Bernie Mojzes, “Ink”, 2011 ©

Древний Ужас тихо сидел у края барной стойки, курил и пялился на оливку, которая лежала в пустом стакане из-под мартини. Мягкая ложноножка подносила к одним губам «Вирджинию Слим» с ментолом, другой рот затягивался «Кэмелом» без фильтра, зажатым в морщинистой когтистой руке, третий же, за недостатком лучшего, попыхивал самокруткой. С каждым вздохом из разных отверстий на аморфном теле, видимых или скрытых дешевым костюмом, в который он себя втиснул, сочился дым.

Один из ртов выпустил тонкий-претонкий язык, который чувственно обвился вокруг оливки на дне стакана. Кончик языка выпихнул из оливки перец, а потом закинул ее в рот.

Интересно, он действительно не любил перец или для Древнего Ужаса это был способ показать сексуальную неудовлетворенность, вроде как люди сдирают этикетки с пивных бутылок?

Барный табурет рядом с ним оставался пустым, несмотря на то, что был вечер пятницы и ребятишек из колледжа — пруд пруди. Я прошел сквозь море серьезных пьяных лиц. Обрывки услышанных на ходу разговоров в меньшей степени касались спорта и отношений и в большей — влияния контекста на восприятие и диалектику Гегеля, а также одного чрезвычайно глупого сравнения Умберто Эко с Дэном Брауном. Даже студенты-языковеды и философы не хотели иметь ничего общего с Древним Ужасом.

Или так только казалось.

Впрочем, бар все же общественное место и вроде бы тут безопасно. Я уселся рядом с Древним Ужасом и махнул бармену.

— Мне того же, что и ему, — сказал я, взглянув на Ужас. — Или ей. Кем бы оно ни было. Но взболтать. И следующий круг за мной.

Три глаза Ужаса благодарно покосились на меня.

— Спасибо, — сказал он. Слово булькнуло в его теле, как в битумной яме эпохи палеолита. И тем не менее я уловил в его словах оттенок подозрительности.

— Да нет проблем, — я дотронулся до полей шляпы — мятой и покрытой дождевыми потеками федоры, однако это было все, что я мог себе позволить, — а потом протянул руку. — Меня звать Гарри. Гарри Левинсон.

Ужас выдавил из себя мягкую гладкую женскую руку с наманикюренными ногтями. Они были покрыты черным лаком, ноготь на безымянном пальце успел слегка облупиться, да и сам лак, похоже, был нанесен довольно давно, потому что у кутикулы ногти были без краски. Один глаз вперился в меня, задергался, привлекая внимание. Я моргнул, а когда снова взглянул вниз, женская рука исчезла — мою ладонь сжимала мускулистая и татуированная мужская. Я даже удивился, насколько настоящей она ощущалась.

— Рады познакомиться, Генри Левинсон, — сказал Ужас. Целый хор дисгармоничных голосов выдал в унисон: — Можешь звать нас Сэмом.

— Сэмом? — Имя прозвучало до безобразия нормально.

— Это имя не хуже других и лучше многих. А иногда мы играем на фортепьяно. — Он махнул похожим на протуберанец щупальцем себе за спину, где сквозь море студентов я разглядел покосившееся пианино. На его крышке в беспорядке громоздились пластиковые стаканы и пустые пивные бутылки.

— И хорошо?

— С-с-случается, — прошипел Ужас, будто пар вырвался из лопнувшей трубы.

Вернулся бармен со стаканами для мартини и большим шейкером. В один из стаканов он бросил оливку, на край другого нацепил ломтик лимона и разлил по ним содержимое шейкера. Вязкая жидкость напоминала кровавые чернила. Я покосился на бармена.

— Водка, клюквенный сок и черная самбука, — пояснил тот. — Странно, но вполне безопасно. С тебя шестнадцать пятьдесят.

Я протянул ему двадцатку.

Вкус был отвратительный. Сэм усмехнулся десятком ртов, не все из которых были человеческими:

— Прямо как материнское молоко, — сказал он. — А теперь расскажи нам, мистер Левинсон, что же тебе нужно.

Глупо было надеяться, что я смогу смешаться со здешней толпой, сойти за того, кто просто зашел пропустить стаканчик после долгой недели. У людей вроде меня свои бары, где мы сидим в одиночестве и пытаемся найти отпущение своих грехов в бесконечных порциях бурбона. Однако за некоторые грехи отпущения не получить, хоть в бутылке, хоть как, и лучшее, что мы можем сделать — это попытаться вспоминать о бритье хотя бы раз в неделю.

