DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Виктор Колюжняк «Шел Козак по лесу, по лесу, по лесу…»

Козак был трусом и ненавидел себя за это. Когда он умер героем, отношение не переменилось, разве что ненависть чуть угасла и теперь тушила мертвое уже сердце на медленном огне, а не сжигала до хрустящей подгорелой корки.

Он помнил тот день, помнил слова командира, что они должны сражаться и умереть.

«За себя и того парня, ля, за родину, ля, за родных и близких, что надеются и верят в вас, идиотов!»

Козак идиотизм собственный признавал, поскольку явился по повестке. Однако сражаться не умел, потому умер сначала за себя, потом за того парня, потом еще за родину, а уже после за родных и близких. Но на том все не кончилось.

Он метался по линии фронта, перехватывал чужие пули, притягивал шрапнель и гранатные осколки, подставлял мертвое, продолжавшее пылать самоненавистью сердце под удары штыков.

И умирал. Ежесекундно, а иногда и того чаще.

Первая смерть была похожа на прыжок в холодную воду, когда только выскочишь из парилки. Туман в голове, покалывания по всей коже и нестерпимое желание — как можно скорее выпрыгнуть, выбраться, вернуться туда, где тепло.

Вторая, третья и последующие смерти убрали все желания, кроме одного — чтобы это все закончилось наконец-то. И ощущения — туман и покалывания — притупились. Не исчезли, а обосновались внутри, напоминая о себе ежечасно, как сводящая с ума зубная боль.

Вот только нерв в зубе рано или поздно умирает, а нерв войны не отпускал Козака далеко.

Поначалу спасение чужих жизней придавало смысл всему этому действу, но потом и оно превратилось в нечто нудящее на грани жизни и смерти.

Как и сам Козак.

*

В редкие минуты затишья между атаками Козак ходил в лес.

Ему ничего не нравилось в этой войне, кроме леса, стоящего по правому флангу, если смотреть с их позиции. А еще нравилось, что этот лес никто не использовал для атаки.

Горы слева — это понятно, через них проберись, попробуй. А лес справа, казалось бы, самое то для захода во фланг. Что с одной стороны нападающих, что с другой.

Однако обе армии предпочитали атаковать друг друга в лоб. Вырыли окопов в несколько линий и отвоевывали их у противника, чтобы после организованно отступить, отстреливаясь, когда грянет контрнаступление. Козаку это напоминало упражнение с уроков физкультуры. Называлось — челночный бег.

Козак никогда не любил этот бег, потому что уже к середине метаний от одной линии к другой у него темнело в глазах, начинало гулко стучать сердце, а в правом боку появлялись колики.

Смешное слово — колики. Как будто сотни маленьких Николаев. Козак обычно представлял их вихрастыми сорванцами, непременно с конопушками. Еще одно смешное слово из прошлого.

На войне не было ничего смешного. В постоянной смерти за себя, того парня и так далее тоже не было ничего смешного. Тем не менее рядом стоял нетронутый лес, и это хоть как-то примиряло Козака с окружавшей его действительностью.

В лесу было тихо и спокойно. Иногда даже пели птицы. Робко и застенчиво, словно ежесекундно опасаясь, что гром снарядов прервет их.

Козак прислушивался к птицам, а попутно ждал, когда его призовет долг, чтобы и дальше умирать за других.

Это было тем более страшно, что именно в лесу Козак чувствовал себя еще живым.

*

Мертвые не задают вопросов. Особенно риторических. А уж тем более самим себе. Это, пожалуй, их главное преимущество перед живыми.

Когда Козак оставался в лесу, вопросы плодились у него в голове. Скапливались где-то в дыре между пространством и временем, в которой полным-полно всякого, в том числе гениальных идей, но почему-то чаще всего удается извлечь именно вопросы.

Те, которые требуют, чтобы их озвучили.

Козак пробовал проговаривать их вслух, но все было не то. Некому было услышать те вопросы, никто не желал на них отвечать. Пение птиц, шум ветра, шелест листвы — это можно было счесть за ответы, но где-то в другой жизни. Там, где ты не умираешь ежесекундно, а иногда и того чаще.

Отчаявшись, Козак начал вырезать их на коре деревьев армейским ножом. Ему было стыдно перед лесом за такое кощунство, но он ничего не мог с собой поделать. Единственное — старался не сильно нажимать, снимая лишь верхний слой коры. И надписи получались мелкими, почти незаметными. Куда лучше они читались наощупь.

Однако ответ написали так ярко, что его можно было заметить и с двадцати метров.

«Кто умирает по другую сторону?» — спрашивал Козак.

«Никто. Там все мертвы. Я живу их жизни», — написали краской прямо поверх царапин на коре. Краска была голубой, как небо над головой Козака. Он посмотрел на краску и подумал, что в этом и есть вся суть различия между ним и тем, кто ответил.

Козак был мертв и убивал дерево, пусть и старался причинить меньше боли. Неизвестный был жив и залечил чужие раны.

*

С того самого момента Козак принялся ждать возле того дерева. Ему хотелось увидеть, кто живет чужие жизни по другую сторону.

Козак приходил и стоял поодаль, прислушиваясь к пению птиц. Раз или два он садился на траву и опирался спиной на ствол, но после второго раза заметил, что кора на дереве почернела, словно от пожара. А трава под Козаком пожухла, словно выжженная солнцем.

Теперь он стоял поодаль и оставлял только следы ботинок. Тоже смерть, но маленькая, пусть маленьких смертей не бывает, а бывают лишь большие жизни.

