Среди звезд

Он проснулся.

Но не понял, кем именно.

Мальчишка убежал от гувернера, залез с ногами на подоконник и там, скрытый шторой, задремал, прислоняясь к теплому стеклу, за которым умирало лето.

Пенсионер милиции приехал в незнакомый город, долго разговаривал с дочерью мертвого друга, и теперь обессиленный лежал среди хаоса скомканной простыни в съемной квартире.

Охотник всю ночь преследовал добычу по узким улицам, сапоги вязли в липкой мешанине из грязи и дерьма, ветер плевался ледяной моросью, но наконец охотник вернулся домой, в тепло, смыл кровь с лезвия и рук, упал на кровать и уснул.

Безумное существо не знало ничего, кроме боли, хрипело, пускало алые пузыри сквозь сломанные зубы, верхнюю губу отрезали, в десну засадили иглы. Существо не могло спать. У него вырвали веки.

Он не всё сразу. Прошлого не вернуть, в будущее не прыгнуть.

Он что-то одно.

Что-то сейчас.

Но что?

Пестрый хоровод замедлился, один образ стал повторяться чаще и вдруг замер.

Пенсионер всё-таки.

Кузьмин Михаил Юрьевич – так его звали.

Он наблюдал за собственным телом со стороны, парил у дивана.

Поджарый старик положил руку под голову, вторая свисала на пол.

Стены покачивались, шли рябью, источали мерцание, грозящее пролиться в полную силу.

Так и случилось.

Одновременно с этим он рухнул на тело, погрузился в кожу. Облепило мясом, сковало костьми, Кузьмин закряхтел, открыл глаза и увидел, что комнату затопил туман жемчужного цвета. Материя, из которой состоят все сны вселенной.

«Я мертв», — понял Кузьмин. Вечером покалывало сердце, он выпил лекарства, но...

Кузьмин ни капли не испугался, разве что стало обидно. Он не успел. Не помог Юльке. Не помог... кому-то еще. Тесная черепная коробка сжимала сознание, мешала вспомнить точнее.

Клоки тумана свивались в лица.

Родители, одноклассники, любовницы, коллеги, товарищи.

Вот Сёмка, друг и сослуживец, вместе окончили Высшую школу милиции. Он глупо погиб в случайной перестрелке. Рядом – дочь Сёмы, из-за нее Кузьмин и проделал путь в сотни километров.

Он почувствовал тревогу, и постепенно она деформировалась в ужасающую тоску. Лица сменялись, дымными щупальцами перетекали одно в другое, но среди фантомов не появилась женщина, которую он действительно хотел увидеть.

Странно, Кузьмин не знал, как она должна выглядеть, хотя любил больше всего на свете.

Попытался представить, и оказалось, мертвецы очень даже могут фантазировать.

Волосы мягко коснулись лба, она положила руку ему на грудь, лицо – смазанное пятно, но Кузьмин понял: это та, кого он ждал.

— Из жизни в жизнь, — сказала она.

Теперь он готов.

Комната, лица, фантазия о любимой секундой исчезли, и над ним нависло небо, заискрило бесчисленными звездами, кометы скользили слезами, оставляли ледяные следы. Между яркими точками дрожала темнота, не просто отсутствие света, а его полная противоположность. Кузьмин стал проваливаться в нее, очищаясь от памяти, тоски, тела. Он приподнялся на диване, зависшем посреди звезд, выпятил грудь навстречу космическому ничто, и…

Щелкнул замок.

Небо разошлось, словно распоротая ножом плоть, из раны кровью заструилось черное сияние.

Оно превращалось в ступени под ногами четырех.

Первой на вид было около шестнадцати, она барабанила пальцами по ладони, улыбнулась и подмигнула.

Вторая обнимала себя за плечи, сутулилась, хмуро смотрела по сторонам. Судя по морщинам и телосложению, ей перевалило за семьдесят, но в черных волосах не было и одной седой пряди.

Третья выглядела на тридцать. Вышла вперед, в руках связка ключей, при каждом шаге они слегка позвякивали, и кивнула Кузьмину, как старому другу.

Все были в одинаковых вечерних платьях в пол. Конечно же, черных.

Но четвертая…

Кузьмин никак не мог ее рассмотреть: стояла позади остальных, находилась в расфокусе. Белый силуэт.

— Сегодня праздник, — рассмеялась младшая.

— Еще не поздно нагнать, — сказала старшая.

— Это подарок. Ты хорошо служил, — пожала плечами средняя.

Четвертая молчала.

— Ты хотел остановить. Нагнать, разорвать.

— Спасти.

— Этой ночью гончие не умирают. И ты можешь опять стать ей. До рассвета.

Кузьмин хотел ответить, но тело закостенело, не получалось даже моргнуть.

— Платы не надо. Дар.

— Одна ночь.

— Не больше.

— Но и не меньше! Или желание истлело? — рассмеялась младшая.

— Старые долги отданы. Ты свободен. Иди, если хочешь, — вздохнула старшая.

— Решай, — прищурилась средняя.

Кузьмин понял, что может говорить, и, не успев толком задуматься, задал единственный вопрос, имевший значение в звездной пустоши:

— Где добыча?

Младшая хлопнула в ладоши, старшая кивнула, четвертая вспыхнула серебром.

Средняя подняла связку ключей и тряхнула.

Громогласный звон, напоминающий колокольный, потушил звезды, небо стекло топленым воском, и Кузьмин увидел потолок, на нем кругом горело пятно от прикроватной лампы.

Звон стал тише, убавил в торжественности, с каждым переливом всё больше напоминал просто назойливый и очень знакомый писк.

Кузьмин окончательно соскользнул в сон о тюрьме, резко сел и взял мобильник.

— Разбудила?!

— Нет, Юль.

— Я… короче… не могу выкинуть из головы.

— Понимаю. Подъеду. Тоже не спится.

— Да. Спасибо. Я… на стены лезу уже. Блин. Юрьевич. Он же… Ты понимаешь? Он убьет сегодня, а у нас ни хера.

— Скоро буду.

Он сбросил вызов. На экране горело время. Пять минут первого.

Кузьмин оделся, вызвал такси и замер в центре комнаты. Занавешенные шторы переливались ярким светом, будто прямо в окно направили фары.

Но сейчас Кузьмина волновало другое.

Чего-то не хватало.

Подпрыгнул. Отошел в угол комнаты, пробежал до прихожей, перескочив диван.

Кузьмин привык к боли. С возрастом она стала родной. Спиралью вилась вокруг позвоночника, стреляла яркими стрелами в мозг, но теперь…

Исчезла.

Тело слушалось, как никогда раньше. Лучше, чем в молодости.

Кузьмин подошел к зеркалу.

Отражение было обескровленным и отдавало синевой.

«Краше в гроб кладут», — подумал он. Нервно хихикнул, вдавил указательный и средний пальцы в шею. Прикосновения к телу ощущались, но отдаленно, будто трогал затекшую конечность.

Пульса нет.

— Давление… — прошептал Кузьмин.

«Нет, просто я умер».

Он дышал, но на автомате, по привычке, сознание полагало, что это необходимо.

Кузьмин залез в сумку, достал градусник и тонометр.

Измерил давление. Два раза. Убедился в его отсутствии и сунул градусник под мышку.

«Одна ночь», — сказали во сне, который вовсе не был сном.

Судя по уровню ртути в столбике, тело успело остыть.

Осознание собственной смерти далось странно легко. Разумом Кузьмин понимал, что должен паниковать, плакать, молиться или… Что там еще принято у живых мертвецов?

Он отложил градусник.

Кузьмина больше тревожило не то, что он умер, а отсутствие эмоций в связи с этим фактом.

И постепенно в груди, где замерло сердце, оживали уверенность и… азарт.

Одна ночь действительно больше, чем ничего. Времени мало, но главное – оно есть.

Он успеет. К утру, когда истечет срок, уйдет не один.

Среди людей

Кузьмин запрокинул голову.

Августовская ночь пылала.

Казалось, исчезло всё световое загрязнение, а яркость звезд выкрутили на максимум, огромные метеоры чертили между ними блестящие линии. Луны Кузьмин не увидел. Возможно, она просто затерялась в ослепительной небесной иллюминации. От сияния хотелось прищуриться, как от снега солнечным днем, оно красило мир в бледные цвета, можно разглядеть каждый уголок двора. На улице царило подобие белой ночи.

Кузьмин не увидел ни одного знакомого созвездия. Небо словно взяли прямиком из его видения.

— Красиво сегодня, да?

Кузьмин опустил взгляд. У подъезда стояла черная иномарка, водительница облокотилась на машину и курила.

— Ты… тоже это видишь?

— Что именно? — Водительница бросила бычок. — Звезды?

— Да… Они… Их так… и свет…

— Я вижу не столько, сколько позволено гончим. Но да, это вижу. Ну что, едем?

Не дожидаясь ответа, села за руль.