Это был бар для детишек, у которых впереди были все их надежды и мечты. Я свои похоронил много-много лет назад.

В кармане пиджака у меня лежала фотография. Девушка с ожесточенной решимостью по взгляде держала клюшку для лакросса — так, будто могла снести ею голову. Полгода назад, прямо перед зимней сессией, она пропала. Я выложил фотографию на стол.

— Видел эту девушку?

На меня уставились несколько глаз Древнего Ужаса, повращались, стремясь рассмотреть лицо со всех углов.

— Ты не из полиции.

— Поиски прекратили. Я частный детектив. Меня наняли найти ее.

— Кто… — Голос оборвался, под кожей существа забурлили звуки, мне показалось, что оно спорит само с собой. Оно вытянуло тонкий усик и постучало им по фотографии. — Мы видели эту женщину. Она иногда заходила в бар, подсаживалась и говорила с нами. — Усик осторожно поднял фото, поднес к собравшимся вместе глазам, чтобы изучить его. А потом Ужас внезапно смял бумагу и бросил ее мне на колени.

— Ты ее не найдешь, если она не захочет.

— Ее зовут Анжела. — Иной раз, используя имя, можно очеловечить жертву. Правда, я не был уверен, произведет ли очеловечивание хоть какой-то эффект на создание вроде Древнего Ужаса. — Она…

— Мы знаем, как ее зовут, — в его голосе промелькнуло что-то, похожее на злость, я ждал, что будет дальше, но он просто отвел от меня взгляд своих глаз на стебельках.

Я снова глотнул из своего стакана. Вкус по-прежнему оставался мерзким.

В море студентов зародился шепоток, который медленно перерос в возгласы одобрения. Скопление тел завилось водоворотом, и из него выплеснулась молодая женщина, покрасневшая и нервозная. Она несмело шагнула к Древнему Ужасу.

— Прошу прощения, — сказал тот. С намеком пошевелил бровями, расположенными отдельно от глаз, я соскользнул с табурета и отступил к стене позади Ужаса.

— Конечно.

Он шлепнул по табурету человеческой рукой и взял деньги, которые положила туда женщина. Отгородившись ото всех своим грузным телом, он быстро пролистал стопку банкнот под пристальным взглядом одного глаза, в то время как остальные его части обменивались между собой безобидными шуточками по поводу девушки. Ее имени (Мэган), ее профиля (образование с упором на литературу), ее любимой группы (Radiohead) и хентайного художника (вообще-то, она такими вещами не увлекалась).

А потом он протянул деньги обратно:

— Нам очень жаль, но тут не хватает ста пятнадцати долларов.

Новость, словно волна, прошла сквозь толпу, и вскоре по рукам хлынули передаваемые пятерки, десятки и даже двадцатки, чтобы собраться на барной стойке перед Ужасом. Он пересчитал деньги и протянул Мэган три двадцатки сдачи.

— Уверена? — спросил он.

— Думаю, да.

— Ты должна быть уверена, — произнес он диссонансным хором. — Ты должна сама хотеть этого. Не ради них.

Она бледно улыбнулась.

— Да. Да, я хочу.

Древний Ужас указал в сторону двери позади фортепьяно. Толпа расступилась. Я вернулся на свое место.

— Тогда иди. Сними всю одежду, которую хочешь оставить целой, а потом выключи свет. Скоро мы придем к тебе.

Ужас проводил девушку взглядом до двери, потом подвинул к бармену деньги:

— Хватит, чтобы покрыть счет?

— Да, с лихвой.

— Хорошо, — сказал он, поднимаясь со своего места. — Мистер Левинсон, следующий круг за нами.

— Спасибо, Сэм. — Бармен повернулся ко мне. — Еще чернильного мартини?

Мои вкусовые рецепторы запротестовали.

— Может, потом. Виски вполне подойдет. «Джеймсон», если есть, — я услышал, как позади меня щелкнула, закрываясь, дверь, и бар снова взорвался возгласами одобрения. — Лучше двойную порцию.

***

— Придется подождать, — сказал бармен, казалось, целую вечность назад. Он не пояснил, почему. Музыкальный автомат и болтовня клиентов гасили большинство звуков, раздававшихся из-за двери. Кроме разве что случайного крика, который прорезал воздух, не было никаких признаков того, что творится что-то необычное.

