Сполохи заката на стене погасли раньше, чем Дима сообразил: за ним снова наблюдают. Лежать на кровати сразу стало неуютно. Чтобы избавиться от навязчивой липкой тревоги, он аккуратно сполз на пол, с минуту полежал в тишине, поднялся и вышел на балкон. Там закурил.

Вечер выдался отвратный. Сперва с зеркала в прихожей сползла наволочка – можно подумать, кто-то намеренно ее стянул, словно желал посмеяться над Димой. Вот только теперь ему было не до смеха.

Потом на кухне в стакане из-под чая забряцала ложка. Всего пару секунд бряцала, но Диме и этого хватило. Сигареты заканчивались, но выходить наружу он не мог. Так что курить после шума на кухне не стал: экономил курево.

Но теперь, под этим тяжелым неведомым взглядом, терпеть не получалось. Потому Дима вновь вдыхал едкий сигаретный дым, который трезвил его раньше и обязан был отрезвить снова. Больше ничего не помогало.

С балкона открывался самый унылый вид из возможных: мартовская слякоть, проржавевшие трубы заброшенной фабрики, облупленные железные ворота гаражей, безжизненные стволы голых деревьев. Все это сливалось в большую иступленную серость индустриального города, скорбного, но необъяснимо гордого.

Левый глаз снова – третий раз за неделю – начал побаливать. Докурив, Дима плюнул вниз, на ненавистный город. Потом закрыл окно.

Теперь он был готов. Несвежий, но морозный воздух вместе с табачным дымом вернули ему настойчивость и благоразумие. Семью резкими широкими шагами Дима добрался до зеркала в прихожей и торопливо натянул на него наволочку-беглянку.

– Так-то лучше, – сказал он, после чего решил снова лечь спать.

***

Среди ночи кто-то тихо цокнул у него над ухом, но этого хватило, чтобы перепугаться, вскочить, сбить ненавистное шерстяное одеяло и, соскользнув одной ногой с края кровати, приложиться лбом о прикроватный столик.

– Сколько можно! – воскликнул хозяин квартиры, словно обращаясь к ней; та стыдливо молчала, словно бы не до конца понимая, в чем, собственно, дело.

Сон как рукой сняло. Чтобы хоть как-то себя успокоить, Дима достал из-под подушки смартфон, клацнул на кнопку разблокировки: время – без десяти два.

– Надо подышать, – сказал он и сообразил вдруг, что его левый глаз не только не перестал болеть, но теперь еще и нестерпимо сильно чешется.

Чесать глаз не стал, вместо этого снова вышел на балкон. Внизу, в чернилах ночи, различить что-либо было уже невозможно. Дима вымученно улыбнулся – так-то лучше.

Вернувшись в комнату, он остолбенел: в прихожей стояла Диана. В своем белом вечернем платье, по-красивому строгая, точно осенний вечер, и свежая, словно зимнее утро, она была совсем как живая – те же ямочки на щеках, та же родинка под левым глазом, те же светло-русые волосы.

– Что ты… – начал было Дима, но осекся.

Прихожая пустовала.

***

Утром он первым делом наведался в кладовку. Тесная комнатушка метр на полтора долгие годы существовала лишь ради скудного набора инструментов Диминого отца, вот только все они давно уже разлагались – молотки да отвертки ржавели на помойке, отец гнил где-то под землей.

Кладовка в очередной раз расстроила Диму. Темное пятно на полу осталось там же, где и было. И даже… стало немного больше?

– Бред, – отрезал Дима, а потом отправился на кухню.

Долгожданный выходной день он планировал начать с плотного завтрака.

***

К трем часам дня глаз снова зачесался. В нем по-прежнему дремала боль – ворочалась клубком зубастых червей, готовых по пробуждении вгрызться в стекловидную массу белка. Подойти к одному из зеркал, чтобы посмотреть, покраснел глаз или нет, Дима не решился даже днем. Слишком уж явственно ощущал присутствие любимой Дианы; та шептала сквозь занавешенные рамы, бродила меж перекрытий под крышей, дула в замочную скважину, словно надеясь проникнуть в квартиру вместе со сквозняком.

К счастью, полноценно сделать это ей до сих пор не удавалось. Дима даже на всякий случай открыл кладовку, чтобы перепроверить темное пятно.

Потом недовольно поджал губы и закрыл дверь на ключ.