Несколько раз его срывал с места сигнал в атаку, и Козак летел в окоп, успевая на пути перехватить несколько пуль до того, как они убьют кого-нибудь из его товарищей. Теперь его не волновало, что свои стреляют в ответ. По ту сторону мертвые, а им смерть не страшна.

Козак знал это едва ли не лучше многих.

И точно так же он знал, что будет возвращаться и возвращаться к тому дереву, на котором выведено голубой краской: «Никто. Там все мертвы. Я живу их жизни».

У него была корыстная мысль, которую он гнал прочь, но она возвращалась и возвращалась, словно ворон, намеревавшийся выклевать ему глаза.

«Быть может, этот человек проживет и мою?» — спрашивал себя Козак…

*

Принцесса не собиралась проживать чужие жизни. Вообще ничего такого делать не собиралась. Она просто оказалась не в том месте не в то время. «И еще не в том теле», — добавляла Принцесса иногда, когда была не в духе.

Она была санитаркой, врачом, исповедницей, а иногда и утешительницей. На ее глазах гибли люди, а затем вставали и шли опять в бой. В сотый раз выслушав чужую исповедь и закрыв глаза покойнику, она не смогла вынести того, что в сотый раз убитый встал и пошел воевать дальше.

«Так не может продолжаться», — сказала она себе, зная, что врет. Так могло быть и так было. Но не так должно было быть.

И она стала проживать остаток жизни за тех, кто умер.

Любовалась за них закатом и восходом. Писала их родным и близким письма, наполненные любовью и ожиданием возвращения — пальцы смозолились от неудобной шариковой ручки, а на ладонях не заживали порезы от бумаги.

Все вокруг чувствовалось остро и глубоко. Любой звук отдавался колоколом в голове. Мелодия звучала, как песнь всей жизни. Сердце сжималось от томительного ожидания и начинало гулко стучать, едва только слышало что-то родное, что-то близкое.

Это все было прекрасно, но засасывало и затягивало в омут страстей, где каждый запах будит непередаваемую гамму чувств, где каждое слово — будто последняя истина, рассказанная тебе лично Всевышним.

«Неужели это навсегда?» — думала Принцесса, и в редкие минуты спокойствия, пока мертвые выжидали промежутки между атаками, она убегала в лес, где жила тишина.

А потом она стала замечать вопросы, которые некто вырезал на коре деревьев. И Принцесса, не в силах удержаться, ответила на один. А потом, уже после, хотя и сторонилась леса, боясь случайной встречи, но все же решила увидеть спрашивающего.

*

Она оказалась чуть полноватой, с густыми русыми волосами, заплетенными в косу. Ямочки на щеках вспыхивали, словно звезды, а губы, ярко-красные, призывно блестели.

Он оказался худ и бледен. Глаза ввалились, обрисованные черными кругами. Короткий ежик седых волос воинственно топорщился во все стороны.

Их встреча, пусть и была предопределена, прошла не так, как задумывали оба.

Никто из них не думал, что они не испугаются.

Никто не думал, что слова, которые искали выход, останутся запечатанными.

Никто не подозревал, что дело ограничится лишь взглядами.

«Я умираю за них. Я устал. Я хочу умереть за себя. Умереть, чтобы не жить», — говорил взгляд Козака.

«Я живу за них. Я устала. Я хочу жить своей жизнь. Той, которую у меня отняли», — отвечала ему Принцесса.

Взгляды говорят многое, но многое и умалчивают. Однако в тот день взгляды были правдивей всяких слов. И именно взгляды рассказали то, о чем каждый втайне догадывался.

«Ты не мертв, ты живой. Живешь их жизнью, как и я. Просто убедил себя, что это смерть, потому что испугался, что кроме тебя никого не осталось».

«Ты не жива, ты мертва. Умирала каждый раз, когда они гибли на твоих глазах. Просто убедила себя, что они мертвы, потому что кажется, что живые на такое не способны».

В тот раз они так и простояли, смотря друг другу в глаза. Это длилось не больше минуты, но обоим хватило и этого, ведь со временем у них были такие же особые отношения, как с жизнью и смертью.

На прощанье они улыбнулись друг другу и ушли, придя к общему знаменателю.

«Тогда давай покажем им то, что видим мы», — сказали их взгляды.

*

Козак по-прежнему умирал за других, вот только теперь он позволял им видеть, что могло случиться. Солдаты падали, кричали от боли, закатывали глаза, смотрели в бездонное синее небо. А потом вдруг понимали, что не умерли.

Что сердце бьется, а грудь вздымается. Что они по-прежнему видят небо. Что могут снова сражаться.

Только теперь они понимали, что могут потерять.

Принцесса жила за других, но теперь она заставляла видеть, слышать и чувствовать то, что оставалось за кадром. Письмо со смазанными от слез буквами, родной дом, в котором верят и ждут, пение птиц, прохладу ручья.

И слезы скатывались по глазам мертвецов, бежали по щекам и скапливались в сердцах. И мертвые оставались мертвыми, вот только теперь знали, от чего отказались.

*

Несколько дней спустя, теплым вечером Козак и Принцесса сидели на опушке леса у костра. Козак принес мертвых веток, а Принцесса разожгла живой огонь. С каждой из сторон, преодолевая рытвины и окопы, поддерживая другу друга, шли солдаты. Они проходили через костер и выходили уже обновленными. Не живыми и мертвыми, а людьми, которые знают про жизнь и смерть достаточно, чтобы бережно относиться и к тому, и к другому.

Когда последние новые люди ушли в лес, Козак и Принцесса прошли через костер, держась за руки. Огонь взвился и погас за их спинами, а потом по обе стороны от леса вспыхнуло оставленное оружие.

И сгорело дотла.

И развеялось в прах.

Комментариев: 0 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)