Ночную тишину, вязкую, кисельную, разорвал надсадный вопль. Даша встрепенулась и метнулась к кроватке. Артемка заходился в отчаянном плаче.

– Тише, тише, – уговаривала она сына, постукивала по мягкой спинке. Частая дробь детского сердечка, отдавалась в грудине, ускоряла ее собственный пульс. – Тише, тише, – шептала она в мягкое темечко, покрытое пушком волос.

Но бабка все равно проснулась, завозилась в комнате, покряхтывая. Загремела панцирная сетка на древней кровати. Скрипнула дверь. Даша виновато посмотрела на бабу Клаву в застиранной ночнушке.

– Да будет ли покой-то в этом доме?

– У него зубки, – повинилась Даша. Артемка чуть было утихший, изогнулся в ее руках и снова зашелся криком.

– Дави его полуночница, – проворчала бабка. – Ну, сиську ему хоть дай.

Даша не ответила, молоко пропало у нее месяц назад. С тех пор и начались ее мучения. Дорогие смеси не по карману, от дешевых Артемку пучило, от натурального молока пошла экзема. Даша измаялась, от недосыпа под глазами синели круги. Часто она засыпала в любом положении: стоя, сидя, на ходу. Бабка в няньки не рвалась, ей приезд правнучки был не в радость. Хотя Даша старалась изо всех сил помогать по дому. И на пенсию бабкину не покушалась. Деньги у нее были. Небольшие, но все же. Пособие, да бывший хоть немного, но присылал. Сволочь, конечно, но и на том спасибо. Выгнать бабка ее не смела. По закону полдома принадлежали Дашиной матери, а стало быть, теперь и ей.

– Дави его полуночница, – услышала Даша и стиснула зубы, чтобы не ответить. Эта бабкина присказка до жути пугала ее.

Артемка притих, мусоля во рту пустышку. Даша подумала, что пора возвращаться. Только куда? К отцу, который начнет гундеть: «А я говорил…»

Даша уложила Артемку в кроватку и нырнула под одеяло, стараясь скорее заснуть. Знала, что ненадолго. Вскоре опять раздастся хныканье. Ну, хоть полчасика, дай мне, сыночка, полчасика.

Она вздрогнула во сне, проснулась, прислушалась, в комнате стояла тишина. Непривычная. Мертвая. Даша приоткрыла глаза сквозь слипшиеся ресницы. Непроницаемая темнота спрятала комнату. Рука нашарила прутья кроватки, похлопала по матрасику, по маленькому тельцу под одеялом. На секунду показалось, что там что-то неживое. Она рывком села на кровати, стукнула по кнопке настольной лампы. Ее ослепило, но на мгновение она увидела темный сгусток, похожий на человеческую фигуру.

Некто наклонился над Артемкиной кроваткой, Даша увидела острые локти, длинные руки, вцепившиеся в прутья. Она тихо охнула, лампа погасла, и Даша снова на мгновение ослепла. Потом подбежала, больно ударилась пальцем ноги об ножку стула, нашарила Артемку, выхватила, прижала к себе. Жив! Жив! Она покачивалась на месте, постукивая его по спине, как уже привыкла. Но Артемка спал, дышал, правда, тяжело. Посапывал. Даша уложила его к себе на кровать и до утра не спала, лишь на мгновение проваливаясь в забытье и тут же чутко вскидываясь и прислушиваясь к тишине.

Утром Артемка был вял, плохо ел, тер глазенки руками и все норовил заснуть. Даша померила температуру, прощупала животик, посмотрела горлышко. Ночная картина не выходила у нее из головы.

– Бабуль, а ты ночью к Артемке не подходила?

– Да вот еще! Делать мне нечего. И так спокою от вас нет.

– Да что ты все ругаешься, – не выдержала Даша. – Что мы на твоей шее, что ль, сидим?

– А что нет? Приехали тут, нет, чтобы старухе дать в покое помереть, так вон чего – притащила незнамо от кого в подоле.

Даша привычно сдержалась. Зря она сказала, что они с Сергеем не расписаны. Если прикинуть, сколько бабке лет… Много. Ей она прабабка, Артемке стало быть прапрабабка. Не каждая до праправнуков доживает. Ей бы радоваться, а она злобой брызжет. И каждый день заводит разговоры, что, мол, давай езжай в свой город.

– Если не ты, то кто тогда? Кто-то ночью в комнате был…

Бабка скосила на нее глаза.

– Ах ты ж, Анна Ивановна, – пробормотала она и ушла к себе ничего не ответив.

Ночью Даше не спалось. Артемка тоже покряхтывал, но пока без крика. Даша придвинула кроватку совсем близко, поглаживала сына рукой. Глаза закрывать боялась. Наконец, они привыкли к темноте, стали различать контуры мебели, плафон под потолком. В старухиной комнате глухо бумкнули часы. Артемка под Дашиной рукой вздрогнул, тоненько заплакал. Даша покачала кроватку, Артемка умолк. Продолжая качать, Даша потихоньку погружалась в дрему.

