Стены каюты плывут и выгибаются, давят на глаза и виски. Трясет дрянной мелкой дрожью, которую никак не унять. Зажмуриваюсь: больно от света. Нарт, друг мой, второй пилот и последняя наша надежда, меняет мне на лбу прохладный компресс.

— Держись, дружище. — Его шёпот царапает воспаленные уши. — Не поправишься — так выйдем в реал, а там, глядишь, приземлимся хоть где-нибудь. Если не выйдем в зоне притяжения какой-нибудь звезды – и пиши пропало…

Нам нельзя выходить наугад. Пытаюсь сказать ему, но горло изнутри щекочет и скребет сухой наждачкой. Ни прокашляться, ни продавить сквозь него хоть звук — не могу. С усилием снова разлепляю веки. Лицо Нарта, прежде остроугольное, густобровое, растягивается и сжимается, точно мягкий шматок теста. Наверное, не поправлюсь…

— Поспи немного. Должно стать легче, — виновато роняет он.

Я чувствую, как в сгиб моего локтя впивается холодная иголка, а спустя секунды по груди разливается жар. Дышать становится труднее, веки вновь тяжелеют и опускаются, а лицо друга в расфокусе бледнеет, двоится — полупрозрачное желтоватое пятно на фоне стального неба… Потолка… Тонкого щита между нашей жизнью и бездонной ледяной пустотой, в которой мы сгинем.

***

Сперва я думал, что это все из-за постоянного нервного напряжения — оттого перестал спать и ломило мышцы. Аптечку не трогал, гасил участившийся пульс дыхательной гимнастикой, ночами вслушивался в темноту каюты, пока не проваливался в дерганый, рваный сон, от которого уставал еще сильнее.

Перелет шел по плану. Диксон тогда еще был жив, мы с Нартом по очереди корректировали курс, а он следил за реактором. Все втроем резались в голошахматы по вечерам. Мы с напарником играли примерно одинаково, побеждал то один, то другой. А Диксон разделывал нас, не напрягаясь.

Радары молчали. Астронавигаторная панель у нас была простенькая — в хаотической системе четырехмерных координат ее автоматика считала не слишком точно, раз в сутки я корпел над расчетами, корректируя цифры, чтобы нас не унесло через месяц внутренних часов в соседнюю систему или позапрошлый год.

— У вас хоть какие-то догадки есть, что мы везем? — в очередной раз вскочил Диксон, выключая доску — фигуры мягко погасли.

— Тысяча, — бросил Нарт, раздраженным тычком включая доску обратно.

— Миллион, — эхом отозвался я, присев напротив него с пивом.

— И еще десяток сверху. — Он ткнул двумя пальцами в пару клеток, пешка мигнула и вспыхнула на клетку впереди. — Только все они сводятся к одному: черви.

— Личинки червей, взрослые черви…

— …спаривающиеся черви, мутантные черви, черви в анабиозе…

— …какие-то совершенно новые черви еще не открытого вида…

— …или самые обыкновенные старые добрые черви.

Под эту болтовню мы с Нартом разыгрывали дебют, дразня молодого бортмеханика. Диксон, недовольный, что его опять не воспринимают всерьез, покраснел от подбородка до кончиков ушей и завопил:

— Да никакие это не сектанты! Я ж их видел, обычные мужики. Мятежники с галактических окраин.

— Конечно. Хотят поднять мятеж и поработить человечество. Только не они, а их… скользкие хозяева.

— Да с чего вы взяли, что они из культа?

— А сейчас в кого ни ткни, каждый третий культист. — Нарт поставил мне шах и выпалил: — Я не культист.

— Я не культист, — подыграл я.

Мы синхронно повернулись и уставились на Диксона, копируя пучеглазые морды сектантов, по которым не понять: то ли они задумчивые, то ли донельзя тупые. Молодой, не выдержав, прыснул и побрел к холодильнику. Достав бутылку, он махнул нам и ушел в свою каюту пялиться в какой-то сериал следующего десятилетия. Никогда не понимал, как он разбирает все эти бытовые детали и диалекты будущего, но ему удавалось.