Так продолжалось почти час.

Когда дверь снова открылась и в проем шагнула Мэган, мокрая и нагая, клиенты отошли и освободили ей проход. Пошатываясь на нетвердых ногах, она прошла к барной стойке, в угол, который занимал Сэм, — все это время так было пусто.

Она взобралась на табурет и наклонилась назад, выгибая спину, пока голова и плечи не оказались на стойке. Закрыла глаза, задышала глубоко, почти вздыхая.

Ее всю покрывали потеки вязкой жидкости: жемчужно-белые, и прозрачные, и темно-синие, флуоресцирующие, как море, и завитки чернильно-черного. Они собирались во впадинке на горле, между грудями, в пупке. Стекали по ногам, капали с пяток и безвольных пальцев, пропитывали волосы.

Собравшиеся в баре обступили ее, подвинулись ближе. Один обсасывал ступни Мэган, другая опустилась на колени между ее ног, забираясь языком поглубже в поисках того, что могло там таиться. Они вылизывали ее живот, груди, пробовали на вкус губы, выжимали жемчужные ручейки из ее волос. Одна из женщин уселась мне на колени и поднесла к губам вялые пальцы.

— Что в этом такого особенного? — спросил я. — Что это?

— Галлюциноген, — ответила она, роняя каплю на язык. На ней была обрезанная выше талии футболка со словом «Йель», так сильно натянутая на груди, что был заметен пирсинг.

Еще один клиент вскарабкался на барную стойку и перелез через нее, чтобы заняться затылком Мэган. Его тощее лицо, из-за клочковатой бородки казавшееся еще длиннее, выглядело точь-в-точь как у беглеца из Таинственного Автобуса [Имеется в виду Mystery Tour Bus группы The Beatles. — Прим. пер.], за исключением очков в роговой оправе и полиэстеровой футболки с широкими лацканами.

— Не галлюцинации, чувак, — сказал он. — Видения. Будто тебя коснулся бог.

— Да все равно, — ответила «Йель». — Это лучше кислоты и не так забирает.

Она зачерпнула немного жидкости, скопившейся у ключиц Мэган, и поднесла ее к моим губам.

— Не так забирает? — спросил я.

— Полчаса. Самое большее — час.

Я не стал сопротивляться, когда ее липкие пальцы скользнули мне в рот.

***

Видения.

Я плавал в теплом море. Вокруг меня — странные твари: медузы, костистые рыбы с массивными, покрытыми броней головами. Существа с раковинами и щупальцами, которые плавали, проталкивая воду через свои мягкие тела. Некоторых я ловил полупрозрачными тонкими усиками и вбирал в себя, где расплющивал и хранил, пока они не разложатся достаточно, чтобы их можно было употребить в пищу. Привлеченное кровью моих жертв, вскоре объявилось нечто огромное и острозубое — чтобы тут же резко развернуться и исчезнуть в темных глубинах.

Дорога вилась, как лунный свет по волнам. Желтые линии до самого горизонта, и до следующей остановки еще целый час. Я потряс головой и поморгал, пока линии не выпрямились. До дома еще три дня ехать. Руки на руле передо мной были большими — сильные руки с обломанными ногтями и жесткими мозолями. Я потянулся за термосом: кофе был холодный, но я все равно его выпил.

Лицо горело. Снова надвинулась пугающе огромная рука. Слезы жгли глаза. Она нависла надо мной, лицо ее исказилось от гнева, с губы свисала неизменная сигарета.

— Прости, мама, — сказал я. — Я не собиралась… — Я так сильно плакал, что слова застряли в горле, а потом вдруг выплеснулись спутанным потоком. Но ее было не переубедить. И не важно, что я не хотел быть плохим. Не важно, потому что я был плохим и заслуживал всего этого. Но я все равно боролся, брыкался и бился, пытался кусаться, когда она задрала на мне платье и спустила трусики, и худшим, что мне запомнилось, было прикосновение сигареты.

***

Под головой лежало что-то мягкое. Мягкое, липкое и теплое, оно двигалось подо мной, как спокойное море.

Я отодрал лицо от клейкой груди Мэган и сел. В баре там и сям валялись люди: лицом вниз на стойке или за немногочисленными столиками, либо сидели на полу, привалившись к стене. Некоторые лежали, примостив голову на чужие колени.

— Двадцать пять минут, — сказал бармен. — Идешь на рекорд. Наверное, ты принял не слишком много.

