Здравствуйте, дорогие друзья!

Мне очень приятно во второй раз оказаться в числе тех, кому выпала честь и ответственность оценивать произведения конкурса «Чертова Дюжина».

Признаюсь, что в прошлом году я имел некоторое предубеждение в отношении текстов, которые мне предстояло читать. Дело в том, что с «Даркером» я знаком не был и совершенно не представлял себе, что за авторы составляют творческий круг, который сложился вокруг этого интернет-журнала. Я опасался, что конкурсные рассказы будут представлять собой унылые, однообразные, готичные опусы, написанные подростками в возрасте от 15 до 45 лет. Каково же было мое удивление, когда я увидел сильные, интересные, профессиональные работы, многие из которых помню и до сих пор, а бесподобные «Ветки» считаю одним из лучших фантастических произведений малой формы. Уже в процессе финального тура стало понятно, что творческий конгломерат «Даркера» составляют вполне состоявшиеся, самобытные авторы с хорошо поставленным литературным ударом, и мне очень приятно, что прошлогоднее судейство помогло расширить кругозор в отношении современной литературы.

Это к тому, что теперь я знаю возможности участников конкурса. А значит, и спрос будет другой.

Я заранее прошу прощения у авторов конкурсных рассказов, если что-то в моих рецензиях покажется резким, язвительным или саркастичным – или не покажется, а действительно таковым будет. Писательство – дело публичное, и думаю, все мы знаем, что из читального зала летят порой не только букеты цветов, но и тухлые помидоры. Не принимайте близко к сердцу, если я вдруг метну в ваш текст последнее: это будет сделано с искренним уважением к тому труду, который вы приложили для создания художественного произведения, и для вашей же пользы.

В прошлый раз я предварял свои отзывы цитатой из Нила Геймана. Сейчас мне кажется уместным предварить разбор конкурсных произведений словами Джона Макнелли: «Основу всякой хорошей истории, независимо от ее фантастического антуража, всегда составляют стремления человеческого сердца».

В завершение вступительного слова, хочу выразить искреннюю благодарность Владу Женевскому, благодаря которому я познакомился с «Даркером» и светлой памяти которого посвящен нынешний конкурс. Многим из нас есть, за что быть ему благодарными. Давайте вместе помолчим минуту, перед тем, как читать дальше.

 

Бесы Бережного

Вначале о хорошем. Возможно, покажется странным, но мне понравился язык автора: спокойный, чистый, повествовательный; ему присуща та простота, которая свидетельствует не об ограниченности, а о сознательном выборе такой манеры письма. К сожалению, многим начинающим литераторам свойственно перегружать повествование разнообразными тропами и развернутыми метафорами, что затрудняет читательское восприятие, утомляет, а под конец и вовсе вызывает раздражение.

Конечно, автору «Бесов Бережного» есть над чем поработать в части стилистики, но я благодарен за то, что он просто рассказывает историю, а не тужится до треска в ушах, стараясь выдавить к каждому слову какое-нибудь сравнение.

Очень понравилась тема – внутренние демоны – и ее раскрытие. Автор умело балансирует между констатацией инфернальной природы демонов и признанием их порождением больного сознания героя.

К сожалению, на этом хорошее кончилось.

На мой взгляд, автор не справился с собственной идеей. Начало обещало загадку, развитие укрепило интерес, но начиная примерно с эпизода, повествующего о печальной судьбе злосчастного Вовки, я начал читать по диагонали. Однообразные описания новых и новых авантюр, в которые бесы втягивали Бережного, утомило. Автор, видимо, и сам почувствовал неладное, и начал сворачивать дело к финалу, который, увы, разочаровал.

Создалось ощущение, что идей о том, как выйти из ситуации произведения, у автора не нашлось, и в голову пришла мысль о так называемом «твисте». Прием неожиданного сюжетного переворота, именуемого любительским термином «твист», стал уже настолько распространенным, что соперничать с ним может только убийство на первых страницах книги. Однако его продолжают использовать к месту и не к месту, забывая о том, что, как и всякий сложный прием, он прекрасно смотрится, будучи выполненным с филигранной техничностью, но оборачивается постыдным падением при недостатке опыта и мастерства. Финал «Бесов Бережного» я вынужден отнести к последнему случаю. И дело не в том, что автор качнул чашу весов в пользу психического заболевания Бережного, а в том, как неуклюже привязаны к финальному объяснению с матерью предшествующие события. Неужели сотрудник полиции, увидев бездыханное тело разбившегося хулигана, двух его сотоварищей и избитого ими пасынка не мог придумать ничего другого, кроме трудоемкой и крайне рискованной операции по переносу тела в квартиру и последующему убийству двух человек? На этих парнях статья минимум по хулиганке, а то и по умышленным тяжким, они бы ради того, чтобы избежать условного срока, подписались бы и на Библии поклялись, что их друг сам поскользнулся и сверзился с лестницы. Неубедительность рождает неверие, а лишенный убедительности финал, к сожалению, смазывает впечатление и о рассказе в целом.