— Глядишь, скоро навострится переводы в нейроинтерфейсе делать, больше нас зарабатывать будет. Это ж бешеные бабки — межвременные переводы.

— Это где тебе мозговой чип транслирует, что за странную штуку из будущего держит в руках герой? — рассеянно буркнул Нарт, думая над следующим ходом. — Да ну, в этих нейрочипах сам червь ногу сломит… Или что там у него…

Он пересек шахматное поле затаившимся слоном, о котором я совсем забыл, и накрыл меня шахом. Я внимательно осмотрел доску и уныло хлебнул пива, осознав, что на следующем ходу меня ждет позорный мат. Отчего-то зверски болела голова.

***

Тогда я думал, что из паренька выйдет толк. Мы с Нартом хоть и смеялись над ним, а все же были уверены, что вскоре Диксон станет полноценным членом команды. Нас-то двоих жизнь свела еще в пиратах, только после облав стало слишком опасно — мы и решили идти в тихую, спокойную контрабанду. А этот прибился к нам только сейчас, когда заработали на нескольких перевозках и купили себе машинку покрепче да побыстрее — для дальних перелетов в континууме. Тут-то и пригодился толковый бортмеханик, потому что ни я, ни Нарт в такой навороченной реакторной системе не разбирались.

Кто же знал, что его ждет такой конец…

Теперь он сидит напротив меня, гибко-мягкий, как пластилиновый, не похожий на живого, а в воздухе перед ним играют под его пальцами огоньки приборной панели реактора. Не настоящей, конечно, а тоже галлюцинации.

— Тут ведь принцип такой же, — задорно треплется Диксон, настраивая призрачный реактор. — Двигатель на отрицательной энергии… протягивает через себя четырехмерный континуум… только за счет пустотного поля можно нагрузку выдать на два порядка выше. Оно вашу бозонную флуктуацию стабилизирует…

Он говорит и говорит, его слова падают семечками, рассыпаясь по металлическому полу с сухим перестуком, режущим слух. Все более скрипучим становится его голос, зеленеет лицо, гаснут и переливаются огни призрачной панели.

— …Вот тут приемник для темной материи, она вроде топлива для пустотной заслонки. Генерирует тотальный вакуум… За счет этого вакуума кривизна свернутых измерений при таких скоростях не вырывается за пределы реактора.

— Вакуума? — слабо шепчу я.

Вернее, кажется, что шепчу — лишь шевелю губами. Он, конечно, меня понимает, мой безнадежный мертвый глюк. Кивает с ласковым, умным взглядом. Я не трачу силы, остаток фразы додумываю про себя:

«Этого вакуума за бортом — целый космос. Хоть ведрами его черпай».

— Это не тот. — Безумная улыбка Диксона растягивается, на желтоватые зубы с рыхлым налетом больно смотреть, они напоминают комки пропитанной гноем ваты. — Это же школьная физика. Вакуум в космосе — виртуальный. Миллиарды субатомных частиц рождаются и аннигилируются каждую секунду в одном микролитре пространства. Их нельзя потрогать и собрать из них материю… пока еще нельзя. Но любое поле передается через среду, созданную их бесконечным взаимодействием… Кроме пустотного. Тотальный вакуум без этих виртуальных частиц — тоненькая прослойка абсолютной пустоты в одном из свернутых измерений… Любая волна, хоть гравитационная, хоть электромагнитная, споткнется об нее и не сможет пройти дальше. Если ты снимешь с реактора крышку, ты увидишь, как выглядит черная дыра. Пятно абсолютной тьмы.

«И зачем мне это?»

— Действительно, я же совсем не это хотел сказать… — кашляющим смехом отвечает уродливый глюк с зеленоватой кожей и огромными дряблыми глазищами. Он выскальзывает из комбинезона Диксона и ныряет в вентиляцию. Комбинезон рассыпается пылью, не успев упасть.