— А ты не…

— Я на работе. И потом, должен же кто-то смотреть за порядком. Я запер дверь и слежу, чтобы никто не воспользовался ситуацией.

— Разумно, — сказал я. — Мне пора. Выпустишь меня?

— Конечно. Нашел что искал?

— Может быть, — ответил я. — Очень может быть.

***

Я понял, что случилось с Анжелой. По крайней мере, в общих чертах. Оставался вопрос, как это доказать. И можно ли ее спасти?

Ответить на эти вопросы мог только Древний Ужас, но следующим вечером он в баре не появился — как и через день тоже.

— Ему нужно время, чтобы восстановить силы, — пояснил мне бармен. — Он не так молод, как когда-то.

Я думал о том наркотическом видении, что у меня было — когда я плавал в древнем море. Некоторые из тех тварей, что я видел, были предшественниками динозавров. Я нашел их в справочнике: аммониты, трилобиты. В своем, честно скажу, откровенно поверхностном обзоре палеонтологических летописей я не нашел ничего, что напоминало бы Сэма. Но на самом деле это ничего не значило.

Следующей ночью Сэм тоже не объявился, и никто не знал, где он обретается, когда не ходит в бар. Может быть, у него был дом — обычный, загородный, с виниловым фасадом и подстриженным газоном, или, может, он жил в реке. Какая разница? Других зацепок у меня все равно не было, так что я просто продолжал возвращаться в бар.

Прошла неделя, и когда я, борясь с проливным дождем и текущими по тротуарам ручьями, пробрался в бар субботним вечером, то обнаружил, что он почти так же забит, как и в ту ночь, когда я впервые встретился с Древним Ужасом. Сэм был уже там — взгромоздился на свой высокий табурет у стойки и потягивал кроваво-чернильный мартини.

Я пристроился рядом, и бармен встретил меня порцией виски.

— Добрый день, мистер Левинсон, — сказал Сэм. — Надеемся, ты в порядке?

— Только промок немного. — Я стряхнул воду со шляпы.

— Да, уже очень давно не было такой хорошей погоды. Тебе не кажется, что влажность творит чудеса с нашей внешностью?

Мы болтали о погоде, о глобальном потеплении и о ближайших выборах. Обсуждать политику с бесформенным и невообразимо древним созданием было сюрреалистично. Мы притворялись, что я пришел сюда не ради Анжелы, а у Сэма не было ответов на мои вопросы.

В конце концов, я уже пал духом, но, порывшись в кармане пиджака, выудил оттуда конверт. Там была тысяча долларов — точно такую же сумму отдала на прошлой неделе Мэган. Это был аванс на расходы, любезно предоставленный матерью Анжелы.

— Зачем? — спросил Сэм.

— Потому что ты кое-чего мне не сказал, а я хочу знать. Это единственный известный мне способ подобраться поближе.

— Ради кого? — Ложноножка взяла конверт из моей руки и сунула его обратно в карман пиджака. — Мы вынуждены отказаться.

— Это потому, что я мужчина?

— Возможно, — сказал он.

Сэм пристально посмотрел на меня.

— Это не имеет значения. Да, чаще женщины, но это их выбор, а не наш. Мужчины некоторым образом скованнее в своих действиях, особенно в присутствии конкурента.

— Возможно потому, что существо со щупальцами для женщин более привлекательно?

Что-то скользнуло по моей ступне и пробралось в штанину, выше по ноге. Оно было прохладное и сухое, как шелковистая змея, а прикосновения его были настолько искусными, что я возбудился еще до того, как оно миновало колено. Я уже собрался было прижать руку к удлиненному холмику на брюках, чтобы остановить его, но я сам предложил за это деньги и если теперь пойду на попятный, доверия будет не видать.

Оно скользнуло по моей мошонке и вдоль члена, а потом раскрылось. Вобрало в себя головку, сначала самый ее кончик, а затем еще немного, пока не сомкнулось на стволе. Я чувствовал, как оно растягивается — как змея, глотающая яйцо. Плотные неровности этой оболочки сжимали кожу, а мышцы пульсировали вокруг плоти, заглатывая ее глубже и глубже, пока не прижались к лобку. Часть этой штуки потянулась, закрывая мошонку. Началось с левой стороны: сначала оно обхватило мое левое яичко, а потом…

Потом все прекратилось, тонкое щупальце скользнуло по моей ноге, и я громко охнул.