***

Время стремительно улетало в свистящую вакуумом пустоту. Днем курьер привез обезболивающее: три пачки маленьких розовых таблеток, о которых в интернете отзывались с благодарностью. Дима выпил сразу три, потом пару часов лежал, глядя очередную серию какого-то бессмысленного сериала. Боль отступила, и остаток выходного Дима провел за чтением тех книжек, которые нашлись в квартире: по крайней мере с ними со времен его детства ничего не случилось.

Новый вечер подкрался незаметно. Дима угрюмо наблюдал через окно на кухне, как с приходом темноты зажигаются огоньки в окнах чужих домов. Действие таблеток оказалось недолгим: глаз Димы стал жерлом вулкана, в недрах которого медленно разогревалось магматическое варево обжигающей боли. Он не видел, но знал: глаз теперь не просто красный – рубиновый.

Приняв еще четыре таблетки, Дима открыл форточку и голой спиной улегся на обшарпанный старый ковер. Вытянул длинные худые ноги, уперся носками в стену. Выпростал руки над головой, хрустнул локтями. Носом потянул холодный воздух. Зевнул.

Всеми правдами и неправдами открещиваясь от пульсирующей в глазном яблоке боли, он проскользнул в тихий, подобный смерти сон.

***

Ночью неожиданно прихватило живот.

Сначала Дима не понял, что произошло. Боль в глазу никуда не делась, но на фоне новой, более яркой, словно бы немного стерлась и забылась.

Источник вновь обретенных страданий угнездился в районе пупка – там живот дергался, сотрясаемый судорогами, и боль при этом только нарастала, да так быстро, что Дима испугался. Стянув со впалого живота майку, он приподнялся, поглядел на пупок и выругался.

Желто-зеленый гной сочился из живота, словно крем из заварного пирожного – казалось, надави, и брызнет еще сильнее. От отвращения Диму передернуло, от страха на спине выступил холодный пот.

– Это уже слишком, – сказал он и вдруг осознал, насколько давно живет один в этой злосчастной квартире, как долго у него не было нормального собеседника. Даже с отражением в зеркале, подобно безумцам из кино и книг, он поговорить не мог.

Корчась от боли, попытался привстать. В тот же миг живот скрутило сильнее; гной хлынул струйкой – теплый, словно свежая кровь, – и кишки внутри заходили ходуном, словно пытались вырваться из вонючей и душной темницы плоти.

А потом маленький желто-зеленый гейзер взорвался, ударил вперед и вверх.

Закрыв глаза, Дима закричал, не в силах удержать зубами беспомощный вопль. Накатила горячей волной паника, затем поток гноя ослаб… но Дима почувствовал, что и это не все – в животе что-то действительно рвалось наружу, нечто живое и не похожее на гной, не похожее на кровь или кишки.

– Сука!

Новый приступ боли пронзил желудок, пригвоздил голой спиной к мокрому от пота ковру. Что-то широкое и твердое рванулось сквозь отверстие пупка наружу, оставляя за собой влажный тоннель, в существование которого Дима не смог бы поверить, не будь этот тоннель частью его самого.

Когда боль немного отступила, он открыл глаза. И тут же об этом пожалел.

Над бледным, перепачканным гноем животом горделиво возвышалась змея – белая, словно призрак, с ярко-желтыми хищными глазами. Своим хвостом тварь обвивала позвоночник Димы; он чувствовал это отчетливо, хотя и не смог бы ответить, каким образом это вообще возможно.

А еще змеюка вперилась своими глазищами ему прямо в лицо – смотрела и не отводила взгляд.

Дима пытался не смотреть на нее, но быстро проиграл. Змея, словно опытный факир, загипнотизировала человека, заставила лежать ровно и не дергаться… а потом разомкнула леденящую хватку хвоста, отцепилась от позвоночника и окончательно выползла наружу, отделившись от тела не то жертвы, не то хозяина, и в гнетущей тишине уползла куда-то за пределы видимости оледеневшего взгляда Димы.

Он так и пролежал до самого утра, тупо глядя в потолок, а когда очнулся, не обнаружил ничего – ни зеленых разводов гноя на теле и ковре, ни отверстия, проделанного змеей в пупке, ни свербящей боли в кишках и желудке. Только саднящее чувство внутренней пустоты и неполноценности. Словно бы ночью вместе с выдуманной его кошмарами змеей в неизвестность уползло что-то важное, стержневое, без чего он самим собой уже быть не мог…

Но скоро усталость и желание позавтракать вытеснили эти мысли, и тогда его безумная с некоторых пор жизнь вновь потекла привычным ходом.

