Нежность (сборник стихов)

Автор: Максим Кабир

Жанр: поэзия

Издательство: «OKTAN PRINT»

Год издания: 2021

Похожие произведения:

• Максим Кабир «Письма из бутылки»
• Максим Кабир «Татуировщик»
• Максим Кабир «Нунчаки»

(ад каннибалов)

и когда родители уходили, чтоб делать мне брата,

или сестрёнку, я доставал кассеты

из родительского ящика, знаете, вхс-ки,

их было 13 штук, папина гордость.

там были комедии, боевики, итальянское порно

и ещё один итальянский фильм, «ад каннибалов».

«ад каннибалов», руджеро деодато,

в нём резали черепаху, вагину кормили глиной,

в семь лет мне казалось, что именно так и надо.

о, перестроечный видеобум,

о, рокки,

о, греческая смоковница,

о, доспехи бога,

о, ад каннибалов, ад каннибалов!

я смотрел его не отрываясь,

мне было так страшно, как, может быть,

персонажам,

и так хорошо, как, может быть, моим родителям.

вы скажете, что перестройка — это первый

макдоналдс,

лигачёв там или, фиг его знает, сахаров,

«дети арбата», «доктор живаго», общество

память…

а для меня она — ад каннибалов,

ад каннибалов.

Максим Кабир

Максим Кабир известен любителям русского хоррора прежде всего как прозаик, но в его стиле, словно перезвон колоколов черной церкви, разлита поэтичность. И если поэзия — кристаллизованная проза, то читать кабировские стихотворения удовольствие вдвойне. «Нежность» была издана в 2021 году «OKTAN PRINT» (г. Прага). Для Кабира это не первый стихотворный сборник. Уже увидели мир «Письма из бутылки» (2004 год), «Татуировщик» (2005 год), «Культ» (2009 год), «Книжка» (2012 год), «Нунчаки» (2015 год), «Осечка» (2015 год). Стоит ли удивляться, что поэтизация прозы Кабира звучит так отчетливо?

«Нежность» разделена на шесть частей: «БЛЮЗ СТАРОЙ ШКОЛЫ», «ЕВРОПА», «ЗВЕЗДА», «ЛИНЧ», «РАЧКИ И РАФИНАД», «ЙОД». В книгу вошли тексты, написанные поэтом с 2005 по 2020 годы, многие из них опубликованы впервые. Продуманные подборки стихотворений придают каждой части свое настроение, делая поэтическое погружение еще сильнее. Кабировская поэзия многоплановая: в ней есть место и анархизму, и романтике, и всепожирающей ненависти, и едва ли не ярче всего звучат девяностые, которые «не кончаются, они держат меня за парашют. / говорят с интонацией солнцевской коза-ностры: / ты не пизди, а лучше пиши. и я не пизжу — пишу. / я — последний поэт девяностых». Переживание перестройки, пребывание в ней словно бы в сейчас – вероятно, основной мотив сборника. Ужасы девяностых не просто держат «за парашют», они пробрались внутрь поэта, ворочаются, прорастают, звучат его голосом; такому проживанию веришь безоговорочно.

Перед нами автор темный, обличительный, злой, провокационный. По-волчьи нежный, по-вийоновски сквернословный и саркастичный («но я не выдам офицерам, / к аресту удавившись прядями, / что я в тебя хожу, как в церковь, / ворованное перепрятывать»). Поэт не заигрывает с читателями. Он пишет честно про то, что его волнует, а не про то, что писать принято. Его стихотворения – зачастую вызов: судьбе, мироустройству, богу. Мир равнодушен, а значит, заслуживает, чтобы это было запротоколировано.

***

в кривом роге многодетные родители, избавляясь

от трупа приёмной дочери, сожгли его в лесу и

выбросили останки в реку.

амина прости глупых птиц что под утро в лесу

вовсю щебетали, пока ты сгорала в тазу

они не нарочно, ты можешь, ты с ними лети

соседей — амина, ты добрая, тоже прости.

прости, воспаряя снежинками чёрной золы

соцслужбы — им черти в аду полируют котлы

улыбка приёмного папочки на фотогра

да братья и сёстры да бантики как на парад.

за реку — за небо — за ненависть без берегов

за бога прости — мы других не имеем богов

из карего глаза уже не прольётся слеза

за всех комментаторов против и за

прости за страну это странная очень страна

за нелюдей нас — тенью крыльев ложится вина

мы скоро забудем, мы мазью помажем ожог.

амина, прощай.

не рождайся тут больше, дружок.

Кабировский голос невозможно спутать с чьим-то другим. Реальность слышна в нем отчетливо и зло: как люди не замечают того, что происходит у них под носом? А может, замечают и просто лицемерны? Миры поэта наполнены тьмой до самых краев, в них — «победный стук копыт», «потусторонний вой, / кручёныховский ад. / даже твой домовой / съехал тому назад». В них — «колодец, пупок этой дикой страны». В такие колодцы заглядывать страшно; а если подскользнешься, полетишь в замогильный мрак? Максиму Кабиру, поэту хоррора, такой страх не присущ. Наоборот, заглянуть за черту необходимо, потому что кто, кроме него, на это способен?