— Прошу прощения, — сказал Древний Ужас, и мне пришлось собрать все свои силы, чтобы прийти в себя и обнаружить, что перед нами стоит молодая женщина и держит конверт с деньгами.

Это была «Йель», хотя сегодня на ней было обтягивающее черное платье и шпильки.

— Конечно, — ответил я и встал, освобождая место. Проходя мимо, я коснулся ее руки и почувствовал, как она дрожит от предвкушения и ни капли не боится. Я ее очень хорошо понимал. — Развлекайся.

Я смотрел, как оба исчезают в задней комнате, и чувствовал… Что? Ревность? Досаду? Злость? Вес сорока шести неправильно прожитых лет?

Древний Ужас сделал свой выбор, сочтя меня неподходящим.

Я протолкался сквозь толпу, стараясь не обтираться ни об кого вставшим членом.

Снаружи еще шел дождь, я стоял посреди парковки, позволяя ветру гнать по телу волны холодной воды, и смотрел на молнии.

А потом повернулся, вошел обратно в бар и стал ждать возвращения «Йели».

***

На следующий день я нанес визит клиентке, Клэр Кэссиди, матери Анжелы. Она напряженно восседала на диване в обманчиво светлой и уютной гостиной, затягиваясь «Мальборо Лайт». Мне присесть не предложила.

Я развернул низкое кресло так, чтобы видеть ее, а не телевизор, и уселся на подлокотник.

— Итак? — она положила сигарету в недавно вычищенную и уже забитую доверху пепельницу. Голос у нее был такой же напряженный, как она сама. — Что вы выяснили по поводу местонахождения моей дочери?

А что я мог сказать? Ее больше нет. Она — нет, не умерла, строго говоря, но ушла навсегда туда, где вы ее не достанете.

Но вместо этого:

— Знаете ли вы хоть какую-то причину, по которой Анжела могла уйти из дома?

— Она бы не посмела. — Клэр дрожащими пальцами выбила сигарету из пачки, прижала ее к губам и поднесла к кончику огонек зажигалки, автоматически затягиваясь.

Я подождал, пока она спрячет сигареты в сумочку.

— Вы одну уже прикурили.

Клэр бросила сигарету мне в лицо — далеко она не улетела и упала на ковер.

— Она бы… не… посмела!

Я оставил сигарету тлеть.

— Вот что я знаю. Она хотела сменить профиль. Она ненавидела маркетинг. Она хотела делать со своей жизнью то, что сама хочет, а не то, что хотите вы. А вы? Вы перестали платить за ее обучение. Подорвали ее материальное положение, отменили аренду квартиры. Последний раз ее видели, когда она шла к реке. Она сказала, что идет туда, где вы больше не сможете сделать ей больно.

— Она…

— Мертва? — Я пожал плечами. — На самом деле мне нечего ответить. Все, что я могу сказать, — за три недели я узнал о ней много хорошего, вы этого знать не заслуживаете. Она была выносливой, сообразительной и упорной, и если она жива, вам ее никогда не найти. А если нет — ее тела вы тоже не найдете. И никто не найдет.

Клэр Кэссиди уставилась на меня, потом достала из сумочки еще одну сигарету, в процессе сломав ее. Впрочем, она все равно ее зажгла.

— Вы уволены, — сказала она напряженным от злости голосом. — Выметайтесь из моего дома.

Позже она наверняка пришлет мне требование о возмещении убытков. Меня это не волновало: в моем стандартном контракте практически нет слабых мест. Я вернулся в офис и напечатал отчет о расходах.

***

Я осмелился вернуться в бар лишь почти через месяц. Деньги наскребал долго: кто-то насыпал сахара в бензобак машины, и моя бедная старенькая «Хонда» потребовала капитального ремонта.

Музыкальный автомат был выключен, и сквозь гул разговоров я услышал звук фортепьяно. Играли довольно хорошо. Какой-то из регтаймов Скотта Джоплина, правда, я не понял, какой именно. Когда музыка кончилась, я выступил из толпы и поднял стакан:

— Сыграй еще, Сэм!

— Мистер Левинсон. Все еще в деле, насколько мы видим?

— Не-а. Меня уволили досрочно.

Множество глаз повернулось, чтобы взглянуть на меня.

— Тогда зачем ты здесь?

Я попытался изобразить свою обычную усмешку, но не сумел совладать с лицом — лишь скривил губы.

— Мне нужно узнать одну вещь. Не для дела. Ни для кого. Просто для себя.