***

Днем начался дождь. Дима слышал стук капель по стеклам, но подняться с кровати и посмотреть на мрачные тучи за окном не захотел.

Глаз снова начал болеть – терпимо, но все-таки. Вспомнив, что забыл проверить кладовку, Дима вышел в коридор и понял, что слышит звуки капель еще более отчетливо, чем в комнате.

Прислушавшись, понял: звуки доносятся из ближайшего занавешенного зеркала.

– Что за… – начал было он, но тут же проглотил слова и решительно прошел мимо невидимых потоков ливня.

Главное – не обращать внимания и не показывать страха. Да, именно так он сказал себе, когда оказался здесь заперт. Сколько уже дней прошло? Сколько недель? Когда именно он решил вернуться в старую пустую квартиру родителей? Память начала подводить его сразу, как только он сюда прибыл, но главное оставалось неизменным: нельзя показывать свой страх стенам этой проклятой квартиры.

Нельзя показывать свой страх зеркалам.

Этого правила он решил придерживаться всегда, и правило до сих пор ни разу его не подвело. Значит, он все делал правильно?

Вообще-то Дима и раньше не любил зеркала. Все эти рытвины на желтушном болезненном лице, прыщи и корки спекшейся крови от расцарапанных ранок, маленькие блеклые глаза, угрястый подбородок... Красавцем он никогда не слыл и сам себя таковым не считал – так зачем смотреть в отражение лишний раз?

Чтобы немного успокоиться, хозяин проклятой квартиры сел в любимое кресло, подвинул поближе раскладной стол, подтянул лежавший на нем ноутбук и открыл его.

Порой он удивлялся: и как это происходящая чертовщина позволяет ему поддерживать связь с внешним миром? Он по-прежнему мог работать на удаленке через интернет, заказывать продукты, медикаменты и вообще все необходимое. Двери квартиры регулярно распахивались, и тогда очередной курьер со скучающим лицом передавал товары, принимал оплату через терминал и уходил восвояси, в тот самый мир, что для Димы стал вдруг недоступным.

В первые дни своего заточения, когда он внезапно для себя обнаружил, что любая попытка покинуть дом грозит ему резким ухудшением самочувствия, Дима натуральным образом сходил с ума и не понимал, что же теперь делать. Ответ пришел сам собой, позднее: не поддаваться панике… и ни в коем случае не смотреть в зеркала.

Потому Дима с императорским спокойствием в очередной раз открыл ленту новостей, мысленно благодаря ту злую неведомую силу, что позволяет ему по крайней мере не чувствовать себя оторванным от мира окончательно. Вот только новости совсем не радовали: новая война разразилась где-то на востоке, в очередном ДТП погибли три человека, налоги подняли. К черту. А вот лента единственной социальной сети, которую Дима признавал: красивые картинки с мрачными пейзажами, посты из авторских дизайнерских пабликов, вызывающие зависть, запись от бывшего одноклассника – жалуется на болезнь матери, собирает деньги на дорогостоящее лечение за границей.

– Тоска, – резюмировал Дима, закрыл вкладку и открыл новую, со страницей тематического форума, на котором периодически брал дизайнерские заказы.

Остаток дня решил посвятить халтурке: нужно было переделать рекламные баннеры для интернет-магазина. Задание несложное, при условии, что заказчик окажется адекватным. Хотя какая разница? Ему было просто необходимо отвлечься.

Даже пожаловаться на свое незавидное положение он никому не мог. Ни по телефону, ни в мессенджерах. Что-то мешало ему верно сформулировать мысль, и в те первые панические дни, когда он неистово рвался наружу, ему не раз приходилось сталкиваться с этим странным чувством беспомощности. Оно наваливалось всякий раз, когда он начинал набирать сообщение с просьбой о помощи… а потом пальцы сами стирали набранный текст, взамен отсылая что-то вроде: как там у тебя дела, приятель?

Ливень во всех отражающих поверхностях квартиры продолжался еще почти час, и за графическим планшетом Дима не заметил, как тот кончился.

***

Перед сном Диме не удалось удержаться: ключ провернулся в замке, кладовая скрипнула дверью и явила свое непритязательное нутро.

