Попутчики мне не нужны. Не люблю, когда в дороге морочат голову пустыми разговорами. Каждый считает своим долгом развлекать водителя бессмысленной болтовней, при этом нимало не заботясь о мнении самого водителя. Посторонние в машине раздражают. Но возле той девчонки я притормозил. Нет, не потому, что у меня давно не было женщины. Да и голосовавшая на трассе малолетняя замухрышка в грязном дождевике явно с чужого плеча никак не походила на жрицу любви.

Просто в руке она держала коробку — обычную квадратную коробку, перетянутую тесемкой. Я содрогнулся, на секунду представив покрытый ореховой крошкой и пропитанный сгущённым молоком торт «Рыжик». Сладкого я не ем — с того самого дня, уже два года как...

Тогда я отпросился со смены, чтобы успеть в кондитерскую до закрытия. Схватил последний «Рыжик» — Лёшкин любимый — и рванул домой.

Долго искал парковку и чуть не сбил у подъезда лысака-дворника. Впалые скулы, лицо без единого волоска, серые пятна на натянутой коже. Тот даже не посмотрел на меня, уперся в багажник машины и продолжал шагать на месте, размахивая метлой.

Я мысленно извинился перед бедолагой — всё ж человек, хоть и бывший. Не просто «бывший», но еще и бесхозный, которого и не вспомнит никто. Раньше в городе лысаки не работали — трудились в основном на фермах да шахтах. Теперь вот — улицы метут. Правильно, я считаю. Людей стало совсем мало: детей почти не рожают, а работать кому-то надо.

— Уважаемый, за порчу госимущества можно и штраф схлопотать, — словно из-под земли вынырнул мордастый надсмотрщик-бригадир.

Я протянул ему купюру — нет времени на оформление протоколов. Лёшка, наверное, уже дома заждался, налегает на пироги. Марина даже отгул в своей школе взяла — с самого утра к приезду сына готовилась: пекла, мыла, чистила. Нечасто он нас своими визитами баловал.

Загруженный очень стал Лёшка, занятой. В университете у него и нейрофизика, и биохимия, и квантовая электроника, специалиста высокого класса готовят. Профессии в ходу нынче всё интеллектуальные, физическую работу постепенно на лысаков перекладывают. Может, и техников вроде меня в будущем на лысаков заменят — если, конечно, придумают, как сделать, чтобы у них мозг от сложных задач не разлагался.

Позвонил в знакомую дверь, выставив коробку с тортом перед собой. Марина открыла.

— А, это ты, — сказала она. — Я думала, Лёшка. Что-то он задерживается. И телефон не отвечает.

— Ничего, скоро будет, — сказал я, сглатывая комок в горле.

Да только не пришел Лёшка домой. Ни в тот день, ни вообще.

Поэтому я, как увидел на обочине девчонку с коробкой из-под торта, так чуть в кювет не съехал.

Пикап притормозил, обдав ее фонтаном дождевой воды.

Странно было встретить здесь, за забором, человека. Территория Заповедника огороженная, охраняемая. По одинокой дороге изредка проносятся грузовики, управляемые автопилотом. Заводы густо коптят небо. Неотличимые друг от друга складские ангары выстроились рядами.

Девчонка хмуро посмотрела на меня и полезла в кабину: сначала закинула коробку, а следом водрузила и металлическую канистру, которая стояла у ее ног. Судя по тому, с каким усилием она поднимала свою драгоценную ношу, — полную.

— На распредбазу, — на всякий случай сказал я.

Она кивнула. Ну да, куда же еще?

— Крышку открути, — сказал я и указал на канистру. Мало ли что там налито.

В ноздри ударил резкий бензиновый запах, но жидкость на ощупь оказалась вязкой и маслянистой. Дизель. Вот это да! На КПП мою машину чуть не с микроскопом обыскали, чтобы я ни капли горючки на территорию не провез. Всё рассчитано: топливо вымерялось по маршрутному листу — нечего тут колесить.

— Давай это в кузов, — скомандовал я, — а сама можешь рядом сесть.

Но попутчица уже захлопнула дверь, проигнорировав мои слова. Не боится, что я ее сдам на посту?

— Что здесь делаешь? — начал я и осекся, когда из-под полы ее брезентового плаща прямо мне в живот уставился ствол. Комедия, блин.

— Выходи, — сказала она.

— Коптера не боишься? — спросил я. — Вон, гляди, над нами летает. Присматривает с самой проходной. Режим.

Пассажирка деловым взглядом скользнула по моей небритой физиономии. Потом глянула в окно на черную точку в небе.

Я вжал педаль газа в пол и дернул руль в сторону. Взревел турбодвигатель. Пикап резко рванул влево, взвизгнув покрышками. От неожиданности попутчица едва не свалилась на меня. Я легонько заехал ей локтем по носу — на ходу получилось сильней, чем рассчитывал. Ствол, само собой, отобрал.

— Что за фокусы? — спросил строго. Следом добавил со злорадством: — В бардачке полотенце, грязное. Оботрись.

— Мне не надо на распредбазу. — Девчонка шмыгнула носом.

— Так, может, и мне не надо, — ухмыльнулся я. — В курсе, где тут скотный двор или чего-то похожее? В общем, место, где лысаки за скотиной ухаживают?