Внезапно острая боль ударила под левую грудь, заставила подскочить, открыть широко глаза. Даша не столько разглядела темное на темном, сколько уловила еле заметное колебание воздуха. Она вскочила, бросилась вперед, но фигура над кроваткой бесследно исчезла.

Даша стояла, шумно дыша, сердце колотилось от столкновения с чем-то жутким, нездешним. С чем-то чего не может быть, но что, тем не менее, было. Артемка спал, но неспокойно. Вздрагивал во сне, вскрикивал, и тут же умолкал. Даша включила свет, проверила все углы, подергала задвижки на окнах, сунулась к бабке. Она храпела, закутавшись в одеяло. Даша грубо толкнула ее за плечо.

– Чегой-то? – бабка подскочила и уставилась невидящими со сна глазами.

– Ходила сейчас ко мне, к Артемке?

– Чегой-то?

– Ничегой. Зачем ребенка пугаешь? Зачем по ночам бродишь?

– Ох, матушка, Анна Ивановна, – пробормотала бабка и тяжело встала с постели.

Не обращая внимания на Дашины вопли, она прошла в комнату, откинула одеяльце, ловко выхватила Артемку из кроватки.

– Что ты? – Даша протянула руки, но бабка лишь злобно пшикнула.

– Гляди. – Бабка протянула ей ребенка. – На темечко гляди.

Даша ахнула. На темечке, на мелко дрожащем родничке, алело пятнышко с горошинку.

– Что это? Он ударился? Что же делать?

– Анна Ивановна его ест, – с каким-то удовольствием сказала бабка.

– Да кто такая это твоя Анна Ивановна?

– Да кто… полуночница. Ну, раз присосалась, теперь не отстанет.

– Да ты сдурела?

– Это ты, девка, сдурела. Говорила тебе, езжай отседова.

– Да не бывает такого, – со слезой прошептала Даша.

– Ну раз не бывает, так и спи себе дальше. Вон же спит малец. И ты спи.

Артемка и правда спал. Даже в такой неудобной позе. Бабка держала его на сгибе руки, не особо заботясь, чтобы не уронить. Даша торопливо забрала сына.

Весь день она ходила сама не своя. Артемка, вялый, сонный, почти не ел, не угукал, и даже не плакал, лишь вскрикивал иногда раненным мышонком. Сердце Даши замирало в испуге.

Бабка копалась на огороде, ковыряя сырую землю, Даша подошла, присела рядом. Артритные руки драли из земли сорняки, бросали в корзину. Даша тоже потянулась к грядке.

– Не смей! – глухо прикрикнула бабка. – Всю моркву мне сейчас повыдернешь.

– Баб Клава... – Ба, помоги. Внук же твой.

– Ты мне внучка, а этот… – Бабка сплюнула в гряду. – Дави его полуночница.

Перед глазами Даши все поплыло, она покачнулась, не удержалась на корточках, повалилась назад. В ушах звенело: «Дави, дави, дави…»

Взревев раненой волчицей, она подскочила, бросилась к бабке, стиснула руки на сморщенной шее.

– Ты, – шипела она, – ты… Ты эту тварь приманила, ты!

Бабка хрипела, выпучивая глаза, а Даша все давила и давила, пока бабка не осела на землю. Потом Даша сидела на земле рядом с телом смотрела на скрюченные пальцы и не понимала, как теперь разогнуть их, и удастся ли это вообще. О бабке она не думала, нет. Не было страха, не было сожаления, лишь необъяснимое чувство свободы. Она поднялась и вдохнула полой грудью. Из дома раздалось хныканье, Артемка проснулся и требовал есть. Чуть покачиваясь, Даша пошла в дом. Вымыла руки под рукомойником. Поставила греться воду на газовую плиту, вытащила бутылочку с молоком.

Калитка во дворе стукнула.

– Эй, Клавдия! Дома?

«Соседка пришла», – равнодушно подумала Даша и сунула бутылку с молоком Артемке.

– Ой! Беда! – закричала соседка. – Эй, девка, ты-то хоть где? Беда тута.

Даша вышла на крыльцо.

Соседка металась по двору, осеняя себя крестом.

– Да что случилось? – спросила Даша, сама удивляясь своему спокойствию.

– Да что! – соседка всплеснула руками. – Кажись, померла Клавка-то! Вона лежит на задах, меж грядок. Я ее уж и трясла. Да нет, куда там.

– Так скорую ж надо! – сказала Даша и пошла за телефоном.

Как ни странно, старуха не померла. Фельдшер вместе с Дашей и суетливой соседкой перетащили ее в дом. Бабка глухо стонала, не открывая глаз. Фельдшер постоял над ней, посмотрел, покосился на Дашу, на соседку, нехотя достал тонометр.

