавлена пальцем. И — еще один шаг в высоту.

Фотографировал все мало-мальски интересное, отыскивая его в привычном. Линейная перспектива, образованная перилами и ступенями. Снятые с открытой диафрагмой балки, за которыми просматриваются оранжевые горы. Случайно попавший в кадр маленький мальчик, которого вела за руку вниз мать, его ноги в сандалиях, его носки в разноцветную полоску, в сочетании со ступенями создающие и контраст, и ритм. Все в таком духе. Главное, не отрывать взор от экрана камеры.

Так Ян сделал девятнадцать снимков, а на двадцатом обнаружил, что выбрался на вершину башни. Оказался над бездной.

Сквозь его нарастающее воодушевление в мысли пробивалось паническое:

«Ты ведь не собираешься этого делать?! Не собираешься?!»

«Я лишь хочу сделать кадр вот с этого ракурса», — ответил Ян сам себе. Кадрирование не менее важно, чем свет или время съемки. В фотографии есть свои приемы удачного построения кадра, и когда Ян это усвоил, то обнаружил, что стал смотреть на потенциальный снимок не как на красивую картинку, а как на удачное (или не очень) сочетание линий, цветовых пятен и пропорций. Ему стало нравиться, например, как воображаемые линии между объектами в кадре образуют треугольник, он влюбился без памяти в диагонали и фрейминг. Стал использовать эти приемы чаще и осознаннее. Пусть он до сих пор не выиграл ни в одном интернет-конкурсе, но его снимки стали высоко оцениваться жюри. Он не сомневался, что, если не сдастся, однажды первое место в категории «пейзажное фото» достанется ему. Так всегда твердил ему внутренний голос.

«Не будет “однажды”, — возразил сейчас другой голос в его голове, стылый и скулящий. — Вышло твое время. Делай, за чем пришел — или оставайся тут навечно».

И воодушевление оставило его.

Ян так сильно сжал «фуджик» в ладонях, что побелела кожа на костяшках пальцев. Как будто он хотел раздавить камеру. Он зажмурился, но убедился снова, что это не помогает.

Ладно, он сделал нечто запредельное: поднялся в воющую, колокольную, полную синего света бездну, но упасть в нее — нет, нет, нет, нет. Чистое безумие.

Он шагнул к ограждению.

Не считая Яна, на площадке было пятеро туристов, включая азиатских девочек, старых знакомых. Пожилой японец, который взошел на башню до Яна, перегнулся за перила и мурлыкал песенку. Девчата селфились на фоне небес. Сумка одной из них лежала на полу чуть в стороне, все еще открытая, и рядом стояла тарелочка в разводах соуса с попкой недоеденной сосиски по центру.

Интересно, подумал Ян, что будет, если кто-то догадается, зачем он здесь, и попытается его остановить? «Эй, тут man хочет прыгнуть! Не надо, не делай этого, dude, тебе есть ради чего жить!» Как бы тогда разрешилось пари?

Могло ли это все оказаться злым реалити-шоу, словно перекочевавшим из неснятой серии «Черного зеркала», только со спасением в последний момент?

Вместо этого, понял он, будет вот что: девчата закончат селфиться, подберут вещи и спустятся, а он останется торчать на башне, пока не истечет время и Горак не сделает звонок, и еще бесконечно долго после этого, до ночи. Он почувствовал себя измотанным. По его спине стекал пот, и пот был холодным.

Взгляд его вернулся к дисплею «фуджика», и Ян увидел в нем открытую сумку, края которой напоминали чокнутую ухмылку Чеширского кота. Он машинально нажал на кнопку, и жужжащий звук спуска отрезвил его. Несмотря на ужас и опустошенность, Ян начал рассуждать ясно и стремительно. Он точно сам превратился в четкий снимок, сделанный при отличном освещении. Его руки протрясло до плеч, но то было волнение уже совсем иного рода.

Он перевел камеру в режим съемки видео, развернул объективом к себе и, приблизив к лицу, заговорил тихо, чтобы не привлекать внимания, но четко:

— I have to ask you to pass this card to my daughter. Not the police, not anyone else. Her name is Rita Makarova. I think it will not be a problem to find her after what will happen now. This is my last words to her, so please find her. I beg you1, — добавил он со всей проникновенностью, на которую был способен, и, продиктовав для той, кто найдет карту памяти, мангеймский адрес дочери, перешел на русский — теперь для Риты. Ему хотелось говорить много, но приходилось быть кратким:

— Рита. Я должен так поступить. Это ради тебя. Чтобы ты могла освободиться. Они могут говорить, что я струсил и потому сделал то, что сделал. Это все неправда. Ты их не слушай. Просто не пытайся в этом разобраться. Я надеюсь, все получилось. У меня никогда не было никого дороже вас с мамой, и другого тебе знать не нужно. Главное, что ты будешь жива. Об этой записи никому не сообщай. Никому, никогда. — Ян бросил быстрый взгляд на девчонок, которые, похоже, намеревались делать селфи бесконечно, благослови их бог. — Вот что я хочу тебе сказать. Я люблю тебя очень сильно, котик, — закончил он, сознавая, что это его последние слова на земле, и остановил запись.

