Иллюстрация Антонины Крутиковой

Муж прислонился к серому постаменту, замер в неестественной позе и расплылся в принужденной широкой улыбке: «Вот он я, все посмотрите, как мне хорошо». По большому счету, стоило попросить его встать немного иначе и поменять выражение лица, только тогда фотография получилась бы приличной. Однако по опыту Люба знала: объяснить Андрею, что не так сейчас, у нее не выйдет, он лишь раскипятится и начнет кричать.

Поэтому, поймав в объектив камеры телефона и его, и важно восседающую на камне обезьяну, она несколько раз нажала на кнопку в центре экрана, сохраняя в галерею снимки. Странно, но они, сделанные с интервалом всего в несколько секунд, при одном и том же освещении, немного различались. Не было ничего удивительного, что на разных фотографиях Андрей выглядел иначе: плотнее стиснуты губы, сильнее наклонена голова, рука крепче прижата к мемориальной табличке — он вполне мог между кадрами пошевелиться.

Но и огромная гранитная обезьяна — погуглив, Люба выяснила, что это изображение вполне конкретного вождя гамадрилов Муррея — на соседних снимках как будто смотрелась по-другому: в полуанфас — виноватой, в анфас — словно осуждающей. А в ниспадающей на его грудь шерсти ей вдруг померещились не то перья, блестящие на солнце, не то бабулина шаль, наброшенная на плечи.

Андрей подошел, решительно дернул мобильник к себе, быстро пролистал снимки и вернул ей телефон, чуть влажноватый от потных ладоней. Мысли о том, как сильно может отличаться одна и та же статуя в зависимости от ракурса, тут же вылетели у Любы из головы. Она украдкой вытащила из кармана упаковку влажных салфеток и протерла чехол и экран со всех сторон. Потом, обтерев салфетками и ладони тоже — пусть она и обрабатывала их совсем недавно, сразу после автобуса, лишний раз никогда не помешает, — спросила:

— Как фото? Щелкнуть еще раз, если не нравится? И может, тоже сфотографируешь меня на память?

Муж оценил уже выстроившуюся у памятника очередь из туристов — дети в шортиках и жизнерадостных футболках, дебелые тетки в бесформенных цветастых платьях, о чем-то шушукающиеся семейные пары, — и покачал головой:

— С моими норм, отлично получились! А тебя — давай на обратном пути?

Сообразив, как эгоистично это звучит, он пояснил:

— Видишь, сколько народу столпилось? До экскурсии вряд ли успеем. А до отправления на набережную Махаджиров точно должно остаться время. Пойдем пока посмотрим, что там продают.

«Там» не торговали ничем интересным. На прилавке были расставлены пакетики с заранее заготовленным кормом для обезьян, от вида которого Любу затошнило. Несмотря на целлофан, было прекрасно видно, что апельсины начали подгнивать, бананы — чернеть, а огурцы — тухнуть. За такое было жаль отдавать даже пятьдесят рублей, о чем она и сказала Андрею, который, впрочем, к ее мнению не прислушался и все равно сунул купюру недружелюбной абхазке, получив взамен запотевший пакет.

Потом Андрей попробовал всучить кулек ей, но Люба заупрямилась. Да, она собиралась быть в этом отпуске такой же милой, как в те времена, когда они были блаженными молодоженами. Да, ей хотелось, чтобы поездка ему понравилась, и потому шла на жертвы на каждом шагу. Да, им сильно не повезло, что к первому июня 2021 года не открыли Турцию, а о том, чтобы сдвинуть отпуск, не стоило и думать: график на работе мужа утверждался еще перед Новым годом и с первого января становился не просто жестким — железобетонным. Она еще могла бы договориться в фотоателье у дома, что поедет в отпуск позднее, но отдыхать без Андрея не хотелось, и поэтому Абхазия оказалась лучшим местом, чтобы сделать из лимонов лимонад.

Очень мерзкий и вонючий лимонад. Прямо как подпорченные фрукты, предназначенные для обитателей питомника.

Трогать эту пакость Люба не желала. Стоило только взглянуть на пакеты с гадкими апельсинами и бананами, и сразу казалось: она видит, как на них копошатся миллионы микробов, которые тут же переползут на кожу, дай им только волю.