— Одну вещь?

Я положил конверт с деньгами на крышку пианино.

— Несколько вещей.

Древний Ужас молча оглядел меня, а потом пододвинул конверт обратно. На мгновение я почувствовал отчаяние, но тут он потянулся ложноножкой к ручке двери в заднюю комнату. Дверь распахнулась.

— Сними всю одежду, которую хочешь оставить целой, — сказал он, — а потом погаси свет. Вскоре мы к тебе присоединимся.

***

Это было не то, чего я ожидал. Ну, я понятия не имел, чего ждать. Может, кровати? Комната была пуста, за исключением шкафа, в который я повесил свою одежду и поставил ботинки. На одной из стен висели зеркала и станок — как в танцевальной школе. Может, одно время здесь действительно была школа, хотя это странно для задней комнаты в пивной. Пол был покрыт линолеумными плитками — желтыми и цвета авокадо. Совсем как в семидесятых. В одном углу виднелась ржавая решетка стока. Я постарался особо не задумываться.

Зато посмотрелся в зеркало. Нет, зря, конечно: стареть — это отстой. Мало что так же непривлекательно, как мужик средних лет. В люминесцентном свете промышленных ламп так еще хуже. Недопитый стакан я оставил на пианино. На расстоянии в каких-то десять футов — и невообразимо далеко.

Я шлепнул по выключателю и стал ждать.

Свет из бара на мгновение ослепил меня, а потом дверь закрылась, и мы с Древним Ужасом остались вдвоем. Я слышал, как он скользит по полу, по комнате будто расползались змеи, окружая меня.

Бежать было уже слишком поздно.

«Не трогай меня. Господи, пусть оно не тронет меня!»

— Я могу передумать? — спросил я. Голос дрогнул.

Ответ пришел отовсюду:

— Конечно. Хочешь остановиться?

«Да».

— Нет.

Тонкие щупальца поползли по моим ногам, и меня начал колотить озноб. Или меня просто передернуло. Я точно не знаю.

— Уверен?

Я наклонился, чтобы коснуться щупалец, которые уже добрались до талии. Они были мягкие и тыкались мне между пальцев как коты, выпрашивающие еду.

— Не был. Но теперь да. Спасибо.

Я чувствовал прикосновение губ к шее. Зубы покусывали мне уши. Нежное прикосновение к спине, меня окружили. Что-то взъерошило волосы. Рот прижался к моему рту — раскрылся, ощупывая его языком.

Член горел. Древ… Нет. Сэм. Сэм касался моего лица, груди, спины. Обволакивал ноги чем-то вроде сотни голодных ртов. Дотрагивался до меня почти везде. Везде, кроме пениса.

Темнота была абсолютной.

— Что мне сделать? — спросил я.

— Ничего. — Голоса звучали вокруг меня. — Это — для тебя.

А потом возник свет.

Всего лишь голубой огонек, который покачивался на конце ложноножки, висел прямо напротив моего лица. Как у рыбы-удильщика.

Я выбросил этот образ из головы: уж лучше лавкрафтовское чудовище со щупальцами, чем эти зубы.

Огонек прянул вниз, опустился и завис прямо напротив моего члена. Щупальце потянулось вперед, коснулось кончика. Член подпрыгнул — светящееся щупальце последовало за ним как танцующая кобра. Еще одно прикосновение.

И оно скользнуло внутрь.

Сотня щупалец подняла меня с пола и поднесла к зеркалу, зажигались еще — биолюминесцентные, словно приманка удильщика, давая мне увидеть свое отражение. То, что толкалось в уретру, загорелось ярче, пока не начало просвечивать сквозь кожу. Я чувствовал, как набухает член, по мере того, как двигался по всей его длине голубой свет, исчезая где-то под мошонкой. Я смотрел, висел без движения, пока оно скользило внутрь и обратно, сначала очень медленно, а потом быстрее.

Тонкое щупальце, которое двигалось во мне, расцвело широкими мерцающими лепестками — они обвились вокруг головки члена, а потом, как и тогда, медленно обхватили весь орган целиком, с пульсирующей дрожью поползли по стволу, пока тонкий отросток продолжал входить и выходить из меня. Ощущения были неописуемые.

Над ухом зазвучал хор:

— Мы думаем, теперь ты готов. Мы не ошиблись?

