— Так что в итоге у них случилось, Санчес? — спросил Роман.

Он вальяжно развалился в длинном кресле и покачивал ногой в стоптанном кеде в такт задорной фанк-композиции; редактор литературного журнала «*****», он предпочитал удобство внешнему лоску. А его богемный вид — коричневые джоггеры и трикотажная толстовка поверх белой футболки — резко контрастировал с хлыщеватым прикидом Александра: по кашемировому кардигану, из-под которого небрежно выглядывала тонкая льняная рубашка, брюкам из плотного хлопка и оксфордам из лакированной кожи в нем с первого взгляда можно было признать молодого бизнесмена.

Поправив указательным пальцем «панто», Александр с нарочитым спокойствием заключил:

— Жизнь случилась, вот что.

Приятели сидели в забегаловке напротив сквера на Усачёва. Была она, как это принято говорить, ламповая: не из тех приевшихся сетевых кофеен, какими полна Москва, но и захудалым пристанищем бедного кофемана назвать ее было нельзя.

За окном синело беззвездное сентябрьское небо, ветер взвивал чахлую листву, в паутине оголенных ветвей блекли фонари. Привалившись к обшитой досками стене справа от подоконника, Роман оперся локтем о стол.

— Жизнь случилась… — с усмешкой повторил он. — Будто говоришь о зрелой паре, прожившей лет семнадцать вместе и навидавшейся всякого, а не про малолетних дебилов.

— А что, у малолетних дебилов нет жизни?

— Есть Санчес, есть, — не желая спорить, отмахнулся Роман. — Вот и расскажи, что за жизнь такая произошла у них?

— А ты что, не знаешь Лизу и ее образ жизни?

Роман окинул собеседника смущенным взглядом и сгреб со лба кудри.

— Да я с ней, если честно, не знаком даже. На нее меня навела наша верстальщица.

— А верстальщицу хорошо знаешь?

— Ну, год так, может, полтора… А что такое?

— Оно и видно. — Александр снова поправил очки. — В общем, дела у Лизы так себе. Когда ей стукнуло восемнадцать, она со своим тогдашним парнем решила заработать через интернет, ну знаешь, выкладывали свои хоум-видео на сайт и ловили донаты. Где-то с год прожили в достатке, ну, более или менее. А потом — бац… расстались. Чел ее вроде как умотал восвояси, в Калугу или куда-то там, а она здесь осталась, в Москве. А талант, как говорится, не пропьешь, тем более дело-то прибыльное у них было. Вот Лиза и вернулась к тому, в чем хорошо понимала. А потом об этом прознал бывший, и оказалось, парняга-то до сих пор неравнодушен. В общем, он подкараулил Лизу у подъезда и навалял хорошенечко. Его, конечно, задержали, влепили условку, Лизу откачали, а толку? Полимеры, как говорится, просраны — аккаунт заблокирован из-за отсутствия активности: ни монетизации тебе, ни выгодной партнерской программы — так что про порно Лизе придется забыть. На время. Может и навсегда. И знаешь, что самое смешное?

— Ага?

— Она думала, что я продюсер, — надеялась на камбэк, раскрылась морально и физически. Вот и делай выводы, Ромарио, кого ты мне предлагаешь для отношений.

— Да уж. — Роман пожал плечами.

— Я тебя не виню. Кто ж знал. Девчонка-то симпатичная… была. Подумаешь, прихрамывает. Зато какие… груди.

— Так ты себя вини в первую очередь. Свою чванливость, надменность, свои дичайшие претензии к людям. Ну снималась в порно, и что дальше? На стену лезть? Это в прошлом!

— Не в этом дело. Да, она миленькая, с чувством стиля. Но тут-то вопрос не эстетического характера, а практического.

— Только не говори мне, что веришь в телегонию!

— Нет, Ромарио, не верю. Но и ты не забывай, что у меня пересажена почка и я уже семь лет глушу иммунитет таблетками. В общем, нашел я после встречи с Лизой ее видео в интернете… Как-то стремно. Мало ли, чего она там в своих оргиях нахватала.

Роман, слишком хорошо знавший Александра, понимал, что пересаженная почка — всего лишь безыскусная отговорка. Дело именно в чрезмерной Санчесовой притязательности.

