Иллюстрация Антонины Крутиковой

Полумрак. Свет разбросан по комнате маленькими очагами.

Низкий столик. На нем — бутылка красного вина. Вино и в бокалах, что держат мужчина и женщина.

На мужчине костюм. Хороший костюм темно-серого цвета, даже какого-то идеального темно-серого цвета. Галстук снят и брошен небрежно на столик, верхняя пуговица рубашки расстегнута. Женщина в зеленом коротком платье. Очень коротком. И таком зеленом, словно это шкурка ящерицы.

— Чей это рисунок? — мужчина небрежно указывает бокалом на стену.

— Мой, — отвечает женщина.

— О как. Ты, значит, рисуешь картины, — он скорее констатирует, чем спрашивает.

— Пишу, — отвечает она и ставит свой бокал на стеклянную столешницу. Сквозь стекло видно стопку глянцевых журналов. — Писала раньше.

— Правда? — мужчина равнодушно качает головой. — Подари.

Женщина встает, снимает со стены и кладет на стол перед мужчиной акварельный рисунок, простенький пейзаж — легкие контуры, блеклые цвета.

— Забавно, — мужчина допивает вино. Пустой бокал он небрежно ставит прямо на рисунок. — Я вот тоже любил рисовать раньше. В детстве… Да… Начнем уже.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала?

Визжит молния на платье.

— Не, оставь! Давай на четвереньки. На стол, — командует мужчина.

Женщина сдвигает бутылку, бокалы и осторожно встает коленями на стеклянную столешницу. Не до конца расстегнутая молния на платье как разрез бритвой. В разрезе белеет тело.

— Говори, — приказывает мужчина. — Как тогда. Только медленно. Не торопись.

— Тварь, — тихо говорит женщина.

— Хорошо.

Мужчина снимает пиджак.

— Тварь. Сука. Мразь, — говорит женщина.

Мужчина закатывает рукава белоснежной рубашки.

— Шлюха. Мразь, — говорит женщина.

Мужчина встает позади женщины и задирает платье. На женщине нет белья. Мужчина расстегивает брюки.

— Говори, — приказывает мужчина.

— Сука, — говорит женщина. — Мразь, шлюха, дрянь!

Столик трясется от резких движений. Звенят бокалы. Стопка глянцевых журналов опасно клонится и вдруг расползается блестящим веером.

Эльза в окружении зеркал.

Волосы цвета гречишного меда. Любимое зеленое платье. Несколько вычурное и даже чуть-чуть вульгарное — она это знает, но ей нравится. Маленькая слабость. К тому же она слишком хорошо понимает, где она и зачем. Здесь нужно нравиться. Себе в первую очередь. Эльза, кстати, ее настоящее имя. Удобно, что не приходится ничего выдумывать — и все равно никто не верит, что оно ее собственное. Плохо только то, что нельзя спрятаться за чужим именем и сделать вид, что это все не с тобой. Хорошо и плохо одновременно. Как всегда.

Рядом Марина — стройная брюнетка восточного типа. Нос с горбинкой. Белое платье в пол. Бриллиантовый блеск. Выглядит дорого. Марина тоже умеет нравиться. Такая работа. А сглаживать углы ей помогает белый порошок, щедро насыпанный на край раковины.

Марина уступает место Анечке.

— Ой, не люблю я это все, — говорит Анечка, нюхает с сияющей поверхности и хихикает.

А вот Анечка не умеет, но ей и не нужно нравиться всем. У нее постоянный клиент. Без вкуса и с толстым кошельком. На Анечке розовое. Она вся как воздушное безе. Клиент Анечки — хозяин этого дома. Поэтому дом тоже выглядит как безе. Огромное безе.

— Сто тысяч евро за четыре недели, — продолжает начатый разговор Марина. — Она распорядитель — к ней стекаются заказы. Марина берет десять-двенадцать процентов с заказа. Бывает двадцать. Иногда больше. — И все подарки остаются у тебя. Шмотки и прочее.

— И что нужно делать за такие деньги? Особые условия какие-то есть?

Эльзе уже тридцать. Она выходит в тираж. Больно, но честно. А сто тысяч евро — это большие деньги. Даже очень большие деньги.

— Ну, он со странностями, конечно. — Марина старательно чистит ноздри от следов порошка. — А кто без них? Не переживай, вроде все с ним норм.

— Вроде?

— Подруга, давай честно. На наши места есть кандидатки моложе, задорнее и выносливее. Живьем друг друга жрать готовы. И не только друг друга. Что прикажут, то и будут жрать. Мир сошел с ума, и если хочешь остаться в гонке — надо рисковать.

«Я не хочу рисковать», — думает Эльза.

— Почему я?

— Откуда я знаю. Внешнее сходство с кем-то.

— Девочки, пойдемте уже, а? — нетерпеливо топает ножкой Анечка и капризно кривит розовые губки. Как куколка.

— Смотри не переиграй, — бросает ей Марина.