Кузьмин постоял еще немного, завороженный искрящим небом.

«Точно миллиард салютов одновременно», — подумал он и пошел к машине.

Водительница снова закурила, вонь дыма Кузьмин чувствовал слабо, как при забитом носе.

В боковом зеркале увидел, что во двор заезжает такси.

— Это, наверное, твое, но личное авто лучше, да? Куда?

Кузьмин продиктовал адрес.

У водительницы были короткие волосы, синяя челка закрывала глаз. В ушах и губе блестел пирсинг, руки от запястий до плеч в цветных татуировках.

— Кто ты? В… видении… Ты одна из…

Водительница поперхнулась дымом, закашлялась и рассмеялась.

— Ну ты высоковато взял!

— Что происходит?

— Это тебя надо спросить. Я просто водитель. Охота твоя, добыча тоже. Я в дела Ключницы не лезу.

— В дела кого?

— Того, с кем ты заключил договор.

— Я не заключал никаких договоров. Или… Я ничего не понимаю!

— Заключил. Иначе бы не сидел здесь, дедуль. Ты – гончая. Просто так ими не становятся. Кстати, ты спросил «в дела кого», но не спросил, что за добыча и охота, заметил, да? — Водительница подмигнула Кузьмину.

— Я не… Кажется, я сегодня умер…

— Не кажется. Уж извини, ты себя в зеркало видел? Херово выглядишь.

— Тебя это… не смущает? Везти труп?

— А тебя — быть трупом?

«Справедливо», — подумал Кузьмин и зажмурился. Эти разговоры бесполезны.

«Нужно сосредоточиться! Принять правила игры и думать о деле!»

Он убил эту мразь. Всадил пулю промеж глаз Дарьи Васильевой. Сука давно сгнила. Значит, подражатель. Материалы расследования так и не были озвучены до конца, одна ключевая деталь не утекла, а новый убийца о ней знает. Возможно, он из круга Васильевой. Тот, с кем она делилась подробностями. Но Юля и команда пробили по миграционке, из города маньячки за всё время сюда переехало только несколько человек, кто по возрасту мог знать паскуду, их проверили. Наверняка кого-то упустили, но, скорее всего, ложный след. Может, новый убийца из своих, с доступом к делу? Но почему здесь? До города, где «работала» Васильева, больше сотни километров. Из-за Юли? Месть Кузьмину? Нет, бред. Об их дружбе почти никто не знал. Да и созванивались всё реже, в последний раз полтора года назад, пока Юля вдруг не объявилась, прося консультации.

Кузьмин открыл глаза и застонал.

По тротуару, мимо домов, брело шествие. Толпа людей шла рядом с существами, сплетенными из вещества, похожего на жемчужный туман. Создания были причудливых размеров и форм, тут и там мелькали рога и хвосты, голова самого высокого находилась на уровне третьего этажа хрущевки. Оно повернуло «лицо», рот с веками оказались зашиты огромными черными стежками, которые ярко выделялись на дымке. Несильно ниже ростом было нечто, очень похожее на цаплю. «Птица» высоко поднимала полупрозрачные ноги, водила головой на тонкой шее по сторонам, как высматривала что-то, часто широко раскрывала клюв, но крика Кузьмин не слышал.

К счастью.

У поворота, под дорожным знаком, стояла щуплая девочка лет девяти в белом платье, настоящая на вид, увлеченно смотрела на шествие и быстро делала пометки в блокноте. Когда машина проезжала мимо, девочка обернулась к дороге, встретилась глазами с Кузьминым, улыбнулась, помахала и тут же записала.

— Ты… видишь?

— Говорю же, я не гончая и уж тем более не мертвец, спасибо. Живых увидела, сновидицу-писаку тоже, крепко же она спит, раз из другого слоя к нам провалилась во плоти! Иногда мелькает еще… но… Вглядываться не хочу и тебе не советую.

— Что это?

— Сегодня праздник. Некоторые, кто о нем знает, празднуют. — Она кивнула в другое окно. На обочине стояли три человека, держались за руки, пели, пока мимо них шагали туманные монстры.

— Охерительное объяснение.

— Ладно, дедуль, быстро пройдемся. Мы все во сне. Вот что такое весь наш мир. Только сон. Многие еще считают его тюрьмой, куда мы за что-то вписаны. Окончательное пробуждение, освобождение? А хер его знает, когда и есть ли вообще. У сна много слоев. Называй их другими вселенными, если такая терминология ближе. В любом случае, в особенные ночи они слегка накладываются друг на друга. И кому дозволено, могут это видеть. Как ты, например. Не бойся, вреда не причинят. Обычно, кто заключил договор с Ключницей, всё это уже знают…

— Я его не заключал! Или… В общем, возможно, что и заключил, мне…

— Не! Не! Я в дела Ключницы лезу не больше, чем она просит, говорю же! Ты сдох, но не оглох. Я еду, куда скажешь. Всё. Без подробностей проживу.

Слова водительницы не вызвали удивления или шока, будто какая-то его часть уже знала всё это. Но Кузьмин по-прежнему не понимал, причем здесь, собственно, он. Старик, чья главная заслуга за всю жизнь – убийство маньячки много лет назад.

Из-за поворота выехал полицейский бобик. Замедлился около компании, палящей свечи на перекрестке. Кузьмин был уверен, что остановится, но нет, снова набрал скорость.

— Менты… Они даже реальных людей не видят, что ли?!

— Ключница отводит глаза от празднующих и идущих к Ней. Но не ото всех. С Ней не угадаешь.

Кузьмин снял квартиру посуточно недалеко от Юли. Она предлагала перекантоваться у нее, но он настолько привык жить один, что даже не представлял, как это — делить с кем-то личное пространство.

Они заехали во двор. На парковке высился сарай из тумана. Горел призрачным огнем, дым валил из-под запертых дверей, жемчужным ковром стелился по земле. До Кузьмина долетели истошные вопли.

Водительница, как ни в чем не бывало, поехала прямо на фантом.

— Стой! Твою мать! Ты не видишь ни хера!

Водительница раздраженно ударила по рулю и остановилась.

— Обычно гончие всё знают! Злые, уверенные, а ты… Ты увидишь много странных вещей этой ночью. — Она смотрела на Кузьмина почти с жалостью. — Но должен учуять и нагнать добычу, несмотря ни на что.

— Учуять? Издеваешься? После… я… запахи почти не чувствую.

— Где-то прибыло, где-то убыло. Исчезают лишние, сбивающие. Нужное унюхаешь, не ссы.

— И часто ты возишь… гончих?

— Не только их. Иногда обычных людей. Кого скажет. Она приказывает выезжать три-четыре раза за год, не больше. Как-то целый год вообще дома просидела. Лучшие двенадцать месяцев, мать их. — Водительница поправила челку. — Что там?

— Горящий сарай, внутри люди.

— Не люди. Город полон воспоминаний, они на каждом шагу. Самые ужасающие впечатываются в плоть улиц клеймом — и, опа, вот вам шрам. Некоторые рассасываются через пару лет. Другие остаются на десятилетия, даже века, проникают в другие слои сна иногда. Но это просто эхо. Те люди давно ушли.

«Шрам. Так вот как Васильева выбирала…»

Выходя, Кузьмин спросил:

— Хочешь подняться? Кофе выпьешь.

— Не. Я лучше тут, — сказала водительница и достала смартфон.

Выправка Юли сразу говорила об ее профессии. Большая женщина с прямой спиной, но не толстая, сплошные мышцы. К сорока годам так и не нашла мужчину. Впрочем, не Кузьмину ее судить, он тоже так и не встретил ту, с кем можно разделить жизнь.

Старость.

Смерть.

Они обнялись.

— Юрьевич, ты в норме? Ледяной весь.

— Продрог.

— Жара на улице. На тебе лица нет. Бледный, как…

— Смерть. Спасибо.

— У тебя по ходу давление рухнуло… Нужно врача вызвать. Ты себя в зеркало видел?

— Да вы издеваетесь… Видел, веришь?! Всё нормально, выпил таблетки, отлежался, перед выходом померил — и как у космонавта уже почти. Просто… устал. И плохо сплю.

— Знаю, тебе нужен чай!

Кузьмин покачал головой.

«Шрам. Васильева и новый убийца выбирают такие места. Они связаны с этой чертовщиной. Кто бы мог подумать?»

— Юль, покажи еще раз фотки.

— Нашел зацепку?!

«Если вижу туманную херню, то, может, замечу новое и на снимках».

— Нет… Возможно… Посмотрим.

Они уселись на кровати, Юля поставила на колени ноутбук и повернула экран к Кузьмину.

— Листать…

— Я умею пользоваться компьютером!

— Ладно, ладно.

Пожилая женщина лежала на газоне. Точный возраст не установить, лицо – красная каша из костей и мяса, долго работали молотком. Левой кисти нет, грудную клетку вскрыли, ребра торчали в стороны.