— Что ж, подергаю знакомых попов, может, и найдем, так сказать, скромняшку на выданье, — сказал Роман и сжал в уголке рта зубочистку.

— Мозги себе подергай. Хорош утрировать, придурок.

Повисла недолгая пауза. Друзья без интереса рассматривали остатки еды на тарелках, а потом Роман спросил:

— Хорошо, с Лизой все понятно. А Викой-то что? Ты хоть с ней виделся вчера?

— Да.

— И как? Если что, говорю сразу: знаю ее лет с четырнадцати. Много раз публиковалась у нас в журнале. Как она тебе?

— Ничего… сам пока не знаю…

Роман тяжело выдохнул, перекинул ноги с кресла на пол и выпрямился.

— Ох… ты неисправим. — Прикусив соломинку, он залпом выпил оставшийся лимонад. — Та не нравится, потому что снималась в порно, эта не нравится…

— Да хорош драму строить. Успокойся, дыши ровнее. Рома, я же сказал: не знаю. Я не говорил: мне не нравится Вика. Надо посидеть одному в тишине, пораскинуть мозгами. Не хочу просто так вот взять и с одной встречи заводить отношения. Это не мой стиль, ты же знаешь.

— А по-моему, ты просто это… как его там… экстраполируешь свои бизнес-привычки на все стороны жизни. Это не очень хорошо.

— Как бы там ни было, телефон Вики я сохранил, это уже многое значит.

— Будем надеяться…

Неожиданно телефон Романа залился звонким рингтоном.

— Черт… главред… и что ему надо в такое время? — Роман вперился недовольным взглядом в дисплей. Раздраженно зарычал и нажал на «ответ».

— Да, здравствуйте, Геннадий Саныч. Нет, не видел ее сегодня, а что? Да, вчера видел, была в редакции. Чего, простите? Нет, не звонила и не писала. Сейчас гляну… так, секундочку… она была в сети сегодня в три утра. Хм… а вот это странно. А давно вы звонили ей? Днем? И она перезванивала? Вот так да… Ладно, не беспокойтесь. Да и… может, телефон потеряла, может, интернет отключили или ещё что, сами знаете, всякое бывает. Я постараюсь заглянуть к ней сегодня. Ага, договорились, всё, напишу вам. Добро! Хороших выходных.

Роман вытер испарину со лба тыльной стороной ладони, отложил телефон, скрестил пальцы обеих рук и перевел взгляд на друга.

— Саня, — он приподнял брови, — где вы вчера ночью были с Викой?

— У меня дома. В бар идти она отказалась.

— Так, а потом что?

— А потом подвез ее на машине. Прямо до ее двери. Метро уже не работало.

— Так, а она тебе потом звонила или писала?

— Да, вроде писала, сейчас посмотрю. — Александр разблокировал телефон и открыл чат. — Ну вот, писала в 2:31 в WhatsApp: «Спасибо, что подвез, Саш. И за вечер спасибо, я всем очень довольна. Напишу тебе утром. Спокойной ночи».

Александр повернул телефон дисплеем к Роману, но тот помахал рукой в знак доверия.

— Просто Вика не берет трубку и не появляется в сети. Она должна была прислать свои переводы Верлена для выпуска в следующем месяце. Саныч ей уже небольшой аванс выписал. Сегодня они планировали договориться о редактуре и сроках. Но она пропала с радаров… черт, просто

взяла и пропала! — Он вновь привалился к стене и задрал ноги на кресло. — Есть какие-нибудь версии?

— У нее были какие-нибудь болячки? Эпилепсия, может быть? –– Александр приподнял брови.

— Вряд ли.

— Может, сгоняем к ней домой?

— Зачем? Я думаю, это просто очередной каприз, — сказал Роман. — Ну, знаешь, у женщин бывает такая шиза — пропадать после хорошей встречи. Что-то типа проверки потенциального бойфренда. Она хочет, чтобы ты искал и беспокоился.

— Это еще один повод сгонять к ней.

— Ой, ну хорош. Не строй из себя святошу, тебе самому в кайф, когда за тобой бегают. Просто хочешь полихачить по городу. Так и скажи.

Губы Александра сложились в едва заметную улыбку.

