DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Монтегю Родс Джеймс «Злокозненность мира вещей»

Иногда проклятье несут в себе на первый взгляд самые обычные и безобидные вещи вокруг, и если они хотят кого-то наказать, кары не избежать...

Рассказ «Злокозненность мира вещей» («The Malice of Inanimate Objects») был впервые опубликован в июне 1933 г. в итонском журнале «Маскарад» (№1). На русском языке впервые появился в переводе А. Бударова, озаглавленном «Злоба неодушевленных предметов», в иерусалимском литературно-публицистическом сетевом журнале «Млечный Путь» (2015. №94). Издательство Азбука-Аттикус делится с читателями DARKER новым переводом, выполненном составителем сборника избранных произведений М. Р. Джеймса "Рассказы о привидениях" Сергеем Антоновым.

Злокозненность мира вещей — тема, на которую любил пространно рассуждать один мой давний друг, и, надо сказать, не без оснований. У любого из нас, независимо от возраста, случаются ужасные дни, когда волей-неволей с мрачной покорностью признаешь, что весь белый свет ополчился против тебя. Я имею в виду не родственные или дружеские связи и вообще человеческие взаимоотношения: подробно живописать их считает своим долгом едва ли не всякий современный романист. В книгах это называется «жизнь», и ее изображение выглядит порой довольно путаным и причудливым. Нет, речь идет о мире вещей, которые не разговаривают, не трудятся, не устраивают встреч и не ведут светских бесед. Этот мир населяют запонки для воротничка, чернильницы, камины, опасные бритвы, а когда становишься старше, еще и коварные лестницы, то прирастающие вдруг лишними ступеньками, о которые спотыкаешься, то, наоборот, оказывающиеся короче, чем ожидаешь. Сговорившись друг с другом, эти и им подобные предметы (я перечислил лишь некоторые из них) сообща устраивают нам «веселый» денек. Любопытно, помнят ли еще читатели сказку о том, как петушок­ и курочка отправились навестить господина Корбеса и, увлекая за собой всех встречных и поперечных, подбадривали каждого словами:

Едем мы во весь опор

Прямо к Корбесу во двор [1].

В компанию влились иголка, яйцо, утка и, если я ничего не путаю, кошка, а в довершение всего — мельничный жернов. Обнаружив, что господин Корбес на время отлучился, они набились к нему в дом и стали ждать его возвращения. Вскоре он воротился, несомненно утомленный дневными трудами в своих обширных угодьях. Пронзительный крик петуха заставил его вздрогнуть и упасть в кресло, где он напоролся на иголку. Господин Корбес метнулся к раковине, чтобы умыться, и утка забрызгала его водой с головы до пят. Он попытался утереться полотенцем, и выкатившееся оттуда яйцо разбилось о его физиономию. Потом он претерпел череду унижений (всех я и не упомню) от курочки и ее присных и наконец, обезумев от боли и страха, ринулся наружу через заднюю дверь; но на выходе прямехонько на голову хозяина дома спрыгнул — и вышиб ему мозги — мельничный жернов. «Воистину, этот господин Корбес был или очень дурным, или очень невезучим человеком», — гласит финал сказки. Что до меня, я склонен предполагать второе. Ничто в завязке сюжета не свидетельствует о том, что господин Корбес чем-то запятнал свое имя или нанес гостям какую-то обиду, взывавшую к мести. И не является ли эта сказка выразительным образчиком той злокозненности, о которой я взялся порассуждать? Я сознаю, что не все гости господина Корбеса были неодушевленными вещами в прямом смысле слова. Но можем ли мы быть уверены, что виновники подобного зла действительно не обладают душой? Некоторые истории заставляют в этом сомневаться.

Двое мужчин зрелых лет, отзавтракав, сидели посреди цветущего сада. Один читал дневную газету, другой, с полоской лейкопластыря на лице, сложил руки на груди и, озабоченно нахмурившись, погрузился в раздумья.