Девушки выходят из туалетной комнаты и направляются в большую залу. Там высокие потолки, яркий свет и вышколенные официанты. Анечка ластится к толстячку с добродушным лицом — это Бабанов, хозяин нескольких лесозаготовительных фабрик, этого дома и Анечки. Добродушное лицо и плюшевый вид — это маска. Прошлое Бабанова скрыто в тумане. Как и будущее. Анечка рассказывала, что когда этот толстячок трахается, то засовывает ствол пистолета ей в рот. Анечке нравится. Бодрит, говорит она.

Длинный накрытый стол ждет. Гости рассаживаются. За спиной каждого гостя стоит официант в старомодной ливрее, расшитой позолотой. У хозяина нет вкуса, в очередной раз думает Эльза.

— Это хороший шанс завязать, подруга, — шепчет ей Марина.

Официанты разносят блюда и снимают крышки.

— Ой, котик, это что? — удивляется Анечка. В ее тарелке лежат стопочкой пятитысячные купюры.

— Ужин, — отвечает Бабанов.

Голос у него сиплый. Вечный бронхит после воркутинских лагерей.

— Не поняла, котик, — Анечка хлопает ресницами.

— Твой ужин ептать, — сипит Бабанов.

— Ну ты, Бабуин, и приколист, — говорит кто-то из гостей. — Я ж пошутил.

— Пусть жрет, — смеется Бабанов.

Эльза с некоторым ужасом смотрит на содержимое своей тарелки — там что-то в меру изысканное и вполне съедобное. Французская кухня.

Анечка растерянно улыбается, потом берет нож и вилку и делает движение, как будто отрезает кусочек и отправляет в рот. Смеется. Эльза видит, как дрожат ее пальцы.

— Ты думаешь, я шучу? Жри!

За столом молчат. Кто-то давится смешком. Марина смотрит на Эльзу и качает отрицательно головой. Не думай об этом.

— И вы все добро пожаловать жрать! Веселимся!

Народ оживает. Набирает силу рокот разговоров, смех. Бодро стучат о фарфор вилки и ножи, звенит хрусталь.

— Ты че сидишь, силиконовый заяц? Хавай, я сказал!

Анечка отрывает от одной купюры полоску и засовывает себе в рот. Жует. Морщится. Пытается проглотить. Кашляет. Запивает вином. Потом снова отрывает полоску и сует в рот.

Эльза старается не смотреть на нее.

— Давайте! Музыка там! — кричит Бабанов.

Играет музыка. Что-то легкое. Джаз.

На ней почти прозрачная туника, перехваченная тяжелой брошью на плече, массивные серьги каплями. Руки и шея обнажены. Темно-рыжие волосы забраны на затылке. Пара специально выпущенных прядей извиваются змейками на висках.

В студии холодно. Кожа как не своя, словно оберточная бумага. Волоски на руках стоят дыбом. Соски напряжены. Того и гляди разорвут невесомую ткань. Это замечает художник, хозяин студии, с которым они приехали сюда после открытия выставки. Художник заметно нервничает — он не привык к общению с такими людьми, как Артур.

А может, его напрягает тяжелая, затянутая в черное фигура Мясного, нависающая над ними. Мясной — особый человек при Артуре. Страшный человек для страшных дел. Не нужно даже объяснять. Это сразу понимаешь. Эльза тоже его боится, но не подает вида. У нее в этом большой опыт. Не подавать вида.

Чего не скажешь о художнике. Он заливает свой страх просекко. Опустевшая бутылка быстро меняется в ведерке со льдом на полную. Просекко, ведерко и даже лед привезли с собой люди Артура.

Сам Артур внимательно слушает — поджарый и мускулистый, седые, с чернотой волосы аккуратно зачесаны назад. Говорит в основном крупный мужчина в дорогом костюме. Это куратор художника и организатор выставки.

— Артур, мы вас знаем как ценителя… Ваш художественный вкус… Ваш вклад в развитие… И интерес… Не переоценить…

Уже битый час куратор льет поток комплиментов, для убедительности размахивая руками и сверкая бриллиантовыми запонками. И стоящий рядом Мясной его совершенно не смущает. Он держится свободно, естественно. Артур внимательно слушает, на лице вежливая улыбка. Еще он иногда отрывает взгляд умных серых глаз от лоснящейся физиономии куратора-искусствоведа и с интересом рассматривает помещение студии.

Эльза так и не поняла за эту неделю, что из себя представляет Артур. Красивый, щедрый, сдержанный. Но какие-то едва уловимые детали, помноженные на многолетний опыт, заставляют ее нервничать. Так же, как и художника, который тоже что-то чувствует. Но, в отличие от него, она не пьет.

Эскорт — это игра. Она играет. Ее роль — некая мадам Дюрье. Жена какого-то чертового немецкого мецената и промышленника, что покровительствовал искусствам в Берлине гребаных сто лет тому назад. Или больше. Тилла Дюрье кружила голову художникам и артистам. Меценат на них наживался. Кружить голову Эльза умеет. Главное — не оказаться с этой Дюрье в дурах.