— Ладно, ты как хочешь, Ромарио, а я поеду к ней. Заодно и проветрюсь…

Александр поднялся из-за стола, поправил кардиган и уже было попрошался, как вдруг телефон Романа выдал короткий блюзовый наигрыш. На дисплее высветился яркий баннер оповещения: кто-то прислал аудиосообщение. Роман нажал на баннер. Запустилось приложение WhatsApp.

«Привет! Извини, что не писала и не отвечала, — из динамика доносился приятный женский голос; легкая истома в голосе означала, что говорившая была в хорошем настроении, может даже слегка подшофе. — Я уехала из города до завтра или до послезавтра. Записываю сообщение с телефона друга. Как вернусь, обязательно позвоню тебе. Тут просто очень плохо ловит связь: не могу зайти в Интернет и позвонить тоже не могу. Не волнуйся, я в хорошей компании, со мной всё в порядке! Целую, обнимаю!»

— Ну вот, — с некоторым облегчением сказал Роман, — а ты уже к ней ехать собирался. Просто умотала с каким-то челиком за город. Блестяще. Теперь я чувствую себя полным ничтожеством.

— Почему вдруг? — Александр сел рядом.

— Ну, я тебя подставил второй раз, Саныча подставил… хотя уж от кого, а от нее точно таких фортелей не ждал, серьезно! Чтобы взяла так и просто уехала из города с каким-то другом…

— Ромыч, хорош! Забили-забыли. Всё равно я еще не понял, что смог испытать к ней за один вечер.

— А мне кажется, из вас получилась бы отличная пара.

— Как видишь, не получилась.

— И в этом вся грусть…

Александр выпрямился.

— Ладно, Ромарио, — сказал он, — мне пора, надо еще лекарства выпить и разобраться со стартапом. Санычу-то, главное, напиши про Вику.

Друзья попрощались. Александр направился к выходу, а Роман остался наедине с колючим чувством вины. Он покинул кофейню через час после того, как белый «Порш Кайен» Александра скрылся за поворотом.

Все следующее утро Роман просидел в редакции литературного журнала на Цветном бульваре. Без устали поглощал привезенный из Италии кофе, рылся в виртуальных документах, молниеносно печатал и отправлял электронные письма, обзванивал авторов и издателей, отдавал кипы бумаг на растерзание шредеру, а в перерывах кидал в потолок теннисный мяч или, откинувшись на кресле, слушал аудиокнигу Ю Несбё. В двадцать три минуты двенадцатого он получил электронное письмо от Виктории и переслал главному редактору.

Наконец, расправившись со всеми делами, он довольно выдохнул и посмотрел на часы: было уже за полдень. С неохотой поднялся с кресла, потянулся до хруста в спине, прибрался на рабочем месте. В ту же минуту браузер оповестил о новом письме в личной почте. Роман переключил вкладку и слегка прищурился. Отправителем был Александр, что нисколько не удивляло. В век социальных сетей и мессенджеров он по-прежнему предпочитал почту и обосновывал это нежеланием отвлекаться на бесконечные потоки информации. Оценив объем письма, Роман заварил кофе, приоткрыл окно и, немного погодя, приступил к чтению.

«Здравствуй, дорогой Роман. Как добрался домой вчера? Без приключений? А я вот чуть не попал в аварию на Садовом. Ехал весь погруженный в мысли и не влился в поток. А мысли эти я изложу ниже.

Для начала сразу скажу: я тебя ни в чем не виню. Мы с тобой старые друзья, и мне не хочется, чтобы между нами были какие-то недомолвки. Поэтому в письме, которое ты сейчас читаешь, я постараюсь детально рассказать всё, что было между мной и Викой в тот вечер. Не хочу, чтобы ты обманывался и винил себя в столь трагичном стечении обстоятельств.

Повторюсь: я тебя не виню. Да и Вика не винит.

Ты был прав, когда говорил, что она мне понравится. Скажу более, я впервые в жизни почувствовал какую-то приятную тревогу, нежное томление, радость оттого, что кто-то находится рядом, — всё, как пишут в сентиментальных романах.

В тот вечер мы встретились на Фрунзенской. Вика неохотно делилась фотографиями в сети — так, несколько невзрачных селфи в странных ракурсах, — и не подойди она ко мне первой на углу Малой Пироговской, вряд ли бы узнал ее.

