The Horror in the Glen, 1940 год

Взбираясь по холму, чтобы вновь взглянуть на ту злокозненную долину, я набрел на клахан [небольшое традиционное поселение, широко распространенное в Ирландии и Шотландии до середины XX века — прим. ред.]. Сладкий аромат горного воздуха незабываем: никогда бы не подумал, что смогу ощутить его вновь.

Багряный вереск на склонах холмов и бледный силуэт далекого Дуарана, вспарывающий облака, точно хребет громадного чудовищного ящера, выглядели непривычно, и вид их подействовал на меня, как могло подействовать нежное прикосновение знакомой руки: убаюкивая и возвращая позабытые чувства красоты и неги.

Некоторые жители долины сторонятся меня. Дети разбегаются, когда я прохожу мимо. Женщины, завидев меня танцующим по ночам в горах, вопят от ужаса. Ходят слухи, что я не отбрасываю тени и вообще суть само зло. Но на самом-то деле я тот еще добряк. И мухи не обижу.

Есть и те, кто насмехается надо мной. Я же смеюсь в ответ, поскольку ведаю то, что для них непостижимо. И знай они, что знаю я, были бы столь же мудры. Но не бывать тому никогда. Иначе пришлось бы вымаливать королеву Боаделлен, дабы забрала их в свое царство!

Ибо я — Малкольм Дху Глас, в миру — Малкольм Дуглас. На моем родном гэльском языке имя это означает «Малкольм Черновод», ибо именно у темных вод озера Лох-Дх был я перенесен во владения Боаделлен, королевы Граничных Земель и властительницы Подземного мира. Пребывал у нее в плену добрых семь человеческих лет, что равнялось лишь одному часу по солнечным часам, вырезанным на столбе во Дворе Семи Кругов.

Первое, что следует знать обо мне: родился я в Беналлертоне. Рост мой шесть с половиной футов [примерно 1,9 м — прим. ред.], вешу я как треть мяса с костей жеребца и, будучи седьмым сыном седьмого сына, наделен «тайным зрением».

Взгляд мой пронзает все, и не найдется такой каменной стены, или земляной насыпи, или седловины между холмами, пронзить которую не сможет мой взор. Не преграда для него ни самое широкое озеро, ни расстояние, какое орел пролетает от восхода до заката. Могу я зреть в сердца мужчин и женщин и видеть за пределами времени.

Мне повинуются стихии. А все лишь потому, что встретил я однажды на берегу озера Лох-Дху королеву Боаделлен.

Теперь, оглядывая долину, я смотрел на серые холмы вокруг и на кроваво-красные шрамы, изрезавшие их бока, которые никогда более не станут прежними. Ибо по этим скалистым склонам лилась кровь моих отца и матери, шести моих отважных братьев, моего дяди Иэна и многих других сородичей. Произошло это в ту ночь, когда люди Макгреганов, вооруженные, заявились к нам в снегопад.

Сам я был в ту пору мал и юн, и потому неудивительно, что, услышав в ночи крики и стоны умирающих, в страхе и отчаянии бежал в горы.

Слышал я, как под покровом тьмы топоры с хрустом проламывали черепа и крушили ребра, а потом раздался вопль: пронзительный и громкий, какой могла издать только банши.

Убегая из дома, я слышал булькающие хрипы, предсмертные проклятия, ровное дыхание молчаливых мясников. Под ногами лежали искалеченные и обезображенные тела. Выглядели они столь отвратительно, что я, охваченный горем и ужасом, извергнул содержимое желудка.

Потрясенный, пробирался я среди останков того, что недавно было людьми, когда, споткнувшись, повалился на мертвое тело дяди Иэна, вождя нашего клана, и увидел, что голова его была расколота надвое до самой груди.

— Господи, спаси нас! — воскликнул я.

В ответ раздался призрачный голос:

— Дьволами полна долина. Кровь Дугласов струится с холмов алым потоком и впадает в Дху, как алеющие кровью пальцы Макгреганов впали в сердца людей ваших! Отомсти за них, Малкольм! Исполни возмездие — иначе впадешь в сон смертельный на семь человеческих лет, а после будешь вечно пребывать во смерти!

А потом в глазах засияло, и я, обернувшись к долине, обнаружил, что могу видеть сквозь стены домов и тьму, окружавшую хижины. И ни один смертный глаз прежде и впредь не углядел бы то, что видел я.

Я заглянул в черные сердца Макгреганов: узрел дьяволов и хобгоблинов, преисполнившихся демоническим восторгом, когда могучие волосатые руки убийц обрушивали страшное оружие на беспомощных жертв.

Говорят, тот, кто наделен «тайным зрением», увидев смерть близкого, увидит и как душа покидает тело и отходит.

Есть и те, кто считает, что у каждой души свой цвет — синий, желтый, красный или черный, — и цвет определяется делами: чадо — в золотом ореоле, тот же, чьи дела скверны, окутан чернотой.