Девчонка вытерла разбитый нос рукавом, запрокинула голову назад.

— Знаю где, — буркнула она. — Нам по пути. Езжай вперед, а там второй поворот направо.

Я прибавил скорость. Пикап летел по ровной дороге, а сверху за ним следовал коптер. Интересно, что подумала охрана, завидев на обочине девчонку? Не ждать ли мне погони раньше, чем следовало бы? Я рассчитывал изобразить поломку, дождаться ночи, а потом затеряться в промзоне. План насмарку — зато теперь у меня есть проводник.

Мы свернули на размытую весенними дождями грунтовку. Коптер снизился и летел рядом, практически заглядывая в окно.

Я спросил девчонку:

— Как зовут-то тебя?

— Юка, — ответила она. — То есть Юля, конечно, но подопечные звали меня Юкой — так им проще. У них вообще сложные слова плохо выходят.

— А меня — Андрей Андреевич, можно просто Андреич. Уже лет двадцать меня по отчеству зовут — привык, — сказал я.

Юка, значит? Имя казалось мне смутно знакомым. Я вгляделся в девичье лицо: лет двадцать с хвостиком; короткие взъерошенные волосы, острый нос, голубые глаза.

Призадумался и наконец вспомнил, где видел девчонку раньше. Оказывается, была еще причина, из-за которой я ударил по тормозам.

В тот день Марина разбудила меня среди ночи. Я брал халтуры, работал по двенадцать часов в день, чтобы оплатить Лёшкины нужды.

— Андрей, проснись! Ну проснись же! — трясла меня за плечо жена. — Лёшка на видеосвязь вышел!

Я вскочил с кровати, метнулся к компьютеру, спотыкаясь о стул и роняя торшер. На электронных часах мерцало 2:45.

Лёшка на экране не походил на жизнерадостного спортивного парня, каким мы его помнили. Худое бледное лицо, массивный браслет на запястье, остатки кудрявой шевелюры на круглой, как шар, голове, а главное, глаза — я не мог понять, что стало с его глазами. И всё-таки это был Лёшка, наш сын. От знакомого голоса, пусть и искаженного динамиками, заныло сердце.

— Лёшенька! Сыночек! — Марина оттолкнула меня от экрана. — Как ты там?

Я попытался разглядеть комнату у сына за спиной, но мешали фильтры. Конспираторы хреновы.

Лёшка неловко улыбнулся и на секунду стал похож на себя прежнего.

— Мам... Не плачь, мам. Ты почему плачешь? Это из-за универа? Ну подумаешь, универ не закончу, не всем же становиться докторами этой, как его... кибер... кабер... как ее там... кабринектики. Я формулы забыл, у меня, наверное, сотрясение мозга, но пройдет же... Дед-то там как, огород картошкой засадил?

Мы с женой переглянулись. Деда схоронили еще позапрошлым летом. По старинке — на деревенском кладбище. Девяностолетнее тело не годилось для службы государству. Не вышло бы из него лысака.

— Картошкой. Карто-о-ошкой... Я тут думал... ду-у-ума-а-ал. У-у-у-у. Хочу домо-о-ой, домо-о-ой, но нельзя. Работы мно-о-ого.

Лёшка стал говорить медленно, растягивая гласные, словно забыл, где начинаются, а где кончаются слова.

— Лёшенька, тебе там плохо? Тебя обижают? — Марина придвинулась вплотную к экрану.

— Кормят хорошо-о-о. Юка приносит мно-о-ого еды.

— Юка — это начальница? Или врач?

— Ю-у-ука-а-а. Хорошая-а-а.

За спиной у сына мелькнул силуэт, смазанный фильтрами. Молодая женщина, я ее тогда плохо разглядел.

— Мы с папой... мы очень скучаем, Лёшенька. Если работа слишком тяжелая, мы поможем, мы заплатим...

— Сынок, ты там держись, мы тебя не бросим! — Я обнял жену за плечи и понял, что не могу говорить — слезы душили горло.

Марина в последнее время совсем сдала — сказывалось нервное истощение. Из большой квартиры в центре города нам пришлось переехать в лачугу на окраине. Собственным здоровьем жена заниматься отказывалась — все деньги шли на взятки надсмотрщикам. Иначе Лёшку бы давно в шахты отправили, а там — верная смерть. А сейчас, стало быть, не верная... или не смерть?

Лёшка вдруг отпрянул от экрана. Вытаращился на нас испуганно.

- Вы кто-о-о? Вы-ы-ы! Ю-у-ука! У-у-у-у!

Изображение моргнуло, а потом и вовсе исчезло...

***

Я очнулся от прикосновения.

— Тебе что, плохо? — Юка тронула меня за руку.

Машина вильнула, и я крепче вцепился в руль.

— Нет, всё нормально. Я вспомнил, кто ты. Лёшка рассказывал о тебе.

— Лёшка? — Юка подняла бровь.

— Один из твоих... подопечных. Ты — надсмотрщица.

— Воспитатель, — поправила она. — И что здесь такого? Обычная работа: я с детства вожусь с лысаками. У меня отец работал в группе академика Луцкого в том самом Институте, где «Био-Бласт» изобрели. Жалко, мама моя препарата не дождалась. Хоть бы такой на нее посмотреть... Опиши, пожалуйста, своего Лёшку, у нас несколько Лёшек числилось.