Тебе знакомо чувство, когда какие-то черты в людях — скажем, манера одеваться, парфюм, макияж — бесят до невозможности, но вдруг появляется кто-то с теми же самыми чертами — и никакой неприязни, и даже, напротив, тебе это нравится? Эдакая избирательная брезгливость, что ли… либо чувство симпатии ослепляет. Вот что-то такое настигло меня, когда я увидел Вику в реале. Казалось бы, в ней сочеталось всё, что я не жалую в женщинах. Мелированные кудри, длиннющие стрелки на глазах, брови угловатой архитектуры. Да таких сейчас тысячи! Попадись мне другая — и взгляда бы не поднял.

Но с Викой всё ощущалось иначе. В ее облике все веяния моды действительно приобретали некий шарм индивидуальности.

Мы прекрасно провели день. Катались по книжным ярмаркам, музеям, успели даже побывать в Малом Театре — кажется, на какой-то чеховской пьесе — и много где еще. Ты прекрасно знаешь меня и, думаю, с трудом поверишь в то, что я практически весь день посвятил культурному досугу. Вот и я не слишком верю. Но посвятил, Ромарио, и даже почувствовал нехилый интерес к такой жизни.

После восьми я перехватил инициативу, и тут уже, друг мой, всё пошло по моему стандарту. Я просто сводил Вику в какой-то винтажный бар.

Там меня ждал еще один сюрприз: она превосходно разбиралась в алкогольных коктейлях. Выбрала «Хиросиму», «Манхэттен» и клубничный дайкири, а я — пару крафтовых лимонадов и безалкогольный мохито — сам понимаешь, с пересаженной почкой особо не разгуляешься. В баре просидели до одиннадцати вечера, а когда вышли и направились к машине, Вика вдруг остановилась и сказала:

— Подойди на секунду.

Как только я приблизился, она бросилась мне на шею с поцелуями. Дыхание жаркое, глаза затуманились, кожа на шее пошла мурашками — не похоже на спектакль, какие устраивают барные охотницы на папиков. Знавал я таких, даже слишком хорошо, и могу с уверенностью сказать: Вика не из их числа. И не из тех, кто строит из себя недотрогу ровненько до порога квартиры, а дальше выкатывает счет за ночь. Вика просто и без обиняков сказала:

— Сегодня был прекрасный день, для полной красоты ты должен засадить мне, жестко и нещадно. Просто до потери пульса, прошу тебя, засади мне!

Конечно, она выразилась более литературно; это я тебе как другу пишу без всякой напыщенности. Но посыл был именно такой.

Мы поехали на мою квартиру на Ломоносовском. Вика набросилась на меня с порога, жадно целуя в губы, кусая за шею — ей хотелось грязного секса. Я сказал, сперва следует по очереди принять душ. Сам понимаешь, у людей с пересаженными органами иммунитет понижен. Гигиена и чистота важны. Поэтому сперва душ — а потом что угодно.

Следующие же строки прошу прочитать внимательно и вдумчиво, Ромарио, ничего не упусти!

Когда Вика ушла в душ, я отправился на кухню — принимать лекарства. Не знаю, то ли я слишком погрузился в мысли о приятной ночи и, как результат, принял больше прописанной дозировки, то ли сами препараты оказались испорченными — хотя в тот вечер я открыл новую упаковку, — но после циклоспорина у меня страшно закружилась голова. Никогда раньше такого не было.

Дальше — хуже. Стало вдруг нечем дышать. Я зажмурился, рухнул на колени, еле дополз до балкона. Видел бы ты, с какой жадностью я глотал воздух, когда пытался нащупать парапет. Куда сложнее было подняться на ноги. Но вдруг — глухота! Полная глухота и бесчувствие: я не мог никак открыть глаза, не слышал звуков улицы, не ощущал кожей осеннего ветра, не чувствовал запахов города. Я как будто впал в кому, притом стоял на ногах и вполне осознавал происходящее.

Дальше почувствовал какой-то странный импульс — что-то запредельное по ощущению — и, наконец, смог открыть глаза… Передо мной предстала безумная картина — страшная фантасмагория, словно порожденная сознанием Здислава Бексински.