Раскрывается с тихим дуновением дверь, и входит Нарт. Плюхается неловко на стул, думая, что я сплю, стягивает пылающую тряпку с моего лица, шлепает вместо нее другую — холодную, мокрую. Осторожно вливает мне между губ воду с какой-то пилюлей. От него несет резким, застоявшимся, крепким.

— Как же так, Арчи? — треснувшим от долгого молчания голосом тянет он. — Как же так…

Он опять вдребезги пьян. Не осуждаю его — что еще остается делать, когда неуправляемый корабль вторую неделю дрейфует в незнакомом беззвездном космосе, провизии почти не осталось, а на койке рядом умирает от неизвестной болезни единственный друг?

***

Потом были похороны Диксона.

Без молитв и отпеваний, просто выпустили тело через шлюз. Теперь в каком-то отрезке времени из ниоткуда в космосе появился труп мужчины без скафандра. Я живо себе представлял это: замерзшие до хрупкой корочки глаза, мгновенно застывшие алые сосульки в ледяном вакууме — кровавые лохмотья на месте лица.

Тогда головная боль стала наливаться крепче и злее. Меня трясло, обильно полоскало, жар набирал силу. Что-то постоянно мерещилось.

Я то и дело спрашивал Нарта, правда или нет — то, что я вижу. Мне то подмигивали и показывали языки звезды в иллюминаторе, то струились по потолку каюты орнаменты и арабески, то птичьи следы пересекали кухонный стол. Однажды я расплакался, когда несколько минут не мог открыть консервы, потому что забыл, в какой руке у меня банка, а в какой — нож.

Из нас троих только Нарт остался человеком, старый добрый Нарт. Я даже не знаю, каких трудов ему стоило сохранять лицо. Разве что пить каждый день с утра до вечера — ну это он и раньше отлично умел. Меня прибивала к койке неизвестная зараза, путая мысли, подсовывая болезненные видения и отнимая временами ноги и руки. А Диксон…

Диксон сошел с ума первым. Я тогда уже знал из-за чего, но вслед за ним идти не хотел. Проклятый груз мозговых паразитов от культа Тайн Червя. За каким хреном малыш поперся его вскрывать?! Теперь мы с Нартом неслись сквозь время и пространство вдвоем, уповая лишь на то, что с двигателем ничего не случится. Я больше не мог корректировать курс — мозги выкипали, стоило мне сесть за расчеты. Нарт вычислял все сам, периодически приносил медикаменты и воду, пока я совсем не слег.

А потом навигационная панель отказала.

Мы остались вдвоем, в неизвестности, за пределами реального мира. Звезды вокруг нас стали не больше чем стразиками на черном полотне. Четырехмерные координаты, вбитые в панель, не работали — куда они теперь указывали, не взялся бы сказать ни один навигатор. Никакой ориентации, никакого курса, никакого представления о том, в какой сектор и какой год по стандартному исчислению нас несли цифры на сбитом с калибровки приборе.

Я уже понимал, что мы затерялись в нигде. Сориентироваться по звездам можно, если знать, на каком отрезке времени находишься, — тогда определишь по трем координатам и динамическому положению светил хотя бы приблизительное местоположение в пространстве. Но стоило ошибиться во времени на несколько лет — и все ориентиры разваливались, как карточный домик, потому что звезды уже заняли другое положение.

Тысячу раз мысленно шипел я слова проклятия себе и Нарту за то, что мы купили корабль, не думая о запасной навигационке… Понятно теперь, почему цена была столь невысокой для такой мощной машины. Думали, наверстаем, присобачим новую после этого рейда. И вот тебе — после этого рейда мы присобачим только табличку с эпитафией на дверь шлюза. Мобильная космическая могила. Новый тренд ритуальных услуг.

…Когда я окончательно перестал вставать и слег, стало еще хуже — но потом отпустило — начало накатывать беспамятство. Галлюцинации становились все объемнее, воспоминания и видения обретали плоть, но жар не спадал, а голову распирало изнутри, точно домкратом. Я бредил, изнывая от бессильной унылой злобы. Вокруг клубилась вязкая, потная тишина каюты, дышала горечью лихорадки, вызывая пустую тошноту и боль в гноящихся глазах.