Я помнил каждый Лёшкин звонок: даты, обстоятельства. В конце концов, Юка поняла, о ком речь.

— О! Один из моих любимцев, — сказала она. — Хотя они все у меня классные были. Особая методика обучения: смесь поощрений и наказаний. Один даже научился считать до двадцати, хотя точные науки им плохо даются. Это тема моего исследования: когнитивные способности лысаков.

— Лёшка?

— Нет, с ним похуже шло. Старательный, но быстро уставал, начинал отвлекаться. Ни током его было не пронять, никак. Добрый зато очень.

— Вы били его током? — изумился я.

— А как же? Это всё-таки лысак.

В голосе Юки промелькнуло нечто такое, что я понял: Лёша и остальные для неё вроде дрессированных собак. Объекты научного интереса, бездушные инструменты. Понять-то я понял, но согласиться с этим не мог.

За окном мелькали полуразрушенные дома — мы проезжали через старую деревню. Крыши провалились внутрь, бревна почернели от влаги, а тропинки заросли травой. Спичками торчали печные трубы. У калитки, накренившись, стоял мотоцикл с коляской, и его блестящий некогда корпус покрывали язвы ржавчины. Территория Верхнедольского Трудового Заповедника пока не использовалась целиком, а лишь начинала осваиваться, поэтому здесь еще встречались среды прежней жизни.

Мы остановились, чтобы залить дизель в бак.

— У тебя торт в коробке? — спросил я.

— Почти, — ответила Юка. — Там уротропин, прессованный. Лысаки жрут его, как наркотик. Сладкое любят, аж дуреют от него. Вот я и везу гостинец.

— Я подумал, торт. Так совпало, что как раз сегодня день рождения...

— Поздравляю.

- Да не у меня — у сына. Двадцать пять лет. Было бы.

Если сейчас скажет «мне очень жаль», или «сочувствую», или какую-нибудь банальщину, залеплю по физиономии еще раз. Но девушка молчала и даже не смотрела на меня.

— Слушай, Юка. Ты же понимаешь, что я за Лёшкой приехал. Знаешь, что в Заповеднике карантин — лысаковская чума. Мы должны друг другу доверять, а ты что-то скрываешь. Как ты оказалась на дороге? Почему ты ко мне подсела?

Юка задумалась. Потом решилась.

— Не могу своих бросить, — сказала она. — Хоть они и лысаки, но не чужие мне. Иногда работаешь с одним и думаешь, что он как попугай: повторить может, но ни черта не понимает. Потом подойдешь к другому, дашь ему корму, а он на тебя так посмотрит, что дрожь берет. Жует, радуется, крошки роняет, а в глазах тоска такая, что самой выть хочется. Глупо их всех устранять из-за вспышки чумы. Столько труда вложено. Не все же заразились.

— Всё равно не понимаю, — сказал я. — Вот отобрала бы ты у меня машину, а что дальше?

— Доехала бы до хозяйства. Загнала бы в кузов моих лысаков, сколько смогла, потом спрятала бы среди здоровых. Они для остальных же на одно лицо, а клеймо поправить — дело легкое.

— Не боишься всех перезаражать? — изумился я.

Юка покачала головой. Я удивился ее уверенности: не существовало достоверного теста, позволявшего определить, болен ли лысак чумой, пока не кончился инкубационный период. Поэтому их предпочитали уничтожать, словно мелкий скот или домашнюю птицу.

— Ну что же, — сказал я, — выходит, наши цели совпадают. Ты хочешь спасти всех, я хочу спасти Лёшку. Мир?

— Мир, — сказала Юка и наконец-то улыбнулась.

Мы пожали руки и сели в машину. Коптер маячил в небе, и под его взором я чувствовал себя неуютно. Похоже, мы сами шли в руки охране, поэтому нас не преследовали, а просто наблюдали.

— Стрельни в него, что ли, — сказала Юка. — Раз пистолет у меня отобрал.

— Он же вон где! Не попасть.

Девчонка протянула ладонь: мол, давай, покажу. Я нахмурился, но пистолет вернул. Юка вытащила из кармана патроны и начала заряжать магазин.

— Зачем тебе пустой пистолет? Незнакомых дядек пугать?

— Это «Глок», в нем предохранителя нет, и я боюсь его таскать заряженным в кармане. Вдруг выстрелит. Поэтому патроны ношу отдельно.

Щелкнула обойма, вставая на место. Юка опустила стекло, высунулась из окна, прищурилась. Хлопнул выстрел. Коптер дернулся, закрутился на месте и упал куда-то в лес.

— Впечатляет! — сказал я. — Где научилась?

— Это почти как иглострел, — ответила Юка. — Лысаки иногда отбиваются от толпы, приходится успокаивать. И вообще, я случайно попала. Чуть палец себе не отбила. У меня вывих сустава теперь может быть.

И вправду, она пристально рассматривала обломанный ноготь со следами сиреневого лака. Засунула палец в рот.

— Болит, — сказала она.

— Надо ладони так держать, чтоб большие пальцы обеих рук параллельно вдоль ствола, тогда не отобьешь.

— Я знаю, папа учил. Просто забыла. Ненавижу оружие. Сам-то откуда такой эксперт?

— По молодости служил.