Возвращение

Начну с быстрого замечания или, если позволите, с рекомендации: первый абзац можно выкинуть. Вообще это полезное дело – выкидывать первые абзацы, и я объясню почему. У вокалистов есть такое сленговое выражение: «брать ноту с подъездом». Это когда сразу в ноту попасть вы не можете, а подбираетесь к ней постепенно. Вот и первый абзац в этом рассказе такой же: это «подъезд» перед началом собственно текста. Начни автор сразу с «Николай Савельевич поставил на плитку алюминиевый чайник», рассказ ничего бы не потерял в выразительности, потому что атмосфера и настроение мастерски созданы тем самым чайником и радио – все, я уже там, в старой «хрущевке», смотрю в окошко вместе с героем, а не путаюсь в распущенных ночью языках (!!!) и то клубящихся, то вязких тенях.

Впрочем, нужно отдать должное: автор если и увлекается метафоричностью, но владеет художественными приемами уверенно и действительно порой украшает ими свой текст, хотя иногда все же мешает читателю самому увидеть или услышать.

Содержание тронуло. Объяснить это я не могу, наверное, тут дело в особой химии отношений читателя с текстом, которая или есть, или нет. Умело воссозданы детали минувшего времени: молодежь с магнитофоном на улице, болгарское платье, Гагры, растрепавшийся веник, костюм, стариковская восьмиклинка – что-то подсказывает, что это предметы чуждой автору эпохи, но прописаны они с вниманием и любовью. Отдельное спасибо за то, что не была открыта посылка: я уже было расстроился, ожидая какой-нибудь банальной кроваво-гнилостной расчлененки. Очень порадовал исход героя: не самоубийство, как можно было бы ожидать, а поезд, уносящий его через дали туда, где речка, рыбалка и Валюшка в зеленом закрытом платье. Автор не стал объясняться с читателем, отвечая на возможные недоумения: почему поезд? что за станция назначения? почему родственники описывают загробную жизнь то как кошмар подземного разложения, то как буколическую идиллию? – и это только придало рассказу дополнительную глубину.

Высота

Произведение начинается, как зарисовка из жизни так называемых руферов, отличающаяся личным глубоким знанием предмета, и это знание автор охотно и с гордостью демонстрирует, не спрашивая у читателя, нужны ему такие подробности или нет.

«Китайскую «личинку» он вскрыл отмычкой и воротком. Обе филки – самодельные, удобные и надёжные: отмычку вырезал из ножовочного полотна по дереву, ручку обмотал изолентой; вороток сладил из шестигранника. С замком можно было особо не церемониться: сломать пополам, а засов провернуть отвёрткой, но это было бы слишком грубо. Хватит и срезанного навесного. Теперь обезвредить геру. Павел отхватил кусок изоленты, аккуратно скрутил подвижный датчик и, не размыкая цепь, скрепил его с неподвижным. Готово».

Все эти детали не имеют значения ни для сюжета, ни для содержания, а служат цели лишний раз показать осведомленность автора в вопросе. Хорошо, мы уже поняли, что Павел – подготовленный руфер, давайте уже дальше, но нет – опять болты и «снаряга».

Основную часть текста составляет бессмысленная рефлексия героя, переданная выражениями, словно списанными со статусов в социальной сети или взятых из пабликов с «умными мыслями»: «И ради исключительного ощущения свободы, безмятежности, которые стоили риска, которые всегда стоят риска, если на твоих крыльях ещё остались перья».

Свобода всегда стоит риска, если в твоих крыльях еще остались перья. Девяносто шесть «лайков», четырнадцать «репостов». Из комментариев: «Блин, чувак, тебе писать надо!»

Недостаточное владение средствами художественной выразительности компенсируется где-то подсмотренными экспериментами с геометрией текста.

«Она. Ксюша».

«Высота вернула ее», и строчкой ниже:

«Вернула смысл».

Задумывалось, что будет проникновенно, но вышло беспомощно.

Об упомянутой выше Ксюше нужно сказать отдельно.

«Ксюша… Как мне понять её? Как взять высоту её мыслей?»