Так сказала ей однажды бабушка, действуя из лучших побуждений — заставить маленькую Любу мыть руки после садика было сложно. Бабушка тогда еще и присочинила, описав болезни грязных рук, которые можно таким образом подхватить, и в красках рассказав о приятеле детства, тяжело переболевшем дизентерией.

Теперь Люба, конечно, понимала, что эти рассказы были художественным преувеличением, но от этого было не легче. С тех пор микробы для Любы стали живыми и настоящими. В детстве у нее даже случались настоящие истерики, когда ее заставляли возиться на огороде, пропалывая грядки и срывая овощи, покрытые землей. Однажды бабушка, давно забывшая собственные байки из прошлого, даже хлестнула ее прутом, потому что Люба отказалась пробовать «свежую сочную малинку прямиком с куста», но, поостыв и разобравшись, извинилась за это.

Андрей настаивать не стал. Просто уложил пакет в сетчатый карман на боку туристического рюкзака, а после склонился к ней и прошептал, кивая в сторону многострадальной статуи:

— Правда ведь, мех у этой макаки на голове — вылитая прическа Дракулы?

Выдав это, он улыбнулся, и Люба в первую минуту даже не поверила: Андрей снова пытается шутить, серьезно?

Она перевела взгляд на обезьянью гриву и к своей радости и вправду уловила сходство.

— Ага, — она хихикнула, совсем в те времена, когда была студенткой филфака, а за ней ухаживал парень-технарь, с которым по вечерам они любили смотреть ужастики и комедии с видеокассет. — Точно такие же валики, выложенные сердечком.

Андрей фыркнул.

— Или сиськи. На них тоже немного похоже.

Он выставил перед грудью руки так далеко, будто воображаемые буфера были как минимум как у Верки Сердючки, и вот это Любе уже не понравилось. Показалось: смеяться над статуей, табличка на которой гласит, что она стоит здесь в честь героических животных — благодаря им люди победили сыпной тиф, полиомиелит и оспу, кощунственно.

Но она не стала ни укорять Андрея в этом, ни исправлять его ошибку насчет вида обезьяны, ни указывать на следы от пуль на памятнике. Слишком боялась спугнуть счастливое отпускное настроение.

Обезьян было до слез жалко. Клетки, в которых они жили, были смрадными, тесными и неуютными, с отколотой плиткой и разводами грязи на полу, и Люба не могла поверить, что кто-то держит в таких условиях животных и более того — водит к ним экскурсии, будто даже гордясь этим. Почему питомник до сих пор не закрыли?

Она стояла возле прутьев, глядя на зверей с облезлой шерстью, красными расчесами на коже, опухшими глазами, и сердце сжималось от сострадания. Было очень обидно, что она вообще повелась на призывы уличного гида и поверила, что здесь они увидят больше видов обезьян, чем в любом зоопарке, и это будет интересно и занимательно.

Вся реклама оказалась ложью. Даже насчет разнообразия обезьян обманули — не наблюдалось здесь никого, кроме зеленых мартышек, резусов, гамадрилов, японских макак, одинокого несчастного лапундера и парочки белогрудых капуцинов. Хотя это было и к лучшему, как сейчас осознавала Люба. Большим обезьянам вроде горилл или орангутанов в таких клетках было бы вообще невыносимо.

Слова гида при этом так и сквозили оптимизмом. Как будто аудиодорожка к его речи была записана заранее и относилась к какому-то другому, более приятному месту.

— Обратите внимание на статую у входа, — гид с непроизносимым именем Ахырзаман на бедже снова указывал на осмотренную ими вдоль и поперек достопримечательность, может быть, потому что в сравнении с несчастными живыми зверями памятник, даже иссеченный пулями после войны, выглядел не так уж плохо. — Ее установили в 1977 году, в честь 50-летнего юбилея питомника. И интересный факт — это единственный памятник обезьяне в мире. О нем даже был вопрос в передаче «Что, где, когда?».

Мужчина подарил всем такую гордую улыбку, словно самолично отсылал вопрос в передачу.

— А теперь давайте перейдем к следующей клетке. В ней как раз содержатся плащеносные павианы или гамадрилы, потомки Муррея, позировавшего для статуи.