И вот увидел я, как поднимались души Дугласов. То были разноцветные сгустки дыма, слетавшиеся над падшими в долине смерти: все они сливались в одно большое радужное облако, что мерцало и поднималось все выше и выше, покуда внизу продолжалась бойня.

Когда луна нырнула в темноту, а на запятнанный и истоптанный снег долины Беналлертон опустилась бархатная ночь, я все еще стоял у изувеченного тела дяди Иэна. В тот миг я поклялся отомстить за клан Дху Глас.

Позже, измученный пережитым ужасом, я рухнул рядом с мертвым, и черные крылья сна унесли меня прочь.

Стальное солнце поднималось над голым холмом, оделяя его холодной лаской. Утро выдалось ясным. Но проснулся я от того же дикого страха. Отпрянув от тела дяди, я бросил взгляд на темно-коричневые полосы, въевшиеся в землю. Озеро Лох-Дху было заволочено ржавыми разводами и стало походить на запачканный засохшей кровью и брошенный в бою плед.

Мертвенная тишина, царившая над оцепеневшей долиной, вселяла чувство обреченности. Я вздрогнул. Следы убийц все еще алели в глубоком снегу — и казалось, будто сама земля сочилась кровью под проклятой поступью.

Сломанные мечи и кинжалы, брошенные повсюду, отмечали путь тех, кто под маской ночи пришел стереть с лица земли клан Дху Глас.

Медленно пробираясь вниз по склону, я старался поменьше смотреть по сторонам, но это мало помогало. И даже ныне, видевший всякое в этом и других мирах, я прихожу в ужас, едва вспомню зрелище, представшее в тот день моим детским глазам. Меньше чем за сутки невинный ребенок обратился в карающее оружие возмездия. Я ощущал себя затравленным лесным зверем, дичащимся всего неизвестного и непонятного.

И молвили они, что сочли меня обреченным безумцем, завидев, как я, пошатываясь, преодолел перевал между Бен Афлиором и Бен Круидахом и, спотыкаясь, спустился в долину великанов в изодранных башмаках, со стертыми до крови ногами. Маленькое мое тело было измучено болью и страхом, глаза потемнели и ввалились, зубы уподобились клыкам, дыхание вырывалось из груди с громкими всхлипами.

Несколько клетчатых лоскутов — вот все, что осталось от моего килта. Цепкие шипы и острые камни расцарапали и ободрали мне ноги. Руки были покрыты ссадинами, а грудь – рубцами и порезами. Волосы на голове свалялись, превратившись в факел, пламенеющий над смертельной бледностью лица.

Я был единственным выжившим из клана Дху Глас!

Шли годы — и рос я и взрослел в долине, где нашел спасение. Соседствовали в той долине со мной Макдронасы — дикий и варварский клан, промышлявший убийствами и грабежами. Но был я для них чужаком.

Я уже обмолвился, что в ту кровавую ночь мне было даровано «тайное зрение». Должно быть, это был подарок фейри [в кельтском и германском фольклоре существо, обладающее необъяснимыми, сверхъестественными способностями, ведущее скрытый образ жизни — прим. ред.]. Ибо теперь я мог предсказывать будущее и прозревал в своих видениях себя заточенным в Подземном мире — как если бы был мертв. И знал: не исполню клятву — смерть подчинит меня!

Но я чувствовал, что слишком слаб. Люди Макгреганов были бесчисленны, как песчинки на морском берегу. От блеска множества клеймор и развешанных повсюду щитов гранитные склоны холма, на котором раскинулся клахан Макгреганов, сверкали, точно драгоценный камень.

Потому я решил уединиться и ушел в горы, и жил там диким зверем, обустроив берлогу на самом Дуаране, близ крыши мира, где вершина горы окутана вечными туманами.

Там, наверху, было холодно, и из шкур оленей и диких кошек сделал я себе одежду. Орлиные перья украшали мои волосы. А местный ткач втайне от всех изготовил мне сукно для нового килта.

Часто, обернутый мехом, сидел я и размышлял о судьбе своего клана и о неотмщенных душах, что пребывают в Чистилище. Пытался упражняться с широким мечом, но ничего не выходило, и садился тогда, ревя над слабостью своего тела. Макгреганов так много — а я всего один!

Цель моя казалась непосильной — выглядела она столь же невыполнимой, как, скажем, попытка вымести досуха вересковой метлой озеро Лох-Дху.

Ткач, изготовивший сукно, похоже, все-таки проговорился: я видел вооруженных мужчин, рыскавших по холмам. Благо поиски не увенчались успехом, и вскоре люди ушли. После никто более не попадался мне вблизи нового жилища.

Так прошли годы. Должно быть, миновало много лет, но счет им я не вел. Звери и птицы стали моими друзьями, а свирепые и гордые орлы через какое-то время сидели вокруг меня, смирные и покорные, точно ручные голуби. Беседовал я с ними как с людьми, мне же они отвечали резкими гортанными криками.