Тогда-то ко мне и зашел Нарт, впервые напившийся до безобразия, и сказал:

— Друг, плохи дела наши. Я не знаю, что происходит.

— Что? — проскрипел я; тогда еще голос меня слушался.

— Я тут… — он икнул, — завалить себя хотел. Тоже. Отчаялся. Да вот не… это… Не смог.

Нарт подергал пальцем в воздухе, точно нажимая спусковой крючок.

— Подумал, что пацан наш… Сам знаешь, он посылку вскрыл. Его эти черти… то есть черви, ха-ха, захватили, он и убился. Так, что ли, тоже думаешь?

— Так…

— Ну и я полез. — Он всплеснул руками с убогой улыбкой на губах. — Чтоб они мне тоже помогли. А там… Там пусто, брат… Там вообще пусто.

Он рыдал, скорчившись в темноте, а до меня еще долго не доходил смысл его слов.

***

Этого не может быть.

Не могу поверить.

Невозможно.

Провожу руками по лицу, отросшим ногтем аккуратно выковыриваю корочки из уголков глаза. Прочищаю горло, все еще воспаленное, но уже не настолько распухше-саднящее. В ушах колотит, точно ватным молотком, — такое бывает, когда отит или страшное похмелье. Сглатываю, осторожно касаюсь ушной раковины. Шуршание пальца о хрящ отдается канонадой и острой болью внутри — значит, все-таки дело не в похмелье.

Осторожно приподнимаюсь на локтях, посылаю импульс вниз… Ноги слушаются меня. Сгибаются пальцы.

Слабый и полуживой, я сажусь, спуская вниз босые ступни — гладкий металл приятно холодит, но через минуту начинает леденить пятки, мне уже не нравится. Смотрю на свои руки, точно чужие, — они стали тощие, желтоватые… а, нет, это Нарт забыл выключить ночник, от этого желтизна. Но тощие — это точно. Видно рисунок вен, веер сухожилий на запястье, узлы фаланг на каждом высохшем пальце — тяжело будет привыкнуть.

Осторожно, держась за стену, встаю. Шаг за шагом, еле-еле, потихоньку шаркаю через каюту. Эти шесть шагов вытягивают из меня все силы, и, открыв дверь, я падаю мешком через порог. Спустя минуту на грохот приходит Нарт.

— Арчи, держись! Какого ч-черта, что за… — Он чертыхается, поднимает меня на ноги, и я едва успеваю опередить его.

— Есть, — тихо роняю я, указывая пальцем в сторону камбуза, — хочу.

Нарт, уже собравшийся оттащить меня обратно к кровати, замирает и с усилием протягивает через лицо изможденную улыбку. Видя, что я вот-вот снова рухну, закидывает мое тщедушное больное тело на плечо и тащит на кухню.

— Я уж думал, братец, тебя завтра подушкой задушить, чтоб не мучился, — доверительно сообщает он спустя несколько минут, глядя, как я хлебаю по чуть-чуть из кружки горячий бульон.

— Спасибо, — серьезно отвечаю я, делая еще глоток обжигающего жирного варева.

— Стало быть, вместе будем помирать? У нас еды на несколько дней хватит, хотя… теперь же я не один буду есть. Теперь совсем ненадолго… Да и выпивка вся, считай, вышла.

— Ты бы, Нарт… вместо бухла запасную навигационку купил.

— А ты посиди пересчитай — нам бы стоимости всего этого бухла только на треть экранчика и хватило б, — равнодушно бросает он.

Потом хмурится, точно о чем-то размышляя, и наконец разглаживает морщины обратно, очевидно, решив не говорить. Я не допытываюсь — сам потом скажет, да и мне не до того. Тепло разливается по телу, меня вновь клонит в сон, а слипшийся от голодовки желудок требует остановиться. Я отставляю едва наполовину выпитую кружку в сторону и кладу отяжелевшую голову на стол.

Сон — до одури яркий, четкий и похожий на реальность — включается как по щелчку.