– Послушайте, – фельдшер писал что-то в своих бумагах. – Это не инсульт, явно. Нет, конечно. Давление низкое у бабушки, да погода вон какая. Не вижу смысла в госпитализации. Да и больницы переполнены, будет там лежать без толку.

Он тараторил, убеждая не сколько их, сколько себя. Даша лишь кивала, понимая одно: возиться со старухой придется ей. Фельдшер собрал вещи: тонометр, блокнот, встал.

– Есть пока не давайте, а вот поить нужно регулярно. Завтра зайду. Или послезавтра. Как получится.

Дом опустел. Уехала скорая, ушла соседка. Даша устало сидела у стола, зажав руки между коленей. Слушала тишину. Впервые за столько дней в доме не раздавалось ни звука. Даже мыши затаились. В детстве Даша любила прятаться в шкафу и зарываться в мамину шубу. Там тоже было вот так же тихо. Она сидела, пока в голове не начинали раздаваться звуки, а каждая ворсинка на шубе, каждая пылинка ощущались ею по отдельности. Пространство раздвигалось, становилось огромным, и Даше казалось, что она парит в воздухе, в невесомости.

Вот и сейчас тишина перестала быть бесплотной, воздух сгустился. Даша смотрела на стрелки настенных часов, старых, как сама прабабка. Они не двигались. Встали? Говорят, часы встают, если кто в доме умирает. Надо было проверить бабку, но не было сил двинуться с места. В голове мелькало старухино лицо, хрипы, она видела и свои выпученные от ярости глаза, искривленный рот. Видела и не понимала, как она может сама себя видеть? Вспомнила про Артемку. Но как-то вяло. Не плачет и ладно. Дай мне полчасика, сыночка. И снова увидела часы. Стрелки замерли – встали все же. Она силилась сбросить морок, но не могла пошевелить и пальцем. Медленно, медленно, ей удалось разжать колени, вытащить руки, и, цепляясь за стол, поднять непослушное тело.

Баба Клава лежала на этой своей древней кровати с панцирной скрипучей сеткой, шариками на концах спинки, облупившейся синей краской. Седая голова съехала с подушки. Даша потянулась поправить. Веки старухи дрогнули, открылись. На Дашу уставились два блеклых глаза. В них стоял ужас.

– Там, – прошелестели губы. – Там… возьми. Не губи только.

Даша хотела успокоить старуху, она же не собиралась ничего делать… но старуха вдруг забормотала быстро, тихо, слов толком не разобрать:

– Крикса-варакса, крикса-варакса, крикса-варакса…

– Ба! – Даша тронула бабку за плечо. – Ты что бормочешь-то? Что?

– Там, – старухин палец указал в угол. – Там. Крикса-варакса…

Даша повернулась, и резкая боль ударила в висок.

Она очнулась на кухне. Только теперь она не сидела, а лежала на полу. Мимо пробирался паучок, перебирал тонкими ногами, спешил. Даша выдохнула, паучка смело в сторону. Плач Артемки привел ее в чувство. Она с трудом встала, сначала на четвереньки, помотала головой, потом подняла голову. Часы. Идут. Прошло полчаса с ухода соседки. Цепляясь руками за столешницу, Даша села на стул. Наверное, она просто уснула, вот и свалилась на пол. Висок ныл. Пальцы нащупали содранную кожу. Крепко приложилась. Артемка заходился в крике. Но Даше вдруг стало все равно. И орет, и орет, дави его полуночница.

Все же она встала, чувствуя себя, как после хорошей попойки. Ребенок лежал в кроватке, сучил ножками, выгибал спинку, и уже не плакал – хрипел.

Даша нагнулась, сдернула ползунки, расстегнула набухший памперс, сморщилась от запаха. Обделался. Как же она устала! За водой идти на колонку, посуду мыть – целая история с тазиками, что уж про туалет говорить: чуланчик в холодной пристройке – дырка в деревянной сидушке. У соседей у многих скважины пробурены и нормальные ванны сделаны, а у бабки все еще рукомойник наливной за шторкой висит. Она изливала свои претензии к дому и бабке, к бывшему, а руки делали привычное: обмыли грязную попку, натянули сухой подгузник, подогрели молочную смесь. Накормленный Артемка лежал в кроватке и смотрел на привязанные к веревке игрушки. Даша тихо отступила. Молчит и ладно. Теперь нужно проверить старуху.

Баба Клава лежала тихо, глаза закрыты. Дышит ли? Даша прислушалась. Дотронуться побоялась. Вспомнила, как тыкала бабка рукой в угол и мычала: «Возьми». Приснилось, привиделось?