Я видел мир, подернутый багрово-алой пеленой, видел здания, сплетенные из продуктов секреции антиматерии, среди которых хлипкими позвонками змеились дороги, видел чернейшую реку слизи, протекающую сквозь мертвецки безмолвный город. И по чахлым его улицам, сомлевшим в черноте антиматерии, безмолвно и бесцельно бродили люди. Но люди ли то были?

Вовсе нет. Бледные, безликие и тощие мясные манекены! Клоны, лишенные воли и жизни! У каждого из головы произрастал и тянулся в бездонное небо мерзкий отросток. Я прищурился — и увидел солнце, набрякшее и разлагающееся на фоне множества созвездий; оно испускало в космос угрюмый алый свет. И там, среди тлетворной звездной пыли, царил некий Безмолвный Бог… Самые страшные видеохроники Второй мировой, самые омерзительные фотографии из криминалистических архивов, самые жуткие фантазии самых жутких серийных убийц блекли перед тем, что я увидел. Космически огромный, поросший множеством сонных глаз и клыков, испускавший во все стороны разящие жала и кольчатые стебли, каждый из которых был размером с небольшую планету, Безмолвный Бог был окутан непроглядной массой зияющих коловращений и испускал во все углы вселенной черно-алые волны катаклизмов. Глаза плавились от жара, едва взор падал на этот безмерный и зловещий самородок космоса: невозможно было долго смотреть на него!

Безмолвный Бог наблюдал за черным городом сквозь пелену космического сна. Сопоставляя происходившее на Земле и в космосе, я понял, что отростки, произраставшие из головы бледных мясных манекенов, были продолжением космического чудовища. Иссушенные и безликие антропоморфные существа — это просто марионетки, рабы воли чернейших орбит, слепые куклы и побочный продукт безразличной вселенной.

Я опустил глаза, пытаясь прогнать видения. Говорил себе: «Это не со мной, это просто галлюцинации, может, в лимонад что-то подмешали или лекарства испорченные…» Схватился за лицо руками и отвернулся от страшной картины. А когда в отчаянии отнял руки, то вскрикнул от ужаса. Из темноты вытянулись мерзейшие конечности, а за ними вышло дрожащее слизисто-бледное тело. Это был один из них — проклятый манекен. Я тут же выхватил из кармана «Спайдерко» и нанес удар.

В тот же миг всё прекратилось. Исчез чудовищный город с домами из антиматерии, исчезли безликие манекены, исчез их кукловод — чудовищный Безмолвный Бог. У моих ног лежала истекающая кровью Вика. Из шеи торчала рукоять «Спайдерко».

Да, Ромарио, к моменту нашей встречи в кафе на Усачёва Вика уже была мертва. Аудиосообщение, которое она тебе отправила, было изначально адресовано ее матери, она записывала его, когда мы подъезжали к дому; я перезаписал его и отправил тебе по таймеру, как и почту от Вики, которую ты получил сегодня утром.

Я убил ее примерно в два часа ночи. До утра у меня было время подумать, что же делать дальше. Я перенес труп Вики на кухню и всю ночь смотрел на него. В голове вертелось множество вопросов.

К утру, благо, все разрешилось в одну стройную и законченную мысль.

Ее-то я сейчас и изложу.

Понимаешь, Ромарио, со школы нас учат, что у каждого человека есть врожденный иммунитет — наша защита, поддерживающая нашу биологическую индивидуальность и помогающая бороться с чужеродными веществами. Это правда. Но никто и никогда не скажет о другом иммунитете, который защищает нас от полного самоуничтожения. Его принято называть сознанием. Я не ошибся, Ромарио, сознание — это иммунитет к озарительным знаниям. Эволюция распорядилась так, что мы рождаемся в черной слепоте к настоящему миру. Этот механизм глушит в нас любые подозрения, укрывая непроглядной пеленой самообмана от сверхъестественного ужаса бытия. Ужаса от того, что люди — всего лишь сознательные марионетки, а реальность страшнее любого кошмара.