Группа плавно перетекла к обиталищу гамадрилов, нетерпеливые дети начали просовывать через прутья кусочки видавших виды фруктов, и к ним со всех сторон потянулись мохнатые ладошки. Обезьяны с такой жадностью стали хватать еду и засовывать в рот, что Любу снова затопило сочувствием.

«Они здесь голодают, — поняла она. — Еду должны сразу же давать им, но приберегают, чтобы получить за нее деньги второй раз».

— Вот ведь сволочи, — зашептала она на ухо Андрею. — Они ведь намеренно морят обезьян голодом, чтобы нам было интереснее, и мы не ушли обиженными, что зрелищ не досталось. Чтобы какой-нибудь Ваня из Тагила не оскорбился, что животные отказываются от его даров, купленных на кровный полтинник.

— Да, — ответил он, сжимая зубы. — За это всегда ненавидел маленькие зоопарки и зооцирки, в них над зверями просто издеваются. Думал, здесь будет иначе, а тут… еще хуже. — Он сглотнул слюну и продолжил. — Вот вернемся домой, и я постараюсь что-то сделать. Один мой приятель работает в министерстве иностранных дел, курирует как раз Кавказ и Закавказье. Попробую уговорить повлиять, это же наглость — только с нашей группы они получили сегодня несколько тысяч, но вряд ли деньги пойдут на содержание животных.

Люба удивленно посмотрела на мужа. За эти качества она его когда-то полюбила, пусть и очень давно таким не видела. Последние годы сражался за идеалы он разве что в какой-то «Тундре», в которой проводил долгие часы после работы, матерясь на дураков-союзников, не способных разобраться в сути задания и оттого запарывающих штурмы.

Радость, что из сухаря, занятого лишь работой и глупыми компьютерными танчиками, вдруг проглянул человек, за которого она когда-то выходила замуж, была так велика, что Люба вложила ладонь в его руку и крепко сжала. Так они и прошествовали вперед.

В самой дальней клетке в ряду парочка обезьян таскала своих детенышей на спине, а одна — беременная, с уже приличным животом, сидела возле решетки и протягивала к гостям черную ладонь с белыми проплешинами. Вид у нее был совсем не цветущий — мордочка была нездорово красной, половина головы и спины облысела, а сквозь остатки шерсти проглядывали розовые наросты, похожие на впившихся клещей.

«Что это с ней такое? Витаминов не хватает? Я бы не удивилась, учитывая, какое тут питание», — пришла к выводу Люба и посмотрела в сторону Андрея: осталось ли у него что-то, чтобы предложить несчастной будущей маме?

Муж развел руками, как будто извиняясь.

— Прости, все раздал, даже и пакет выбросил.

Насколько она видела, оглядываясь, никто из тех, кто дошел сюда, не приберег ни горсточки корма. Все, как и Андрей, избавились от своих даров намного раньше, большую часть еды не столько скормив, сколько уронив на землю.

Поэтому народ просто глазел, фотографировал грязный пол в клетке, что-то вполголоса обсуждал и подхихикивал, но даже не думал угощать бедную обезьяну, которая так и держала лапу вытянутой, будто надеялась, что, когда шутки закончатся, ее покормят.

Люба не выдержала и, не дав себе шанса передумать, потянулась к рюкзаку, вынула из его недр банан, который брала на обратную дорогу, и аккуратно передала беременной мученице. При этом она отчаянно старалась не касаться прутьев, грязных и ржавых до невозможности, но, конечно, все равно их задевала. Зато когда миссия была выполнена, она с огромным облегчением выдавила на руки прозрачный антисептик с запахом зеленого чая и тщательно растерла, стараясь обеззаразить каждый миллиметр, не оставив микробам и шанса.

Абхазия оказалась не лучшим местом для человека, страдающего мизофобией. В Москве справляться с ней было вполне возможно, ведь дворники в их районе, как правило, убирались вполне пристойно, а с приходом коронавируса и вовсе начали по нескольку раз в день дезинфицировать и остановки, и подъезды. На работе Люба тоже могла спрятаться за экраном и вынудить каждого, кто заходил в салон, чтобы распечатать пару листов A4, тщательно сбрызнуть защитным гелем руки.