— Жертва – учительница младших классов, — рассказывала вчера Юля, — божий одуванчик, жила одна, ну, с собакой, из хобби – цветник под окнами высадила. Красивый. Жаль, теперь ему конец. И собаке тоже, скорее всего.

— Почему раньше не позвонили?! — вспыхнул Кузьмин. — Полгода назад, например?

— Политика. Лишних приглашать не хотели, сор из избы, все дела. Начало цитаты: «Юлия Семеновна, консультанты нам на хер не упали». Конец цитаты. Но сейчас в отчаянии. Завтра усиление охереть, патрули дополнительные пустят. Сомневаюсь, что толк выйдет. Он достаточно умен, раз никак не прокололся. Будет осторожен, а на каждый угол мента не поставишь.

Кузьмин кликнул. В выскобленной грудной клетке лежало что-то. Ракурс ближе. Отпиленная левая кисть. Следующий снимок – ладонь, отмытая от крови. Посреди путаницы линий вырезали то ли забор, то ли решетку. Семь из восьми прутьев были сломаны поперек. Каждый из них – отнятая жизнь. Убийца ведет отсчет, как Васильева в свое время. Оставалась последняя жертва, если они, конечно, правильно понимали знак. Именно эту деталь им удалось скрыть от прессы тридцать лет назад.

Общий снимок огороженного пятачка двора.

На месте, где нашли учительницу, четыре года назад произошло убийство.

Муженек вернулся с попойки, избил жену, она смогла вырваться и убежала на улицу, но он нагнал. Молотком превращал лицо несчастной в месиво почти час. Крики о помощи, пока женщина могла орать, слышал весь дом, но полицию никто не вызвал.

— Насколько хорошо освещали в прессе? — спросил вчера Кузьмин.

— Юрьевич, сейчас не то время. Какая пресса? Во все городские паблики слили фотки. Из них «наш» и узнал, куда класть, до сантиметра. Лучше бы мудланы так оперативно ментам звонили.

Тридцать лет назад Васильева узнавала о местах преступлений из телевизора, газет, описывающих всё в цветастых подробностях, эпоха гласности, мать ее. Теперь еще проще.

Она убила пятерых. Подражатель обошел вдохновительницу, почти довел отсчет до нуля.

Васильева Дарья, двадцатидвухлетняя медсестра. По словам коллег, общительная, смешливая. Не портрет серийного убийцы. И тем не менее… Пятеро. Две девушки, три мужчины. Раз в месяц, тринадцатого числа. Начала с января. Остановили в мае. Последняя жертва Васильевой должна была умереть в августе.

Новый убийца соблюдал периодичность неукоснительно. Наступило тринадцатое августа. Он убьет сегодня. Возможно, уже.

Васильева заманивала жертв в машину легко. Девушка была хрупка, красива, и никто не ждал подвоха. Вкалывала несчастным лошадиную дозу транквилизаторов и везла в гараж, где убивала. После вытаскивала органы, отпиливала левую кисть, вырезала на ладони решетку и вкладывала конечность в грудину.

Способ убийства зависел от места, куда планировала положить труп.

Братку проломили череп бейсбольной битой на детской площадке, предварительно переломав ноги, – она воспроизводила это на студенте, затем оставляла труп среди лесенок и качелей.

Женщину забили кирпичом в переулке – она везла распотрошенную девушку с вмятым затылком туда, где асфальт еще помнил кровь первой жертвы.

Дело маньяка занимало все мысли Кузьмина, не позволяя толком спать, врезалось сверлом в сердце. Оно стало личным.

Вычислили из-за несоответствий ведомостей рецептурных препаратов в больнице Васильевой. В больших количествах пропал транквилизатор, которым и накачивали убитых.

Кузьмин не думал, что Васильева убийца. Просто барыга, а мудак у нее затаривался. Но застали ее в гараже, склоненной над беременной женщиной. Васильева ударила ее ножом и уже выскоблила, плод валялся в кучке внутренностей, на пропитанных кровью газетах.

Кузьмин прицелился. Васильева не обратила внимания на крики опергруппы, улыбнулась и бросилась вперед, замахиваясь пилой.

Кузьмин выстрелил. Не задумываясь. На автомате.

Спустя неделю у него случился нервный срыв.

Кузьмина считали героем. Он и сам чувствовал удовлетворение. Но тем не менее решил убить себя. Чувствовал, что так поставит точку. Сидел один в кабинете, прижимал табельный к виску, смотрел на кипу бумаг на столе, пальцем гладил курок.

Он был готов. Он бы выстрелил.

Это единственное решение, знал Кузьмин.

«Ты это хотел, ты это выбрал», — печатной машинкой стучала одна мысль.

Выхода нет.

Он улыбнулся.

Но на столе, кроме отчетов, лежала и фотография. Сёма. Он с Кузьминым на ступенях академии.

Друг ведь просил позаботиться о дочери…

— Дядь Миш, дядь Миш! — Юля улыбнулась из черноты, когда Кузьмин закрыл глаза и усилил давление на спусковой крючок.

С ощущением, что совершает страшную ошибку, Кузьмин убрал пистолет.

— Я вызываю скорую! — Юля разбила воспоминания. — Ты не моргал! Если откинешься…

— Я в порядке. Полном. Может, всё-таки чаю? Серьезно, я в норме.

Юля недобро зыркнула, но ушла на кухню. Кузьмин продолжил листать фотографии.

Он чувствовал нечто. Это походило на…

Поднял экран на уровень лица и принюхался.

Запах, да. Едва уловимый, здесь не поймать, но наверняка сможет на месте.

Кузьмин пошел в прихожую.

— Стоять, на хер! — Юля выскочила из кухни. — Куда намылился?

— Я обратно, к себе. Лучше отлежусь. Мутит сильно…

— У тебя что-то есть?! Вижу по глазам, есть. Ты мне манду в лапти не обувай, пожалуйста.

— Всё сложно…

— Я позвонила, и ты примчался, спасибо, но ты просто консультант, а я уже не девочка.

— Знаю, — вздохнул Кузьмин.

— Выкладывай!

— Надо на место убийства.

— Прямо сейчас? Наши там каждый миллиметр прочесали еще месяц назад.

— Думаю, найду больше.

Несколько секунд они молчали.

— Дай мне пять минут. Переоденусь, — сказала Юля.

— Ты не едешь!

— Еще как, на хер, еду. Это мое дело. Свое ты закрыл. Я должна была дежурить со всеми. Но отправили домой. Сказали: «Тебе нужно поспать». Но я не усну. Пока не поймаю мудака, понимаешь? Знаю, понимаешь.

Юля переоделась, достала из тумбочки пистолет, вытащила магазин, проверила патроны и сунула оружие за пояс.

— Не сдала табельное?

— Ой, не надо морализаторств.

— И не думал. В мое время с этим проще было.

Они улыбнулись, напряжение слегка растаяло.

— Не в курсе, что сегодня за праздник? — спросил Кузьмин, когда спускались по лестнице.

— Без понятия.

Юля первая вышла из подъезда, споткнулась о кирпич, едва не упала, Кузьмин подхватил ее под локоть.

Ну конечно, она не видит ни звезд, ни их ослепительного света.

Ни горящего сарая, откуда доносились крики.

Впрочем, последнее к лучшему.

— Нормальная реакция…

— Ну так! Думаешь, совсем одряхлел?

— По твоему виду думаю, что вот-вот сдохнешь.

— До утра дотерплю, клянусь. Вон машина.

— Такси?

— Типа того.

Водительница меланхолично водила пальцем по экрану смартфона.

Кузьмин сел на переднее сиденье, Юля пристроилась сзади.

— Слышишь, дедуль, — сказала водительница, не отрывая взгляда от экрана, — я тут погуглила, этот район в семидесятых отстроили при расширении города, так деревня стояла. Фашисты при оккупации загнали жителей в сарай и подожгли, это…

Кузьмин покашлял. Водительница посмотрела на него как на идиота.

— Она что, ничего не знает?! Ты совсем дурной? Понимаешь, куда ее втягиваешь?!

— Так. О чем ты? Не знаю чего? — нахмурилась Юля.

— У дедули спрашивай. Я только веду. Адрес.

— Нет, сначала ответишь…

— Юля, потом! Я всё объясню, клянусь. Нам на…

Водительница прикрепила телефон к приборной панели, вбила адрес в навигатор и достала из пачки сигарету.

— Можно не курить?! — сказала Юля. — Не машина, а пепельница.

— Нельзя. Не нравится – вызови такси.

— Кто это, Юрьевич?! И что…

— Хватит, — вздохнул Кузьмин. — Пожалуйста, Юля, не сейчас. Дело усложнилось! Ты мне веришь?!

Юля медленно кивнула.

— Так вот… Я… Не знаю, с чего начать… Помнишь, мы говорили о версии ритуала, магии…

— Да. То, что убийца – не подражатель, а следует ритуалу, который вычитал где-то, как и Васильева. Ты к чему?