Всё, что видит человек в повседневности — будь то рабочее место, любимая комната или, скажем, родной район, — всё это выкидыши защитного механизма сознания, ложные материи и бессмысленные призраки атавистической привычки. Всё это не реально, Ромарио. Самообман, к которому мы прибегаем по воле сознания — великой проблемы эволюции. Реальность в своей подлинности предстает лишь перед теми, кто смог расщепить сознание — лишиться проклятого самообмана и пробиться к до-сознанию (назовем это так) — способности мыслить как наши незащищенные предки, вынужденные видеть мир в его пугающем истинном обличии. Ведь до-сознание никуда не исчезло — просто эволюция наложила на него безвременный мораторий.

Я давно не сдавал анализы на концентрацию иммунодепрессанта в крови, и она, должно быть, превысила норму. Такая доза не только сдавила мой физический иммунитет, но и приглушила сознание — сняла мораторий эволюции с до-сознания.

То, что я узрел на балконе, и есть настоящее бытие. Но когда я убил Вику, сознание вернулось, а с ним и ослепляющая зомбификация в виде ощущения привычности мира.

К сожалению, я никудышный рассказчик и не смог тебе передать в словах чудовищную суть бытия. Возможно, я даже не воспроизвел всё как есть, ведь возвратившееся сознание вытесняет последние воспоминания о тех кошмарных ликах.

Но в ту ночь я понял кое-что еще.

Сидя на диване и глядя на лежащий на полу труп, я чувствовал полное безразличие, а со временем оно перетекло в эстетическое наслаждение. Я не просто не сожалел о смерти Вики: я упивался ею, блаженно любуясь холодеющим телом. В эти восхитительные часы блаженства я вспомнил, что, находясь перед взором Безмолвного Бога, видел, как внизу, в пыли этой планеты, снуют его безвольные марионетки, но сам я не был одной из них, я был собой — отделившимся лоскутом этого пугающего мира, я был свободен от оков сознания, что давало мне возможность узреть ужас происходящего.

Это натолкнуло меня на один вывод. По планете ходят шесть миллиардов людей, из которых большинство — фейк, марионетки. Они чувствуют и видят себя людьми лишь благодаря великим обманным механизмам сознания. Они — безликое, осознающее себя ничто. Не пытайся переубедить их: они готовы изменить свое мнение обо всем — от любимого божества до способа укладки волос. Но в вопросах экзистенциального характера можно лишь позавидовать тому, насколько непоколебимы человеческие существа в положительной оценке себя и своего места в мире. Каждый почему-то уверен, что кто угодно, но только не он является осознающим себя Ничто.

Но кто же такие настоящие люди? Знаешь, Филип Дик был неправ, Ромарио, эмпатия — это чувство безвольных марионеток. Хочешь увидеть настоящих представителей человеческой расы? Не ищи их в молельных домах и в волонтерских конторах по уходу за животными. Они сидят в «Черном дельфине», «Полярной сове», в «Снежинке», во «Вологодском пятаке». Садисты, убийцы, маньяки, террористы и прочая мразь — вот НАСТОЯЩИЕ представители человеческой расы. Они полностью свободны от оков безмолвного кукловода и обманных механизмов сознания. А потому наиболее верно будет сказать: человеческая раса преступна и омерзительна сама по себе и не имеет права на существование!

И знаешь, что самое интересное? Я специально оставил эту подробность под конец, чтобы не опережать события. Среди множества однообразных в своей безликости манекенов я увидел одного истинного человека: он шел, свободный, своей дорогой под ликом Безмолвного Бога и не был связан с ним. Знаешь, кто это был? Это был ты, Ромарио. Да-да, мой дорогой друг, это был ты. Ты и я — мы настоящие сыны человеческой расы.

Я не знаю и вряд ли увижу, когда в тебе проснется воля к проявлению ИСТИННОЙ человечности, поскольку меня уже нет в живых, а это сообщение отправлено по таймеру, но прошу тебя: не медли. Я обналичил все свои средства и оставил их в квартире на Ломоносовском. Веселись!

Твой друг и настоящий человек, Александр».

— …Можно? — спросила с порога верстальщица Юля.

Вздрогнув, Роман торопливо щелкнул мышью. Сообщение исчезло.

— Не знал, что ты в офисе, — в растерянности сказал он. — Да, заходи, конечно.

— Я просто хотела спросить: ты закончил?

— Почти, не могу разобраться с одним письмом. Куда его отправлять?

Юля, шатенка с вечно хмурым и бледным лицом, подошла и негодующе вздохнула.