Чтобы достать карту памяти, ему пришлось отстегнуть ремень камеры. Затем его негнущиеся, как под новокаином, пальцы вступили в борьбу с крышечкой аккумуляторного отсека, где находилась карта. В это время азиаточка, та, что не доела карривурст, легла грудью на перила, позируя, и ее подруга касалась смартфона подушечкой розового пальчика. Смартфон отзывался жужжанием. Удобные моменты уносились безвозвратно, и на мысленном экране Ян уже видел, как цифры-секунды, сменяя друг друга, сливаются в мерцающее размытое пятно, пока крышечка отказывалась поддаваться.

«Сначала все плохо, а потом становится только хуже».

Окружающий мир поплыл, и на какой-то момент Ян подумал, что сейчас отключится. Ему пришлось укусить себя за нижнюю губу. В голове не осталось мыслей — один бесконечный нарастающий гул.

Далее произошло два события одновременно — он едва не уронил камеру и открыл аккумуляторный отсек. Теперь нужно было слегка нажать на карту, чтобы ее вытолкнула пружина.

Ян нажал, и вот карта памяти лежит на его ладони, там, где недавно поблескивала монетка. Он спрятал ее в кулаке.

Пожилой японец, насмотревшись на дали, повернулся и направился к лестнице, огибая присутствующих на площадке учтиво и плавно, как воды ручья. Ян сделал вид, что хочет пропустить японца, и как бы невзначай шагнул в сторону девочек, которые теперь рассматривали снимки в смартфоне. Его кулак оказался над распахнутым зевом сумки. Яну требовался лишь единственный проблеск удачи в этот черный, чудовищный день.

Он разжал пальцы, карта выпала, и, ударившись о бок лыбящейся, как огромная жаба, сумки, улетела за ограждение… Именно так он это увидел в своем паникующем воображении.

Но нет. Карта угодила прямиком в распахнутое чрево сумки — вот он, проблеск удачи. Какое-то время спустя девушка, придя в себя после событий, свидетельницей которым ей предстояло стать, полезет в сумку и найдет внутри подкинутое. И в этом случае Яну опять понадобится чуточка везения, чтобы девочка захотела узнать, что же содержится в карте памяти. Зыбкий план, но на что ему еще оставалось рассчитывать?

Ян бросил беглый взгляд на подружек: не заметили ли они его трюк? Те по-прежнему не отрывались от смартфона. Ян впервые почувствовал себя почти спокойно.

Лелея в объятиях оскопленную камеру, он сместился к краю площадки, туда, где недавно напевал себе под нос японец. Смотрел прямо перед собой, и это не была какая-то внезапно обретенная отвага. Подобное чувство он испытывал, когда однажды, спустя год после смерти Марии, напился. Рита уехала к подруге погостить на неделю, а он пригласил к себе друга — 0,7 литра «Джек Дэниэлс». Спустя две трети бутылки, в полубеспамятстве, он осознал, что следующая стопка отправит его в затяжной нокаут. Любой выбор был по-своему ужасен… но и заманчив, определенно. Это походило на… ну, как встать у края пропасти. И он выпил стопку, не потому, что хотел, а потому, что это было все, что он мог сделать; потому что время анестезирует, но не лечит, и это паршивая анестезия, хуже некуда; потому что, даже будучи пьяным, он помнил все.

Их первое свидание и платье, которое тогда было на ней — синее, легкое, слегка просвечивающее. Их походы на озеро за городом, ночной берег, шелест ветра высоко в кронах сосен и россыпь огней деревни на другом брегу. Пироги с корицей и яблоками, которые она пекла, и глинтвейн, который они варили вместе с каждым наступлением зимы. И как одновременно, не сговариваясь, начинали петь одну и ту же песню, когда ехали в машине. Он помнил ее запах, свежий, как будто она только что пришла с мороза, и касание щеки, прохладной даже в июльскую жару. Помнил, как она сказала, что ждет ребенка, и как он смеялся, а потом плакал, и все от счастья. Каток, куда они ходили уже втроем, и спустя полгода Рита носилась по ледяному полю, как заправская фигуристка, хотя он сам так толком и не научился стоять на коньках, не держась за бортик. Он помнил, как Мария сыпала снег ему за шарф, и помнил — больше и сильнее всего — ее последние месяцы. Эти воспоминания лежали поверх других, ранних и светлых, как кусок стены обрушившейся башни, которой когда-то была его жизнь, но даже по ним он отчаянно и безнадежно тосковал.