Действительно, взять такую высоту очень непросто, потому что ниже мы узнаем о лирической героине следующее:

«Он принял Ксюшу вместе с её тёмным прошлым, но кто знает, какие монстры живут в этой ядовитой мгле? Сколько, помимо той, главной измены, скрывает она отвратительных ликов?»

Ни выспренние и путаные диалоги с высотой, ни череп, ни закрытые люки на крыше положения не спасают. Вероятно, произведение задумывалось как анализ противоречия между стремлением к горнему – высоте и свободе – и дольнему: земной женщине, размеренной жизни «поближе к асфальту», и синтезом этих двух антитез является смерть, как единственный выход из противоречивой, губительной ситуации. Запертый люк символизирует в данном контексте безвыходность положения героя, череп предвещает беду, и последнее восхождение завершается буквальным единением с той высотой, к которой он так стремился.

Видите, я все понял. Но изложены эти смыслы из рук вон плохо.

Еще один, последний

А вот тут и сказать особенно нечего: остается лишь наблюдать за работой профессионала, грамотной, спокойной, уверенной, как действия чистильщиков из рассказа. Нужно жути подпустить – пожалуйста, в нужном месте и в разумном количестве. Девочек описать? Коленки, косички, раз – и сделано. Гроза? Ну, поскольку по сюжету герою должно быть страшно, то и тучи сравниваются с испуганной отарой овец, а не с воздушным замком, например, или свинцовыми цепеллинами. Форма повествования в этом рассказе принципе не является поводом для обсуждения, ибо автор явно не новичок, стиль и манера письма сложились годами, а умного учить – только портить.

Отмечу работу с деталями: здесь они используются как инструмент для создания достоверности, и автор не сует их под нос читателю пригоршнями, демонстрируя осведомленность, несмотря на хорошую проработку темы. Все на месте: знание работы систем видеонаблюдения, которые могут транслировать запись в охранное агентство, особенностей чистки, а еще вот это: «Подсохшие пятна на ламинате топорщились выдранными белыми волосками». Я никогда не видел пятен, которые должны оставаться на ламинате после того, как с него сняли пропитанный кровью ковер. А вот теперь – увидел и сразу узнал, и поверил. Мелочь, да, но характерная.

Важное достоинство для меня лично: читать было интересно. Часто забывается эта важнейшая составляющая литературы, ее животворящая суть – читательский интерес, который возникает не потому, что конкурс, или друг написал, а потому что история увлекательная и хорошо рассказана.

Вообще стиль показался очень знакомым: я уверен, что автор публиковался уже в ССК, и, возможно не раз. Не знаю, уместно ли строить предположения, но такие элементы, как педантичность в технических деталях, интерес к криминальному бизнесу, особенно сопряженного с сексуальным насилием над малолетними, и подчас излишне кровавые сцены гибели персонажей не оставляют мне возможности для сомнений – так, что я даже готов поспорить на бутылку «Текила Патрон», столь любимой автором.

Импи

Вроде бы, все сделано правильно: в самом начале дано обещание страшной загадки, мелькнувшее в темных глазах зловещей цыганки, и читатель готов подождать и перетерпеть долгие, заунывные, однообразные описания ночевок, стоянок, дневных переходов, снова ночевок. На мой взгляд, ждать приходится слишком долго, и вместо нагнетания ощущения страха, что предполагалось, получилось тягучее, ровное повествование, которое не оживляют ни голые мокрые мужики в лесу, ни ревнивая мама, ни рассказ о психических проблемах центрального персонажа.

Незадолго до окончания этого довольно тоскливого действа все же свершилось: роковая девица склонила отца семейства к оральному сексу на лоне природы, ухватила за гениталии, и, не забывая гипнотически подрачивать, увлекла за собой в пучину, поглотившую их обоих.

Казалось бы, можно вздохнуть с облегчением, но не тут-то было: мальчик, на глазах у которого папу буквально взяли за яйца, вырос и стал охотником за привидением. Ну, или Гензелем. Или Блейдом, неважно. Двадцать лет – и ни годом меньше! – понадобилось, чтобы узнать то, что автор выяснил за полчаса в интернете: Ладожские легенды, пропавшие люди, дева-русалка.

Финальный сумбур является попыткой склеить два плохо подогнанных пласта повествования: внешний, про нечистую силу, которую можно одолеть ударом ножа, и внутренний, на котором происходит катарсис преодоления психологических семейных проблем и общее единение в любви и гармонии, правда, уже в составе целой коммуны озерной нежити, радостно уплывающей на байдарках в закат.