Но сундук в углу и правда стоял. Даша помедлила. Потом подошла и опустилась на колени. В сундуке обернутое в вышитое полотенце лежало бабкино «смертное»: бельишко, ситцевое платьишко в цветочек, головной платок. Тут же тертый кошель с деньгами. Тысяч двадцать. На поминки, что ли? Пакетик с фотографиями, тусклые черно-белые изображения, потемневшая сепия. Ни времени, ни желания, смотреть. Даша шарила в сундуке. Что бабка велела взять? Деньги? Вряд ли. Что-то еще лежало в углу. Показалось сперва, что ветошь какая-то. Нет. Примитивная куколка из тряпья. Головка, ручки, ножки. Личика нет. Не нарисовали.

– Крикса-варакса…

Даша резко обернулась. Бабка все так же лежала, уставив заостренный нос в потолок. Только сквозь приоткрытые губы шелестело одно и то же.

– Крикса-варакса, крикса-варакса…

Даша быстро подбежала. Глаза-то закрыты. Бредит?

– Ба! Ты меня слышишь?

– Крикса-варакса, крикса-варакса…

К вечеру пришла соседка. Проведать. Посмотрела бабку, сунула руку под одеяло, откинула.

– Давай-ка белье сменим, видишь, мокро.

Даша закатила глаза. Мало ей Артемки! Они вытянули из-под старухи мокрое, постелили сухое, подложили клеенку. Соседка с ложечки вливала в беззубый рот воду. Вода вытекала из уголка губ, мочила подушку.

– В себя-то не приходила?

Даша покачала головой. Потом вспомнила:

– Бредила. Все какую-то криксу поминает.

Соседка приподняла бровь, пожала плечами.

– Трудно тебе, придется, милая, ох, трудно. Ладно, пойду. Курей еще кормить. Завтра забегу.

Проходя через кухню, увидела на столе тряпочную куклу. Остановилась.

– О, так вот же она. Крикса-то! И как я забыла. Крикса-варакса. В колыбель клали. Чтоб Анна Ивановна не мучила.

– Кто? – в сердце у Даши разбилось ледяное крошево, обжигая до крови, до беззвучного крика.

– Да, полуночница, тьфу, тьфу… Да не бери в голову. Ерунда. Ну, детишек по ночам тревожит. Аль крадет. Уж и не помню. Ересь, короче. – Соседка нашла глазами красный угол, где темнела икона, обмахнула себя щепотью. – Прости меня, грешную.

Как же было непривычно в доме без бабкиного ворчания, шамканья. Даже запахи ее пропали. Бабка была чистюлей, но Даше все равно пахло. Лежалым бельем, волосами, сплетенными в тощие косицы и убранными под платок, старой резиной калош. Сейчас же в воздухе плавали только ароматы детской присыпки, подгорелого молока, лампадного масла.

За окном чернело, и казалось, что оттуда смотрят чьи-то недобрые глаза. Даша задернула хлипкие занавески, сходила проверить засов на двери. От чуланчика с туалетом еще одна дверь вела в сарайку, где когда-то держали кур, а сейчас устроили дровяник. Набрать дров, протопить печку. Бабка всегда топила жарко, даже сейчас, на исходе мая. Даше было душно, она открывала окна, бабка ругалась, что комарья напустила. Ну, вот, никто не ругает.

Печь топиться не желала. Чадила. Дым ел глаза. Артемка хныкал. За день выспался, зло думала Даша, сейчас начнет концерты закатывать. Наконец, огонь лизнул щепу, подумал немного и принялся есть, чавкая и хрустя. Даша выпрямилась, спину ломило. Но в доме сразу повеяло теплом, и даже дым радовал, отпугивал Дашины страхи. Чайник засвистел, подбрасывая крышку. Залить кипятком пару ложек черных скрученных листочков, чуть настоять.

Даша пила чай, прикрыв глаза. Вот так бы сидеть и сидеть. Не думать, что за одной стенкой помирает старуха, а за другой вот-вот заплачет ребенок. «Как вы мне все надоели! Оба», – выдохнула она и тут же прикрыла рот ладонью. Нет, нельзя так. Нельзя.

В комнату бабки заходить не стала. Просто на пороге постояла, послушала. Вроде дышит. Из темноты доносилось негромкое сипение. Нет сил проверять, спит или богу душу отдает. Завтра. Все завтра.

Артемка дрыгался в кроватке, пытался схватить погремушку на веревочке. Как Даша и знала: всем спать, ее сыночке играть. В отца не иначе. Тот тоже по ночам в игрушки рубился.

Даша поднесла палец к выключателю и застыла. Где-то там, в темноте, поджидала Анна Ивановна. Даша и забыла про свои страхи. Ей даже казалось, что все привиделось, все приснилось. И попытка задушить бабку тоже казалась ненастоящей. Этого точно не было. Не было же! Просто ей плохо стало. Как там фельдшер сказал? Давление, погода и все такое. А все эти криксы ересь. Ересь и мракобесие.

– Ты чего не спишь? – Даша склонилась над кроваткой. Артемка беззубо улыбнулся. На верхней десне уже набух, готовый прорваться, первый зубик. – Спать. Надо спать.