Но антисанитария здесь была просто фантастической, и от вида коров, свободно бродящих по улицам и отгоняющих мух хвостами, перепачканными в навозе, Любе порой хотелось кричать.

Сдерживалась она лишь потому, что не хотела портить семейный отпуск. Андрей и раньше недовольно высказывался по поводу ее причуды — так он называл Любин страх, находясь в хорошем настроении, в плохом же расположении духа самым мягким его комментарием был «бабья придурь». Что муж скажет, если она сорвется теперь?

Практически позабытый гид подошел к их группе, обдав всех резким запахом ядреного табака.

— Покормили обезьянок? Это вы молодцы, они это любят, — добродушно сообщил он и тут же предупредил: — А дальше у нас макаки-резусы, к ним так просто не подходите, они с характером. Видите, вон там сидит самец? Он всегда должен получать еду первым. Если кто-то перехватит пищу раньше него, он от злости может и убить. Он ведь альфа и воспринимает это как покушение на власть.

Последняя фраза прозвучала буднично, точно Ахырзаман полностью одобрял такое положение дел и не возражал бы, будь и у людей так же.

— Ой, — выдохнула женщина в соломенной шляпе с огромными полями. — А вот у того, — она ткнула пальцем вглубь вольера, — кажется, нет ноги. Это почему так?

Гид закатил глаза, будто косплеил Тони Старка из знаменитого мема.

— Неужели не слышали, что только что сказал? В прошлом году эта особь отобрала корм у вожака, была жестоко наказана. Ее даже отсадили в другой отсек, чтобы альфа-самец не смог добить. Это прискорбно. Поэтому с тех пор мы всегда предупреждаем гостей насчет их сообщества.

Люба моргнула и пристально посмотрела на экскурсовода: судя по его тону, «прискорбно» он относил не ко всей ситуации, а всего лишь сожалел, что альфе не удалось завершить начатое.

— А вы точно уверены, что это не результат экспериментов? — вдруг вмешался парень, одетый очень странно: несмотря на удушливую жару, на его плечи был наброшен легкий кожаный плащ, а под ним виднелись опутывающие туловище ремни. — Сведения о том, что когда обезьян использовали в советской космической программе, им вживляли электроды в сердце, мозг и сосуды, ни для кого не секрет. Вы гарантируете, что несчастный лишился ноги не потому, что на нем проводили испытание?

— Вы, собственно, кто такой, и почему я должен перед вами отчитываться? — резко окрысился гид.

— Репортер независимого издания Кирилл Серебряков, — спокойно ответил парень. — Приехал, чтобы написать статью о вашем питомнике. Вам ведь нужны реклама и хороший пиар, ведь так? Насколько вижу, в деньгах вы тут не купаетесь.

Он указал взглядом на полупустую клетку, практически проглоченную бурьяном.

— Мне ничего не говорили ни о каких журналистах, — раздражение в голосе гида казалось почти материальным, — так что у меня нет полномочий отвечать на вопросы. Не мороси, пожалуйста, не мешай ходу экскурсии. После я позвоню директору, и если беседа с ним согласована, уделю время.

Люба отметила, что он, наверное, и правда разъярился, раз начал использовать в речи сленг, а ведь прежде, что их экскурсовод не русский, выдавал лишь акцент. Насколько она помнила по рассказам хозяйки гостевого дома, «моросить» значило «вести себя глупо».

Свою политику журналист по имени Кирилл продолжил даже после запрета.

— Думаю, узнать об этом будет всем интересно. Я говорил по телефону с Альдоной Салакая, заведующей научно-приматологическим музеем. Она уверяла, что изначально ваш институт создавался не для того, чтобы придумывать вакцины, а затем, чтобы найти способ жить вечно. Это так?

— Абсолютная чушь. Время от времени заявляются такие вот умники, рассказывают о пересадке органов обезьян человеку, от чего он стремительно молодеет, так вот скажу всем, жизнь — это вам не «Собачье сердце», — едко возразил гид. — Если бы способ существовал и работал, мы все еще жили бы в СССР, а советские вожди по-прежнему обитали у нас на своих дачах. Видите вы тут хоть одного?