Двигатель затарахтел. Мы спешили уехать подальше, пока не началась облава.

— Далеко еще, Юка? — спросил я через пару минут.

— Километров двадцать, а дальше придется пешком. Оцепили наше хозяйство. Да и дорога тут одна — ехать опасно, засекут. Лучше бы в лесу машину замаскировать, чтобы не знали, где нас искать.

Вскоре мы съехали в кювет, а потом скатились по пологому склону оврага.

— Назад бы выбраться, - сказал я, щупая мягкую почву.

Потом извлек из кузова сложенную маскировочную сеть. В одиночку развернуть ее было бы сложно, но вдвоем мы удивительно быстро справились. Потом еще закидали машину ветками.

— Андреич, а ты запасливый, — с уважением сказала Юка.

— А то! Знал, куда еду.

Мы направились в лес. Юка вела. Я шел, стараясь не запнуться о торчавшие тут и там корни деревьев. Кусты царапали кожу, мошки лезли в глаза. Дыхание сбилось, и я сделался весь мокрый: куртка прилипла к спине, штанины облепили ноги, стотонный рюкзак давил на плечи. Морось и холодный встречный ветер дополняли картину.

«Ничего, потерпи, — говорил я себе. — Скоро снова увижу Лёшку вживую».

В последний раз я видел его в морге похоронного бюро.

В тот день я почти не слушал, о чем Марина говорила с похоронщиком. Их голоса сливались в монотонный гул. На моей сетчатке отпечатались буквы мигавшей неоном вывески: «Мы победили смерть», — и я всё пытался их сморгнуть. Если это так, думал я, то почему мой сын лежит с переломанным позвоночником в холодильной камере морга, а какой-то чиновник объясняет жене, что, мол, тело негодное для трансформации?

Марина потянула меня за рукав. Я вздрогнул — не сразу сообразил, что от меня требуется.

— Андрюша, подпиши тут. У нас, конечно, нет таких денег, но мы квартиру заложим. А они ему протезы титановые вставят.

Она протягивала договор на платную инъекцию «Био-Бласта».

Вот ведь сволочи! Наживаются на человеческом горе! Не удивлюсь, что за большие деньги можно своего «оживчика» поближе к дому определить и навещать периодически.

— Ну и что, что полысеет, - тараторила Марина. — Это ж ничего, есть и живые лысые. А что многое забудет — это ж не навсегда. Они в минуты просветления могут даже родственникам звонить. И на работу его определят не в шахты, а куда полегче... Если повезет, к самому Луцкому попадет, у них там какие-то экспериментальные методики...

— А потом что? Лет через десять у него мозг всё равно разложится, и мы сына даже похоронить по-людски не сможем.

— Андрюшенька, глядишь, к тому времени новое поколение Био-Бласта выпустят, усовершенствованное. Некроз полностью остановят. А пока пусть на благо государства послужит. Он же всегда хотел приносить пользу обществу...

Когда двумя днями раньше незнакомый голос сообщил, что Лёшка попал в аварию, Марина не проронила ни слезинки. Она выпрямила спину, расправила плечи и, собрав все свои силы, приготовилась бороться со смертью. Пока я глушил стакан за стаканом, она ездила на опознание, забирала вещи и билась в бюрократические стены в полной уверенности, что Лёшку оживят по регенеративной трудовой программе. Но сейчас пресловутая бумага дрожала в ее руке.

Я всё подписал.

С тех пор с Лёшкой мы виделись только онлайн. Пришлось отдать кучу денег за специальный браслет, который сигнализировал надсмотрщикам о пробуждении сознания. Измерял давление, сердечный ритм, какие-то сложные характеристики мозговых волн и давал знать, когда в затуманенной голове наступали редкие моменты просветления.

Потом случился другой звонок: на территории Верхнедольского Трудового Заповедника зафиксирована чума лысаков. И вот я оказался здесь — иду вызволять сына.

Впереди шагала Юка — длинноногая, здоровая, молодая. Чем больше я уставал, тем больше меня раздражала эта ее непроизвольная легкость. Почему она здесь, а Лёшка — там?

— Не стыдно было? — спросил я Юку. Всегда хотел задать этот вопрос кому-нибудь из надсмотрщиков.

— Ты о чём? — обернулась она.

— Ну, доить родственников. Вы из нас с женой всё здоровье высосали, не говоря уж о деньгах.

— Не понимаю. — Она остановилась и внимательно посмотрела на меня. Чуть склонила голову.

— Как же... Платные места, сигнальный браслет... За это плати, за то плати!

Юка замерла.

— Андреич, милый! Да я ни разу в жизни... Зачем мне? Для меня сама работа в радость. Слухи всякие ходят, но это точно не у нас. Под Вологдой, говорят, Заповедник нехороший. У нас ни один нормальный воспитатель с родственников ни копейки не возьмет. Шеф за этим строго следит. Тебе надо в суд, в милицию... Хочешь, я помогу, когда выберемся?

Она говорила, сбивалась, и я почему-то поверил, что она действительно не знает о целой индустрии платного посмертия. Видит, конечно, не слепая, — но верить не хочет.

Нас же с Мариной эта система практически раздавила и сейчас готовилась добить.

Мы отвлеклись, пока выясняли отношения, и я не сразу заметил, что лес затих. Перестали щебетать птицы, трещать насекомые, и даже ветер как-то лениво перебирал скрипучие кроны. Только грязь хлюпала под ногами в такт шагам.