Но Артемка спать не собирался, махал ручками, гулил, пытался повернуться. Даша знала все это. Сначала будет кряхтеть, потом хныкать, потом орать. «Пеленать надо, – ворчала бабка. – Пеленать, дурища надо, говорю. Вон руками машет, сам себя будит. Нет с вас спокою».

Пеленать Даша не хотела. Да и не умела. Никто сейчас не пеленает детей неподвижными кулечками. Артемка раскрыл рот, и Даша застонала, зажала уши руками. Выбежала на кухню, заметалась между столом и плитой. Крик становился настойчивей. Артемка делал паузу, хрипел, подавившись слюной, и снова кричал. Даша крепко сжала кулаки, подышала, как учили на йоге, и вернулась к сыну. Взяла на руки, принялась гладить, похлопывать по спине. Обычно это помогало, но сегодня в Артемку словно бес вселился. Он выгибался в руках, бился головой о материнское плечо. Пустышку, торопливо всунутую в рот, выплюнул, чем привел Дашу в ярость. Теперь ее надо мыть, обдать кипятком… А для этого надо поставить чайник на плиту. Как это сделать с истерящим на руках младенцем?

Даша стояла, держа в одной руке пустышку, другой прижимая ребенка. Вздохнула, положила Артемку на свою кровать, схватила тоненькое байковое одеяльце, разложила. Поместила ребенка на одеяло. Раз – левый угол накрыл Артемку, прижав ручку к туловищу, два – правый угол прижал вторую ручку, нижний угол накрыл ноги. Нет, не так надо было. Даша быстро переделала. Артемка, вытянутым во фрунт солдатиком, крутил головой, разевал беззубый рот, кряхтел. Даша подхватила кулек и принялась ходить с ним по комнате:

– А-а-а-а, а-а-а-а, – мычала она сквозь сомкнутые губы.

Глаза Артемки затуманились, веки опустились. Даша ходила и ходила, ходила и ходила. От двери к окну и обратно, пока Артемка не уснул. Словно не веря, Даша посмотрела на личико. Нос кнопкой, глазки голубенькие, пушок на голове. Глаза, говорят, могут поменяться. У отца же его карие. Ничего, сыночка, прорвемся. Она осторожно положила сверток в кроватку.

Чайник закипел, Даша ошпарила соску, приготовила смесь на ночь. Останется только разогреть. Дома в городе остался специальный подогреватель бутылочек. Да много чего там осталось. Главное, там остались надежды на нормальную жизнь. Не будет ее. Нормальной. Будет вот эта беспросветная нищета. Покосившийся дом, дощатый, щелястый пол, умывальник, газовые баллоны, тарахтящий по ночам древний холодильник. Вспомнились бабкины упреки: «Много вы там обо мне вспоминали, помогали? А как приперло, так, пожалте, заявились».

И точно в ответ на Дашины мысли из бабкиной комнаты послышался шум. Старуха снова бредила:

– Крикса-варакса, крикса-варакса…

Дверь в спальню старухи Даша крепко прикрыла, и все равно ей казалось, что она слышит сиплый голос. Куколка так и лежала на столе. Даша взяла ее в руки, повертела. Бред какой-то! Но ведь она видела кого-то или что-то ночью у детской кроватки. А может, ей показалось. От недосыпа. А пятно на темечке – просто ударился. Артемка активно пытался садиться, поворачиваться, вот и поранился о прутья кроватки.

Рассохшаяся от времени кроватка отыскалась на чердаке. Когда-то в ней спала Дашина мать, а до нее, наверное, ее мама, то есть бабушка. Мамину маму Даша не видела, она умерла рано, еще до ее рождения. И вообще, там была какая-то странная история. Мама не любила вспоминать, и про дом своего детства тоже. Лишь потом, разбирая бумаги, Даша нашла документы и оформила наследство. Они даже с Серегой съездили посмотреть, с бабушкой-прабабушкой повидаться, вернее, познакомиться. Баба Клава на их приезд отреагировала хмуро, на Дашу смотрела пристально, потом сказала, как выплюнула:

– Вылитая Люська, тьфу ты, господи!

На этом визит и завершился. Сергей все подзуживал дом продать. «Ну, половина ж твоя, вполне можешь. Пусть немного такая хибара стоит, но деньги не лишние». Хорошо, что Даша не поддалась на уговоры, все было бы спущено на игры эти дурацкие, а так хоть есть, где голову преклонить.

Даша очнулась. Она так и задремала, сидя на кровати. Лампочка под пластиковым абажуром освещала центр комнаты, отчего тени по углам становились резче, объемнее. Артемка спал, слегка приоткрыв рот, выдувая пузыри. Дана осторожно вытерла ему слюни. Надо было ложиться, но она медлила. Боялась. Легла так, не выключая свет и не раздеваясь. Почему-то не спалось. Мешала все же эта лампочка под потолком. Надо бы ее выключить, оставить настольную, но сил встать не было. Руки лежали безвольными плетями. А ноги… ноги онемели, как не свои. Ей даже хотелось посмотреть есть ли они у нее, вообще, но и глаза отказывались повиноваться, даже моргнуть не могли.