Орлы приносили маленьких ягнят, нежное мясо которых было очень приятным на вкус. Их мягким руном я выстлал ложе. Я умел разводить огонь, и поэтому, даже когда долины заносило снегом, а корри [впадина; углубление в склоне горы — прим. ред.] были погребены под сугробами, мое жилище оставалось уютным и теплым.

Отчаяние, причиной которого служила неисполненная клятва мести, постепенно таяло в сознании. Мне не с кем было поговорить, и собственный голос стал казаться странным и чужим. Дабы не позабыть человеческой речи, я кричал наперекор ветрам, срывающим с холмов снежные покровы, и бросал в небеса строфы.

Как-то, окинув взглядом роковую долину, я обнаружил, что выглядит она совершенно безжизненной и безмолвной; не было ни дыма над крышами домов, ни бродячих собак, ни даже кур, привычно ищущих пропитание средь пыльных дворов. Ничего.

Существует поверье: если мужчины клана бесчестно погибают в бою или их кровь не отмщена, то земля, где они пали, становится бесплодной. Так случилось и с долиной Беналлертон. Жизнь покинула ее. Лишь скорбь да голизна. С мест, откуда я смотрел, земля казалась обугленной.

И вот, прожив немалую часть жизни средь вершин, я боялся спускаться вниз. Но потом все же сошел с горы и залег в небольшом горном распадке. И покуда солнце двигалось от одного края неба до другого, лежал там да набирался храбрости, чтобы двинуться дальше.

Но вот наконец пришел я в долину своего сгинувшего племени. Куда ни глянь — упадок да разрушение. Солома свисала с провалившихся крыш лохмами катеранца [то же, что и простолюдин — прим. ред.]. Глазами мертвецов зияли пустые провалы окон.

Неуверенно и робко бродил я среди разрушенных жилищ. Осевшие стены устало клонились к полному разрушению. А сквозь огромные дыры в них виднелись белые облака.

Сердце похолодело и стало тяжелым, как омытый дождем гранит, едва склонил я исполненный печали взгляд над одиноким клаханом. Голов поклясться, что войско ужасных окровавленных призраков молча и неотступно следовало за мной, когда я бродил средь жилищ, некогда даровавших нам защиту от зимнего холода и жгучего летнего зноя.

Вот и все! Ничего не осталось. Славные деяния преданы забвению. Все соплеменники отправились в небытие. И скоро само имя нашего клана станет лишь смутным воспоминанием.

Внезапно прорезался крик.

Запрокинув голову, я увидел Элора, короля горных орлов, кружащего в огромной чаше небес над заброшенными руинами. Он звал меня обратно в горы. Но я не мог последовать его воззваниям. Мой дом был здесь! Я – Малкольм Дху Глас, последний из своего клана! И с этого момента все мысли мои должны были подчиняться одной цели: исполнить возмездие.

Но не так просто это было. Из детства вышел я давно, но с наивностью не распрощался. И, стоя на пороге зрелости, осознавал, что еще ни одно мое деяние не поспособствовало уничтожению зла, нанесенного кланом Макгреганов. Знал я так мало. И в свирепости и запуганности походил на дикого зверя. Слишком многое стерлось в памяти.

Бродил я по долине и видел, как чернила вереск таинственная хвороба; как стали черными перстами некогда золотящиеся кусты утесника; как исчезали колокольчики, а трава обратилась в смертную серость. Все погибло. Никаких движений. Долина оцепенела, точно стиснутая холодной и бледной дланью смерти. Кружа над моей головой, Элор издал еще один, прощальный крик. Бурое тело ненадолго повисло в воздухе — и Элор устремился за край холмов, покинув меня навеки.

Я очень устал. Ощущая себя странником в юдоли живых мертвецов, я направился к черным водам озера Лох-Дху. Облаченный в шкуры и темно-синий килт, да с перьями в волосах, уселся я на камне у самой кромки воды. И тут вижу: лицо в воде!

Ребенком не знал я зеркал. Люди моего клана были лишены порочного самолюбования. И потому неудивительно, что, увидев образ, глядящий на меня из темной воды, я вскочил, выхватив кинжал, дабы защититься от чудовища со спутанной копной рыжих волос и пронзительными глазами, которые будто бы дымились на лице цвета дубленой кожи.

Я прыгнул вперед — чудище прыгнуло навстречу! Кинжал мой был один в один схож с оружием в руках неведомой твари! Я грозно нахмурился — она нахмурилась в ответ. И я рассмеялся, дивясь позабытому и не слышному много лет звуку!

Лежа на камне, я хохотал, точно лающий зверь. Тварь в озере вторила мне. И лишь тогда я понял: то был я сам!

В отражении озера лицо походило на хищную морду горной кошки: глаза пламенели зеленым огнем, длинные белые зубы походили на клыки, а с подбородка свисала огненно-красная борода. Мех и кожа, что я носил, и отросшие ногти делали меня больше похожим на зверя, нежели на человека. От хохота на алых, как кровь, губах выступала пена.