— Назад! — крикнула Юка, и только тогда среди частокола стволов я, наконец, заметил бредущую навстречу фигуру.

Чумной лысак — существо жутко несимпатичное даже на картинках. Вживую он казался еще страшнее и опаснее. То, что надвигалось на меня, мало походило на человека: ошметки одежды свисали сосульками (и не холодно ж ему в такую морось!); на месте лица — неподвижная маска, расцвеченная бордовыми пятнами; кожа расцарапана и перемазана в крови. В руке лысак сжимал палку.

Он заметил нас и прижался к самой земле, изломив тело под чудовищным углом. Затем рывками, на четвереньках, понесся прямо на меня. Я развернулся и побежал изо всех сил, но всё равно казалось, что двигаюсь медленно, как в кошмарном сне. Лысак настигал.

Краем глаза я увидел, как Юка заряжает «Глок». Патрон упал и покатился по листве.

— Фу! — закричала она. — Стёпа, нельзя! Фу!

Лысаку было наплевать. В два прыжка он добрался до меня и ударил в грудь. Я упал на спину. Он склонился надо мной и раскрыл пасть. Острый запах аммиака ударил в нос. Я засунул предплечье в его разинутый рот, не давая ему добраться до горла. Пальцы с грязными, обломанными ногтями впились в мою шею.

Юка выстрелила. Звук заметался между деревьями.

Первая пуля прошила лысака насквозь, вышибая из него пыль. Тот дернулся назад, затряс башкой.

Снова выстрел!

Черная бескровная дыра образовалась прямо посередине лба. Лысак обмяк, словно старое пугало, и повалился на меня.

— Не прокусил? — подбежала Юля. Мы оба понимали, что с чумой шутки плохи.

— Не должен, — сказал я, закатывая рукав. — Куртка хорошая, толстая.

Красный след на предплечье мы заметили одновременно. Из раны сочилась кровь.

Мы замерли. Просто смотрели и ничего не делали. Юка очнулась первой.

— Нужно наложить жгут, — бормотала она. — Промыть, отсосать яд. У меня с собой аптечка, специальная.

Мы вылили на рану весь запас антисептика, а от жгута я отказался. Какой в нем толк? Заражение происходит сразу, как чумная бацилла попадает в кровоток. Меня теперь не спасти, даже если ампутировать руку. Через три часа кожа пойдет бордовыми пятнами. Через пять — замедлится дыхание и навалится сонливость. Через восемь — смерть. Лучше бы как в старых фильмах: если тебя укусил лысак, то ты бы сделался лысаком.

— Как глупо, — прошептала Юка. — Может, ты поцарапался, когда падал? Может, это не укус?

Я улыбнулся. Казалось странным, что я скоро умру.

— Юка, а вы не придумали лекарство? У вас же тут не простой Заповедник, а экспериментальный.

— Придумали, конечно. — Юка отвела глаза, и я сразу понял, что она врет.

Она хлопнула себя по лбу и нашарила в аптечке какую-то ампулу. Сломала и впрыснула мне в вену голубую жидкость. Жар пошел по телу, закружилась голова, и я на секунду отключился.

Когда очнулся, Юка закончила вводить в вену другое лекарство. Второй шприц полетел к первому.

— Экспериментальный, — сказала Юка, глядя куда-то в сторону. — Должен замедлить распространение бациллы.

Почему-то я был уверен, что она дурит мне голову и внутри анальгин, димедрол, физраствор — всё что угодно, но не лекарство. Но ничего не сказал. Спасибо ей хотя бы за надежду.

— Ладно, пошли.

Девушка помогла мне подняться. Я прислушался к себе: ничего, нормально. Идти смогу.

— Это Стёпа, — сказала Юка, указывая на тело лысака. — Из моих. С него-то всё и началось. Я не сразу поняла, что он заболел. Не понимаю, где только подхватил эту заразу. Ни с кем не контактировал.

— Как ты не заметила? Вас же учат распознавать чуму! — удивился я. — Симптомы известные. Я всё про нее в сети прочитал, когда узнал, что у вас случилось.

— Когда Стёпа забился в дальний угол и первое время не высовывался, я подумала, что он просто обиделся. Такое с ним бывало — Стёпа очень ранимый. Я сильно наказала его накануне... Даже когда он отказался от еды, я ничего не заподозрила.

Я хмыкнул. Знакомое чувство: если случается непоправимое, ты долго не можешь в это поверить.

— Наутро Стёпа выбрался из загона и покусал остальных, прямо через решетки. Мои лысаки любят обниматься. Тянули к нему руки, а он кусал, — продолжила Юка. — Я пробовала его усмирить, но он не слушался. Лицо пошло пятнами — это главный признак. Он сломал ограждение и побежал к другим загонам. Попытался открыть там калитки... Вот тогда я и забила тревогу.

— Тебя уволили? — спросил я.

— Отстранили, — ответила Юка. — Лично Луцкий. Сказал, что я не смогу трезво мыслить, когда произойдет... устранение.

Устранение! Какое прелестное слово... Именно так мне и сказали позавчера по телефону:

— Ваш сын оказался в зоне карантина по чуме. В ближайшее время в рамках эпидемиологических мероприятий популяция в этой зоне будет устранена.