Она так и не поняла, откуда в комнате появилась женщина или что-то похожее на женщину. Вот только что не было, и вот уже стоит. Сперва Даша приняла ее за бабку, такая же тощая, в каком-то балахоне с капюшоном. Даша закричала, но молча, про себя, голос ее тоже не слушался. У существа были тонкие суставчатые пальцы с длинными загнутыми когтями. Эти руки тянулись к кроватке, к Артемке, к его лицу, острый коготь прошелся по тонкой кожице пульсирующего родничка. Артемка хныкнул, завертел головой, Даша заскрипела зубами, пытаясь вернуть контроль над телом. Выдохнула, шевельнула губами.

– Крикса… – выдавила она, – варакса…

Существо замерло, будто прислушивалось.

– Крикса-варакса, – забормотала Даша, чувствуя, как к ней медленно возвращается подвижность. – Крикса-варакса, крикса-варакса.

Ей удалась сесть. Существо подняло голову. То, что Даша принимала за капюшон, оказалось копной черных спутанных волос, за которыми прятались глаза. Но не это потрясло Дашу. У существа, у этой твари, раскрылся на лице какой-то неимоверной щелью рот, полной острых акульих зубов.

Даша непроизвольно прикрылась локтем и поняла, что до сих пор сжимает в руках тряпичную куколку.

– На! – выкрикнула она, протягивая куколку твари. – Крикса-варакса! Анна Ивановна!

Тварь замерла, расставив руки в стороны. Даша встала на негнущихся ногах сделала два шажочка, держа перед собой куколку. Тварь качнулась и чуть отступила от кроватки. Рука ее с какими-то дополнительными суставами, странным образом удлинилась, острый коготь прошелся по Дашиными волосам, зацепив волосинку. Даша вздрогнула, из глаза выкатилась слеза. Коготь скользнул по щеке, и Даше показалось, что кожа в этом месте слезла, скрутилась рулончиком, обнажая мышцы и кости. На том месте, где под челюстью бьется жилка, коготь застыл, Даша почувствовала легкий почти комариный прокол.

– Крикса-варакса, крикса-вараска, – шептала она, не переставая, и все пихала и пихала куколку твари под нос или что там у нее было вместо носа.

Лампочка под потолком тренькнула и взорвалась.

Дашу разбудила муха. Ползала по лицу, щекотала лапками нос. Даша хлопнула себя по лицу и открыла глаза. Потянулась. Как же хорошо! Наконец-то она выспалась. Артемка лежал тихонько. Не проснулся еще. Даша выскользнула на кухню, кутаясь в пуховый платок. Прохладно. Скорее бы уже настала летняя жара. Вот уж они с Артемкой нагуляются по полям, на речке будут дни проводить. Она присела перед печкой. Приладилась ножиком к полешку, отщипнула лучинку, еще одну. Ладони горели. Но это боль приятная. Сейчас станет тепло. Она покормит Артемку и потом сядет, и крепко подумает, что ей делать дальше.

В дверь стукнули, а потом и зашли, не дожидаясь ответа.

– Встала уже? – Соседка поставила на стол литровую банку молока. – Вот держи. Козье тебе принесла. Может, козье ему подойдет. Клава-то как? Не померла еще?

Лет ей было примерно шестьдесят, по сравнению с бабкой, совсем молодая. Волосы рыжие от хны. Сама бойкая, вечно сующая нос во все дела. Не дожидаясь приглашения, соседка прошла в бабкину комнату.

– Давай-ка переоденем ее, – скомандовала она. – И белье поменяем.

Даша закатила глаза, но послушно выдвинула ящик комода. Соседка тем временем приподняла старуху и стащила с нее рубаху.

– Нашла там чего? Посмотри, там у Клавки-то всякого навалом должно быть…

Голос соседки резко оборвался. Даша повернулась и не сразу поняла, а потом сглотнула пересохшим горлом: на пигментной шее бабки, на ключицах синели пятна, уже кое-где налитые чернильной темнотой. Даша снова вспомнила свое перекошенное лицо и пальцы, сжимающие морщинистую кожу.

Соседка вдруг вскочила, засуетилась.

– Ну, дальше ты тут сама. А то я забыла, мне ж в правление надо…

В голове у Даши крутилось только одно: соседка все поняла, догадалась. А та уже спешила прочь: выскочила из комнаты, пробежала кухню. Даша метнулась следом, ей хотелось остановить ее, объяснить, что ведь все не так… но споткнулась босой ногой о полено у печки. Ойкнула, присела, потирая ушибленный палец. Рука ее прошлась по гладкой коре. Осинка.