Эльза смеется глупой шутке жирного куратора. Больше всего ее напрягает, что, пока она живет в апартаментах Артура, тот еще ни разу к ней не прикоснулся. Всегда холодно вежлив, много говорит об искусстве, в основном о художниках и картинах.

— Что это? — Артур вдруг указывает на холст, стоящий на мольберте.

— Это еще не закончено, — бурчит художник.

— Мы можем пре… — снова начинает свой сладкий треп куратор, но Артур прерывает его взмахом руки.

— Что это? — повторяет он.

Художник нервничает. Наконец, отвечает:

— Это все очень личное. Это о жизни, которую я потерял. Возможно, это лучшее, что сделал за все время. Но она не завершена…

— Я ее покупаю, — говорит Артур.

— Давайте обсудим, — предпринимает очередную попытку куратор, но его никто не слушает.

— Она не продается, — зло отвечает художник. Кажется, он полон решимости. И тут же выпивает новый бокал просекко.

— Я дам за нее триста тысяч.

Художник хлопает глазами. Решимость дает течь. Теперь он растерян.

— Она не продается… и в любом случае эта картина не закончена.

— Пятьсот, и я беру ее прямо сейчас.

Откуда-то появляется человек с кейсом. Как в кино, думает Эльза. Ей немного жаль художника. Искушение очень велико. Со всеми подобное когда-нибудь происходит. Лучше понять это как можно раньше.

Еще она замечает изменения, произошедшие в Артуре. Он улыбается. Серые глаза блестят. Не то чтобы это ее пугало, скорее радует — наконец-то он раскрывается.

— Итак, — торопит Артур.

— Есть другие картины, — куратор опять принимается за свое, — Так не делается. Вы можете купить любую с выставки. Естественно, когда она закончится. Мы объявим…

— Ты-то хоть помолчи, — говорит ему Артур, — пятьсот тысяч. Это картина — лучшее, что я у тебя увидел.

— Это очень… — нервничает художник. — Это…

— Много, — подсказывает Артур.

Он терпеливо и с каким-то даже жадным интересом ждет, что скажет художник. Но тот вдруг замолкает и смотрит в стену.

Художник ломается на миллионе. На миллионе ломаются все. Страшная цифра — миллион. Мясной бросает на стол пачки денег. Чертовски много пачек. Потом снимает картину с мольберта и кладет перед Артуром.

— Итак, она моя, — скорее констатирует, чем спрашивает Артур. — Я могу делать с ней что хочу.

— Да. Я бы ее дописал, — говорит художник, — и надо покрыть лаком.

— Не надо, — улыбается Артур.

Он вдруг встает, расстегивает молнию на брюках, извлекает член и начинает мочиться прямо на картину. Брызги летят в стороны, и Эльза рада тому, что сидит так далеко. А вот куратор морщится и отстраняется. Художник близок к обмороку.

— У-ух! У меня даже не встал, — весело говорит Артур, закончив. — Ты знаешь, мой член гораздо тоньше воспринимает живопись. Чем этот жирный хорек, или я сам, или ты. И это была самая объективная оценка твоей картины. Он даже не напрягся. А на настоящее, слышишь, настоящее искусство, он стоит как… Да от него прикуривать можно! Понимаешь, о чем я? Знал бы ты, как он стоял на Врубеля…

Позднее, когда Эльза и Артур окажутся одни в его апартаментах на восьмидесятом этаже, она спросит:

— Зачем вы это сделали?

Артур с ничего не выражающим лицом, смотрящий в панорамное окно на блистающий город внизу, поправит ее:

— Ты.

— Зачем ты это сделал?

— Сделал, «дорогой».

— Зачем ты это сделал, дорогой?

— В этот момент тебе стоило бы подойти ко мне.

Эльза играет роль. Она умеет играть роли. Она подходит к нему и встает рядом.

— Ближе, еще ближе. Обними меня. Голову прижми…

Эльза сделает все как он сказал, но так и не получит ответ на свой вопрос.

Две бутылки шампанского в день. И никакого кокаина. Наркотики — зло. Эльза любит осознанную легкость. Только две бутылки шампанского в день.

Самолет, выставки, студии. Она позирует художникам и фотографам. Совсем мальчикам и маститым творцам. К черту их имена. Жизнь как конфетти.

В Австрии они останавливаются в бывшей мастерской Шиле. Артур дарит ей рисунок. Зеленая юбка-медуза, выставленный напоказ пах и рыжие волосы. Губы. Красные как кровь. Оригинал. Артур заставляет ее написать карандашом поверх зеленой юбки «я ни в кого не влюблена». Две бутылки шампанского. Всего.

Она трахается по просьбе Артура с каким-то сумасшедшим стариком в заляпанной красками хламиде. Ее тошнит от запаха немытого тела, старческой мочи. Красота должна быть съедобной или она не должна быть, говорит Артур.

У Эльзы день рождения. Она просит набор акварельных красок. Вспоминает забытые навыки. Когда-то давно, еще в прошлой жизни, она даже ходила в художественную школу. Это было? Она пробует вспомнить, но глаза слепит яркий свет.