Я не смог смириться. Знал, что не выдержу, если потеряю Лёшку во второй раз.

— Отпусти его, — сказала Марина, когда я заехал к ней в больницу попрощаться. — Не надо, не езжай... То, во что превратился наш сын, — даже не тень. Теперь я поняла: сколько Господом Богом человеку отмерено, столько и проживет он на белом свете. И умрет по воле Божьей.

С работы Марину сократили еще в прошлом году — детей мало, учить некого, классы практически пустуют. В последнее время жена всё чаще вспоминала о Боге. Перед тем как слегла, начала ходить в церковь, где собирались такие же разуверившиеся в прогрессе несчастные люди.

Марина взяла меня за руку. Ладонь ее была сухой и горячей.

— Андрюшенька, пообещай мне, что когда я... когда меня... в общем, пусть меня похоронят на кладбище возле деда. Обещаешь?

Я промолчал. Просто сидел возле нее и ждал, пока она уснет.

Потом снял с кредитки всё, что там было, и поехал в Заповедник.

Сейчас мы шли через лес. Антисептик щипал рану, по руке растекалось тепло, а я думал о Марине. Был у нее сын и сгинул. Был муж, и его не стало.

Впереди показалась преграда. Колючая проволока змеилась между стволами, оплетала их, словно огромная мохнатая гусеница. Спираль диаметром в полтора человеческих роста огораживала карантинную зону.

— Ее чрезвычайная команда раскатала по периметру хозяйства, - сказала Юка. — Лысаки приучены к ней не подходить. Знают, что будет больно: она под напряжением. Даже у чумных этот инстинкт остается.

— Как же тогда твой Стёпа выбрался?

Юка пожала плечами.

Вскоре мы нашли подкоп. Вывороченная глина громоздилась невысокой кучкой. На дне хлюпала влажная грязь. На стенках ямы виднелись борозды, оставленные пальцами.

— Он умён, — сказал я и почесал предплечье. По коже забегали мурашки.

— Молодчина, Стёпа, — сказала Юка. — Сообразил.

— Полезли?

Мы оказались на охраняемой территории. Коробка из-под торта, которую Юка до сих пор тащила в руках, промокла и развалилась, и мы растолкали липкие комки уротропина по карманам.

— Ты только понемногу отщипывай, чтобы приманить. Карман застегивается? Застегни, чтоб не учуяли.

Опустились сумерки, и лес посерел. Мы прислушивались к шорохам: боялись больше сбежавших лысаков, чем охрану, хотя операторы сбитого коптера наверняка предупредили о нашем приближении.

— Какой план? — спросил я.

Юка нарисовала на земле схему хозяйства: прямоугольники домов, заштрихованные поля загонов, сетку тропинок, камеры и сектора их обзора.

— Смотри. Пойдем сначала вот сюда, а потом — сюда, — палочка двигалась, очерчивая предполагаемый путь. — Так доберемся до пары загонов. Думаю, лысаки внутри.

— А если... если их уже устранили?

— Вряд ли. На них испытывают препараты от чумы. Если в первые пару дней лысаков разделить, чтобы не поубивали друг друга, то всё будет нормально.

— Ладно, дошли мы до загонов. Что дальше?

— Я захожу в первый и включаю пожарную сигнализацию. Двери должны автоматически открыться, и лысаки выскакивают на территорию. Охране будет не до тебя. Ты в это время в другом загоне ищешь кого-нибудь без признаков чумы. Лысаки должны быть заперты в стойлах по одному. Здоровых выпускаешь и гонишь в сторону от толпы чумных. Вот ключи.

Она передала мне связку.

— Погоди. Что будет с тобой, когда двери откроются?

— Я быстро бегаю, и у меня пистолет, — сказала Юка, но это прозвучало на редкость легкомысленно. — Если что, меня спасут охранники. Пару минут как-нибудь продержусь. Потом заболтаю их. Попробуй добраться до пикапа.

Моя рука совсем разболелась, и сил спорить не было. Какая разница, насколько дурацким выглядит план, если тебе умирать через пару часов? Любой план — это шанс.

Хозяйство организовали на месте старой деревни. Отселили немногих оставшихся стариков, обшили дома разноцветным сайдингом, заасфальтировали дорожки. Коровник, от которого оставались только кирпичные стены, переоборудовали в загон для лысаков. То же сделали с конюшней.

Редкие фонари высвечивали силуэты скучающих охранников. Огнестрельного оружия я не заметил: только дубинки и длинноносые иглострелы.

Мы пробирались околицей, прячась в тени.

— Пора разделяться, — прошептала Юка. — Удачи, Андреич. Найди Лёшку. Хотела бы я, чтобы родители так же меня любили. Но папа много работал, а маму я почти не помню.

Я кивнул. Голова раскалывалась, словно в виски воткнули спицы. С трудом я добрался до стены нужного загона и прижался к шершавой кладке. Острый запах аммиака щекотал ноздри, просачиваясь из оконных щелей. Внутри было темно.

Время сделалось вязким, и мелкие дождевые капли, казалось, застыли в воздухе. Я вглядывался в темноту, и где-то на границе поля зрения мне мерещился черный контур второго загона, куда направилась Юка. Как только в той стороне что-то хлопнуло, я вдруг расслабился. Волна шума прокатилась мимо, нарастая. Кричали люди, лаяла собака, заливался трелью свисток.