Соседка упала, не добежав до калитки пары шагов. Это оказалось легко. Даша нагнала ее, коротко замахнулась и опустила полено на голову. Соседка даже не вскрикнула, словно понимая, что произошло.

Даша присела рядом на корточки, смотрела, как ветерок шевелит крашенные хной волосы. Ей же еще Артемку кормить. Она встала, взяла соседку за руки и потащила по траве, на зады, там, где ровными грядками рос бабкин урожай. Дотащила тело до сарайки с инструментом и бросила. Потом закопает, вечером.

Она развела смесь, налила в бутылочку, проверила температуру, капнув на кожу руки. Артемка спал. Такой маленький в этом сверточке. Даша улыбнулась и поднесла бутылочке к его губам. Артемку почмокал и втянул в себя резиновый наконечник. В душе у Даши разлилась нежность. Как она могла вчера думать, что Артемка ей надоел? Это же счастье ее, кровиночка.

На улице раздался шум мотора. Даша удивленно приподняла бровь. Кого еще принесло? Сунула ноги в бабкины калоши с войлочной нутряной обивкой и прилипшей соломой, вышла на крыльцо.

– Даш! – крикнул ей высокий спортивный мужчина возле автомобиля. – Ну, ты совсем, что ли? Я тебе обзвонился. Что у тебя с телефоном?

Даша стояла на крыльце, прижимая к себе ребенка и молчала. В голове ходила по кругу одна мысль: «Сергей приехал, приехал, приехал…»

– Ты как здесь? – спросила она с трудом.

– Как, как… Переживал. Ты не отвечаешь на звонки. Я все бросил и рванул.

Даше кивнула. Еще месяц назад, она бы дорого дала, чтобы услышать от него, что он переживал и все бросил, ради нее, Даши…

– Как Артемыч? – Сергей потянулся к свертку.

Даша прижала сына к груди и чуть отступила.

– Спит. Не буди.

Тут у Сергея сделалось такое лицо, что Даша вздрогнула и обернулась. Вдоль стенки дома, перебирая руками, ползла соседка. Бескровное лицо ее кривилось от боли.

– Ты, – соседка ткнула в Дашу пальцем. – Ты… Клавку убила. Ты!

– Что тут у вас? – Сергей чуть отступил. – Кто кого убил?

– Никто, – затрясла Даша головой. – Никого. Все в порядке.

Соседка обхватила голову руками и села на землю.

– Скорую вызовите, чего стоите? – простонала она. – И полицию. Это она, она Клавку…

– Тихо! – прикрикнула Даша. – Разбудите!

Сергей посмотрел на соседку, на Дашу, на сверток в ее руках.

– Дай-ка, – он протянул руки. – Давай-давай…

Даша прижала Артемку к себе и отступила, но Сергей схватил сверток и вырвал из ее рук. Рот у Даши открывался и закрывался от нехватки воздуха. Сергей приподнял уголок одеяла и несколько секунд смотрел. Лицо у него сделалось странным, как у ребенка, получившего набор карандашей вместо обещанной игровой приставки.

– Это что? Ты тут совсем съехала? – Он развернул одеяло, и в его руке оказалось полено. – Даш, где ребенок? Артем где?

Даша вскрикнула, выхватила у него полено, прижала к себе, баюкая и напевая. Лицо у Сергея странно дернулось. Он схватил Дашу за плечи и сильно встряхнул.

Полено выпало, Даша охнула и потянулась за ним.

– Нет! Где ребенок? Куда сына дела?

Даша все рвалась к упавшему полену. Сергей хлестко ударил ее по щеке. Она отшатнулась, но вдруг застыла. Огляделась, будто после долгого сна.

– Сергей? Как ты тут оказался? Артемка! Где?

Она завертелась на месте. Увидела одеяльце, подобрала, уткнулась лицом.

– Это ты мне скажи, где он! – Сергей потряс у нее перед носом поленом. – Почему у тебя вот это завернуто? Где мой сын?

Даша зажмурилась. Что-то она помнила, помнила и забыла. Пальцы прошлись от виска по щеке вниз. Под челюстью, там, где бьется пульс, кольнуло. Даша посмотрела на пальцы – кровь. Ночью ее укусил комар? И тут она вспомнила и закричала. Крик, не вырвавшийся ночью, сейчас раздирал ей глотку.

– А-а-а-а! – вопила Даша. – А-а-а-а! Крикса-варакса!

Она метнулась в дом, но через минуту выбежала оттуда с куколкой в руках. Остановилась на крыльце и замерла.

Сергей судорожно набирал номер скорой.

– Слышишь? – Даша склонила голову на бок. – Кричит. Артемка…

Прежде чем Сергей сумел сообразить, Даша уже неслась по дороге, взбивая ногами пыль. Он растерялся, переводя взгляд с удаляющейся Даши на соседку.