Но не уподобился я Нарциссу, что некогда возлюбил свое отражение. Напротив, увидев свой лик в воде, я испуганно отпрянул прочь. Но вдруг что-то пролетело над плечом. С кошачьей проворностью я кувыркнулся в сторону, мигом вспрыгнул и замер с оружием наготове.

В тот же миг некая сила схватила меня и швырнула лицом вниз, придавив к мертвой земле. Боролся я, как мог: сопротивлялся с яростью и неистовством горного льва, но не мог пересилить могучую хватку. Но в краткий миг, когда я повернул голову и попытался посмотреть наверх, никакого противника я не увидел!

Понемногу удушающая хватка стала ослабевать, и я медленно поднялся на ноги. Кинжал, словно бы вырванный великаном, внезапно вылетел из моих дрожащих пальцев. В ужасе я наблюдал, как, описав в воздухе круг, он вернулся обратно и, подвешенный в пустоте чьей-то невидимой рукой, нацелился в шею.

И тут перед испуганным взором явилось то, что я жаждал увидеть всегда, но никогда прежде не встречал. На вершине куста утесника — некогда покрытого золотом цветов, а ныне опороченного — стояла крошечная, не больше моей ладони, фигурка. Маленькое, невероятное создание неописуемой красоты и изящества, хрупкое, как пена на воде, розоватое и мягкое. Одеяния ее сверкали драгоценными камнями, крошечные груди были прикрыты перламутровым нагрудником, маленькая головка увенчана золотым шлемом, а за спиной трепетали ярко-синие крылья. То была фейри – одна из «маленького народца», что обитает в землях, незримых для смертных!

Из крошечного горла, столь маленького и беспримерно совершенного, что в сравнении с ним даже птичка наподобие малиновки показалась бы громоздкой и уродливой, вырвался голос, похожий на писк насекомого.

Иллюстрация: Ксения Филимонова

— Встань, Дху Глас! — молвила она. — Встань же передо мной!

Я повиновался — и создания как не бывало. Вдруг шеи моей коснулся ветерок, легкий, точно от крыльев бабочки, и я вновь увидел фейри: устроилась на моем плече, смотрит в лицо, улыбается. Воля покинула меня. Оцепенев, я ощущал себя жалким перышком, покорным ее неоспоримой власти. Глядя на это утонченное и прекрасное создание, чувствовал я себя жутким и ужасным дикарем. Внутри я ощутил огромную силу, равную силе трех мужчин: была она столь могуча, что казалась непомерной даже для моего огромного тела.

— Малкольм, — молвило создание, — вырос ты и возмужал, но не выполнил ты дело мужское. Было сказано: если клан Дху Глас не будет отмщен, на семь лет ты окажешься заточен среди мертвых, — и вот я пришла за тобой! За все время, что мы проведем вместе, должен будешь ты хранить молчание, иначе никогда больше не увидишь земного предела. А когда срок заточения истечет, воротишься ты обратно и жить станешь, сам как мертвый, до тех пор, покуда не исполнишь обещанное!

Я выслушал. Но перед лицом данной мною великой клятвы кельтов молчать я не мог. И голос мой, должно быть, гремел, как гром, в ее крошечных ушках. Я сказал, что не было у меня ни единого шанса против полчищ Макгреганов. Поведал, как они преследовали меня в горах и как навел я на них дурной глаз, но на все мои слова отвечала она смехом.

— Довольно, Дху Глас! — произнесла она. — Все это мне известно! Но что сказано, то сказано, и теперь ты исполнишь обещанное. Проведешь ты со мной семь лет, а после займешься Макгреганами. Сейчас же королева Боаделлен повелевает: усни!

И едва я молвил слово — ужасная усталость великой тяжестью обрушилась на меня, и я в изнеможении опустился на землю. Когда же вновь открыл глаза, обнаружил себя лежащим во Дворе Семи Кругов во владениях королевы Боаделлен. Точно узоры, какие можно увидеть внутри кельтских жилищ, круги сплетались друг с другом, пересекаясь краями, подобно звеньям кольчуги, и образовывали еще больший круг. Внутри этого большого круга находился камень, формой напоминающий Майское древо римлян. Был я достаточно сведущ в языческих верованиях, чтобы понять его значение. То было средоточие Жизни.

Красота королевы была неподвластна языку человеческому, но слуги, окружавшие ее, выглядели мерзостно и пугающе. И пусть был я в сравнении с ними великаном, но оставался беспомощен, как младенец. Ибо там были сатиры с огромными рогами и злобные хвостатые дьяволы, вооруженные острыми копьями; карлики со свиными мордами и зеленые женщины, покрытые чешуей и похожие на змей.

Было там и войско! Тела облачены в сверкающую медь, а руки извергали молнии. Забавлялись они тем, что взапуски носились по небу и осыпали друг друга сверкающими ударами.