— Госпожа Альдона сказала, что с тех пор методики изменились, и теперь заказчик, имя которого слишком известно, чтобы я его называл, и правда может стать бессмертным, — произнес Кирилл серьезно. — И добавила, что боится: когда это засекретят, заслуги у питомника отберут и могут даже заставить всех замолчать. Поэтому снова спрашиваю, точно не хотите дать мне шанс устроить статьей общественный резонанс?

— Слушай, поэт, — грубо ответил Ахырзаман. — Видишь, народ разбегается, мне не до резонансов. Подойди, когда я закончу с группой, тогда и решим, а пока хватит кипиш устраивать!

После этого он опять заулыбался и обратился к группе, и впрямь затосковавшей.

— А теперь давайте подойдем к памятнику великому физиологу Ивану Петровичу Павлову! Желающие могут на его фоне сфотографироваться, я дам на это время. О, и, Джансух, — он обратился к водителю, до того исправно следовавшему за ними. — Братуха, сходи вон в то розовое здание, принеси кофе? Ты же лекцию уже сто раз слушал.

Словно рассыпавшихся цыплят, он своими огромными ручищами сгреб детей, развлекавшихся игрой палочкой по прутьям, как по струнам, и направил в сторону вольера с надписью «Зеленые мартышки». Их родители, а затем и все остальные, потянулись следом.

Люба краем глаза отметила, что Кирилл-скандалист, отделившись от группы, свернул влево, в ту же сторону, куда послали водителя, но размышлять об этом долго не стала, справедливо решив, что думать, куда мог отправиться незнакомый взрослый мужик, — совсем не ее дело.

Хотя какие-то основания для допроса в адрес экскурсовода у него, кажется, были.

Когда они с Андреем еще дома выбирали между Сухумом, Гагрой, Новым Афоном и Пицундой, Люба наткнулась в Сети на статью, в которой безумный конспиролог катил на правительство и звонил во все колокола о том, что точно знает: сухумской лаборатории дали бешеные бабки, чтобы тамошние ученые поскорее придумали секретное лекарство.

Ни единого доказанного факта в этом потоке сознания не наблюдалось, поэтому Люба закрыла тогда вкладку, не стала даже дочитывать.

Политика всегда казалась ей такой же мерзостью, как обычная уличная грязь. Стоило увидеть рекламные щиты или наткнуться на политическую рекламу, полную лживых обещаний, и Любу тут же охватывало ощущение такой гадливости, словно на ее сумку, одежду, волосы льется мутная вонючая жижа.

И если микробов на улице избегать никак не получалось, то не читать в Интернете статей о том, как власти каждый день их обманывают, она вполне могла. Первое время Андрей пытался спорить и уговаривал не игнорировать выборы, но в конце концов сдался.

Остальную часть экскурсии Люба откровенно скучала, считая минуты до момента, когда им разрешат вернуться в автобус, где, по крайней мере, было прохладно и ничем не воняло. Вот уж где она поблагодарила всех богов за необходимость носить маски: запах обезьяньих фекалий от клеток они фильтровали очень неплохо. Желание фотографироваться у нее прошло совершенно.

После долгих рассказов об абхазах-страдальцах, которые до сих пор не могут оправиться от войны тридцатилетней давности, — даже численность обезьян и близко не достигла двух тысяч, как было до 1992 года, — ей отчаянно хотелось присесть, откинуть сиденье и не воспринимать ничей бубнеж. А еще лучше было вернуться в их гостевой дом в Пицунде (муж язвительно называл городок «Писюндой», и Люба признавала это остроумным), прийти на платный пляж возле пансионатов, растянуться на лежаке со сборником кроссвордов, потом отправиться плавать в тихой бухте, надев тапки-коралки… и больше никогда не соглашаться на призывы уличных зазывал.

Но пока она терпеливо слушала о том, как во время оно на обезьянах изучали особенности клинической смерти, проверяя, как долго они могут находиться в этом состоянии без последствий. Какому-то испытуемому повезло, он не пострадал, прожил долгие годы и даже успел стать отцом множества мелких обезьянышей. Должно быть, кроме этого счастливчика, в эксперименте участвовали многие другие, и вот их ждал бесславный конец, но о них гид не обмолвился. Обычное дело.