Акварель — слишком сложный инструмент. Краска или ложится очень ярко, или расползается далеко за пределы задуманного. Композиция валится. Она оставляет волнообразные листы сохнуть на подоконнике. Потом забывает про них.

Эльза записывает в своем телефоне:

«Мне 31. 18 мужчин. 9 новых стран. Вена — оглушительно скучна. Москва — лучший город на свете. Доход за год — …».

Она останавливается и стирает про доход. Пишет с новой строки:

«Уехать и никогда не вспоминать. Купить дом».

Две бутылки шампанского в день. Жизнь как конфетти.

Возможно, это была не лучшая идея, вот что думает Эльза в этот момент.

Ей продлили контракт, и первый транш лежит на ее счете.

Вот уже две недели она живет у Артура в особняке и никуда не выезжает. Как пленница. Все, что происходит в его короткие визиты, — это абстрактные разговоры о живописи и художниках. Банальное попурри из занимательных фактов. И спят они в разных комнатах.

Да, она больше не играет роли. Конфетти рассыпалось или осталось висеть в воздухе. Где-то там. В другой жизни.

Ее окружают тени — безмолвный, лишенный каких бы то ни было отличительных черт обслуживающий персонал.

Дом у ценителя живописи тоже обезличен и выхолощен с маниакальной основательностью. Серо, пусто, прямые линии, минимум украшений, максимум скуки. В доме нет ни одной книги, ни одного экрана. Телефон она сдала Мясному в первый день. Таково было требование. У нее есть еще, но никому не стоит о нем знать. Предыдущий ее опыт это подтверждает.

Теперь ей остается только ждать срока окончания контракта.

Эльза хочет украсть уголь из камина, чтобы рисовать палочки на стене; палочками она будет отмечать проведенные здесь дни. Сегодня была бы пятнадцатая палочка. Или шестнадцатая.

Предупредили — в семь вечера ужин с хозяином. И к семи она готова — золотое платье от Версаче, легкая улыбка, волосы собраны в пучок.

Черные стрелки на настенных часах еле ползут. Когда семь превращается в почти девять, в комнату входит Мясной. В вечном обволакивающе-черном. У Мясного неуловимое лицо. Под источником света оно остается словно в тени. Черты лица смазаны и ненадежны. В любой другой обстановке Эльза бы никогда его не узнала.

Мясной заставляет ее переодеться. Нет, не так. Он заставляет ее снять всю одежду и украшения. Эльза не спорит и остается полностью обнаженной. Она привыкла быть голой перед мужчиной, но все же ей некомфортно. Он подходит. Очень близко. И втягивает громко носом воздух. Недовольно морщится.

— На дорожку, — приказывает он. И Эльза сначала не понимает, чего он хочет. Потом она встает на тренажер и бежит пять минут.

Десять минут. Все еще голая. Она думает, что выглядит глупо, и ее тревога усиливается. Мясной стоит рядом. Она не знает, смотрит он на нее или нет. Его глаза, как обычно, в тени. Она просто бежит по дорожке и старается не думать.

Пятнадцать минут. Она тяжело дышит. Пот выступает на теле. Ей снова холодно, несмотря на то что ее тело в движении.

Двадцать минут. Еще немного, и она остановится. Хватит!

Наконец Мясной делает знак. Достаточно. Срывает с кровати простыню и бросает ей — завернись. Она идет следом за ним по темным и безжизненным комнатам особняка; простыня волочится за ней как шлейф подвенечного платья.

Они входят в ярко освещенную спальню Артура. Сам Артур тоже здесь — перед ним картина. Большая, просто огромная картина с доминирующим синим цветом. Стоит прислоненная к стене.

— Узнаешь? — вместо приветствия спрашивает Артур. На нем домашний халат. Насколько роскошный, настолько замызганный и старый.

— Нет, — признается Эльза

— Кокошка! — восторженно восклицает Артур. Он осторожно гладит рукой холст. — Это одна из самых известных его картин. «Невеста ветра».

— Это настоящая картина? — спрашивает Эльза. Она пытается угадать, уловить, что от нее хотят. Пот еще не высох у нее на теле — на спине и животе, в паху.

Артур наконец оборачивается. Его глаза горят. Эльза думает, что перед ней безумец. Она про него ничего не знает. Может, он и правда безумец.

— Это, безусловно, оригинал, — невнятно бормочет Артур. Как будто он жует каждое слово, прежде чем проговорить его. Эльза знает — так бывает, когда человек сильно возбужден.

— Это очень дорого, — она выдает первую попавшуюся глупость.

— Это бесценно!

Артур протягивает призывно руку — она делает шаг и встает вровень с ним перед картиной. Он прижимает Эльзу к себе, и она ощущает, как его бьет сильная дрожь. Наконец-то, думает Эльза. Пусть у него не стоит на меня, зато у него стоит на меня рядом с этой картиной. У каждого своя виагра.

— Ты думаешь, я ее купил? — смеется Артур. — Думаешь, музей города Лозанна устроил рождественскую распродажу?