— Что с вами? — спросил его приятель, опустив газету. — Солнечное утро, птички поют, не слышно ни самолетов, ни мотоциклов.

— Да, согласен, все замечательно, — отозвался мистер Бартон, — только вот у меня день не задался. Порезался, когда брился, зубной порошок просыпал...

— Ну не всем везет, — сочувственно заметил мистер Мэннерс и, ограничившись этим, опять уткнулся в газету. — Надо же! — воскликнул он через мгновение. — Джордж Уилкинс умер! Теперь, по крайней мере, он не причинит вам хлопот.

— Джордж Уилкинс? — переспросил мистер Бартон, немало взволнованный. — Надо же, а я ведь даже не знал, что он болен.

— Ничем он не был болен, бедняга. Похоже, он просто сдался и наложил на себя руки. Да, — продолжал он, — это случилось несколько дней назад: так гласит коронерское расследование. Говорят, в последние дни был до крайности измучен и подавлен. Любопытно почему? Уж не из-за того ли завещания, которое вас рассорило?

— Рассорило? — сердито повторил мистер Бартон. — Не было никакой ссоры. Он ничем не сумел подтвердить своих притязаний, не представил ни одного документа. Нет, могло существовать с полдюжины других причин... но, бог ты мой, мне и в голову не могло прийти, что он способен принять что-либо так близко к сердцу!

— А мне он как раз казался человеком, который все принимает близко к сердцу, — возразил мистер Мэннерс. — Вечно был весь на нервах. Что ж, мне жаль его, хоть мы и нечасто виделись. Должно быть, он через многое прошел, если решился перерезать себе горло. Я бы не смог прибегнуть к такому способу — из-за дальнозоркости. Брр! Так или иначе, хорошо, что у него не было семьи. Слушайте, как насчет прогулки перед ланчем? У меня есть одно дельце в деревне.

Мистер Бартон с энтузиазмом принял это предложение. Возможно, ему не хотелось, чтобы окружающие неодушевленные предметы добрались до него. Если так, он поступил правильно. Давеча, споткнувшись о декроттуар, он чудом избежал опасного падения с верхней ступеньки крыльца; потом терновая ветка сбила с него шляпу и оцарапала пальцы; а теперь, поднимаясь по травянистому склону, он, издав вопль, буквально взмыл в воздух, после чего ничком растянулся на земле.

— Что случилось? — спросил приятель, подоспев к нему. — Вот тебе на... какая длинная веревка! Что она тут... А, понял — она от того воздушного змея. — (Змей лежал в траве чуть поодаль.) — Случись мне только выяснить, что за сорванец ее здесь бросил, — всыплю ему по первое число... или нет, просто-напросто не отдам ему змея. А сработано, кстати, весьма искусно!

Пока они приближались к своей находке, порыв ветра приподнял змея и тот как будто уселся нижним концом наземь и уставился на приятелей большими круглыми «глазами», намалеванными красной краской; под ними виднелись выведенные тем же цветом печатные буквы: «ОМП»[2]. Мистера Мэннерса это зрелище позабавило, и он принялся внимательно рассматривать надпись.

— Оригинально, — заключил он наконец. — Вырезано из настенного плаката, разумеется. О, кажется, я знаю, каков был изначальный текст: «ПОЛНЫЙ КОМПЛЕКТ ДОКУМЕНТОВ».

Мистер Бартон со своей стороны не нашел в этом ничего забавного и, изловчившись, насквозь проткнул змея концом трости.

— Осмелюсь сказать, так ему и надо, — заметил мистер Мэннерс, впрочем, с некоторым сожалением, — хотя ему пришлось изрядно повозиться, чтобы смастерить эту штуку.

— Кому? — отрывисто выпалил мистер Бартон. — А, понятно, вы про мальчишку.

— Конечно, про кого же еще! Но давайте-ка спускаться: мне нужно сделать некоторые распоряжения до ланча.

Когда они свернули на главную улицу, до них донесся приглушенный, хриплый голос:

— Берегись! Я уже близко!

Оба приятеля замерли, точно от выстрела.