Граничные Земли были огромны: в тысячу раз больше моей долины. Увидел я большие котлы, извергающие дым и огонь в странные небеса сего мира, не похожие на земные, но являвшие собой гигантский изгиб в воздухе, где в бесчисленных хороводах кружились летающие существа.

Довелось мне узреть много чудного и необычного, прежде чем королева Боаделлен призвала меня в свой чертог, огромной лепешкой венчавший вершину громадного сверкающего холма. Все окружавшие меня существа, за исключением солдат и крохотных гномов и эльфов, были наги, и сам я был наг, и на мгновение мной овладело желание сказать об этом, ведь даже зверю не чужд стыд. Но в тот же миг неведомая сила подхватила меня и стремительно перенесла пред очи королевы. И стоило ей заговорить со мной — и я, позабыв о наготе, внимал ей. Ибо обязан был хранить молчание.

Королева приказала солдатам взять меня за руки. Те стали приближаться — тут я, охваченный судорогой, замер на месте и, точно пылающий факел, рассыпал искры вокруг. Когда же все прекратилось, я ощутил невероятную силу, великую мощь и бесстрашие. И тогда королева велела мне отправляться вместе с ее войском.

Путь наш лежал через тьму, и лишь зеленые факелы, бросавшие сверху жуткие отсветы, освещали дорогу. Вскоре перед нами возникло красное пламя, которое поглотило нас, но мы все шли вперед, пока не достигли озера крови. Мои спутники сказали, что каждая капля, пролитая на полях сражений, попадала сюда.

Это было Место Испытаний, где обитали чудовищные существа. Что-то невнятно бормоча, они хищно ухмылялись в нашу сторону. Некоторые из них походили на древних богов и предстали в обличье быков, ястребов и кошек. Объятый страхом, я попытался отпрянуть, но, насмехаясь над моей трусостью, толкали меня в спину, принуждая двигаться дальше.

И вот, пройдя неисчислимо долгий путь, мы увидели скалы. А потом стали карабкаться. Камни под нами светились пламенем, но было оно безвредным. Добравшись до вершины, я увидел своих соплеменников, мучимых страшными пытками, и решил, что оказался в Чистилище — том самом месте, где, как рассказывают священники, находят свой ужасный посмертный приют нераскаявшиеся души.

Здесь, в пещерном мраке между Землей и Подземным миром, увидел я всех родных. Точно свиньи, вращались они на вертелах над вечно пылающим пламенем. Малкольм, отец мой, и Дейдре, мать моя, и шесть сильных братьев, Иэн, Рональд, Шеймус, Эрик, Стюарт и Колум, — все они кричали и просили исполнить возмездие как можно скорее, дабы освободиться от невидимых уз.

Внешне оставались они такими, какими были в последний час земной жизни. Разбуженные среди глубокой ночи, они не знали, что вскоре встретят смерть, и поэтому некому было отпустить им грехи.

Их истерзанные тела отчаянно взывали ко мне, единственному выжившему. Просили они меня мужаться и верно следовать клятве: отомстить за резню клана Дху Глас.

Пытался я жмурить глаза и затыкать уши, силясь отгородиться от столь кошмарного зрелища, но солдаты королевы скрутили мне руки, потому и был я вынужден терпеть до конца. Из последних сил я пытался сопротивляться солдатам, но все тщетно.

Казалось, вечность наблюдал я эти жуткие картины, и мысль о том, что, позабыв о своем долге, я обрек всех близких на невыносимые муки, нестерпимо жгла сердце. Ибо и духи могут страдать столь же сильно, как и люди, и способны затаить гнев и злобу против тех, кто не делает ничего, чтобы облегчить их участь.

Внезапно я снова оказался во Дворе Семи Кругов и обнаружил себя привязанным к символу Жизни, что располагался в его середине.

Вокруг, легкие и изящные, будто лани, танцевали прекраснейшие женщины. Они приближались ко мне, губы их алели, а тела покачивались, как тростники на краю голубого пруда. Но, усталый и с разбитым сердцем, оставался я безучастен к их призывному танцу.

— Теперь ты понял, — сказала королева Боаделлен. — Над сим не властна я. Ибо ты единственный, кто может освободить свой народ. И для этого надлежит тебе быть сильным телом и душой. Чего бы ты ни пожелал, все может стать твоим. Здесь, в царстве моем, я могу исполнить любое твое желание. Но если ты поддашься искушениям, твой народ навсегда останется в Подземном мире, ты же будешь обречен вечно наблюдать за их страданиями!

И она испытывала меня, как испытывает всех тех, кто приходит просить ее покровительства. Стоило мне сорвать листок — он тут же обращался в золото. Стоило прислониться к стройному деревцу, как вместо него передо мной возникала прекраснейшая девушка. Камни обращались в перины, а тучи проливались дождем драгоценных камней.