***

Диксон сидит в кресле первого пилота, гладя бледными пальцами навигационный экран. В нескольких квадратах с декартовыми координатами, колеблясь, дрожит красная точка — наш корабль. То, что в космосе называется «широтой», «долготой» и «высотой», имеет в пространстве довольно условное значение, но ориентироваться позволяет вполне надежно.

Однако любой ребенок знает, что никакого вселенского вращения в реальности не существует, и все планеты и звезды в четырехмерном континууме движутся по прямой — именно поэтому без четвертой координаты три пространственных не имеют никакого смысла. Летящий вдоль времени корабль вообще нельзя увидеть со стороны — свет не успевает отразиться от него, если за пределами времени вообще актуально понятие «успевать».

Диксон ухмыляется, тыча в значок корабля длинным ногтем.

— Знаешь же, что отклонение в три-четыре процента на таком маршруте может завести вас в соседнюю систему и позапрошлое десятилетие?

— Ты уж не учи. Еще бы не знать.

— Из-за повреждения в начинке навигатора у вас погрешность в двенадцать процентов. Ты только глянь, как трясется маячок.

Маячок и правда мигает и подскакивает на всех панелях: то прыгает выше, то убегает левее, то ниже, то снова выше…

— Но, заметь, повреждена только автоматика. Вот тут маленький управляемый подрыв… Да, именно о нем тебе хотел сказать Нарт, но не стал. Он давно все понял… Так вот, автоматика сломана, но вручную прибор работает, даром что вы не умеете управлять этой машинкой без автопилота… И это не говоря о том, что будет, если вы напортачите с двигателем…

— Что?!

— Сейчас, скажу вам по секрету, вы пролетели последний необитаемый сектор Галактики. Уже выскочили за ее пределы, а топлива у вас осталось совсем мало. Едва-едва, чтобы развернуться. Если не успеете — просто сгинете в межзвездной пустоте. Так вот, вам придется перенаправить энергию в реакторе и увеличить мощность.

— Т-ты… помогаешь нам?

— Пока еще нет. Только подсказываю.

— Ты же умер!

— И что? От этого я перестал быть вашим бортмехаником?

— Но… это невозможно.

— В этом мире многое считалось невозможным, — пожимает плечами Диксон. — Когда-то люди бороздили моря на Земле и не представляли себе путешествия в трех измерениях по пространству Космоса. А теперь, гляди-ка, умеют и в четырех. Да и свернутые потихоньку осваивают… Правда, о них я совсем немногое знаю.

— Что было в тех ящиках? — облизнув сухие губы, быстро спрашиваю я.

— Ничего. Они были пусты.

— Тогда на хрена червивые послали нас в этот рейд?! В чем смысл?! Или… Ты говорил, что это террористы готовят восстание и снабжают оружием отдаленные регионы, чтобы их не засекли… Но в ящиках все равно нет ни оружия, ни червей…

— А ты не думал, что Нарт обманул тебя? — лукаво щурится Диксон, закидывая ногу на ногу. На миг я вижу: кровавые сосульки ниже скул, замерзшие глаза…

— Зачем…

— Слушай сюда. — Видение пропадает, Диксон вновь глядит лукаво, точно знает больше меня, но не хочет рассказывать. — Нарт захочет тебя убить. Ты сам поймешь. Будь готов. И в чем смысл миссии — тоже поймешь. Те, кто вас послал, не могли действовать в открытую. Есть у галактической полиции привычка к облавам во времени…

— Кого они хотели арестовать?

— Тех, кого никогда не арестуют! — Он хихикает, неприятно булькая горлом. — Любителей сериалов из следующего века! Тех, кто может заложить микрозаряд в навигационную панель и превратить ваш корабль в космическую могилу. Тех, кто пугает вас посылкой с паразитами, на деле погружая вам пустые ящики.

— Да какой в этом смысл?!

— Паразиты были во мне.

— Ты… был нашей посылкой?

— Что за чушь? Конечно нет. — Диксон заливается хохотом. — Иначе бы вы меня доставили!