Эльза хочет, чтобы они быстрее перешли к делу. Она немного устала от живописи, но картина действительно великолепна! Она как будто сияет нежным зыбким светом. У Эльзы мерзнут босые ступни. По полу несет холодом.

— Большинство мировых шедевров, что висят в этих идиотских музеях, не являются подлинниками. Все шедевры в частных руках. Музейная толпа не видит различия. Она верит в то, что ей говорят. Так это работает.

Эльза зевает и в ужасе закрывает рот. Но Артур не замечает. Он нежно проводит рукой по холсту, задерживаясь на выпуклостях и шероховатостях. Эльзе кажется, что так с картинами не поступают. Даже со своими.

В руке Артура раскрывается опасная бритва. Он проводит острием по холсту. Холст трещит, лопается, на нем появляется щель длиной с ладонь. Края щели вспухают — и слегка закругляются, словно холст выворачивается наружу. Артур прижимается к ним щекой, губами. Язык, бордовый и неуместный, высовывается максимально далеко и осторожно касается закругленных краев пострадавшего холста. Влажный, блестящий, он скользит вдоль щели, теребит края, погружается в разрез — так глубоко, насколько это возможно.

Эльза растеряна. Возбуждает ли ее увиденное? Нет. Ей холодно, несмотря на то что она вся закутана в простыню. Ее бьет слабый озноб. Тот самый, едва заметный по дрожанию пальцев, по застрявшим в горле словам. Этот тип озноба ей знаком. Это страх.

Артур тащит тяжелую картину на кровать и укладывает ее, словно это не картина, а матрас или простыня.

— Смотри! — Артур показывает, как ровно сошлись край рамы картины и край кровати. — Кокошка сделал этот холст по размеру кровати, на которой они любили друг друга с Альмой Малер. Да-да! Той самой. Женой композитора. Ложись!

Эльза, по-прежнему в простыне, ложится на картину-кровать сверху.

Артур сбрасывает одежду. Он возбужден.

Эльза умеет делать так, чтобы клиенту нравилось. Это один из ее талантов, который компенсирует не самую выдающуюся внешность. Важно точно определить, что хочет клиент. Ей нужно казаться или быть одновременно. Фальшь — за это в их профессии платят, и этого им никогда не прощают.

Этот клиент необычный. Он режет картины. Подлинники. Маньяк тоже режет и испытывает удовольствие. Маньяк режет людей, Артур режет мировые шедевры. Такая игра.

Пока они трахаются, простыня сбивается в сторону. Застывшие комки краски на холсте больно царапают кожу. До крови.

Прошло еще три недели. Или четыре. Может, больше.

Контракт снова продлен. Это происходит как-то само собой. Эльзу никто не спрашивает, хочет ли она продлить контракт. Конечно, нет. И она сказала бы это свое нет, если бы ее спросили.

За время, что прошло с момента их странного секса на картине, Эльза больше не встречалась с Артуром. Он не бывает в особняке. И вместо Мясного появился новый охранник.

Молодой. Спортивный. Гладкий, как кукла. Точный, выверенный в движениях. В отличие от своей жуткой копии, он не органичен в этой роли. Ему просто нравится быть таким. Он смотрит на Эльзу по-другому. Тоже как на функцию. На атрибут. Но по-другому. С интересом.

Эльза заряжает телефон — тот самый, который скрывала от всех, и пишет Марине.

Марина не отвечает.

Эльза привыкает проверять телефон раз двадцать за день. Телефон вдруг оказывается окном в мир. Но ее могут застать с телефоном в руках. Поэтому она торопится и прячет его в укромное место. Чего ты боишься, спрашивает саму себя Эльза. Чего? Нарушения контракта? Дурацкая игра в прятки ее даже забавляет.

И она все-таки попадается с телефоном. Этому молодому охраннику. Он привык заходить к ней без стука. Не станешь же стучаться в господскую винотеку. Эльза делает испуганное лицо — она в панике, она плачет, она готова искупить свою вину как угодно, но только не говори никому.

Мальчик-кукла не скажет. Он настолько упивается моментом, что не замечает игру. Не самая тонкая, даже топорная, но он наивен и рад участвовать в этой чужой игре. Ему все интересно. И красивая собственность хозяина, и адреналин, и пьянящее чувство власти.

Конечно, телефон остается у нее. И власть тоже. И возможности. Мальчик-кукла недооценивает власть и возможности женского тела.

Он, конечно, что-то подозревает, но ему нравится участвовать, хоть он и не знает правил. Эльзе с ним бывает хорошо. Моментами.

Марина хочет доказательств. Изрезанная, испачканная спермой и потом картина до сих пор лежит на кровати Артура.

Мальчик-кукла трахает ее прямо там. В хозяйской спальне. Снимки остаются в ее телефоне.

Марина довольна. Марина тоже играет в свои игры. Эльза надеется, что все это скоро закончится. Хоть как-нибудь.

Мальчик-кукла любит адреналин. И он красив. Эльза даже подумывает, не влюбиться ли ей? Но потом он куда-то исчезает.

Ночами Эльза встает с кровати и гуляет по черным безжизненным комнатам особняка. Обнаженная. Одна. Она уже не боится темноты. Самые страшные монстры прячутся на солнце.