Андрея с ней в этот момент не было, он удалился в сторону туалетов еще в начале речи про обезьян-коматозников. Ожидая его, Люба продолжала рассматривать обезьян в клетках, все еще отмечая ужасающие детали.

Сильнее всего ее потряс лапундер, свинохвостый макак, собратьев которого в питомнике не нашлось, и потому грязные маленькие апартаменты были в его единоличном пользовании.

Кто-то другой на его месте был бы, наверное, этому рад, но лапундера одиночество угнетало — настолько, что он забился в угол, теребя воспаленные половые органы. Пасть его была распахнута так широко, что казалось: вся голова состоит из одного рта, полного желто-коричневых острых зубов.

Люба вспомнила цыганку с красными нитяными ленточками, которая подходила к ним возле ворот ботанического сада, пытаясь без разрешения обвязать такую вокруг ее запястья. Цыганка обещала, что ленточка принесет исполнение желания — потребуется лишь зайти вечером в море, подумать о заветной мечте, разорвать нитку и дать волнам ее унести.

Тогда Андрей быстро шуганул ее, тем более что колоритная дама начала заикаться о денежном вознаграждении за магию.

Теперь же Любе вдруг подумалось, что, наверное, стоило согласиться. Она могла бы пожелать, чтобы жизнь бедных животных сделалась немного приятнее. Хуже от этого не стало бы никому, а этим несчастным точно не повредила бы крупица волшебства.

— Я вот слышала, что здесь когда-то проводили опыты по скрещиванию человека и обезьяны, — с гидом заговорила девушка в ультракоротком голубом топике, который подчеркивал, что груди у нее практически нет. — Это правда?

Гид снова изобразил страдания, возводя очи горе.

— Что ж вы у меня такие любознательные сегодня, — укорил он девушку и тут же перевел все в шутку. — Меня тут тогда не было, ручаться не могу, но очень может быть. Жил я когда-то с одним типом в общаге, так он был ужас какой волосатый, а насчет интеллекта могу сказать, что даже вот этот парень, — он указал на лапундера-горемыку, — и то умнее, чем был мой сосед. Так что кто знает, вдруг рядом с нами ходят наполовину люди, наполовину обезьяны, а мы и не догадываемся.

В отдалении раздались крики, и Люба резко развернулась, пытаясь сообразить, что происходит. Она думала: обезьяна просто стянула у кого-то кепку или цепко ухватила за волосы. Самое худшее — какой-то ребенок доигрался, засовывая пальцы в клетку, и тут-то его и тяпнули!

Того, что творилось на самом деле, она не могла даже вообразить.

Журналист-расследователь Кирилл медленно, но неотвратимо приближался к группе, глаза его были пустыми и белесыми, а полы плаща развевались, открывая прикрепленную к груди скрытую камеру и что-то вроде пустой переноски на подкладке…

«Он что, собирался вынести отсюда одну из обезьян?»

Со всех сторон его обтекали макаки, гамадрилы, мартышки, с которыми было что-то не так.

Люба прищурилась, чтобы разглядеть лучше, а когда присмотрелась, очень об этом пожалела. Справа от него шагали животные совсем без шерсти, просто скелеты, обтянутые влажно блестящими мышцами; ходячие анатомические модели — вот на что они были похожи.

У животных слева мех оставался, но от этого было не легче. Двигались они куда быстрее, чем их соседи, почти бежали, а уже знакомые по обезьянам в клетках розовые нашлепки на коже как будто… шевелились.

Нет, не только.

Твари прыгали, тут же намертво присасываясь. Как огромные чудовищные клещи.

Только что одна такая вскочила на бабульку с выбеленным ежиком волос, и старушечьи глаза начали стремительно стекленеть и выцветать, словно стараясь догнать и перегнать волосы в бесцветности.

Что было дальше, Люба уже не видела. Невозможно было и дальше стоять как соляной столп, как олень в свете автомобильных фар, до тех пор, пока тебя не достанут одни или другие.

Автобус не был вариантом. Водитель туда не возвращался, отпереть двери было некому. Теперь, наверное, уже и не вернется, ведь его отправили за кофе в то же здание, откуда позднее вышел изменившийся Кирилл.