— Тогда в чем был смысл? — ору я ему в лицо, которое смеется и на моих глазах облезает красными лоскутами, превращаясь в разлохмаченную выстрелом пасть. — Какой в этом был смысл?!

***

То ли от бульона, то ли от очередного странного сна со слишком умным мертвым Диксоном, то ли от проснувшегося наконец иммунитета — мне полегчало. Я прихожу в себя с чистой и ясной головой. Хочется есть, и я наскоро готовлю себе дежурный перекус из крупы и консервов. Нарт усаживается рядом, хлебая последнее пиво, с кривой мрачноватой усмешкой на небритом лице. Включает голошахматы и делает ход.

— Давай-ка, а?.. А то сам с собой уже не могу.

И тогда что-то происходит.

Я машинально отвечаю ему. На другой ход отвечаю еще, потом снова. Он едва успевает оторвать пальцы от клетки, когда я уже бросаю руку, чтобы сделать свой ход.

— Ты чего это? — нервно бросает он, видя, как мои фигуры обступают его и слабая защита, выстроенная заученным дебютом, разваливается, превращаясь в ловушку.

Первая партия длится шесть минут. Вторая — десять, только потому, что он дольше думает. Я точно открыл в себе неведомый талант, очнувшись от болезни. Доска с расположением фигур и все ветвистое дерево ходов возникает перед моим мысленным взором — я готов к любому действию Нарта, заранее загоняя его в угол. Все партии уже сыграны в моей голове, остается лишь рутина — работать пальцами, двигая фигуры.

Меня пугает, как я в одночасье, сам этого не поняв, превратился в гроссмейстера. После трех разгромных партий Нарт внимательно глядит мне в глаза:

— Что с тобой? — шепчет он.

Мы оба догадываемся, что произошло. Я жестом показываю ему молчать. Осторожно встаю, двигаюсь в рубку, специально поворачиваюсь к нему спиной, чтобы он не стеснялся взять нож со стола. Отмечаю, что вижу это как наяву. Просто знаю.

Начинка навигационной панели становится ясной и простой. Я вижу, как она работает, потому что вижу, как ее когда-то собирали. Пробегаю взглядом вдоль прямой-времени, отменяющей всякий полет и вращение, вижу, как эту крышку снимал Диксон, закладывая малюсенький шарик взрывчатки. Как точно он все рассчитал — попортил автоматику, оставив всю остальную панель рабочей.

Еще и таймер выставил, сволочь, чтобы это случилось в самый разгар моей болезни. Болезни…

Мысленно прокручиваю пленку назад — вижу, как, дежуря в свою смену на камбузе, наш бортмеханик чихает в салфетку личинками мозгового паразита и стряхивает их в мою порцию. Отлично, малыш, превосходно. Только почему ты не сделал того же с Нартом?..

Я проматываю пленку вперед, намереваясь получить ответы в будущем, но сперва натыкаюсь на что-то более интересное. Нарт подождет. Сперва нужно спастись.

С каждой секундой пробужденный червями дар усиливается, я начинаю понимать всю подоплеку этой зловещей интриги. Понимаю Диксона, который мерещился мне в видениях, понимаю свой вспыхнувший гроссмейстерский гений, понимаю устройство двигателя и руля, понимаю структуру свернутых пространств и четырехмерного континуума, в котором отлично работают наши корабли и об который люди со своим куцым восприятием позорно ломают глаза и мозги, не в силах его увидеть.

…Прихожу в себя перед светящейся разноцветными огнями панелью реактора. Проматываю время на несколько дней назад и вновь вижу перед собой призрачного Диксона в моей каюте, играющего кнопками, объясняющего устройство вакуумного щита и четырехмерного двигателя. Он делает то, что нужно мне сейчас, моя задача — лишь повторить. Проматываю еще дальше — вижу, как он стоит тут же, где стою я, и настраивает реактор. Я вижу исходные параметры, нынешние и будущие. Знаю, что делать, — потому что это знал и делал Диксон… и потому что это буду знать и делать я. Через несколько секунд.