Когда завыла тоскливая сирена, а прожектор разрезал темноту, я отпер дверь и проскользнул внутрь. С двух сторон длинного прохода тянулись обшитые досками стойла. За дверями, снизу жестяными, а сверху — решетчатыми, страшно копошились, ухали и скреблись. Тускло горели редкие лампы дежурного освещения.

Кто-то размеренно колотил по металлу.

Бом! Бом!

Я достал фонарик и посветил через прутья ближайшей решетки. Луч выхватил обнаженного лысака, вытянувшегося по стойке смирно. Сведенные спазмом мышцы бугрились под тонкой кожей. Натянутые жилы четко прорисовывались, очерченные тенями. Лысак перекатывался с пятки на носок, подчиняясь ритму ударов. Следы чумы испещряли его тело.

Я осветил другое стойло и увидел внутри похожую картину. Только здесь лысак не стоял неподвижно, а размахивал в такт ударам руками, разбивая костяшки о стену. Его безволосое лицо уродовали бордовые пятна.

Чумные! Десятки гримас, сотни монотонных действий.

Сначала я не узнал сына: тот был такой же, как остальные, —худой, страшный, безумный. Он катался по полу, изредка замирая на месте. Тогда-то я и смог его разглядеть. Тонкие, мои, губы. Длинный, с небольшой горбинкой, Маринин нос.

— Прости, Лёшка, — сказал я. — Не успел...

Колени подогнулись, и я осел на пол. Меня мутило, перед глазами плыли круги. Вдруг стало холодно, и я весь скукожился. Запустил онемевшие пальцы в карманы.

Вспыхнул свет. Зажужжали лампы, выбеливая пространство загона. Надо мной склонился человек в ослепительном халате. Седой, прилизанный, холеный. Я много раз видел эту рожу в новостях. Академик Луцкий.

— А вот и подельник, — улыбнулся он, показывая идеальные виниры. — Вы были вдвоем с Юлией? Больше нам не ждать сюрпризов? Вы не представляете, какая свистопляска здесь бы началась, если бы вам или Юлии удалось выпустить лысаков.

Я поднял голову. Юку под руки держали двое охранников. Еще один направлял иглострел на меня.

— Встал, — отрывисто сказал он. — Достал руки из карманов. Поднял над головой.

Я так и сделал. В сжатом кулаке плавился комок уротропина, извлеченный из полиэтилена, любимая сладость лысаков. Краем глаза я увидел сквозь решетку, как Лёшка застыл. Поднял голову, повел носом. Пахло действительно приятно.

— Что ты там прячешь? А ну показывай! — приказал охранник.

Я улыбнулся и только сейчас заметил, что в загоне наступила абсолютная тишина. Удары прекратились. Разжал ладонь...

Лысаки рванули одновременно. Ударились о двери, расквашивая пятнистые лица, рассекая решетками тела. Не все запоры выдержали, и распахнувшиеся створки захлопали похлеще выстрелов.

Я бросил охраннику комок уротропина.

Лёшка бился о дверь сзади, но не мог вырваться. Вообще поддалась едва ли четверть дверей, но этого хватило. Охранники палили во все стороны. Юка проталкивалась сквозь толпу обезумевших лысаков, таща за собой Луцкого. Академик закрывал лицо локтями. Юка отщипнула часть своего уротропина и забросила подальше. Лысаки о нас пока забыли: пировали.

Мы забежали в один из пустых загонов, и я подпёр дверь спиной.

— На первое время это их задержит.

С разбитым носом Луцкий выглядел гораздо менее уверенно.

— Лихо ты это провернул, Андреич, — одобрительно кивнула Юка. — Сам-то как?

— Нормально, — соврал я.

Луцкий поднял голову и встретился с девушкой взглядом:

— Юленька, зачем ты так? Я же тебя с детства знаю. Мы с твоим отцом вместе начинали, ты мне почти как родная.

Взгляд Юка выдержала, не шелохнулась. За дверью кто-то крикнул и затих. Возня усилилась. Прибежали еще охранники. Затрещали разряды электрошокеров. Лысаков загоняли в стойла, и в их невнятных криках мне чудились слова: «Нет! Не надо, больно...»

Когда свалка за дверью утихла, Луцкий крикнул:

— Парни, я здесь!

— Сейчас, Иван Сергеевич, — ответили ему.

— Одну секунду, — сказала Юка и прижала дуло «Глока» к животу Луцкого. — Вот теперь, Андреич, можешь открывать.

— Моя смерть вам ничего не даст! — криво усмехнулся академик, сплевывая на пол.

— Не скажите, господин Луцкий. — Юка крепче обхватила рукоять пистолета так, чтобы большие пальцы оказались параллельно друг другу. — Если я попаду вам в печень, то это даст государству хоть и не молодого, но годного к сельхозработам лысака. Курс препарата плюс ливер, выращенный из биомассы, — и лысак из вас получится хоть куда.

— У нас заложник! — крикнул я и отворил дверь.

Вытянутые, напряженные, застывшие в одинаковой позе охранники ловили каждое наше движение. Черные зрачки стволов смотрели прямо в душу.