Яхта, белоснежная и золотая одновременно, стремится к горизонту. В стороны летят брызги. Качает. Но яхта так быстра, что почти не касается волн, и качка ей нипочем.

На Эльзе закрытый купальник нежно-голубого цвета. Громадные, как крылья тропической бабочки, очки. Светофильтр делает белое не таким обжигающим. Тела окружающих кажутся цвета молочного шоколада.

Косынка от Диор вырывается из рук, и ее уносит порыв ветра, когда Эльза пробует спрятать под ней волосы. Эльза смеется. Ну и к черту! Рыжие волосы блестят ярче солнца. Косынка пляшет по волнам, пока не пропадает где-то в сияющей синеве.

Артур подозрительно расслаблен, но Эльза слишком рада волнам, ветру, солнцу, чтобы придавать этому значение. Последние полгода у нее такое чувство, что из-под нее выбили стул. Она болтается в петле, которая все туже затягивается вокруг ее шеи.

Но периоды этой вязкой тишины иногда взрываются. Они летят куда-то, на выставку, на модный показ, в нищую студию к спившемуся художнику. В Милан, Париж, Москву, какую-то деревню на краю света. Она соблазняет, она кружит головы. Она подчиняется. Делает, что он скажет. На прошлой неделе она прыгала через костер. Костер прямо в центральном зале особняка. Топливо — картины. Эльза не запомнила, чьи. Вокруг только маски античных сатиров, скрывающие лица наблюдающих. Маски сатиров. Или чертей. Не все ли равно.

После случая с костром Эльза сообщает, что хочет прервать контракт. Артур соглашается. И ничего не происходит. Тогда она напоминает ему при случае, за каким-то обедом. Артур в ответ рассказывает историю своего бизнес-партнера. Тот с друзьями собирает по ночлежкам и вокзалам дешевых проституток, чем грязнее, тем лучше. Потом они занимаются с ними сексом. Тот, кто подхватывает венерическое заболевание, срывает банк. После этого разговора Эльза больше не поднимает тему контракта. Она пишет сообщения Марине. Но та не отвечает.

Яхта входит в уютную гавань. Здесь нет ветра и волн. Здесь тихо. Так тихо, что слышны шум цикад с берега и шелест листьев.

Вилла в античном стиле спрятана между остроконечных кипарисов. Белый мрамор, колонны — эхо разносится по бесконечным и пустым залам.

Повсюду статуи. Спрятанные в нишах, укрытые зеленью, они почему-то смешат Эльзу своими рыбьими пустыми глазами и нелепыми позами. Все это кажется подозрительно знакомым по каким-то давно забытым картинкам. Статуи — застывшие, с выставленными напоказ членами и бедрами. Бугрятся мускулы.

Артур просит Эльзу раздеться. Ее волосы убраны золотой сеточкой с жемчужными вставками. На запястьях и щиколотках тяжелые браслеты. Камни — рубины, изумруды, сапфиры. Все это кажется надуманным. Какая-то чужая сказка. Эльза замирает перед множеством глаз. Что будет? Она пронесется по залам, пробежит через этот заброшенный парк, встанет и замрет, словно статуя в каком-нибудь тихом уголке. Превратится в камень. В мрамор. Вечную игрушку. Все женщины Артура превращаются в камень в этом саду.

Артур и его друзья располагаются тут же. На мраморных скамьях. На них белые и голубые туники. Они пьют вино и разговаривают. Шутят. Смеются. У них у всех одинаковые лица. Только Артур — это Артур. Остальные словно фантомы, маски, тени. Тени на стене.

Эльза тоже смеется. Не самая дурная идея — стать статуей. Когда она смеется, ей не так страшно.

В комнату входят люди в черном. Их присутствие кажется чем-то инородным. С ними идет Марина — вот уж кого Эльза не ожидала здесь увидеть. Марина тоже полностью обнажена. И, как и Эльза, она смеется. Каким-то совсем глупым смехом. Послушно идет вслед за фигурой в черном. Взгляд устремлен прямо на Эльзу, но Марина словно не видит ее.

— Тебе не кажется, что она очень походит фигурой на Венеру Милосскую? — спрашивает Артур, наклоняясь к самому уху.

Эльза пытается вспомнить, кто такая эта Венера Милосская, и не может. Мозг отчаянно посылает сигналы к бегству. Мальчики в коротких туниках с золотым орнаментом по краям подливают вино из кувшинов.

— Ну же? Это, наверное, самая известная скульптура. Прекрасная Афродита.

Марина ложится на гладкое мраморное возвышение. Покорная и улыбающаяся.

— Поверь мне, — шепчет Артур. — Она очень похожа. Правда, бедра у нашей Марины несколько уже. Но харизма, коварство, хитрость: этого у Марины не отнять. Правда, вот сходство с вышеупомянутой Венерой неполное. У той, как ты помнишь, не было рук.

Предплечья улыбающейся Марины туго перетягиваются ремнями. Рядом человек в белом халате и со скальпелем в руке. Перед ним набор хирургических инструментов. Равнодушно поблескивает пила.