Поглаживаю кожух своими непривычно тонкими узловатыми пальцами. Он такой же прохладный, как и весь металл на корабле. Даже не скажешь, что внутри кипит невидимый, запрятанный в свернутых измерениях бездонный колодец отрицательной энергии. Искрится и вспыхивает пространство, скрученное в тугие струны, ткань бытия потрескивает и полыхает под этой крышкой. Там — великое ничто или нечто, стабилизированное фундаментальными силами, пустота и черная бездна, хуже той, что за горизонтом событий.

Сзади трясется от страха прижавшийся к стенке Нарт. И я вижу, что вскоре случится. Это не может нравиться мне, хотя интерес щекочет нервы. Задним зрением я осознаю, что он тихо крадется прочь из реакторной. Что ж, самое время.

***

Красная точка на панели, переключенной на ручное управление, перестает дрожать. Картинка сводится воедино, голограммы навигации сливаются в одну, я вижу полет нашего корабля через время и пространство. Понимаю: для того, чтобы вернуться в ближайший рукав Галактики, нам пришлось разворачиваться не только в пространстве, но и во времени. Об этой последней возможности говорил мне Диксон в галлюцинациях, наведенных червями.

Форсаж сквозь четырехмерный континуум на многократных перегрузках пришибает к полу, выдавливает из орбит глаза, лопающиеся с тихим треском. К счастью, мне они больше не нужны. Я уже знаю, что будет дальше. Все прописано наперед, всему суждено быть — планеты и звезды движутся теперь для меня по прямой.

Вслепую выставляю координаты, на миг задумываюсь о парадоксе: я не мог их ниоткуда знать и не ввел бы в сломанную панель, но подглядел их в будущем, зная, что мы прибудем на место по этим данным, которые я ввел, потому что подглядел в будущем… И так до бесконечности, замкнутый круг, единственное значение которого — предопределенность. Я знаю это, потому что так и есть, а это так и есть, потому что я это знаю… Дурная космическая софистика.

Я прохожу по коридорам вслепую, руководствуясь внутренним знанием о том, что будет в следующую секунду — куда я поставлю ногу, где сейчас Нарт и что он хочет сделать. Конечно, он хочет убить меня. Теперь, когда я направил корабль к спасению, ему незачем оставаться здесь наедине с зараженным.

Нарт не добрался несколько шагов до кладовки с инструментами и оружием. Теперь, когда его едва не убило колоссальной перегрузкой, он лежит на полу, держась за кровавые провалы глаз, и воет. От боли и собственного крика мой бывший напарник глух ко всему вокруг. Я прохожу мимо его извивающегося тела, открываю дверь кладовки, беру дробовик, убивший Диксона. Он заряжен — я знаю это, потому что знаю, что произойдет дальше.

Странно, но боли нет. Очевидно, черви как-то перехватывают болевые импульсы в моих нервах. Гасят молекулы медиаторов или еще как… не силен в биологии. Я совершенно спокойно воспринимаю собственную слепоту, не ощущаю боли, уберег корабль от неминуемого падения в космическую бездну, где мрак и пустота, где ноль по кельвину, от которого замерзают зрачки, где мириады вспыхивающих и умирающих виртуальных частиц в ложном вакууме — и какие у меня причины об этом жалеть?

Я касаюсь ботинком руки Нарта и отпрыгиваю. Он рывком садится, хватая руками воздух, пытаясь поймать меня. Кричать перестает, лишь надрывно стонет на выдохе.

— Предатель, — рычит он.

— Кто ты такой, чтобы меня так называть? Я вижу то, что ты никогда не увидишь. Скажу больше. — Я позволяю себе едкую усмешку. — Ты вообще вряд ли что-то теперь увидишь.

— Я же тебя, сволочь, выхаживал… Я тебе… компрессы менял.

— Спасибо.

— Надо было пристрелить тебя, когда ты слег. Или выкинуть через шлюз, как Диксона.

Хочется прикинуть, что было бы: он бы умер один на корабле от голода, или врезался бы в звезду при попытке выйти в реал, или спасся бы, но какой ценой, — хотя никакое «бы» не имеет значения. Все произошло именно так. Он не убил меня, а я сделаю то, что должен.