Костяной

Прекрасная страшная сказка, великолепно выполненная фольклорная стилизация. Автору удалось все: и образы персонажей, и элементы лингвистической реконструкции, и внутренняя мифология.

Язык произведения яркий, точный, образный, мгновенно включающий внутрь места действия.

Фантастическая реальность убедительна; автору удалось создать мир, который хочется исследовать, заглянуть за рамки рассказа, посмотреть, что там: в страшноватой и восхитительной реальности «Костяного» наверняка существует еще много ярких и колоритных героев. Ни одной логической несостыковки, никаких шероховатостей; очевидно, что автор в совершенстве владеет законами того мира, в который приглашает читателей.

Кажется, Нил Гейман говорил, что качество истории определяется тем, скажет ли после нее читатель три слова, и слова эти: «Что было дальше?»

Мне очень хотелось бы узнать ответ на этот вопрос.

Крапива

Мне кажется, сам рассказ родился из сновидческого образа старой, опустевшей больницы среди бескрайнего поля высокой крапивы, и образ этот несомненно стоил того, чтобы раскрыть его в литературном произведении.

В итоге получилась интересная трактовка отечественной Вальхаллы, где вместо валькирий – мрачная медсестра, похожая разом на всех своих прототипов из кинофильмов, забирающая с поля брани павших воинов.

Во всяком случае, мне ближе именно такое прочтение текста, чем видеть в нем очередную историю про зловещие призрачные лечебницы, в которых привидения медсестер и жестоких врачей втягивают в свои потусторонние взаимоотношения случайно попавшихся к ним людей из мира живых – а именно в это и превращается повествование, лишая большой части очарования этот странный и по-своему привлекательный рассказ.

Разбирательства с использованием отрубленных пальцев и перстней, раскорячившаяся от взрыва мины инфернальная медсестра – разумеется, вся в привычных до зевоты обгорелых ошметках плоти и обломках костей – ее странные отношения с полем – на все это хочется закрыть глаза, увидеть строгий контур одинокого дома посреди ядовито-изумрудного поля и слушать, как шепчет крапива.

Мертвец

Хорошо сделанная довольно трогательная история, умело смонтированная из слайдов, иллюстрирующих разное время жизни героини. Все шло очень неплохо, повествование в форме простого нарратива удерживало внимание, как гипнотически привлекает наблюдение за чужой жизнью. Ближе к середине «неплохо» превратилось в «прекрасно», текст вызывал улыбку узнавания, сочувствия, сожаления, а еще неуловимые ассоциации с американской прозой 80-х, а еще почему-то с Буковски и «Бог ненавидит нас всех», в общем, так бы читал и читал, но тут поплыло говно в кофеварке.

Внезапно? Вот и я не ожидал, что после медитативного речитатива невесть откуда вторгшаяся в завораживающее созерцание жизни Кати медсестра Чандра сообщит мне, что в кофеварке плавает говно.

Стык получился настолько неровный, что лязгнули зубы.

Ну ладно, автор знает, что делает. Наверное, это зачем-то нужно.

Призраком рассказа Сэма Уэллера «Девушка в траурном зале» появляется мертвец Мариус, в которого Катя немедленно влюбляется без всяких на то причин, которые могли бы вытекать из ее жизни, что прошла у нас перед глазами – просто потому, что мужик красивый.

Потом «мать поняла, что Катя поняла».

Затем в ход пошли «долбанутые раздолбаи», изнасилование морского пехотинца фаллоимитатором с попутным вскрытием его гомосексуальных наклонностей, невнятные разговоры про обмен энергиями, секс с двумя дальнобойщиками и прочее в том же духе.

Особенность нарратива в том, что его можно никак не заканчивать, не оформлять финалом. Ну вот шел человек из деревни в деревню, увидел на морском берегу призрак утонувшего моряка, помахал ему шапкой, тот помахал в ответ, а человек пошел дальше. Не то, чтобы это очень здорово, но у того же Буковски, которого мне почему-то напомнил рассказ, именно так и происходит: проснулся в начале повести, выпил, потрахался, подрался, поговорил за жизнь, выпил с тем, с кем подрался, подрался с той, с которой потрахался – кончилась повесть. Я понимаю, что автор закладывал в «Мертвеца» внутреннее содержание: всю жизнь героиня была словно мертвой, но любовь к мертвецу сделала ее живой; то, что финальная сцена произведения происходит в Пасхальную ночь дает еще больше вариантов для трактовки темы жизни и смерти в рассказе. Но разнородность частей и нарочитость некоторых эпизодов режут глаз и мешают оценить авторский замысел во всей его полноте.

Осторожно, папа, там мертвец!