Так что он взялся за перила, и паника, последний раз встрепенувшись, схлынула, сметенная лавиной адреналина, которую вызвала — тут Ян поразился — эйфория.

Он понятия не имел, есть ли что-то за чертой. Философия была не по его части, как и религия. Он не был даже реаниматологом, и ему не приходилось вытаскивать людей с той стороны. Он был всего лишь детским врачом. Неплохим, как считалось, даже хорошим. Он любил свою профессию, свое хобби, а больше всего — жену и дочь, которую оставлял в мире, где существовали такие люди, как Горак и те, кто за ним стоял.

Ему оставалось лишь надеяться, что таких людей немного.

Для этого нужна всего-то чуточка везения. Да?

Он понимал, что все нужно делать быстро, без мыслей. Как опрокинуть в себя лишнюю стопку виски.

Так он и поступил.

***

В тени здания на вершине горы, за которое повернул покидающий сцену человек, называвший себя Гораком, человек с глазами-точками, смотровая башня была не видна. Зато отсюда было превосходно слышно все, что творилось у ресторанчика. Когда раздались крики — мужские, женские, даже детские, — он улыбнулся в усы и начал неспешно спускаться по склону Утлиберга.

В кармане ожила «Нокиа», и он ответил на вызов.

— Кончено, — прозвучал в трубке девчоночий голос. Девчонка говорила по-английски с легким азиатским акцентом.

— Осложнения?

— Да никаких. Бросил мне в сумку карту памяти. Больше ничего.

— Утилизировать, — сказал Горак и прервал сигнал. Затем ткнул пальцем, под ногтем которого запеклась кровь, в кнопку быстрого вызова.

Дожидаясь ответа, он умиротворенно думал о том, как прекрасно все срослось. Отметил, что главный герой сегодняшнего пари уложился в сорок с небольшим минут из отведенного часа. За всю карьеру Горака это тянуло на рекорд.

Он блаженно улыбнулся, когда на его вызов ответили, и невольно ускорил шаг. Его душа пела.

Утро выдалось волшебным.


1 Я прошу передать эту карту моей дочери. Ни полиции, ни кому-то еще. Ее зовут Рита Макарова. Думаю, не будет сложно найти ее после того, что сейчас случится. Это мои последние слова ей, поэтому, пожалуйста, найдите ее. Умоляю (англ.).

Комментариев: 7 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 Аноним 23-01-2021 17:17

    Ого, разбросик! Одного шантажируют, другого искушают, в одном случае игроков интересует самоубийство, в другом "всего лишь" нанесение побоев ближнему. Один "объект" вынужденно становится жертвой, другой добровольно соучастником преступления. Не удивлюсь, если иных подопытных склоняют утопить хомячка в аквариуме.

    Учитываю...
  • 2 Аноним 22-01-2021 21:14

    Владимир, какие еще ваши рассказы можно прочитать на данном форуме?

    Учитываю...
    • 3 РоганБорн 22-01-2021 23:31

      Нина,

      Кликните на имя, сайт выдаст всё, что здесь публиковалось.

      Учитываю...
  • 4 Аноним 22-01-2021 17:51

    РоганБорн, здравствуйте! Вы автор? Рассказ суперский, правда. Я перелопачиваю груды мусора, чтобы отыскать жемчужное зерно. С"Высотой"так и получилось. Я прочитала, не дыша, одним махом. Тут было и личное. Так бояться высоты, как боюсь ее я, мало кто способен. Поэтому страдания гл.героя я ощущала всеми фибрами души.

    Учитываю...
    • 5 РоганБорн 22-01-2021 18:42

      Нина,

      И снова ответ: да.

      И снова спасибо.

      Все создают сюжеты, полагаю, "из личного". Миксуем в разных пропорциях, монтируем под разными углами - и готово.

      Учитываю...
  • 6 Аноним 21-01-2021 17:55

    Отличный рассказ, конечно, но для меня он остался неоконченным. Дочку отпустили?

    Учитываю...
    • 7 РоганБорн 22-01-2021 17:26

      Нина,

      Ответ: да.

      Эти ребята соблюдают уговор, к счастью или несчастью.

      Спасибо вам за отзыв )

      Учитываю...