— Юль, какая-то сила хочет, чтобы я остановил убийцу, она ведет меня и…

— Ведет?! Магия?! Юрьевич, ты головой шлепнулся?!

— Пожалуйста, доверься мне. Я не шучу…

— Добро пожаловать в удивительный мир волшебства, милаха! — Водительница подмигнула в зеркало заднего вида. – Хогвартс!

— Юрьевич, это она тебя…

— Доверься мне! Я тебя хоть раз подводил?

— Ты…

— Подводил?!

— Нет.

— И сейчас не подведу. Пожалуйста, Юль. Молю.

Мимо плыл город, ослепленный звездным светом, празднующий неизвестное торжество. Одиночные фигурки, компании, туманные чудовища… Жемчужный туман поблескивал, при некоторых ракурсах напоминал скорее мутноватую жидкость.

— Куда они идут? Все эти… — спросил Кузьмин.

— Ты про пьянот?! Гуляют! Лето же! Юрьевич, ты адекватный мужик, что эта сумасшедшая тебе наговорила?!

— Одни просто празднуют. Другие на аудиенцию топают. За благословением. Или проклятием. С Ключницей не угадаешь, — ответила водительница.

Юля фыркнула.

Кузьмин вздохнул и закрыл глаза, чтобы не видеть улицу. Не вглядываться в туманных существ; не смотреть на яркие, живые рисунки на стенах; не читать горящие пламенем слова, которые местами висели прямо в воздухе.

Он пожалел, что взял с собой Юлю, но она бы не отстала. Не следовало к ней ехать, нужно было сразу на место преступления. Додуматься до этого.

Он вспомнил ее ребенком. Хмурой, необщительной девочкой, не плакавшей даже на похоронах Сёмы. Она стискивала руку Кузьмина, царапала ладонь нестриженными ногтями. Но не плакала, нет.

«Юля – боец. Вся в отца».

— Вот это херовина! — воскликнула водительница.

Кузьмин открыл глаза. Приехали.

Где месяц назад лежал труп учительницы, в небо уходил тонкий черный прут, неровно переломанный поперек у самой земли.

— Ты это тоже видишь? — спросил Кузьмин водительницу.

— А то. Странно. Что-то новенькое.

— Вы о чем?!

Кузьмин хлопнул дверью и подбежал к пруту.

Сломанные края вибрировали, с них капала маслянистая и черная, как мазут, жидкость. Нижний конец прута уходил в землю, а верхний вонзался в небо, которое свернулось вокруг него звездной спиралью и напоминало рисунок галактики из школьного учебника.

— На что ты пялишься? Объясняй всё!

Кузьмин обернулся, к нему шла Юля, освещала дорогу телефоном. — А не то… Опа, интересно… Месяц назад этого не было… Трава выжжена, гляди. Пестициды?

Присела и потянулась к измазанному «мазутом» газону, Кузьмин схватил ее запястье.

— Ты в каждую неизвестную херь пальцем тыкаешь?

— Извини. Я вызову экспертов…

— Не надо никого вызывать! Лучше помолчи секунду!

Кузьмин знал, что делать. Принюхался и отчетливо ощутил запах добычи, она воняла потом, злостью и чем-то неуловимо знакомым.

Он мог выследить ее!

Кузьмин развернулся.

— Юрьевич! Куда?! Нужно вызывать…

— Не нужно. Я знаю, где выродок.

Предвкушение разлилось по телу электричеством.

Он вспомнил, что всегда любил охоту. Но не абы какую.

Преследование равного. Хищника. Хитрого, умного, опасного.

Но, считай, уже мертвого.

— Куда? — выдохнула дым водительница.

— Я скажу, — сказал Кузьмин, сел, упер ладони в бардачок и с недоброй улыбкой всматривался вдаль.

— Во-о-о! Так ты больше похож на гончую.

— Юрьевич! Нужно наших вызывать! Хер ли ты…

— Заткнулись! Обе! Нам недалеко.

Машина, шурша гравием, въехала в гаражный комплекс.

Дежавю. Облупившиеся боксы живо вызвали в памяти задержание тридцатилетней давности.

— Смотри, — сказала Юля.

Ворота одного из гаражей впереди были распахнуты, горел свет.

— Дальше ножками, — сказала водительница.

Кузьмин прищурился.

— Ты ведь едешь, куда я скажу, так? Могу приказать?

По гримасе водительницы понял, что может. Но не стал.

Кузьмин двигался медленно, старался, чтобы гравий не сильно хрустел под ботинками.

Юля шла рядом, сжимала пистолет, больше не задавала вопросов, напряжена и готова к действию

Сквозь азарт и возбуждение пробилась… гордость. Да, девочка выросла.

— Стоять! — Она выскочила вперед и прицелилась.

В гараже, у минивэна с поднятым капотом, стоял мужчина лет тридцати с волосами до плеч, одетый в черную толстовку и джинсы. Он поднял руки вверх. В правой сжимал гаечный ключ.

— Что?! Кто вы?! Деньги?! У меня немного и…

— Полиция! На колени и бросил! — крикнула Юля.

— Хорошо. Хорошо…

Мужчина улыбнулся

Кузьмин узнал улыбку, узнал запах.

— Стреляй!

Кузьмин кинулся, но не успел.

Мужчина метнул гаечный ключ. Попал в лицо Юли. Хрустнуло. Она упала на задницу. Пистолет выстрелил. Пуля снесла боковое зеркало минивэна.

Убийца прыгнул. Увернулся от взмаха Кузьмина. Впечатал колено в рассеченный нос Юли. Она влажно хрюкнула и опрокинулась на спину.

Пистолет поскакал по гравию.

Убийца залез в карман толстовки. Сверкнул нож.

Кузьмин зарычал, подскочил, ударил апперкотом. Кулак пролетел в сантиметре от подбородка убийцы. Лезвие мягко вошло в бок Кузьмина и так же легко выскочило, когда он отступил на шаг.

Обманка левой, хук правой.

Мимо.

Нож скользнул по груди Кузьмина, распорол рубашку и подкожный жир.

Убийца кивнул.

— Ну конечно. Сегодня, под Персеидами, гончие не умирают. Решил опять заделаться? От тебя, идиота, этого следовало ждать. Всё лишь бы…

Кузьмин не дал договорить. Напал. Давил. Махал кулаками.

Ни разу не попал.

Убийца будто точно знал, куда придется следующий удар.

Зато Кузьмин не уставал, усталость для живых, отступления для живых. И после прямого удара ножом в сердце лишь ускорился.

Дыхание противника же сбилось, он начал ошибаться.

Кузьмин открылся, позволил ножу войти в подреберье, застрять. Ухватил запястье убийцы и легко переломил. Притянул. Ударил лбом. Удовлетворенно почувствовал, как ломается носовая перегородка мудака. Отпустил запястье, и убийца упал, оставил нож в Кузьмине.

Убийца тяжело поднялся, баюкая сломанную руку, и сказал:

— Это повторение от повторений. Снова и снова. Я…

Кулак Кузьмина просвистел рядом со щекой убийцы, тот отскочил в сторону, чтобы со всего маху налететь животом на лезвие.

Кузьмин улыбнулся и провернул нож.

Убийца всхлипнул.

Изо рта вместе с кровью хлынули слова:

— Из смерти в смерть, значит?

Что-то всколыхнулось в памяти, прошло по сознанию ледяной волной, и Кузьмин отступил, недоуменно наблюдая за тем, как его добыча, хрипя, оседает, ползет к…

Он опомнился, срезал расстояние, но снизу вверх на него уже смотрело дуло.

— Хватит повторений.

Выстрел.

Кузьмин не почувствовал боли, только резкий толчок и долгое падение вверх.

И вот он под дождем, у реки. Воняло тиной и гнилой рыбой. Он бросился на девушку, ударил, но она легко увернулась, скользнула по грязи и…

Горело палящее солнце, он стоял на коленях в песке, дуло винтовки, которую держал чернокожий мужчина, упиралось в лоб и…

Он схватил женщину за волосы, провел ножом по горлу, в лицо брызнула кровь и…

Кузьмин сел, растерянно огляделся. Ни убийцы, ни минивэна.

Ни Юли.

— Сука! Юль! Юля!

— Он увез ее, — сказала водительница, подошла и протянула ладонь. — Еле затянул в машину. Ты его хорошо покромсал. Но он тебя лучше.

Кузьмин оттолкнул ладонь.

— Сколько я валялся?

— Минут десять.

— Твою же! Почему не помогла?!

— В мемы залипла, прости, есть слабость. Ты точно не глухой?! Мое дело возить! Большего от меня не требуют.

— Если с ней что-нибудь…

— Я говорила, что втягивать женщину не стоит? Говорила? Говорила.

Кузьмин зашел в гараж, поднял двери подвала и выругался. На деревянном столе лежал выпотрошенный мужской труп. Они застали ублюдка, когда он готовился вести тело на шрам.