Я кивнул. Меня подняли и уложили на спину — на ложе, которое скользило и ползало подо мной, оно обвилось вокруг талии и прижало руки к бокам. Что-то невидимое проползло по телу и обвилось вокруг ног, подтянув колени к груди.

Между ног зашевелилось что-то влажное, толкнулось осторожно. Я охнул и напрягся.

— Расслабься. — Десяток голосов. Сотня. Еще больше.

Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— Ладно.

И оно хлынуло в меня. Это было больше, чем я мог вообразить. Я чувствовал, как меня растягивают — не только сфинктер, но и живот. Во тьме казалось, что даже под кожей что-то скользит.

— Как далеко ты можешь зайти? — это было последним, что я сказал. Что-то скользкое толкнулось в губы и начало пульсировать во рту. Крохотные присоски поймали язык, прилипли к внутренней стороне щек.

— Мы бесконечны, — сказал Сэм, — но человеческое тело вещь хрупкая.

Что-то сильно уперлось мне в простату, что-то еще ухватило меня за яйца и начало перекатывать их чем-то, что, я надеялся, было языком. Я чувствовал зарождение оргазма, но не в мошонке, а где-то в мышцах плеч. Тело непроизвольно выгнулось, я застонал сквозь ту штуку, что была у меня во рту. Тонкое щупальце выскользнуло из уретры как раз в тот момент, когда я излился — во что? В мягко пульсирующее щупальце.

И оно же отделилось от меня — мили и мили отростков выскользнули между ног, оставив меня ощущать себя растянутым и пустым. Убралось щупальце, что было во рту, и все, что держало меня, пропало. Я сел на своем ложе из змей.

— Ух ты.

— Теперь, когда ты разогрелся, давай начнем, — раздался тихий шепот в ушах.

***

Я не знал, сколько еще смогу вынести. Я уже почти успокоился, и тут меня коснулось не щупальце или отросток, или ложноножка, или странная светящаяся штука, но человеческие руки. Нет, не почти — я и правда успокоился. И даже когда эти руки направили мой рот к совсем человеческому члену — такого я еще никогда не делал, — я схватил его так, будто это была самая близкая вещь на свете, лаская одной рукой, я сосал его, пока он не набух и не излился мне в рот. Я держался за него, пока он не сдулся, не втянулся в себя и к моему лицу не прижались теплые губы.

Я запустил между ними язык: от клитора — вниз, к нежному, влажному устью и обратно. Я посасывал губы, теребя языком клитор. Сэм вздохнул и запустил пальцы в мои волосы, вонзил ногти в спину. Я скользнул двумя пальцами в нее… в него. Что-то теплое и влажное сжалось на моем члене. Пальцы обхватили мошонку, проникли туда, где до этого побывали только щупальца.

Я вылизывал ее до тех пор, пока пальцы в моих волосах не стянулись крепче, а она не сжалась — сжалась и застонала — и кончила. Она? Оно. Тысячью голосов в унисон с почти бесконечно малой задержкой.

У меня снова встал. В рассеянном синем свете я видел, как вокруг моего члена пульсирует прозрачная ложноножка. Руки ласкали мне ноги, массировали плечи, раскрывали меня и проникали внутрь пальцами. Женские руки и мужские. Старые и молодые, разного цвета кожи. На некоторых были грубые мозоли и жесткие ногти, темные спутанные волосы. Кроманьонцы? Неандертальцы? Еще старше?

Возможно, там было и другое — в том множестве, что называло себя Сэмом, потому что это имя не хуже других. Тигры и медведи, и даже доисторические твари вроде динозавров и шерстистых мамонтов. Я задвинул эту мысль туда же, куда и образ рыбы-удильщика. Лучше о таком не думать, не подавать Сэму идей.

Я глубоко вдохнул и рискнул задать вопрос, ради которого пришел:

— Анжела здесь?

Тысяча голосов. Сотня наречий. Один ответ:

— Зачем?

Я принял это за «да».

— Можно с ней поговорить?

Руки дернулись прочь, ложе из щупалец выскользнуло из-под меня, и я остался стоять на коленях на голом линолеуме. Только один просвечивающий отросток, обвившийся вокруг члена, связывал меня с Сэмом.

Синий свет стал ярче. Щупальце, что ласкало меня, потемнело и утолщилось, превратилось в губы, рот, лицо, голову. Из него вылепилось тело, руки и ноги. Она сжала теплыми пальцами основание моего члена и убрала губы, чтобы взглянуть на меня снизу вверх.

— Я хотел быть уверен, — сказал я.