Пятна не было. Вместо него весь пол теперь был охвачен чернотой, словно кто-то закрасил его ваксой или засыпал угольной пылью – словно кто-то пробрался сюда, кто-то гадкий и мерзкий, кто-то, кто слишком много знал…

Взревев, Дима кинулся в ванную; схватил из-под раковины бутыль с моющим средством, щетку и пару тряпок; почти бегом вернулся в незапертую кладовку и замер на ее пороге.

Комнатушка стала заметно больше, а все кладовые полки, так долго и сиротливо пустовавшие, куда-то запропастились.

– К черту, – сказал Дима, быстро захлопнул дверь, вставил ключ в замок и запер кладовку.

Боль в глазу набирала силу. Чтобы хоть как-то прийти в себя, Дима вышел на балкон, вытащил из пачки последнюю сигарету – «зараза, совсем забыл днем заказать» – и задымил, даже не открыв окно.

***

Ночью ему в очередной раз снилась Диана.

Там, во сне, приближался Новый год, сверкающие в темноте гирлянды окутывали стены комнаты, а Диана сидела в его любимом кресле и что-то читала в смартфоне. Она всегда любила читать, и Дима тогда обещал себе, что тоже однажды начнет.

Там, во сне, он лежал на кровати и вполглаза смотрел на Диану, вдыхая едва уловимый аромат ее волос, чувствуя, как сердце стучит все громче, а в штанах наливается нездоровое, крепкое, опасное…

Усилием воли Дима заставил себя проснуться.

Организм его никак не отреагировал на приятные видения. Не было привычного зуда в паху, крови, приливающей куда не нужно.

Испугавшись, он нащупал смартфон. Открыл поисковик. Напечатал пять букв, вытатуированных на подкорке мозга. Ткнул на первую ссылку. Открыл первое же видео.

На маленьком экране длинноволосая мулатка с широкими бедрами и внушительным бюстом танцевала перед невидимым оператором, медленно приближаясь к зрителю.

Дима сосредоточился. К моменту, когда актриса приступила к самой ответственной части своей работы, он уже понял: что-то не так.

Ниже пояса он оставался совершенно безразличным ко всему, что происходило на экране. Перепроверив это несколько раз, сосредоточился снова. Потом включил другой ролик. Потом еще один. И еще.

Почти до самого утра он перепробовал много разных видео, даже таких, о существовании которых не догадывался.

Ни одно не сработало.

***

Пробуждение не принесло облегчения: проснулся Дима совершенно разбитым. На часах был полдень, и ему следовало подключаться к рабочему чату, чтобы хоть как-то обозначить коллективу свое присутствие.

В непринятых, помимо рутинной возни в чате, было два сообщения. Оба от босса: он непрозрачно намекал, что если к вечеру не получит правки макета, то и Дима к концу месяца не получит премиальных.

– Понял-принял, – почти безразлично сказал он себе, уныло поплелся за ноутбук и принялся за работу.

Вскоре левый глаз снова начал слезиться, чесаться и пульсировать болью.

С трудом закончив к четырем часам дня, Дима не выдержал. Ему дико опротивело все – эти тесные стены, эта дурацкая квартира. Понимая, что ни к чему хорошему это не приведет, он все равно оделся, накинул куртку и вышел на лестничную клетку: может, удастся хотя бы немного подышать морозным мартовским воздухом?

Однако в подъезде ему снова сделалось дурно. Каждый шаг давался с трудом, будто вне квартиры сама атмосфера становилась его злейшим врагом. Тяжело дыша, Дима добрел до лифта, нажал на кнопку вызова и замер.

На лестничной площадке стояла Диана в своем прекрасном платье, с лицом, полным презрения.

Ввалившись в лифт, беглец раз пятьдесят ткнул в цифру «1» на квадратной кнопке, и лишь когда двери сомкнулись, с шумом выдохнул и сполз вниз по стенке. Свет в кабинке пару раз моргнул, но, к счастью, механизм работал исправно – послушно повез Диму вниз, и тот снова устало выдохнул: значит, есть еще надежда.

Наконец двери лифта разъехались в стороны, Дима сделал шаг...

И вновь обнаружил себя в коридоре, с открытой кладовкой за спиной.

Не в силах сдерживаться, он отчаянно закричал.