— Едем! Быстро!

Кузьмин сел в салон, посмотрел на изрезанный торс, крови почти не было, из живота выглядывали липкие сиреневые внутренности. Коснулся пулевого отверстия, провел ладонью по раскуроченному затылку и вытер склизкую пленку о брюки.

— Есть чем перевязать?

— Не умрешь.

— Мне так ходить?!

— Ты на свидание, млядь, собрался? И вообще хер ли ноешь? Тут я пострадавшая, у мне весь салон засран! Погляди только! С кого спрашивать? Ты ведь скоро того.

— Пошла ты.

— Я бы с удовольствием. Шмон стоит, как вскрытого покойника везу. Ах, точно… Ё-моё, да аптечку возьми.

Кузьмин бинтовал голову и говорил, куда ехать.

Водительница смотрела на дорогу, нервно облизывала колечко в губе, а потом выпалила:

— У меня дочь. Одна воспитываю. Ввязываться не собираюсь. Я вожу. Начинается кипиш – не выхожу. «Пассажир ныряет в бездну – стой подальше» – слова работодателя.

— Ты не виновата. Всё?! Налево, у червивого гнезда. А, забываю, что не видишь… Да, сюда. — Ему хотелось отвлечься от мыслей о Юле. С ней всё в порядке, убийца истекает кровью, а она сильная. Следовать запаху и не думать о плохом. Занять мысли. И он спросил: — Как ты стала… ну…

— Водителем? Жаловаться грех – после ночки повышение на цивильной работе ждет, или кошелек с бабками найду, или хер знает какая, но благодарность будет. Всё честно. Ключница не добро, ничего подобного. Но и не зло. Она… всё и сразу. Одновременно.

— Я спрашивал не это.

— Излить душу, да? А что, ты ведь покойник. Не обижайся. Я… Нью-эйдж движуха, викканство. Оккультизм, короче. Он опять в моде…

— Заметил.

Водительница рассмеялась.

— Это просто игры. Были. Но… Меня изнасиловали. Возвращалась вечером…

— И решила отомстить?

— Я тебе исповедуюсь или что?! Прояви уважение и закрой пасть, да? Я отомстила силой закона и хорошей памятью на лица, во-о-о как. — Водительница постучала по виску. — Дело в другом. Я залетела. Аборт хотела делать, даже записалась, но… Нет. Никто не понимал, как я могу носить в себе «выродка». Это дословно, да. Родители перестали со мной говорить. Ну и пошли-ка они на хер. Они не понимали, это не его ребенок. Мой. Но наш мир, тюрьма, сон считал иначе. Ведь… Смерть плода. К всеобщему счастью. Я сидела в больнице, из меня с минуты на минуту должны были выскоблить трупик. Мать позвонила, радостная такая. Мразь. Август. Ночь. Я встала и, в чем была, ушла. Сдохну с ребенком. Пусть сгнию изнутри. Но с ним или с ней. Не знала, куда идти, просто бродила и случайно вышла на перекресток. Тогда вспомнила, что читала о Ключнице. О Ходящей меж звезд. У меня не было ни гимнов, ни даров. Я упала на колени и заплакала. Тучи висели, дождь накрапывал. А я рыдала и… Всё заискрило, заблестело, небо стало… ну как сейчас. Она спустилась ко мне.

— И?

— Говорю же, у меня дочь. Ей шесть. В следующем году в школу идем. Ключница – небесная, земная и подземная, Она принадлежит всем мирам и временам одновременно, скользит между ними так же легко, как мы дышим. Но превращение смерти обратно в жизнь стоит дорого в любом случае. Десять лет. Столько Она потребовала. Десять лет я буду в Ее стае. Возить тех, кого потребует и когда потребует.

— Направо. Я сам не просил ни о чем, но…

— Ее личными гончими, преследователями, убийцами случайно не становятся. Ты просил. Просто не помнишь. Я не знаю почему.

Кузьмин вытащил телефон, по экрану бежала трещина. 3:00. Рассвет нагонял. Дышал в спину.

— Налево.

Водительница изменилась в лице, закашлялась и стиснула руль так, что побелели костяшки.

— Ты чего?!

— Плохие новости. Я, кажись, знаю, куда едем. Если так, у тебя проблемы, дедуль. И у твоей подруги.

— Ты о чем? Что с Юлей?!

— Я бывала там с гончими и парой людей…

— Что, на хер, с Юлей?! Эта женщина… Она мне дорога! Она мне как дочь! Она жива?!

— Я не знаю… Возможно! Но это плохое место.

Сознание сковало от ужаса. Что он натворил? Зачем взял Юлю с собой?

— Сказала «а», говори «б»!

— Город полон воспоминаний, помнишь, да? Место, куда едем, вроде шрама, но не совсем… Даже я его вижу, а мне позволено смотреть очень поверхностно. Другие пассажиры звали это оборотной церковью.

***

Церквушка из коричневого лакированного дерева стояла на окраине парка, блестела золотой луковкой, смотрела окнами на перекресток. На заборе висела табличка: «Восстановлена в 2004 году. С помощью Божьей и содействием…»

За лживой оболочкой проглядывалось настоящее здание, не из жемчужного тумана, но из рыжего металла, по стенам текла жижа, липкая на вид. Она воняла. Тяжелая сладость перебивала даже запах убийцы. Оборотная церковь была выше и шире обычной, на крыше тоже луковки, красные и без крестов.

— …добавлял их кровь в вино для причастия. Неизвестно точно скольких… Всё хотели замять по-тихому, сгноить где-нибудь в Сибири. Пришли за ним, но он уже вскрыл горло над алтарем. А на дворе, считай, гражданочка, и всем не до сбрендившего попа быстро стало. При Советах построили тут кинотеатр, через пару лет сгорел. Вместе с десятком зрителей. Планировали восстановить Домом культуры, но пожар во время стройки, тогда бросили, снесли к херам всё, — рассказывала водительница.

— И кто-то решил, что хорошая идея опять поставить тут церковь?

— Страшилки страшилками, а отмыв бабла отмывом бабла. У города память лучше, чем у людей. Церковь позволила себя построить. Сейчас популярна у… особого контингента. Днем. По ночам, тем более типа сегодняшней, к ней суются только самые отбитые или отчаявшиеся.

Кузьмин открыл дверь, водительница схватила его запястье и тут же отдернула руку.

— Есть еще одно. Помнишь, я говорила, что в шрамах не люди, а эхо? Мои пассажиры, которые возвращались из церкви, говорили, что здесь всё иначе. Внутри живое. Церковь – не совсем шрам, а… вроде прохода или окна…

— Подробнее.

— Я не спрашивала подробнее и просила заткнуться, если начинали душу изливать. Уши затыкала и песенки пела, всё такое. Знания порождают скорбь, а я и так дохера знаю.

Кузьмин выругался и пошел к церкви, на лицо легли красные отсветы, струящиеся из окон, встал на ступеньки, с них полетели хлопья ржавчины. Одновременно существовало два входа. На верхнем, доступном для всех, уровне просто деревянные двери с резьбой. Но стоило приглядеться внимательнее, как их заменяли железные ворота, истекающие вонючей желчью.

Кузьмин взял липкую ледяную ручку. Визгливо заскрипели петли, прикосновение к металлу оставило на коже обмороженный след.

Кузьмин зашел в притвор. Запах убийцы пропал окончательно, в нос ударили обычные для церквей ароматы ладана и воска. Вход в неф пеленой закрывал черный дым. На скамейке рядом с воротами сидела женщина в платке, опустила голову и бубнила под нос имена, а потом отчетливо сказала:

— Не бойся. Собак Четырехликой не смеем трогать.

Повернулась к Кузьмину, ее лицо скрывала металлическая маска без прорезей. Кузьмин попятился и спиной зашел в дым, тот мягко спеленал его, точно младенца, нежно покачал и выхаркнул.

Кузьмин оказался в огромном зале, окрашенном алым сиянием.

Бесчисленные «иконы» висели в киотах, стояли на аналоях, под каждой горели свечи, но ярче всего маяком пылало красное паникадило в центре храма.

Изображения на «иконах» двигались, Кузьмин подумал, что они напоминают телевизоры. Ни на одной не было святых, Спасителей и матерей. Зато были кричащие люди. Кровь, внутренности, волдыри. Иглы входили под ногти; кипящее масло лилось на половые органы; кости разрывали кожу. Дыбы, железные девы, стулья с натекшими под ними красными лужами. Музей пыток. Памятник главным изобретениям человечества.

Мимо прошла женщина из притвора, остановилась у одной из «икон». На ней изрезанный мужчина безмолвно кричал. Существо в черной одежде и металлической маске, как у женщины, нагнулось над несчастным и срезало широкий шмат плоти с его плеча.

Женщина осмотрела подсвечник, недовольно хмыкнула, вытащила огарок, откинула, достала из складок юбки новую свечу, подпалила от горящей и вставила.