— Работаешь здесь больше меня, а руки все так же из одного места растут. Дай сюда! — хмыкнула она и резко столкнула руку Романа с клавиатуры.

— Эй, ты чего? — простонал он.

— Ты просил помочь? Вот я тебе и помогаю.

— Да, но не так резко-то…

— А как? Ты уже раз десятый за неделю спрашиваешь, куда отправить его. Наклей себе уже стикер на монитор, а еще лучше – на лоб. — Она уставилась в монитор. — Черт, как же вы меня достали! Что ты, что Саныч! Честное слово, не редакция, а клуб криворуких.

Роман знал Юлию несколько лет. Чего только они не пережили за это время. И ссоры, и обиды, и перемирия, и радости, и даже попытки сблизиться. К резкости и постоянным выпадам с ее стороны он давно привык. Вскипающая Юлия казалась Роману забавной и очень милой. Но в ту субботу он вдруг почувствовал какую-то обиду и раздражение. Не было между ними неприязни, которая хоть как-то смогла бы оправдать эти чувства, но не было и чего-то романтического, когда любое слово или жест могут больно уколоть и обидеть. Но что же было?

Откуда это раздражение и злоба?

— Отправила. Всё, Рома, это было первый и последний раз. Никакой больше помощи с письмами. Ты понял?

— Да, Юль, спасибо, я тебя понял. — Он прищурился. — Хм… а я ведь на тот же адрес отправлял, а мне программа писала: «Ваше письмо не может быть доставлено».

Юля сжала губы и устало отвела глаза.

— У тебя не только руки не из того места растут, но и глаза?! Посмотри сюда, — она навела курсор на адрес, — ты перепутал «q» с «g».

— И правда… правда перепутал… — со стыдом сказал Роман. — Погоди, я сейчас, — и тут же быстро встал, отошел к личному шкафчику, стоявшему в противоположном углу кабинета.

— Что на этот раз? — Юлия в раздражении села в кресло.

— Погоди, я сейчас. Я должен был тебе отдать это еще вчера, — раздавалось из-за открытой дверцы шкафа.

— Ты можешь быстрее? Я должна была сидеть в метро пятнадцать минут назад, а я всё с тобой вожусь.

— Уже иду! — Он запер шкаф на ключ.

Юлия выключила компьютер и с недовольным видом обернулась к Роману.

— Спасибо большое, я очень тебе благодарен, — сказал он и робко взглянул ей в глаза. — Что бы я делал без тебя? Отправить письмо — это пустячок, но…

— Что?! — вскрикнула Юлия — Пустячок?!

— И-и-и-звини, не так выразился. — Он шагнул ближе. — Исправляюсь: дорогая Юлия, извини меня, пожалуйста, за несобранность и невнимательность в рабочих вопросах, я порой бываю так…

–– Короче, Склифосовский! — прервала она.

— В общем, в знак благодарности и доверия держи этот маленький презент из Италии. Спасибо, что помогаешь мне. Надеюсь, этот подарок принесет тебе много радости. Ведь ты не только помогаешь мне, ты еще радуешь меня своей красотой, милым личиком и фигурой, стройной, как… как… как у манекена.

Складной итальянский нож вонзился ей в сердце, крепкая ладонь зажала рот, удавив предсмертный крик в зародыше.

Удача благоволила Роману. Стояла дождливая осенняя суббота, двухэтажное здание редакции пустовало. Никто и не заметил, как высокий кучерявый молодой человек покинул редакцию в обнимку с трупом, сел в машину и укатил.

В редакцию он вернулся поздно вечером. «Так вот значит, ПОЧЕМУ, —думал он, пока оттирал от крови пол кабинета, кресло и клавиатуру. — Вот почему тянет-то? А что? Объяснение не хуже любого другого. Красавчик, Санчес. Как жаль, что не вынес, столько б могли провернуть вместе».

К утру он уже вернулся в родную квартиру в Басманном районе.

— Ну, здравствуй, дружище, — сказал он йоркширскому терьеру, который с радостным визгом выбежал ему навстречу. — У нас теперь совсем другая жизнь началась…

В Басманном районе и в районе станции «Цветной бульвар» и по сей день пропадают люди...

…впрочем, настоящие ли это люди — вопрос остается открытым.