— Летишь к своим дружкам? Будете трогать друг друга за червивые жопы?

— Ошибаешься, Нарт. Там, куда я лечу, вообще нет червей. Но они там должны быть.

— А-аргх… — надсадно стонет он, хрипя. — Миссионер проклятый… Ну-ну… Распространяй свою сектантскую дурь. Полицаи вычислят тебя и пристрелят.

— Я не миссионер, — мягко поправляю его. — Я пророк. Там, куда мы прибудем, я завербую не просто новых людей для культа. Я завербую первых людей.

Он содрогается, на безглазом лице застывает тупое выражение растерянности и страха.

— Ч-что?

— Нас слишком далеко забросило в открытый космос. За пределы Галактики. Нам пришлось разворачиваться во времени, чтобы вернуться в ту точку пространства, где был один из ее рукавов. Культ Червя возник в маленькой системе в отдаленном регионе. Там, куда мы летим. Тогда, когда мы летим. Мы везли пустую коробку и бортмеханика-диверсанта, который должен был сломать нашу панель и заразить меня мозговым червем, чтобы в критической ситуации я мог спасти нас. Теперь, прилетев на новую землю, в угнетенную галактическую провинцию, я зароню зерна веры в благодатную почву. Глядя сейчас в будущее, я вижу, что меня ждет. Я вижу, что этот план сработал и должен был сработать, потому что я придумал его в будущем… или, точнее, вспомнил, как это произошло со мной. Там, спустя несколько лет, я подослал к нам Диксона, вырастив из него фанатика, готового к жертвам.

— Рано или поздно полицаи вычислят тебя и убьют. Зашлют в прошлое агента и поломают твой план.

— Все уже случилось. И будет случаться вновь и вновь. Они не перепишут прошлое. Возможно, смогут убить меня в будущем… когда культ уже победит и это не будет иметь значения. А в ближайшие годы, поверь, полицаи не поймают меня, потому что не умеют видеть континуум так, как я. Так, как эти колонии червей. Они не паразиты — они симбионты. Мы даем им тела, а они — возможность воспринимать иные измерения пространства, глядеть вдоль времени и видеть движение планет по прямой.

— О, прекрасно! — кривится Нарт. — Ты научился отлично играть в шахматы и стал лучшим навигатором Галактики. Ради этого стоило предавать человечество? Ради этого ты сейчас убьешь меня и превратишь мозги миллионов в рыхлое червивое дерьмо?!

— Да.

Нарт не видит направленное в него дуло дробовика. Он начинает осознавать, что происходит. Раз я вижу будущее и уверен в победе, то его попытки переубедить меня обречены на провал — он понимает, что именно поэтому я даже не трачу слов.

Про себя я знаю, что у меня есть цель. Люди должны стать сверхлюдьми — новым видом, человеком сверхразумным. Симбиоз с червем — это польза обоим видам. Мы сможем путешествовать по континууму без приборов, а со временем — так глубоко в будущее я пока не смотрел — возможно, и раскрыть свернутые измерения.

Забывший о боли, испуганный и ничтожный, Нарт вздрагивает, услышав двойной щелчок — это я дергаю цевье, досылая патрон.

— И ты просто возьмешь… и откажешься от своей человечности? — обреченно шепчет он.

— А кому она нужна?

Выстрел разносит голову Нарта по всему камбузу. Я бросаю оружие и последний раз позволяю себе печально вздохнуть. В последний момент он пытался робко защититься руками. Теми руками, которые меняли мне компрессы и поили водой, пока в моем мозгу плодились и размножались пси-черви.

Вот почему Диксон не стал заражать Нарта. Почему оставил его в живых. Я догадывался об этом с самого начала. Чтобы создать Культ, я должен был сделать выбор — и я сделал его. Эти судорожно вскинутые перед слепым лицом руки я запомню навсегда. Именно они навеки останутся для меня последним мостом к моей человечности. Мостом, который я только что сжег.