— Приветствую, пес. Стая Ходящей меж звезд — всегда желанные гости, — громогласно прочавкало.

Алтарные двери открылись. Вышел мужчина в черной рясе с запрокинутой назад головой. Неловко перебирая ногами, приблизился. На шее зияла рана, сочилась кровью, в мясе по краям торчали кривые желтые зубы, из трахеи выглядывало что-то блестящее. То ли червь, то ли язык.

— Ты тот священник… — выдохнул Кузьмин.

Рана захлюпала:

— Я был им. И вот что вышло из моего служения. Нынешний молодой попёнок не понимает, почему у него каждую службу яблоку негде упасть и так много прихожан приезжает даже из других городов. Думает, что его заслуга, а кошмары каждую ночь – испытание. Гордыня пожрет его. Он не знает, что сюда едут творить зло, а не искать спасения. Он проводит заупокойные службы для живых. Знаешь, скольких здесь портят? Все эти… прихожане, их манит сюда. Но я не дам попёнку стать похожим на меня, лучше сверну шею за алтарем. Прошлый, старик, сразу понял, что не церковь здесь, а мерзость. Не сошел с ума и не утонул в гордыни, ведьм гонял. Пытался место отмолить. Но не выдержал и ушел. Кое-что не отмолить. Я его не виню.

— Мужчина с женщиной! Они были здесь.

— Ты чуть опоздал. Твоя добыча ушла. Я обмыл ее.

— Обмыл?

— Тело умирало, а ей надо успеть доломать решетку. Она получила время. За плату.

— Плату… Какую? Нет… Нет!

— Мне жаль. Но всё продается и покупается. Ты знаешь.

— Где Юля?!

— Тебе лучше не видеть.

— Где?!

Кузьмин ударил, но кулак не встретил сопротивления и прошел сквозь священника.

— Ты ничего мне не сделаешь. Если хочешь — пойдем, но лучше…

Юля была в одной из «икон» рядом с алтарными дверями, плакала, кричала, дергалась, связанная ремнями. В ее разрезанном животе копошились жирные красные черви, сплетались с кишками, между ног вонзили палку, левую грудь отрезали, а правую…

Кузьмин отвернулся и заорал во всю силу мертвых легких.

— Мне жаль. Пойдем в притвор.

— Вытащи ее!

— Не могу. Она продана.

— Вытащи!

— Можешь заменить кем другим, и она просто сдохнет, — прокаркала женщина в маске, проходя мимо. — Но не сукой, с которой приехал. Она под охраной Четырехликой. Не возьмем. Ищи кого-то еще.

— Не слушай это. Оно — часть церкви, — сказал священник.

— Поменять можно?

— Да. Но кого ты можешь привести? Кого захочешь отдать? Неужели ты…

— Себя. Я отдаю себя.

— Ты мертвец.

— Я отдаю следующую жизнь. Целиком. Это ведь так работает? Это ведь после смерти? Новый цикл. Новый сон. Я проведу его здесь. В «иконе».

— Ты этого не захочешь…

— Я отдаю себя за Юлю! Вы, твари, любите сделки. Скоро сдохну, пара часов или час, и моя следующая жизнь — ваша. Согласен?!

— Я — нет. Но место — да. Оно принимает. Всё честно. Твой кошмар будет долгим, покажется тебе вечностью, не рассчитывай, что умрешь быстро. Они умеют тянуть. Исцелять и начинать заново. Снова, снова и...

— Я понял! По рукам.

Кузьмин протянул ладонь. Священник отступил, вперед вышла женщина, из-под юбки выскользнула длинная, влажная нить, оплела предплечье Кузьмина, стиснула и исчезла обратно, шелестя тканью.

Юля на «иконе» обмякла, глаза остекленели. Изображение почернело.

— Пойдем в притвор.

Они сели на лавку, Кузьмин закрыл лицо ладонями. Он хотел плакать, но не мог.

— Что это?..

— Место с окнами в нижний слой сна. Некоторые считают его адом. Есть мнение, что именно благодаря ему легенды об аде, собственно, и появились.

— Ты сказал, что обмыл ублюдка…

— Я — раб места. Вынужден служить и смотреть. И это не прекращается. Вот цена. Вот моя свобода. Обмыл добычу в потрохах, исцелил. На время. До утра. Ей хватит.

— Ты сказал, он хочет сломать решетку.

Глотка священника булькнула.

— Как поступает человек, если знает или догадывается, что вся его жизнь — сон? Кошмар, точнее, и он заключенный. А за хлипкой занавеской ужаса, совсем рядом, дрожит иное. Надежда на полноту, на настоящее. На жизнь. На побег. Как поступает человек? К чему его подтолкнет клетка? Он забудет. Или ударится в религию. Или магию. Станет искать выход, лелеять огонь внутри или… Впрочем, это не та история, верно? Ни я, ни твоя добыча не выбрали эти варианты. Мы решили выдрать решетку.

— Ты…

— Мы с ней похожи. Я узнал о ней всё, когда исцелял, мазал кровью и желчью, проникал пальцами и языком внутрь ран. Я и твоя добыча одинаково заблуждались. Но есть разница: меня никто не старался спасти. Раз за разом. Жизнь за жизнью. Опять и опять.

— О чем ты?!

— Ты охотишься и убиваешь ее по одной причине.

Кузьмин замотал головой, но в памяти мелькали образы. Он просил Ключницу стереть их века назад, в другом теле, за миллионы километров отсюда. Но, как и сегодня, в небе вспыхивали… Персеиды.

Священник продолжал:

— Мой кошмар почти бесконечен. Таким будет и ее. Я ошибался. Она ошибается. Кровь невинных ото сна не пробудит. Добыча сломает прутья, ускользнет, но не в реальность, не в полноту, а спустится ниже. Как я. У кошмара много слоев и много вариантов худшего. В любой тюрьме есть особенные камеры для провинившихся. Церковь — одна из таких. И она попадет в подобное. Или хуже. Вариантов хватает. Я предупреждал, говорил, но она не хотела слушать. И я бы не послушал в свое время. Мораль — лишь часть оков, так тогда думал, а клетка сбивает нас с дороги к истине всеми способами… Каждый уверен, что особенный. Что у него-то всё выйдет. Что нащупал правильную последовательность, придумал исключительный ритуал. Она гналась за этим не одну жизнь. Она не отступит. Мы с ней глупы. Поедая людское мясо, поя кровью прихожан, я действительно ломал прутья сна, но не туда, куда хотел. Я спустился ниже, и она спустится. Шрам ляжет на шрам, боль на боль, отмычка щелкнет, прутья переломятся. Один за другим. Но добыче не понравится то, что она обнаружит за решеткой. Твоя следующая жизнь станет ветхозаветным адом, но потом всё-таки умрешь, пусть на это уйдет много времени. Поднимешься обратно на слой, где был, или даже выше, очистившись в боли. Но я… И она, если закончит ритуал… Нет. Мы — полноценная часть низших этажей кошмара.

— Это навечно?

— Ничто не вечно. Но есть вещи, которые так надолго, что почти неотличимы от вечности. Иди. Она не остановится. Времени у вас обоих до утра. А рассвет почти здесь. Она спросила, где ближайший шрам. Я ответил.

Кузьмин толкнул двери и вышел навстречу тающим в рассветной синеве звездам.

— Твой сон полон боли, — чавкнул священник. — Но скоро убедишься, что есть кошмары хуже.

Среди троп

— Я хочу вспомнить, — прошептал он и посмотрел на небо.

— Ты просил о беспамятстве, — ответило оно женским голосом.

— Мне оно больше не нужно. Всё подходит к концу. Ведь для этого ты не дала мне просто умереть, а ей просто сбежать? Хочешь доиграть? Поставить точку в нашей истории?

— Запятую.

И в него хлынула память.

Его любовь в тунике танцевала под светом луны на перекрестке. Отблески факела дрожали на смуглой коже, искрили огоньками в глазах. С распущенными волосами, черными, как у самой Богини, кружила она и пела гимны.

Он взял руки любимой, их голоса слились в один, в круговороте танца четыре тропы рассыпались на бесконечное множество.

— Мы хотим помнить каждый следующий круг. Мы хотим идти рука об руку на каждом из них. Рождаться рядом. Пусть свет серебра свяжет нас, пусть звезды не дают забыть.

— Четыре следующих цикла вы будете моими гончими, — такой оказалась цена Богини.

Сквозь непоколебимость сна по перепутанным тропам пошли они, скованные лунной цепью. И гнали врагов Богини, не зная пощады. Вгрызались в глотки, ломали кости, кромсали плоть.

Дальше была свобода от долга, охоты, и они не могли ей напиться.

Мимо мелькали океаны и пустыни, растущие города и увядающие леса, неутихающие войны и краткие мгновения покоя, боль и блаженство, кровь и семя, рождения и смерти.

Она стояла у прогоревшего костра, который огромным черным пятном пачкал подножие горы. Здесь превратились в прах те, кто называл себя добрыми людьми.