Операция занимает какое-то время. Эльза все это время сидит с закрытыми глазами. Но она все слышит. Слышит, как работает пила. Слышит, как тягучие капли разбиваются о камень.

— Шантаж — это всегда игра по-крупному, — говорит Артур. — Но тебя я не виню. Я и ее не виню… Не переживай — ей не больно. Сейчас ей точно не больно.

Артур не улыбается. Наоборот, он выглядит очень печальным.

— Тут же свидетели. Все же это видят! — говорит Эльза.

— Точно, — согласно кивает головой Артур.

Мальчики в туниках подливают красное вино. Марину уводят. Она все так же не перестает улыбаться. Кровь нежной паутинкой покрывает ее алебастровое тело. В середине зала у нее подкашиваются ноги, и она падает. Мясной, этот вездесущий помощник Артура, берет ее за волосы и тащит вверх по мраморным ступеням. Измазанные кровью и аккуратно зашитые культи нелепо торчат в стороны, оставляя какое-то ощущение пустоты вокруг.

— Убьешь ее? — спрашивает Эльза.

— Да нет, что ты, — тут уже Артур улыбается. — Всегда есть свои любители. Она займется тем, что умеет лучше всего. И руки не самое главное в этом деле — тебе ли не знать. Может, хочешь посмотреть?

Он поворачивает к ней свое красивое и загорелое лицо. Мальчики льют вино. Кипарисы скрипят на ветру. Пахнет лавром и морем.

Снег порхает в воздухе, словно бабочки в каком-нибудь тропическом лесу.

На Эльзе длинная шуба с густым и тоже очень длинным мехом. Рыжие волосы вспыхивают огнем на фоне однообразных, скрюченных, скособоченных домишек. Не гаснут и еще пуще разгораются среди тусклых, казенных стен. Под шубой невесомое платье, черт его вспомнит чьей последней коллекции.

Директриса музея — пожилая женщина неопределенного возраста, суетливо, но в то же время с некоторой торжественностью водит их из зала в зал. На директрисе ее лучшее платье, сберегаемое для особо торжественных случаев, — что-то конца прошлого века. Смешное и мешковатое. Ширпотреб. В воздухе даже витает залежалый запах шкафа, провинциального комиссионного магазина, продавленных кресел, куриного супа.

Эльза думает, что жизнь этой женщины понятна и наполнена смыслом.

Артур очень внимателен и немногословен. Вежлив. Красив. Преисполнен благородства.

Вместе с персоналом музея они долго пьют чай около большого самовара. Пожилые тетки — мягкие и податливые. А вот попробуйте нашу наливочку! Софья Георгиевна сама делала! А вот пирожки! Традиционное выступление детского коллектива. Местный клуб располагается в этом же здании. Смешной мальчишка в костюме Петрушки изображает марионетку.

Эльза вспоминает другого мальчика-куклу, немного заигравшегося со взрослыми дядями в нелепую игру. Артур присылал его фотографии на тот самый спрятанный телефон. Каждый час. Новая фотография. С каждой новой фотографией мальчик-кукла все больше походил на куклу. Через пять часов Эльза разбила телефон кочергой из камина.

Их провожают. Весь поселок собрался. Снег почти перестал. Небо стремительно чернеет. Окружающие дома и коробка музея проваливаются в небытие. Слепят фары. Директриса плачет. Они все растроганы. Все. И даже Артур. Он улыбается. Мягко и душевно. Спасибо. Очень впечатлен. Финансирование будет.

Кортеж срывается с места, оставляя позади замершую толпу.

Машины летят по темным улицам в редких пятнах фонарей. Покружив, выносятся на холм. Останавливаются. Артур, а следом и Эльза выходят и смотрят на чернеющий внизу город. Кто-то бросил на него пригоршню светлячков. Вдруг один из светлячков вырывается, растет, лопается, вздыбливается почти до неба и наполняет пространство вокруг нежным красноватым отблеском.

— Это пожар, — встревожена Эльза.

Она видит, как пламя разрастается и поднимается выше самого города. Во тьму несутся миллионы искр.

— Это же музей горит! Где мы только что были! — Эльза оглядывается на Артура.

— Да, — пожимает плечами Артур. — Действительно музей.

Зарево играет на его красивом лице. Он улыбается. Эльза знает эту улыбку. Хорошо знает. Что-то обрывается внутри.

— Ты! Ты! — кричит она. — Ты это сделал! Зачем? Ты маньяк, сумасшедший! Тебе же просто нужно, чтобы у тебя вставал.

Артур фыркает. Его распирает смех.

— Я думала, это просто причуды богача. Но ты… Ты извращенец. Упырь. Ты уничтожаешь… ты…

— Ну-ну, — подбадривает ее Артур. Огонь все выше и скоро пронзит черное небо.

— Ты — ничтожество! — слова скороговоркой застревают у Эльзы в горле. — Ты умеешь… измываться вот только над такими людьми. Только над такими слабыми людьми. Над мертвыми. А можешь спалить большой музей?! Самый большой музей?! Представь, какой у тебя будет стояк! Сможешь! Трахнуть! Весь! Мир!