И во всем бескрайнем Подземном мире не было такого уголка, где не скрывалось бы искушение. Весь мир мог стать моей игрушкой, поддайся я искушениям и сойди с пути отмщения, который теперь уже казался темным и извилистым.

Испытания мои продолжались какое-то время, после чего я вновь был призван к королеве Боаделлен. В жемчужном пространстве чертога тело ее было подобно крошечному драгоценному камню, сиявшему ярче всех остальных. Вокруг нее сверкал живой щит ее войска. А под ногами — ковер из кожи множества смертных, сшитый в виде семиконечной звезды.

По ее знаку я опустился на колени.

— Малкольм Дху Глас, — произнесла она, — ты последний из своего рода, и за минувшие семь лет прошел ты такие испытания, какие выпадали на долю редкого смертного. А посему будешь ты награжден, как никто. Я дарую тебе великую власть — власть над стихиями и власть над всякими телами. Ты сможешь превращать уголь в золото и двигать землю и море. Все это ты заслужил своей преданностью! Возвращайся на землю, Малкольм Дху Глас. Отыщи своих врагов. И не забывай о принесенной тобой клятве. А когда час расплаты будет близок, призови силы моего королевства. И я тотчас же откликнусь на твой зов!

Выслушав королеву, я поднялся на холм к переходу, ведущему в долину. Далеко внизу виднелось озеро Дху, темное и наводящее страх, лежавшее в тени низко нависшего неба.

Все тот же мертвый воздух висел над долиной, извивавшейся среди оцепеневших холмов, и земля была все такой же голой и безжизненной, точно охваченная великим поветрием. Не слышалось щебета птиц, не цвели цветы. Все некогда живое пребывало в гибельной серости, и я, стоя на гребне холма, вновь поддался неясному мрачному и тревожному чувству, вызванному этим местом.

Но все же спустился вниз и стоял там, где некогда находился дом, окруженный разбросанными камнями и мертвыми воспоминаниями о тех, кого я когда-то любил. Но было теперь еще одно воспоминание — о корчащихся в ужасной муке фигурах, заточенных в пещере между землей и Граничными Землями. И затмевало оно все прочие. Неумолчные крики родни до сих пор звучали в моих ушах, и звук их пробудил во мне великую силу.

Когда я вышел из долины, вид мой преобразился. Теперь на мне была тонкая льняная сорочка со щегольскими оборками и манжетами. Спину покрывал шелковый дублет, а через плечо был перекинут плед из королевского сукна, скрепленный сверкавшей драгоценными камнями брошью. Столь же богато была украшена и гарда висевшего на поясе меча, с коим соседствовали ножны с кинжалом из тончайшей толедской стали. Туфли с пряжками и изящные чулки, в одном из которых был спрятан острый скин дху, делали мои ноги похожими на ноги дворянина. И когда склонился я над водами Лох-Дху, то увидел в отражении прекрасное лицо: лицо бога с золотистыми светлыми волосами и гладкими щеками. И это был я!

Великолепная карета ждала меня у подножия холма, спускавшегося в прекрасную долину Дхронна, место, где обитал клан Макгреганов. Рядом с экипажем стоял одетый в ливрею слуга, а на козлах сидел кучер. Когда я поднялся на холм, слуга низко поклонился и распахнул передо мной дверцу. Я забрался внутрь и уселся. После этого лакей вскочил на ящик, кучер щелкнул кнутом, и шестеро вороных скакунов резво рванули с места.

Карета покатилась вниз по склону, и дозорные клана Макгреганов еще издалека заметили ее приближение. Попрятав оружие за пазуху, люди клана выходили из жилищ. Женщины их побросали домашние дела и, усадив чад на коленях, выглядывали из окон в надежде увидеть благородного господина, почтившего долину визитом.

Знал я хорошо, о чем они думали. Считали меня чужестранцем и легкой добычей. Ибо поначалу выказывали они незнакомцам дружелюбие и приветствие, но лишь стоило неосторожному гостю, на чье добро они положили глаз, отойти ко сну, как, подкравшись, точно крысы, они накидывались на него и перерезали горло или вонзали в спину нож.

И много в долине Дхронна было глубоких ям, всклянь заполненных мертвецами. Здешние мужчины и женщины носили изящные серебряные украшения. Золото и серебро скрывалось под крышами домов, а под кроватями были спрятаны тонкие французские мечи и толедские стилеты. И все это когда-то принадлежало тем самым мертвецам, что лежали в глубоких ямах.

Знал я хорошо этих людей, и поэтому, когда они, столиким потоком заполонив долину, вышли мне навстречу, спокойно сидел в карете, ибо ни на мгновение не усомнился, что было теперь им не под силу признать во мне ни Малкольма Дху Гласа, ни дикого провидца из долины Беналлертон, ни того зверя, что некогда жил среди орлов на вершине Дуарана.