К тому же она не могла уйти без Андрея. Просто никак.

От мысли, что она попробует спастись в одиночестве, оставив его позади, по спине пробежал холодок, а жаркое южное солнце на миг как будто померкло.

«Андрей в порядке, — она попробовала убедить себя в этом, но вышло не очень. Тогда Люба припомнила все моменты из прошлого, когда начинала волноваться, иногда из-за сущей ерунды, а муж моментально все разруливал. От этого как будто полегчало. — Он сильный, находчивый, никогда не отчаивается. Я его сейчас найду, и все будет хорошо».

Люба метнулась в сторону туалетов, отчаянно стараясь не обращать внимания на вопли и звуки драки за спиной, двигаясь как будто на автомате и не позволяя себе паниковать, и оглядывалась лишь затем, чтобы не пропустить нападение.

Позади творился настоящий кошмар: обезьяны градом падали с деревьев на разбегающихся людей, пикировали на них с крыш вольеров, и не было похоже, что обнаженные мышцы и кровоточащие тела им хоть сколько-то мешают.

Сзади опасным было все: насекомые, звери, люди. От каждого исходила угроза, и Люба знала: стоит сделать один ненужный шаг, и странные существа, которым до сих пор было достаточно других жертв, с радостью доберутся и до нее тоже…

Когда клещ-монстр врезался ей в руку, к счастью, прикрытую футболкой с длинным рукавом, Люба даже не взвизгнула. Тем более что прокусить ткань тварь не смогла и просто, оглушенная, рухнула на землю.

«Не привлекай внимание. Не ори. Ни за что», — заговорил внутренний голос, который обычно предупреждал об опасности микробов и грязи, но в действительно опасной ситуации перестал быть белкой-истеричкой и внезапно обрел спокойствие.

Люба молча растоптала гадкое странное насекомое, которое, даже извиваясь в пыли, продолжало тянуть к ней жвала.

Потом свернула к туалетному домику. Дверь в нем оказалась распахнута, и ее охватило разочарование: она так надеялась, что Андрей успел запереться.

Она заглянула в дверной проем и чуть не отпрянула: муж был там, но не один. Андрей распростерся у раковины, а рулон серой туалетной бумаги размотался возле него заляпанным кровью серпантином… как будто кто-то выпустил ему кишки.

Водитель нависал над ним, увешанный нашлепками, как пиявками на сеансе гирудотерапии. У него они выглядели раздутыми и уже не розовыми, а насыщенно-красными.

На Андрее этой пакости было не видно, а глаза были нормальными, живыми. Зелеными, как дачный домик родителей, как рукава из песни, которую оба любили.

Ее сердце застучало от сумасшедшей надежды — вот сейчас они победят водителя, который перестал быть человеком, а потом удерут отсюда вместе, как же иначе.

Потом Люба заметила на ноге мужа рваную рану, из которой толчками выплескивалась кровь, и у нее упало сердце. В памяти тут же всплыли сотни просмотренных ужастиков, в которых без всяких компромиссов заявлялось — если тебя укусили, никаких шансов на спасение не осталось. Когда же бывший водитель склонился к ране с хрустом и хлюпаньем, ей показалось: любые намеки на надежду жестоко расплющили катком.

Глаза Андрея на миг встретились с ее собственными, и она разглядела, как он одними губами выговаривает: «Беги» и добавляет «Я люблю тебя».

И она побежала. Как же иначе, она ведь всегда его слушалась, желая быть хорошей женой.

Лестница казалась безграничной. Ступеньки текли вниз — сотня, вторая, третья, им не было ни конца, ни края. Люба неслась по ним, жадно ловя ртом воздух и отмечая в пролетах пустые лавочки, но даже не думая о том, чтобы сесть и отдышаться.

«Сбежать подальше. Позвать кого-нибудь на помощь. Расправиться с этими тварями. Если еще не поздно».

Строчки плана действий мелькали перед взором, как напоминалка, написанная светящимся маркером, и оставалось лишь держаться за них.

Только так можно было не думать, что она потеряла. Только так можно было не сойти с ума.

Она и так еле удерживалась от нервного смеха, когда думала о желании подарить обезьянам крупицу волшебства.

Что, если оно сбылось таким вот причудливым образом?