Она приблизила свое лицо к моему — она даже дышала как человек!

— Уверен в чем? — Подозрение снова вернулось и рука, что поглаживала мой член, теперь ухватила его так, будто могла оторвать.

— Уверен, что ты в безопасности.

Она улыбнулась.

— Так и есть, — она прижалась ко мне, уложила на холодный пол, а потом взобралась сверху. Потянулась и ухватила член, прижала к своему влагалищу, поерзала вперед и назад, пока не нашла нужное положение и не опустилась на меня.

Поцеловала меня мягкими нетерпеливыми губами.

— Спасибо, — произнесла она.

— За что?

— Что тебе не все равно.

— Оно того стоило? — спросил я. — Все это?

Она прижалась ко мне.

— О да!

Она двигалась на мне верхом, пока я не излился внутрь, а потом свернулась у меня на груди.

— Можешь еще кое-что для меня сделать? — спросила она. — Когда я… когда я приходила к Сэму, я делала кое-что, что доводило их до полного восторга.

— Их?

— Сэма. Их. Нас, — я чувствовал ее улыбку на своей щеке. — Этого никто больше не делал с тех пор, как влилась я. Думаю, мы вполне можем тебе доверять.

— Мы? — Снова улыбка. — Ладно, ради тебя. И… и всех вас.

— Спасибо, — сказала она и перед тем, как нырнуть обратно в хаос, рассказала, как им нравится.

***

Теперь трах стал нешуточным. Щупальца, и члены, и влагалища, и рты, груди, покрытые чувствительными наростами, которые перекатывались под моими ладонями. Я попросил больше света — я хотел видеть, что делаю и что делают со мной.

Человеческое тело не является бесконечно эластичным, как некоторые вещи, но я мог научиться подстраиваться намного сильнее, чем было разумно при свете дня. В мою задницу теперь проникло больше одного щупальца. Мой рот заполняли всякие штуки — мужские, женские и другие. Крохотные члены трахали мои ноздри и уши, как кролики. Нечто сосало большие пальцы на ногах, терлось о бедра, насаживалось на пальцы, как живые перчатки.

Вокруг меня возникали тела, трахались, перетекали в иные вещи, в иные очертания.

Я продирался сквозь хаос, безумие, которое ощупывало и трахало, и сосало меня, переплывал моря половых губ и карабкался на горы членов. И наконец нашел в сердце союза, который звал себя Сэмом, бугорок.

Я коснулся его большим пальцем, и дрожь пробежала по комнате, по всем ним. Я целовал его и вылизывал, и сосал, и он твердел в ответ. Я ухватил его зубами, нежно прикусил.

— Сильнее. — Голос. — Сильнее. — Еще один, вторивший эхом, а потом другие — десятки голосов. — Сильнее, сильнее, сильнее! — И еще один голос — голос, который я теперь знал: — Да. Сейчас.

Я сильно укусил и рванул на себя. Что-то оторвалось. Черные горькие чернила выплеснулись мне в рот, разбрызгались по поверхности Сэма, по моим рукам. Вокруг меня бился в конвульсиях хаос тел. Горячая жидкость полилась мне на спину, на лицо — она была у меня в волосах и в заднице.

Я снова укусил — еще жестче. Я жевал этот отросток, отрывая от него кусочки, проглатывая их. Еще чернила. Еще сперма. Они неслись сквозь меня — общие воспоминания тысяч, десятков тысяч душ.

Это было слишком. Совсем, совсем чересчур.

***

Я проснулся в колыбели из плоти Сэма. Мы немного полежали так: я — слишком оглушенный, чтобы что-то делать, а Сэм просто ждали меня. Спустя какое-то время они заговорили:

— Ты хочешь присоединиться к нам, — молвили они.

— Ты меня не захочешь, — ответил я. — Я порченый товар. Больше плохих воспоминаний, чем хороших.

— Мы испытали тебя, — сказали они, и этот диссонансный хор больше не причинял мне боли. Он больше не казался неправильным. — Ты пока еще не готов быть с нами, но когда будешь, мы примем тебя с радостью.

Я кивнул, стараясь не показать разочарования, а потом встал на ноги. Клубок змей скользнул по гладкому полу, указывая дорогу, и я, голый, шагнул из комнаты на дрожащих ногах в море жаждущих лиц.

Пришло время делиться дарами.

---

Перевод Елены Бондаренко

Иллюстрация Ольги Мальчиковой