я рыбак рыбака, я тебя узнал

по опарышам в бороде.

нос шатается, пьяный, что та блесна,

на рябой от прыщей воде.

разводи руками, каков улов,

будет ужин твоим котам,

ухом к проруби, горлом больным: «алло!»

всем затопленным городам.

И вот это «алло!» падает, падает в обжигающе ледяную бездну, достигает таких глубин, к которым лучше бы не взывать, и кабировский голос услышан, на него откликаются — не современные выхолощенные боги, а те силы, что наложили отпечаток на прозу Мамлеева, те, за союз с которыми нынешнее общество может окрестить безбожником… Но когда это останавливало поэтов?

но у старшего сына глаза палача

и у младшего профиль омоновца

пёсьи мухи нарывы клопы саранча

вот и думай тому ли мы молимся

моисей — за порог, а народ во хмелю

на ижору поехал за шкурами

моисей возвратится — храпят и блюют

кто покрепче — танцуют под шнурова

В кабировской поэзии много отсылок, встречать их и расшифровывать отдельная радость (например, к «Героям спорта» Муслима Магомаева). Слова переиначиваются, избавляются от светлого звучания, напитываются мглой:

вьётся лёгкий вечерний снежок

пули липнут как будто репей

хорошо умирать хорошо

жить товарищ гораздо глупей

хорошо говорить по душам

если правда вкусна как слюна

мы готовы червям и опа

ры

шам

наши звонкие дать имена

Смерть в поэзии Кабира играет одну из ключевых ролей. Мертвые оживают и идут за команданте («в замогильнике цирка / сатана и медведи, / и шагающий циркуль / всеобъемлющей смерти»), «только мертвые голоса» звучат из вековых глубин, потому что вокруг детройд, потому что никого не жаль, а дети «блюют под спайсом», а лирический герой детей не любит, да и скажем откровенно: ненавидит всех. Но за этим ледяным каевым сердцем нет-нет да и пробивается что-то призывное и горячее:

да, в пустынях горячих гибли,

малярией горели, да!

но рождался в гордыне киплинг,

и прекрасные города.

так плыви, там, где предки плыли,

сквозь саванны иди, леса!

и не верь в предсказанья злые

тех, кто не изобрёл колеса.

не надутые бюрократы,

а в мозолях и шрамах — вот! —

литераторы и солдаты

зажигавшие небосвод.

Пробивается, чтобы тут же смолкнуть. Ведь: «этот город скоро сожрёт вековая тьма. / даже у местных деревьев кашель туберкулёзный. / он спит сном младенца, которого пьяная мать / вынесла на балкон, чтобы он замёрз там». Точные, смелые, пробирающие до мурашек метафоры — визитная карточка кабировской поэзии. Остается лишь перечитывать и переосмысливать, сталкиваясь с пугающими до изумления образами...

(ницшеблок)

имя твоё

да мы знаем имя твоё

из четырёх согласных и гласных двух

чёрные буковки вроде тех муравьёв

трогают ногти, и рот произносит вслух

где ты живёшь

да мы знаем твоё жильё

страшное место не приведи господь

там за оконцем дождь постоянно льёт

и тараканы лезут ковра из-под

только часов непрерывный тупой дин-дон

всё что озвучит неправомерность твою

бес-поводырь чёрный крестовый гапон

иди говорит за мной и ты на краю

бездна мы бездна смотри нам в глаза ага

вот ты попался маленький паразит

я просыпаюсь тёплая боль в висках

дождь за оконцем как моросил моросит

Такая поэзия зачастую не вписывается в современные рамки и читательские представления об искусстве. Кабир не соответствует «ГОСТам», его голосом говорит «потерянное» поколение девяностых, которое росло при смене идеологических парадигм и до которого, по большей части, никому не было дела. Поколение выросло: пишет и развивает жанр хоррора, перекатывает на языке ужасающую черносолнцевую поэзию, и так просто это явление не вычеркнуть: оно уже существует. Оно уже здесь.

(гоголь)

под колючей шинелью сырой тишины

сладко дремлют остап и андрий.

и бегущей строкою записаны сны

изнутри моих век, изнутри.

и довольна жена, и дописан роман,

и не должен никто никому.

но поэт, как и бог — пироман, пироман,

не давали бы спичек ему.

каждый стих в подворотне заточкой зачат

под ребро, под ребро, под ребро.

я — макаренко этих бездомных волчат,

этих злых беспощадных сирот.

близорукий, но всё же всевидящий вий,

я с тобою пока не знаком.

военкоры любви, военкоры любви

прячут гильзочку под языком.

но услышав, что где-то кочует гроза,

плачут люди, которым невмочь,

я, как гоголь во тьме открываю глаза,

понимая, что это не ночь.

и довольна вдова, и не стоит гроша,

пошловатый сырой эпилог,

и царапают ногти от страха крошась

потолок потолок потолок.