***

До конца дня Дима места себе не находил. Сигареты кончились, силы – тоже. Пробовать покинуть квартиру снова он не осмелился. Конечно, дурно вне дома ему становилось и раньше, но теперь события приобретали совсем уж жуткие очертания.

А еще этот глаз. Он болел, горел, плавился изнутри, а дурацкие таблетки, которые так расхваливали в интернете, теперь совершенно не помогали. Хотелось взять раскаленные щипцы и вырвать чертов глаз, выкинуть куда подальше. Может, так и следовало сделать? Может, эта проклятая квартира ждет от него именно такого покаяния? Может…

Мысли кружились черным вихрем, в котором не оставалось места успокоению, и наволочки на зеркалах вдруг задрожали – словно кто-то с обратной стороны был уже не в состоянии терпеть заточение.

***

Позвонить Максу?

Ну конечно же, Макс. Как Дима мог о нем забыть? Старый друг, он мог помочь. Старые друзья всегда должны помогать друг другу, ведь так? Надо только перехитрить зеркала, перехитрить стены, говорить очень осторожно, чтобы он все понял, чтобы приехал и…

Гудки в трубке тянулись долго.

– Алло.

– Алло, Макс, привет!

– Привет. А это кто?

– Это Димон, ты чего? Не узнал?

– Какой Димон?

– Ты че, с ума сошел? Макс, мы вместе за одной партой сидели!

– А-а-а… – голос на том конце провода звучал устало и безразлично, – да, привет, Дим.

– Слушай, можешь мне помочь? Помнишь, где я раньше с родителями жил? Я сейчас здесь, один, и мне что-то плохо стало. Можешь помочь, мне врач нужен, но я сам…

– Дим, ты извини, я сейчас не в городе, в столице. Мне надо с мамой быть, она болеет сильно, мне и самому помощь не помешала бы…

Повисло неловкое молчание.

– Мне бежать надо. Ты держись там, набери еще кому-нибудь. Давай, в общем.

«Абонент поставил вызов на удержание».

Гудки.

***

– Глупо, – повторял Дима, глядя на осколки зеркала, рассыпавшиеся по полу, - как же все это глупо.

Осколки тихо шептали. В панике он быстро смел их в черный непроницаемый пакет, который тотчас спустил по мусоропроводу, благо тот находился совсем недалеко от входной двери. Сбивчивое дыхание Димы быстро восстановилось – словно бы теперь квартира знала, что он и сам не собирается сбегать.

В приступе ярости он повредил о стекло руку. Вытащил пару окровавленных кусочков зеркала, смыл их в унитаз, обработал ладонь и перевязал. Было больно… но даже эта боль не шла в сравнение с той, что засела в левом глазу и была просто невыносимой.

– Какого хрена…– прорычал Дима, задумался… а потом пошел на кухню и там трясущимися пальцами нашарил в шкафчике нож.

Газовая конфорка накалила лезвие быстро, да так, что деревянная рукоять ножа едва не обуглилась.

– Зачем я это делаю?

Возможно, лишь отражение могло ответить. Но ни одного отражения в этой квартире у него не было – только тень, печальная и одинокая.

Прислонившись к кафелю в ванной голой спиной и ощутив его приятную прохладу, Дима решился – поднес пылающее острие к глазу, выровнял дыхание…

А затем легонько, так, чтобы не переусердствовать, надавил.

***

Ночь пришла незаметно. Сами собой зажглись окна чужих домов, мрак растекся по земле пролитой кровью.

Дима громко выл, метался в ванне, словно жертва в глубоком ритуальном блюде для древнего бога-людоеда. Кровь размазалась по его телу, глаз, не желавший больше видеть, оказался раздавлен и размазан по белым акриловым стенкам.

Вскоре разум Димы затуманился, и в наступившей темноте забытья он вдруг понял, что все сделал правильно.

***

Очнулся хозяин зловредной квартиры около трех часов ночи.

Кровь и сукровица запеклись на лице боевой раскраской. Видимый мир стал меньше, стал понятнее и проще. Боль в глазнице свербела и зудела, но теперь совершенно ему не мешала.

Все наволочки с зеркал куда-то исчезли. В коридоре Дима обвел их взглядом – все семь зеркал, найденных им на помойках и притащенных сюда в те бессонные беспокойные ночи, когда он еще не понимал, что с ним происходит.

Из каждого зеркала на него смотрела Диана – смотрела торжественно, с улыбкой.