— Прости, — вдруг говорит Артур. — Ты так прекрасна. Именно сейчас.

Красные отблески все гуще. Тени чернеют. А ветер снова приносит снежных бабочек.

— Ты даже не понимаешь, как ты сейчас прекрасна, — говорит Артур.

— Я и не должна понимать.

Ее ярость испарилась. Эльза кутается в шубу и смотрит на огромный костер внизу. Ветер замешивает в черном небе пепел и снег.

— Как ты прекрасна, — повторяет Артур. — Я готов. На колени.

Она послушно встает перед ним на колени. Снег не кажется таким уж обжигающим. Просто мокро.

Эльза пьет бокал за бокалом. Нет, так не получается управлять эмоциями. Она пьет от безделья. Апатия — это естественно.

В особняке никого нет. Совсем никого. Только охрана на въезде. Возможно. Проверять лень.

Эльза слоняется по особняку. Пишет углем матерное слово на стене в спальне Артура. Потом стирает. На стене остается грязное некрасивое пятно. Нелепое.

Однажды в особняке появляется Мясной.

Эльза поначалу не узнает его без обязательного черного костюма. Мясной одет как обычный человек. Футболка, почти домашний кардиган уютного цвета, синие джинсы. Менеджер среднего звена.

Мясной рассматривает ее — внимательно, словно через прицел. Потом протягивает смартфон. Там уже открыта страница на светящемся экране. Эльза читает.

«…миллиардер, видный промышленник и меценат Артур Ветер найден мертвым в своих роскошных апартаментах на 80-м этаже Сити. Следственный комитет рассматривает версию самоубийства как приоритетную…»

Мясной забирает у Эльзы телефон. К черту подробности.

— Он мертв? — равнодушно спрашивает Эльза. Ей и правда все равно.

— Нельзя готовить уничтожение крупнейшего музея страны и… — Мясной небрежно наливает вино в ее бокал и выпивает, — …и чувствовать себя в безопасности. Я советовал ему выбрать музей в другой стране. Идиот.

Мясной уже не похож на того человека, который так пугал Эльзу ранее. Человека, который тащил безрукую Марину по мраморным ступеням за волосы. Он другой. Словно разбили скорлупу. Но ужас никуда не ушел. Наоборот, его стало даже больше. Эльза слышит, как ветер хлопает ставнями. Скрипит старый паркет.

— Туда ему и дорога, — наконец говорит Эльза и поднимает бутылку. Мясной слегка ударяет об ее бутылку своим бокалом. Они пьют.

— И что теперь? — спрашивает Эльза.

Мясной вытаскивает откуда-то из-за спины пистолет. Стального цвета, с длинным дулом. Красивый, отмечает Эльза. Мясной смотрит на нее, ожидая реакции. Эльза смеется и снова поднимает бутылку. Мясной тоже смеется. У него оказывается совсем человеческий смех. Обычный.

— Неплохо держишься. Я бы тебя пристрелил, — говорит Мясной. — А потом сжег в саду. Но… он относился к тебе лучше, чем ты думаешь.

— А ты, значит, исполнитель его воли? — спрашивает Эльза.

— Есть такое. Принципы помогают жить. А не только желания.

— Плевать, — отвечает Эльза.

Плевать на принципы и желания, на мертвого Артура и на его недоделанного самурая-помощника.

Он заставляет ее одеться. С неохотой, но она подчиняется. Она не бунтует, нет, ей просто лень.

Потом они долго едут куда-то. И летят. Все это время Эльза спит. В спортивном, не по размеру большом костюме удобно и тепло. Она сворачивается внутри него и спит. Молния застегивается на весь капюшон. Можно просто отключить все картинки и звуки извне.

Перед дверью квартиры она приходит в себя. Не совсем. Но достаточно, чтобы понять, что это ее квартира.

— Твои деньги я забрал. Пусть у тебя не будет иллюзий. Считай это платой за жизнь. Приведи себя в порядок. Выйди замуж. Роди детей. Не хочу тебя пугать, но сама понимаешь. И лучше бы тебе быть подальше от… этого своего бизнеса.

Мясной замолкает. Наклоняется к Эльзе и тихонько касается щеки. Потом сжимает железными пальцами губы — так сильно, что нижняя губа лопается и по подбородку течет кровь.

После этого он испаряется.

Эльза входит в квартиру. Кровь тяжелыми каплями стекает на подбородок и по горлу. Она закусывает кровоточащую губу. Во рту становится сладко.

Она стягивает с себя пропитавшуюся кровью кофту. Рыжие волосы — спутанные, в колтунах. Кажется, они потеряли свой блеск. Надо бы постричься, думает Эльза. И в душ.

На спинке кресла висит зеленое платье. Как сброшенная змеиная шкурка.

На кровати лежит огромная картина.

Картина больше, чем кровать. Сильно больше. Края картины выпирают и повисают в пустоте.

Воздушный синий цвет наполняет комнату.