Королева Боаделлен послала меня, дабы я выполнил свою клятву, и месть моя не исполнится, покуда на земле останется хотя бы один Макгреган. Позор всего мира пал на них за ту несправедливость, которую они причинили мне и моим близким! Силы Граничных Земель ожидали наготове. И вот, спустившись с холма, карета въехала в долину Дхронна, во владения ненавистного мне клана.

При виде богатого убранства экипажа глаза окруживших меня людей жадно засверкали, и я заметил, как мужчины, украдкой ухмыляясь друг другу, беспокойно теребили спрятанное под одеждой оружие. Пытались смягчить угрюмые и хмурые лица улыбкой, да только получались сплошь истовые гримасы, выглядевшие так, словно все эти мужчины нахлебались уксуса.

Когда я проезжал мимо, люди Макгреганов раболепно обнажали головы, склоняясь в почтении. Могло показаться, будто они прижимают руки к груди, выказывая сердечное радушие, но на самом деле так они стискивали сквозь одежду рукоять кинжала. Пальцы их при мысли о моем богатстве возбужденно дрожали.

Когда карета остановилась перед жилищем вождя, тот, стоя в дверях, уже ждал меня. Он был безоружен. Был высок и крепок, как и другие люди клана, но превзошел их по хитрости и силе. Светлые глаза не упустили ни единой серебряной пуговицы, ни одного драгоценного камня или шелковой нити ни на моей одежде, ни на одежде моих слуг.

Тесным и душным кольцом толпа обступила мой экипаж, и моему слуге, прежде чем выпустить меня наружу, пришлось пробиваться сквозь плотное скопление мужчин, женщин и детей. Я знал: вождь с нетерпением ожидает моего появления, и потому не торопился. Но вот наконец дверца распахнулась, и я вышел.

Вздох удивления пронесся над собравшимися, когда они увидели великолепный наряд и драгоценности, сверкавшие на одежде, пальцах и оружии. И пока шел я к дверям Грегора Макгрегана, люди клана, склонив головы, украдкой бросали в мою сторону взгляды, полные ненависти и жажды поживы. Вождь подал знак рукой, и в тот же миг огромная обитая гвоздями дверь позади него распахнулась. Приветствовал он меня мягким и услужливым тоном да с улыбкой на лице, хотя и была она такой же истовой, как у прочих его сородичей. В большом зале его замка я подошел к очагу и там, над каминной полкой, увидел мечи моих отца и дяди, двух вождей нашего клана.

Были они заткнуты за круглый щит, тот самый, что оберегал сердце отца в сечах, в которых сражался он честно, глядя в лицо врагам. И вот теперь они висели в зале мерзавца, что мог прийти в клахан, есть за одним столом с хозяином, а ночью подняться и убить его.

От таких мыслей сердце вспыхнуло, а руки, протянутые к очагу, задрожали. Заметив это, вождь вкрадчиво произнес:

— Вы, должно быть, с юга? Токмо южанам наши края кажутся холодными. Мы-то, люди холмов, пообвыкшие. Но вы еще не назвали своего имени?

— Меня зовут Ланарктон! — с готовностью отозвался я, нарочно взяв себе сассенахское имя, дабы сбить его со следа. [Сассенах — на шотландском уничижительное название уроженца Англии — прим.ред.]

И когда, решив, что я не говорю на гэльском, он повел со мной речи на английском, разубеждать его я не стал. Мне было угодно, чтоб и он, и его люди думали, что древний язык мне неведом.

Пока я грелся у очага, в зал вошел один из его вероломных сородичей и, сняв шляпу, по-гэльски произнес:

— Благословит Господь сей кров!

И при этих словах я ощутил болезненную слабость, ибо святое имя противно тем, кто жил в Граничных Землях. Но тут же силы вернулись ко мне, когда, с улыбкой обращаясь к слуге, Грегор Макгреган сказал на языке холмов:

— Можешь не разыгрывать любезностей, Дональд! Этот сассенах не понимает по-гэльски. Так что не мозоль язык бессмысленным славословием, потому как, ты знаешь, лично мне нет до него никакой надобности!

После этого Макгреган повернулся ко мне.

— Воистину, для меня огромная честь видеть и принимать вас под сенью моего скромного крова, — сказал он. — Вечером мы устроим для вас большое угощение. Будет много оленины, а к ней — вдоволь напитка, который здешние горцы называют «виски». И до самого наступления сумерек молодые люди клана будут соревноваться на игрищах.

— Я определенно заинтересован увидеть сие, — ответил я, не сводя глаз со слуги, который, точь-в-точь как любопытный кот, бродил вокруг, наблюдая за всем, что я делал, и жадно ловя каждый отблеск драгоценностей.

Вождь распорядился принести виски, и мы устроились перед очагом в стоящих друг против друга креслах. В разговоре, словно бы ненароком, он то и дело пытался выведать у меня, откуда я родом, какая у меня семья и что за дело привело меня на Север.