— Кто это был? — вопросил Мэннерс. — Будь я проклят, если что-нибудь понимаю! — Затем он со смешком указал тростью через дорогу, туда, где в открытом окне висела клетка с серым попугаем. — Ей-богу, я не на шутку перепугался; да и вас слегка тряхнуло, не так ли?

Бартон ничего не ответил.

— Я ненадолго оставлю вас, — продолжал Мэннерс. — Можете пока свести знакомство с этой пташкой.

Но когда он снова присоединился к Бартону, бедняга, судя по его виду, не был расположен беседовать ни с птицами, ни с людьми. Он успел уйти вперед и удалялся довольно торопливым шагом. Мэннерс на миг задержался возле окна с попугаем и тут же залился смехом. Нагнав друга, он поинтересовался:

— Ну что, пообщались с попкой?

— Нет, конечно! — раздраженно ответил Бартон. — Какое мне дело до этой мерзкой твари?

— Что ж, в любом случае вы бы не преуспели, — заметил Мэннерс. — Погодя я вспомнил, что птица уже не первый год неподвижно маячит в окне. Это чучело.

Бартон как будто хотел что-то сказать, но воздержался.

Весь день ему решительно не везло. За ланчем он подавился, потом сломал курительную трубку, споткнулся о ковер и уронил книгу в садовый пруд. Позже ему позвонили (так он, во всяком случае, заявил) и потребовали свернуть пребывание в гостях, где он рассчитывал провести неделю, и назавтра же вернуться в город. Вечером обычно жизнерадостный Бартон впал в столь мрачное расположение духа, что мысль о предстоящем расставании с приятелем уже не вызывала у Мэннерса острого чувства досады.

Во время завтрака мистер Бартон не стал распространяться о том, каково ему спалось, однако признался, что подумывает навестить врача.

— Поутру меня охватила такая дрожь, — сообщил он, — что я не рискнул взять в руки бритву.

— Искренне сочувствую, — сказал мистер Мэннерс. — Мой слуга помог бы вам с этим, но теперь уже нет времени привести вас в порядок.

Они попрощались. Каким-то образом и по какой-то причине мистер Бартон ухитрился забронировать себе целое купе (в котором, как и в других купе этого поезда, был собственный выход на платформу). Однако от подобных мер предосторожности мало проку, когда имеешь дело с разгневанным на тебя мертвецом.

Не буду ставить отточия или звездочки, ибо не люблю их, а сразу скажу, что, по-видимому, в поезде кто-то пытался побрить мистера Бартона — и не слишком удачно. Тем не менее он удовлетворился результатом: на некогда белоснежной салфетке, расправленной на груди мистера Бартона, алыми буквами было выведено «Дж. У. FECI»[3].

Разве поведанная выше история (если она, конечно, правдива) не подтверждает мою догадку о том, что злокозненность мира вещей — это проявление чего-то, наделенного душой? И разве она не наводит на мысль, что, когда такое происходит, нам следует хорошенько присмотреться к своим недавним поступкам и насколько возможно выправить линию нашего поведения? И наконец, разве она не склоняет нас к выводу, что мистер Бартон, как и господин Корбес, был или очень дурным, или очень невезучим человеком?

Примечания

[1] Перевод Г. Петникова.

[2] Оперативная медицинская помощь

[3] «Дж. У. сделал это» (лат.).

Комментариев: 1 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 Читатель 18-04-2023 18:25

    Все бы хорошо, вот только переводчик всерьез считает, что ICU - это "оперативная медицинская помощь"? Ну ерунда же. Это звукограмма "I See You", то есть, "Я тебя вижу". Именно это призрак Уилкинса и говорит Бартону - типа, ты под моим наблюдением, смотри по сторонам. Впрочем, в остальных переводах этот момент тоже проработан спорно - у Бударова вообще проигнорирован, у Шокина призрак говорит Бартону "виновен", что, конечно, похоже в данном контексте на правду, но не совсем то же самое, что "я тебя вижу".

    Учитываю...