— А ведь их убили из-за того, что они догадывались о маленькой части правды. Наш мир — тюрьма.

— Их убили из-за того, что в папском легате появилось несколько лишних дыр, — ответил он, расчесывая лицо под бородой.

— Но они не видели цепей, — продолжила она, точно не слышала. — Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой! Ха! Вечный бег не даст проснуться.

— А зачем нам просыпаться? — Он обнял ее за плечи и повернул к себе, она дернулась, но больше для вида.

— От всего можно устать.

— Я тебе надоел?

— Мне надоел этот сон. Я устала. А ты? Мы видели здесь всё. Эти люди правы в одном. Мы в тюрьме, полной злобы и страха. Но ведь должно существовать пробуждение из нее. Или хотя бы лучшие сны.

— И что собираешься делать?

— Уж точно не бежать. Ты со мной?

— Из жизни в жизнь.

— Из смерти в смерть.

Рождаясь, захлебываясь в слизи мира, они еще не помнили себя, лишь вспышки, кусочки, из которых мозаики не собрать. Но годы и бессонные лунные ночи в тоске о чём-то, в стенаниях о ком-то возвращали память, иногда для этого требовалось двадцать-тридцать лет, иногда чуть больше, но после они всегда находили друг друга. Если один вспоминал раньше, он пробуждал второго. Если один умирал раньше, второй всегда предпочитал добровольно прыгнуть следом.

Вдоволь насладившись встречей, они бросались в погоню за знаниями, за чудом не сожженными церковью книгами, за баснями странников у костров в ночных полях, за перешептываниями на гремящих праздниках.

Она веселела, а он мрачнел.

В роскошном зале, украшенном золотом, она вела его в танце.

— Нет, — сказал он.

— Ты, должно быть, шутишь? Мы потратили века! Сон можно прорвать кровью, в этом сходятся почти все…

— Не таким путем! Не убийством невинных…

— Смерти нет! Мы отправляли на новые циклы бесчисленное количество раз! Сколько на тебе крови, пролитой по приказу Властительницы Перекрестков?!

— Это другое. Те люди…

— Ты даже не знаешь, почему Она приказывала отправить их в новый цикл!

— Помнишь Монсегюра? Я часто думаю о сожженных. О твоих словах, что они понимали часть правды. А вдруг они понимали ее лучше, чем ты думаешь?

— И что предлагаешь? Принять Христа? Не есть мясо? Смирять плоть? Не трахаемся больше?

— Я предлагаю забыть.

Она остановилась, отпустила его талию.

— Ты хочешь… оставить меня?

— Нет! Но, возможно, так мы сможем найти дорогу к пробуждению… Попробовать… Постой… Я не… Постой!

Позже он нашел ее, испачканную кровью, в одной из спален поместья рядом с обнаженным трупом дворянской дочери.

Они бежали в ночь.

В следующем цикле она убила двоих. Копалась во внутренностях, рисовала кровью знаки, но ничего не вышло. Обещала, что больше никогда…

Новый цикл. Новая жертва. Но на этот раз она что-то нашла. Плотоядно улыбалась, рассказывая о дрогнувшей всего на секунду ткани сна. Всего секунда. Но, значит, на правильном пути. И продолжит идти по нему, пока не отработает последовательность безупречно.

Она заснула, а он вышел на перекресток.

— Создаст рабочий ритуал. Неизбежно, — сказала средняя.

— Но ее игры приведут не в те места, о которых мечтает, — добавила младшая.

— Не думай, что она первая. Или последняя, — кашлянула старшая.

— Я хочу спасти ее.

— Тогда останови.

— Останавливай каждый раз, когда будет приближаться к пониманию порядка действий.

— Но не потеряйся во лжи.

— Она переубедит тебя. Начнешь подавать ей клинки, стискивая зубы, зная, что она спускается в бездну, но не сможешь противостоять.

— Ибо любишь. А это одна из величайших цепей.

— Знаю, — сказал он. — Ты можешь заставить ее забыть?

— Только если сама попросит. Сделки прерываю, с кем заключала.

— Тогда… Беспамятство для меня? Как у обычных людей?

— Оно. Но цепь луны не разорву, вы скованы и продолжите рождаться рядом.

— Начну сильнее сталкивать ваши тропы. Рано или поздно она устанет пытаться заставить тебя вспомнить. Возможно, несколько раз убьет. Во всяком случае, попробует. Потом начнет прятаться, но…

— Бывших гончих не бывает. Тропы станут пересекаться, а ты почувствуешь, что делать, даже не понимая этого. Убиваешь ее, а затем убиваешь себя. Просто.

— Цена? — спросил он.

— Всего три жизни в стае. Но уже без памяти о прошлых циклах, лишь о долге гончей. После охоты для нас нагоняй свою любовь. Как рассчитаешься, забудешь и меня. Согласен?

— Она тоже может заключить сделку с тобой. И…

Ходящая меж звезд рассмеялась.

— Не заключит. И сомневаюсь, что попросит оборвать лунную цепь. Главная тюрьма в голове. В прошлом цикле, пока ты еще не вспомнил, она пришла и молила отпереть для вас дверь в свободу. Готова была сделать что угодно. Но я ответила «нет». Так это не работает. Она нагрубила. И я совсем слегка показала, что разговаривать нужно вежливо.

— Когда встретились, сказала, что руку отняли в детстве, а обгорела в пожаре…

Он предлагал оборвать жизни, уйти в новые мясные одежды, но она отказалась. Внезапно стала ценить время, не хотела без крайней надобности тратить его на моменты беспамятства.

— Солгала. Но теперь уверена, что я заперла вас, что я — тюремщица. Боится, считает врагом.

— Она ошибается. У меня просто есть ключи.

— От всего.

Четвертая молчала.

— Истинного тюремщика не нужно искать, гончая. Он всегда рядом, — сказала Ходящая меж звезд.

***

Он сел в машину.

Водительница выглядела испуганной.

Человек, имевший столько имен, что не мог припомнить все, принюхался к летней ночи, как делал это сотни раз на протяжении не одной жизни.

Он знал в этом толк. Он был в этом хорош.

Пахло гнилью церкви, рассветом, а еще застарелой кровью неподалеку.

Страхом. Возбуждением. И его вечной любовью.

— Вперед. Надо спешить.

Парнишке в глупом черном балахоне было не больше пятнадцати, рядом валялась сумка, из нее просыпались дары, которые он планировал вручить Ключнице прежде, чем оглушили, связали и посадили в середину перекрестка.

Водительница остановилась и посмотрела на гончую.

— Ты проедешь через центр. Прямо где он сидит, когда прикажу.

— Я не собираюсь…

— Это не вопрос! И не просьба. Приказ. Ты проедешь, когда махну. Дальше делай что хочешь.

Он вышел из салона под трехэтажный мат.

Минивэн уже мчал на парня, но гончая встал перед ним, и машина резко затормозила, пошла юзом, завизжала шинами.

Добыча открыла дверь, и гончая увидел ее такой, какой она танцевала в ночь их клятвы.

— Из жизни в жизнь, — сказал он.

— Из смерти в смерть. Класс. Ты решил вспомнить. — Она достала пистолет.

— В этот раз ты убежала не очень далеко. Не на другой конец света.

— Ты накосячил. Раньше убивал меня, а потом сразу себя. Не понимал даже зачем, наверное? На уровне инстинкта или как это у тебя работало? И мы опять рождались рядом, примерно в одном возрасте. Но в этот раз дал мне фору… Ты не умер. Почему?

— Юля…

— Та толстуха? Мне ревновать?

— Она мне как дочь.

— У нас были дети. Ты херовый отец. Но спасибо ей. Разрыв между возрастами вышел большой. Ты — развалина. Я думала, успею. Родилась в соседнем доме. Не понимала, почему ты кажешься таким родным. Может, помнишь пацана, что вокруг вертелся, историй просил? Как только вспомнила, сбежала. Недалеко. Надеялась, успею. Были все шансы. Но тюремщица всё обосрала, как обычно.

— Может, она не тюремщица, а наоборот? Пусть нам и не нравится, какими дорогами ведет…

— Ты бредишь?! Зря я тебе мозги вышибла, совсем одурел.

— Рад тебя вспомнить.

— В прошлые радостные встречи ты меня убивал. Что ты решил вспомнить — ничего не меняет. Я знаю последовательность после всех ошибок и тренировок. Последняя жертва, восьмая отмычка, умрет в ночь тюремщицы, пока ткань между слоями особенно слаба. Я сделаю это. Даже если мне потребуется пожить здесь еще разок. Да хоть сотню раз! Мы можем подраться. Но я сбегу. Неизбежно. Успею. Сколько бы на это времени ни ушло. Сколько бы циклов я ни прошла. Однажды ты опоздаешь.

— Да, опоздаю... Моя следующая жизнь заложена. Она пройдёт в другом... слое. Я не смогу тебя остановить.