– Ну конечно, она ведь тоже понимает, – сказал себе Дима и рассмеялся. – Как она может не понимать?

Прошагав вдоль зеркал – гордо, с высоко поднятой головой, – Дима ощутил, как ключ сам лег в его ладонь.

Один щелчок, второй, третий. Скрип двери. Тишина.

Длинный темный тоннель ждал его за дверью кладовки. Чтобы нигде не споткнуться, Дима нашарил на тумбочке смартфон, разблокировал и лишь после этого перешагнул порог.

Один шаг, второй, третий. Слабый свет экрана мобильника почти не рассеивал жирную маслянистую тьму на его пути, но все же…

Да – вот дверь ванной, в щель которой Дима годами подглядывал за купавшейся Дианой. Всегда одним и тем же глазом – левым. Потом нещадно лупил себя кулаком в этот глаз, а когда обеспокоенная мама спрашивала, не обижают ли его в школе, говорил, что подрался, но все в порядке, мама, все хорошо…

А вот валяется ремень отца – им батя здорово отходил двенадцатилетнего Димку, когда тот впервые не услышал скрипа половиц и не успел отойти от двери. Эх, хорошо, что тогда мама была на работе и ни о чем не узнала.

Впрочем, она так до конца ни о чем и не узнала.

Ого, а вот Дианины трусики – кружевные, белые, с милым розовым бантиком. Она их несколько недель искала, а родителям не говорила – боялась, что те заподозрят ее в потере невинности или еще в чем похуже. Дима-то, конечно, знал, что сестра ни с кем до окончания школы не спала, – знал, что называется, не понаслышке.

А вот мамина сумка. Она упала на пол в коридоре, когда мама увидела Диму, стоящего над папиным телом с ножом. Капли стекали со стального острия, а Дима ухмылялся, как какой-то псих. Ха! Тогда он приехал на каникулы из университета, хотел провести время с семьей, но что-то пошло не так… а точнее, все случилось именно так, как надо. Но это он понял лишь теперь. В тот день шел дождь, настоящий ливень, и Диана была грустной, а он хотел ее утешить… хотел…

– Дима, – от этого голоса кровь у него наконец-то прилила куда нужно, – скорее…

Да, вот она. Кровать сестры, на которой все и случилось. Она парила в абсолютной пустоте и темноте, и там, под одеялом, Диму ждала его единственная любовь – та, которой он по глупости лишился, но которую всегда жаждал вернуть. Та, из-за которой он не мог и не хотел покидать старую квартиру их родителей.

Зачем он тогда позволил ей пойти на кухню? Зачем она перерезала вены?

Неужели уже тогда понимала, что лишь так они смогут вечно быть вместе?

И вся эта кладовка – некогда унылый склеп, в который он сложил тела родителей, – теперь казалась ему чертогом, застывшим где-то между небом и адом, колыбелью их с Дианой не рожденных детей, коконом, в котором мог возникнуть мир его бесконечного счастья. И пусть темное пятно на полу будет вечно пахнуть разлагающимися кишками отца и духами матери, а в памяти навечно будут запечатаны ночи, когда он, каждый раз рискуя, выносил из дома очередной груз мертвой плоти и менял его у города на очередное старое зеркало, – пусть будет так.

Теперь Диана навечно останется с ним, а это стоит любых жертв. Он не знал, куда исчезло ее мертвое тело, но знал точно: прекрасная душа способна жить вечно.

Наконец любовник дошел до кровати. Под одеялом действительно кто-то был – шевелился в сладкой истоме, ждал.

Сгорая от нетерпения, Дима отбросил одеяло в сторону.

И закричал.

Змея с хищными желтыми глазами бросилась на него, удавкой сцепила горло. Ноги подбросило вверх, табуретка отскочила, врезалась в полки.

– С-с-сука! – взвизгнул одноглазый насильник. Болтаясь в петле, хватаясь за толстую веревку, с которой стремительно облетали чешуйки, Дима остервенело хрипел.

Теперь Диана была за дверью. Стояла в своем белом похоронном платье, которое он сам когда-то выбирал, – ужасающе строгая, точно тихое осеннее утро, холодная, словно зимний вечер. Вставив ключ в замок, она гниющим левым глазом прильнула к щели между проемом и дверью. Какое-то время молча смотрела. А потом костлявой рукой провернула ключ.

Навсегда.