Одному мальчику подарили кровать, а в матрасе оказался мертвец. Сначала он съел кошку. Потом папу, который оказался маньяком. А мертвецом была мама мальчика. А сам мальчик выпрыгнул в окно и остался калекой. А его настоящая мама оказалась жива…или нет?

Если эту историю, идеально подходящую для рассказа с фонариком ночью в летнем лагере, изложить более или менее пристойным языком и добавить туда непременных переломанных костей, гниющей плоти и изобильных потоков крови, то получится рассказ «Осторожно, папа, там мертвец!». Иных достоинств, кроме как возможность не пропустить своей очереди, когда настанет пора рассказывать страшные байки, мне здесь обнаружить не удалось.

СегаМегаДрайв

Какое бы фантастическое допущение не использовал автор в произведении, каких бы невероятных монстров не извлекал из тайных комнат собственного воображения – во все можно поверить, если знакомая и понятная читателю реальность воспроизведена с достоверной и узнаваемой точностью. Читаешь и каким-то неведомым чувством, похожим на коллективную память, осознаешь: да, я видел, я знаю этот город, эти дома, этих мальчиков, школу – и вот уже можно принять и понять почти любые невероятные фантазии, которыми автор населяет знакомые дворы и парадные. Лично я могу в таком случае даже простить опостылевшие ошметки обезображенной плоти и раздробленное месиво костей – так, кажется, обычно пишут.

Так что Бог с ними, логическими несостыковками, нелепым Кумадеем-старшим, похожим на варана с замашками Каа, с его эманациями в виде Кирилла и Анечки, каким-то образом ухитряющимися убеждать в реальности собственного существования людей вне зоны гипнотического воздействия. Написано хорошо, читать было интересно, и, хоть СегаМегаДрайв появилась много позже после времен моего отрочества, рассказ приятно коснулся ностальгических струн души.

А вампирического варана-гипнотизера предлагаю считать образом той эпохи, пожирающей города, превращающей жилые дома в склепы и испускающей споры в виде хулиганов и длинноногих доступных девиц.

Сказка черного бычка

Применение стилистического приема требует умения и уместности. Когда его начинают использовать только лишь потому, что простая форма повествования кажется автору недостаточно выразительной, то создается впечатление, что автор ни сложно писать не умеет, ни просто историю рассказать не может без неудачных экспериментов с синтаксисом и структурой.

То столь популярные разрывы конструкций, выполненные крайне неловко:

«Ванная, просыпаюсь, чищу зубы».

«Утром. Хмурый мужик».

«Вытекает мякоть, это сердце, это кровь, это она убивает меня, сзади. И меня тоже».

То вдруг не к месту пафосное: «Хочется накормить его сталь» - вообще из другой стилевой парадигмы. В итоге текст становится не рассказом, а гремящей пустотой, и хочется попросить: «Пожалуйста, просто расскажите историю».

Но истории нет: есть вариации на тему «Дня сурка», который автор честно упоминает, и какого-то зомби-апокалипсиса.

Улыбка

Искренне тронула меня эта история о милейшем Прохоре, который никому не желал зла.

Колоритные персонажи. Улыбчивая и добрая, как сам Прохор, манера повествования, идеально коррелирующая с содержанием, то подчеркивающая характер главного героя, то контрастирующая с описываемыми событиями.

Я уверен, что шансов у этого рассказа на победу немного: ни страшилищ, ни перемешанных с обломками костей кишок, ни русалок-минетчиц. Но в нем есть что-то очень важное: про отдельного человека и про людей, про отношение к жизни, про то, что до чего-то хорошего не всегда можно докричаться, а зло отзывается даже на тихий шепот. А еще про любовь, которая уже почти покинула этот мир и, уходя, обернулась.

С улыбкой.

Черви

Порадовал широкий библиографический и литературный кругозор автора, и отдельно – Крученых в образе Демиурга. Вообще, весь рассказ прочитался как беседа со старым приятелем по филфаку: ироничным, изобретательным, умным, который то ли в шутку, то ли всерьез поведал историю о тех временах, когда занимался продажей редких изданий.

Автор блестяще владеет приемом изящной литературной игры, то отпускает читателя, давая глотнуть привычной реальности, то вдруг, как бы походя, показывает в вагоне метро людей «с ногтями вместо век», незаметно подменяет хруст веток на треск осиного гнезда и вообще, по-хорошему хулиганит.

В части совершенства литературной формы «Черви» достойный соперник великолепному «Костяному», противопоставляющий сюрреалистический абсурд модернизма игровой фольклористике.

Дыр Бул Щыл.