— Заложена?.. Неужели… Ты… Ты… Понимаешь, на что себя обрёк?! Это буквальный ад, идиот! Ещё есть время. К херам, уйду в следующий раз. Отнесём туда этого ссыкуна и сменяем. Быстро! Время…

— Кем ты стала?! Кем мы стали?

— Ты стал шилом в моей жопе!

— Я хотел спасти тебя. Ты ошибаешься…

— Ты убивал меня снова и снова! Это спасение?!

— Как и ты меня.

— Слишком редко! Ты всегда лучше охотился... Это не спасение!

— Ты ошибаешься. Помнишь тех сожжённых людей? Они…

— Старая песня! Они развеялись по ветру пеплом, а потом потерялись в новых жизнях, позабыли все идеалы, так и не найдя выхода, теперь вынуждены вечно блуждать от сна ко сну, слепые к прошлому, в постоянном ужасе перед будущим!

— Они знали больше, чем ты думаешь. Слепота и ужас перед будущим ведут…

— К следующему кругу слепоты и ужаса!

— Ты никогда не думала, что наша память, назойливые привязанности держат нас сильнее всего? Что это одни из главных оков? Что если нам нужно научиться просто… отпускать?

Гончая сел рядом с рыдающим пареньком, посмотрел на целящуюся в него любимую, легко развязал узлы, знакомые по прошлым циклам, и парень побежал. Любимая направила пистолет в спину петляющей фигурке и… опустила оружие.

— Значит, убьёшь?! — спросила она. — Из вредности чисто?! Ладно, подожду, пока вернётся память. Вперёд! Наслаждайся пытками, идиот!

— Ты меня не слушала? Ты меня никогда не слушала. Можешь идти, куда желаешь.

Он махнул и боковым зрением увидел, что на него мчит машина.

Боли не было, он взлетел, звёзды замельтешили, четыре тропы рассыпались на бесконечное множество, а затем упал, кишки вывались из распоротого живота, локтевая кость разорвала кожу.

Он повернул голову и увидел, что машина остановилась, мигала красными огнями аварийки.

— Сука, — сказала любимая и пошла в сторону машины, но гончая ухватил щиколотку.

— Тебе хватит этого? Сбитый человек на месте шрама. Всё, как ты и хотела.

— Отведём мразь в церковь! Сменяем на тебя! Ты не должен этого делать! Идиот!

— Тебе хватит такого повторения?!

Она внимательно посмотрела на него, кивнула и откинула пистолет.

— На самом деле… да. Хватит.

Подошла к минивэну, достала чёрную сумку с инструментами.

— Уверен? Ещё не поздно…

— Да. Я уверен.

Она начала ритуал.

Распилила грудную клетку, вытаскивала орган за органом, гладила, шептала что-то и откидывала.

Выскоблив, начала пилить кисть. Бросила пилу, вырезала на ладони символ и сказала сквозь слёзы:

— Мы должны были уйти вместе! Идиот. Всегда им был. Я всё ещё, даже после…

«И я. Возможно, мы встретимся снова. Время – лишь иллюзия снов», — подумал он.

Волосы мягко коснулись лба, она положила руку ему в грудь, лицо – смазанное пятно, но гончая понял, – это та, кого он ждал.

— Из жизни в жизнь, — сказала она.

Теперь он готов.

«Из смерти в смерть».

Сплетаясь из редких остатков небесной темноты, закаляясь в звездном огне и атмосфере, с неба упал прут. Впервые за эту ночь гончая почувствовал физическую боль, когда его пронзило насквозь.

Шрам города под спиной задрожал, и гончая услышал отзвуки крика сбитого здесь мужчины, фантом орал за него, стал его глоткой.

Прут завизжал, будто провели ножом по стеклу, треснул, и на лицо гончей хлынула тьма космоса. Захлебываясь в ней, он пытался увидеть в последний раз ту…

И упал.

Ни звезд, ни пламени, лишь падение, сдирающее память, смазывающее все лица, дни и ночи.

Забитый жидкой темнотой рот почистили, и он, наконец, смог пронзительно заорать.

— Мальчик, — торжественно объявили.

После выписки его очередная мать дремала, а очередной отец поднял младенца из колыбели.

Мужчина не мог спать, кошмары рвали голову, каждая клеточка тела требовала одного.

Он опомнился, проехав квартал, безумие отступило, помчал обратно к порогу церкви, где оставил младенца, позвонил в полицию, рыдал в трубку и…

Мальчика не нашли.

Его качал священник. Кровь из разорванной глотки, словно слезы, капала на пеленку.

Подошла женщина в маске.

— Не расстраивайся, поп. Его ждет интереснейшая и долгая жизнь, — прокаркала она. — Мы только немного подождем, когда сможет воспринимать всё.

***

Водительница развернулась, смотрела через заднее стекло, как мужчина сидел рядом с трупом гончей и истошно выл. Затем, качаясь, подошел к пруту. В месте слома, прямо в воздухе, появилась косая трещина, за ней раскинулось поле коричневого песка, на горизонте высились причудливо скрученные пористые горы, которые, кажется…

— Не смотри на гниющего титана. Ты еще мне нужна.

Ключница стояла у помятого капота.

Четырехликая явилась в одиночной форме. Вечернее платье подчеркивало изящность форм, вместо лица — овальный провал, где в бесконечном изменении мелькали звезды. Рождались, сгорали, сталкивались, разрушали, создавали.

Водительница облегченно выдохнула и вышла к Ней.

— А ты сегодня ничего. Эффектно. Номерок дашь, у кого макияж делала? Просто космос! Ладно, не очень смешно, согласна.

Не удержалась, обернулась и увидела, что мужчина зашел в трещину, его ноги увязли в песке, из пор титана спиралями потянулись серые фракталы…

В руке Четырехликой, позвякивая, замелькали ключи. Она выставила один перед собой, протяжно скрипнуло, края сломанного прута сошлись, трещина закрылась. Вспыхнуло жемчугом, и на перекрестке осталась лишь мертвая гончая.

Водительница закурила.

— Их тропы вели в низшие слои давно. Очистятся или уйдут глубже? — спросила Ключница.

— Всё, конечно, зашибись, но ты не хочешь мне за всю эту сумасшедшую херь годик скостить? А то и два, да? Не, я всяких чудес повидала, но это… на уровне той поездки, когда гончую добыча сожрала… Ну, когда она превратилась в…

Овал на месте лица Ключницы засиял ярче.

— Ладно, ладно. Молчу. Ты только глянь, перед весь всмятку, стекло менять. На капоте кусок дедули, кажется… — Водительница пригляделась. — Херасе, не кажется! Он и всё сиденье изгваздал, кстати! Машина провоняла вся! Я, конечно, ни на что не намекаю… но… новое корыто будет кстати. Подсобишь, да?

Ключница развернулась и стала подниматься, как показалось водительнице, прямо по завиткам табачного дыма, в рассветное небо. Постепенно превратилась в дрожащую, постоянно меняющуюся фигурку.

Звездочку.

— И тебе всего хорошего. До следующего раза! — Водительница затушила сигарету.

И медленно, чтобы не отвалился бампер, поехала домой.

Она проехала мимо оборотной церкви, утренние лучи почти прогнали настоящее здание. В тающем окне мелькнул силуэт, и водительница прибавила газу.

Она проехала мимо въезда во двор, где жила та крепкая женщина, задержалась взглядом на парковке и вздохнула.

Она проехала мимо ребенка-сновидицы, та сидела на земле, вытянула ноги, прислонилась к фонарному столбу. Блокнот лежал на коленях, девочка вроде дремала, видела сон во сне внутри сна. Услышала машину, лениво приоткрыла один глаз, широко зевнула, по-птичьи наклонила голову, раздумывала, записывать ли это, в общем, не очень важное событие. Водительница помахала ей и увидела в зеркало заднего вида, что сновидица всё-таки нагнулась над блокнотом.

Два полицейских дежурили в машине, скрывались в тенях переулка и заметили подозрительную иномарку. Собирались было доложить, но вдруг синхронно пожали плечами и отвернулись.

Город встречал утро. Ночные кошмары и чудеса ушли, их место заняла обыкновенная серая дрёма.

Водительница припарковалась и посмотрела на окна спальни дочери. С ней сидела соседка, милейшая бабулька, наверняка допоздна смотрели мультики.

Тем лучше. Хоть дадут отлежаться.

Подкурила.

На оранжевом горизонте еще горело четыре звезды. Или одна из них — спутник?

Водительница вглядывалась в пылающие точки. В сознании заворочались воспоминания о том, чего не происходило, тоска по прошлому, которого никогда не случалось, знания о местах, где…

— Ё-моё, точно до часу мультики смотрели! — сказала она, ударила по рулю, отвела взгляд от неба.

Закрыла машину и пошла домой.

Не обернулась. Не увидела, как четыре звезды окончательно поглотило утро.