— Мы хотим уйти! — сказал я. — Дайте фургон, мы заберем Лёшку и спокойно уедем!

Бом! Бом!

Звук заметался в проходе — лысаки вновь начали отбивать ритм.

— Лёшка — это один из чумных? — догадался Луцкий. — Если так, то ему нужен присмотр, вы сами не справитесь. Давайте договоримся: мы сохраним жизнь этому Лёшке, а вы меня отпустите.

— Что станет с остальными? — спросила Юка.

- К сожалению, остальных придется убить. Слышите, как ровно они колотят? Это один из симптомов.

— Или все — или никто, - отрезала Юка.

— Может... — начал я.

— Нет!

Мы двигались к выходу. Юка закрывала себя от охранников телом Луцкого.

— Юля, ты мать свою помнишь, а? — вкрадчиво спросил академик.

— При чем здесь она? — насторожилась Юка.

— А при том. Небось отец говорил тебе, что не успел опробовать на ней «Био-Бласт»? Он соврал. Ожила твоя мать, да только не совсем. Знаешь, что он сделал, когда понял, что она никого никогда не узнает — ни его, ни тебя? И ни одного слова не скажет? Так и будет слюни пускать, пока двигательные ткани под воздействием препарата регенерируются...

— Юка, не слушай его! Он тебя отвлечь хочет, — крикнул я.

— Он убил ее? — прошептала Юка, не обратив на меня внимания.

— Мертвое нельзя убить, — тихо ответил Луцкий, — мертвое можно модифицировать. Чем мы тут и занимаемся. И вот... домодифицировались. Понимаете, это не лысаки уже, а что-то новое. Чума — это даже не болезнь, а признак перехода в новое состояние, к которому невозможно применить устаревшие трактовки гомеостаза. Наивысший разум — это разум коллективный, и сейчас лысаки на полпути к этому. Вот только это будет чужой, совершенно инородный разум! Контакт невозможен!

— Что же в этом плохого? — спросил я. — Неужели боитесь, что откажутся на вас работать? Рождаемость на нуле, вот и вцепились в идею продления трудового стажа посмертно. «Труд делает человека живым» — такой девиз Заповедников, да? Вам нужны не разумные люди, а полуразложившиеся мертвецы с единственным рефлексом — кусательным?

Луцкий нахмурился.

— Что у вас с дикцией? — спросил он. — Я половину слов не разобрал.

Юка сдвинула брови.

Я споткнулся и повалился на пол. Попытался встать и снова упал. Закатал рукав, чтобы посмотреть на укус. Луцкий его тоже увидел:

— Вы заражены, — сказал он. — Пожалейте нас, пока еще соображаете. Скоро на вас накатит агрессия, и вы станете опасны. Потом всё равно умрёте.

Бом! Бом!

Моё сердце забилось в такт ударам.

Бом! Бом!

Пальцы вкусные, сладкие... Хочется укусить. Что это? Вкус крови во рту?

— Андреич! — закричала Юка.

Луцкий вырвал у нее пистолет, и они, обнявшись, упали.

Охранники забегали. Наручники защелкнулись на моих запястьях, и меня потащили вдоль запертых дверей. Я чудом извернулся и сумел попасть ногой по одному из запоров. Деревянный брусок провернулся, и из стойла вырвался лысак.

— Отпирай остальных, — крикнул я, но вместо слов вырвался невнятный стон.

Лысак сумел добраться до пары дверей прежде, чем его сразил выстрел. В проходе показались другие лысые тела.

— Хватайте иглострелы, — командовал я. — Освобождайте остальных! Юку не трогайте!

Лысаки работали слаженно. Я удивился, с какой легкостью они соображают — даже объяснять ничего не приходится. Видать, хорошо их тут натренировали.

Луцкий схватил «Глок» и начал палить.

Потом всё затихло. Я разлепил тяжелые веки и осознал, что моя голова лежит у Юки на коленях. Стало легче. Я поднялся.

На полу вперемешку лежали тела. Я увидел Луцкого с неестественно вывернутой шеей. Охранника с дротиком иглострела, застрявшим в щеке. Увидел худое лицо лысака с пулевым отверстием у виска.

— Не смотри, — сказала Юка, — не надо.

Я не мог оторваться. Глядел на труп и видел мальчика, которого за руку водил в детский сад, которому читал на ночь сказки, чьи разбитые коленки мазал йодом, приговаривая: «До свадьбы заживет». Боже, как же он похож на мою жену.

Я опустился на колени возле Лёшки и закрыл ему глаза.

Потом спросил:

— Юка, почему я не умираю?

— «Био-Бласт», — тихо ответила девушка и отвела взгляд. — Помнишь те два шприца, что я тебе вколола? В первом был анальгетик, но он не помог. Ты... ты умер почти сразу. И я вколола тебе «Био-Бласт».

Я прислушался к телу. Ничего не болело, и даже руку не жгло.

К нам подошел лысак. Я мысленно потянулся к его сущности. Он отозвался. И не только он. Я чувствовал присутствие огромного пульсирующего разума где-то на границе сознания.

— Юка, я его чувствую! Что там говорил Луцкий? Контакт невозможен? Давай попробуем, а? Пока я себя помню. Я попробую продержаться! Ради...

Хотел сказать: «Ради Лёшки», но передумал и сказал:

— Ради живых.