– Беги следом, – простонала соседка. – Может, ребенка найдешь. Уволокла ж куда-то, малахольная.

Даша бежала по дороге, потом свернула к лесу. Резиновые калоши давно слетели, босые ноги скользили по траве, камни впивались в пятки, но боли она не чувствовала. В ее ушах стоял плач, и она бежала, не разбирая дороги, туда, куда звал ее этот крик. Через лес, по кромке болотца, по мху и осоке, режущей ступни. Возле небольшой преграды она остановилась. Две осинки, а между ними какие-то заросли. Не шиповник и не малинник. Колючие ветки переплелись так туго, что и просвета меж ними почти не было. Даша оглядывалась. Она больше не слышала голоса сына.

– Артемка! Сыночек! Отзовись!

Что-то почудилось ей или послышалось. Даша уставилась на заросли. Вглядывалась, пристально-пристально. И увидела: плотный клубок издали напоминал человеческую фигуру, с опущенной головой, повисшими вдоль тела руками.

– Крикса-варакса! – крикнула Даша, подходя совсем близко. – Крикса-варакса!

Ветки кустарника зашевелились, потянулись к ней. Даша потрясла в воздухе куклой.

– Нет, вот тебе крикса, верни Артемку!

Теперь ей уже казалось, что в самой глубине, в клубке ветвей и листьев, есть что-то живое, что-то похожее на ребенка. Ей даже почудился то ли плач, то ли писк. Даша раздвинула ветки и тут же получила удар по руке. На коже заалела ссадина. Даша увернулась от ветки, летящей прямо в лицо, и втиснулась в заросли.

Она лезла и шипела от боли. Ветки хлестали ее, норовили ткнуть в глаз, из левой рассеченной брови по лицу бежала кровь. Но Даша ползла, чувствуя, как вонзаются в ее кожу острые шипы и с присвистом втягивают в себя ее кровь.

Артемка лежал совсем голенький в коконе из шипастых прутиков. Даша сунула руку, но тут же отдернула. Посмотрела на острый шип, воткнувшийся в палец, выдернула его. Сильно надавливая на ранку, накапала кровью на кукольное тельце.

– Возьми, возьми. – Она трясла куколкой над коконом. – Крикса-варакса, крикса-варакса, своего забирай, моего отдавай.

Шипастые ветки дрогнули, потянулись за куколкой. В образовавшийся просвет Даша сунула руки, выдернула ребенка, запихала под одежду, за пазуху, полезла обратно, постанывая от пронзающих руки и ноги уколов. Одна ветка выстрелила в лицо, ударила прямо под веко. В глазу полыхнуло красным, горячее и вязкое потекло по щеке. Даша продиралась обратно, к свету, который еще могла различать, и придерживая Артемку, чтобы не вывалился.

– Крикса-варакса, крикса-варакса… – шептала она, ничего уже не чувствуя.

Она вылезла из зарослей, сделала шаг, но правую ногу дернуло назад. Даша упала, успев перевернуться на спину, чтобы не придавить сына. Гибкая ветвь лианой обвилась вокруг лодыжки. Дашу дернуло, поволокло обратно к зарослям. Ветка глубоко впилась в кожу, обнажив мышцы. Даша вытащила Артемку, прижала к себе, вдохнула младенческий запах, а потом отшвырнула как можно дальше.

Сергей нашел сына часа через два поисков. По плачу. Артемка лежал в траве, уже синий от холода, но живой. Пара царапин не в счет.

– Молодец, парень, – Сергей укутал его в рубашку. – Молодец, что кричал. Так и надо. Не сдавайся никогда.

Он огляделся в поисках Даши. Между двух осинок густо росли какие-то кусты, и что-то белело среди веток. Сергей подошел и увидел окровавленную тряпку. На куклу похоже, что ли? Вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что там, в глубине. На мгновение ему померещился силуэт лежащей женщины. Да нет, это ветки так сплелись. Артемка хныкнул, Сергей спохватился и быстро-быстро пошел прочь.

Дашу так и не нашли. Соседка взахлеб рассказывала по деревне:

– Вот недаром про семейку эту говорили, что она того… Клавка по молодости-то уверяла, что, мол, дочку-то ее полуночница подменила, чурочку оставила вместо младенчика. А она знала, да куда деваться, так вот подменыша и ро́стила. Ну, сумасшедшая же, сразу ясно. Видно, по наследству-то внучке и передалось. Эх, Дашка-Дашка, дура девка! Меня чуть не ухайдокала, ребенка в лес уволокла! А ведь такой справной девкой казалась. А вот, поди ж, ты. В болоте утопла, не иначе.

Баба Клава потихоньку оклемалась, снова возилась в огороде, а вечерами сидела у окна, смотрела в темноту и бормотала:

– Крикса-варакса, крикса-варакса, вот тебе забавка, с нею играй, а младенца не май. Крикса-варакса…