Зная, как вернее разжечь в нем кровожадную алчность, я отвечал ему, что остался совсем один на белом свете, что от своего отца я унаследовал огромное богатство, а в путешествие отправился, чтобы заполучить рукопись, которую собирался передать монахам Сент-Годдара на юге. Услышав, что я обучен читать и писать, вождь разразился велеречивой лестью, но после одного полного рога виски сделался груб и принялся самым неприятным образом отпускать непристойности о женщинах и служанках.

Так, за выпивкой и грубыми шутками, коротали мы время до тех пор, пока не позвали нас на игрища. Оглядевшись в поисках своих слуг, я не смог их отыскать, а когда спросил, куда они пропали, окружавшие меня мужчины обменялись недобрыми взглядами, полными ненависти и коварства. Но я был настойчив, и некоторое время спустя, усталые и измученные, слуги все же вернулись, и всех вместе нас проводили в просторную каменную комнату, в стены которой были вделаны железные кандалы, отчего я поначалу принял ее за темницу.

Извинившись за промедление, хозяин объяснил затянувшиеся розыски слуг тем, что им показывали клахан, но слова его доверия не вызывалм. Посему, как он ушел, я выждал некоторое время и подошел к двери. Резко распахнув ее, я обнаружил в коридоре уже знакомого мне злобного приспешника вождя, который жался к полу прямо под дверями моей комнаты. И лишь дождавшись, когда он поднимется и уйдет, я вернулся обратно.

Потом я умылся и велел слугам принести дорожные сундуки. Переодевшись в свежую сорочку, украшенную еще более пышным воротником и манжетами, я прихватил с собой большую пригоршню медных монет и отправился смотреть игрища. Вождь уже ждал меня, мрачный, как грозовая туча. Но стоило мне появиться, как хмарь тут же слетела с его лица, уступив место напускной улыбке, за которой без труда угадывалась жажда поживы. Ибо после рассказов слуг о том, как люди клана, обобрали их до нитки, улыбкам здешним я не верил.

— Скверно обходятся с гостями в краях ваших, — сказал я.

Пойманный врасплох, он вновь помрачнел, когда я поведал о том, что приключилось с моими людьми. Какое-то время он старался не смотреть мне в лицо, а затем, обернувшись, принялся поносить катеранцев по-английски, на котором они, конечно же, не понимали ни слова.

— Эй вы, черти проклятущие! — закричал он. — Из-за вашего бесчестия слуги этого благородного господина лишились денег и драгоценностей! Тотчас же верните им все!

А затем воскликнул уже по-гэльски:

— Этот сассенах-глупец прознал про вас. На кой черт вы торопитесь? Быстро принесите их барахло и отдайте ему. Очень скоро, этим вечером или завтрашним, вы получите обратно все и даже больше!

Люди клана стали подходить и складывать к моим ногам похищенные деньги и одежду. Я подозвал слуг, вернул им имущество и поблагодарил вождя за помощь. А когда начались игрища, занял место рядом с ним.

Попросив прощения за своих людей, хозяин объяснил их дурные манеры тем, что прежде они никогда не видели никого подобного мне и моим слугам и по своей наивности и невежеству брали все, что им приглянется, как малые дети. Отозвавшись улыбкой, я сделал вид, что принял его сомнительные оправдания. Тем временем члены клана готовились показать себя в борьбе, метании швырков, сражениях на палашах и шестах и прочих воинских забавах.

Победителей одаривал я пригоршней медяков, которые мгновенно превращались в золото, что неизменно оставляло зависть и злобу в сердцах проигравших.

Состязания прошли без происшествий. Разве что один из лучников, выстрелив мимо мишени, едва не пронзил мне горло стрелой. Но пребывание в землях королевы Боаделлен наделило меня особым чутьем, и в самый опасный момент я сделал вид, что накланяюсь, чтобы поднять оброненную монету. Когда же я поднялся, то увидел, что стоявший за спиной злобный слуга Макгрегана рухнул на землю со стрелой в сердце. Его рука в смертной судороге стискивала кинжал, а лицо исказилось от дьявольской боли, и даже когда его тело уносили, он, словно бы презрев смерть, не спускал с меня полного злобы взгляда.

То были страшные для Шотландии годы, когда жизнь человека ценилась не дороже кроличьей шкурки. Посему я даже не подал виду, когда, громко выругавшись, вождь Макгрегганов отнял у стоявшего рядом с ним соплеменника кинжал и собственноручно прикончил оплошавшего стрелка. Не подал вида и никто другой. Лица людей оставались холодными и каменными.

Произошедшее нисколько не умалило удовольствия от игр и нисколько меня не огорчило, ибо вскоре я и сам собирался отдать дань смерти, и то, что случилось, было лишь вступлением к чему-то более грандиозному.

Точно пьяница, пригубивший вина, наполнил я свое сердце сладким предвкушением скорой мести этой адской своре, и от этого чувства по жилам будто заструилась свежая кровь: я был словно преисполнен демонической энергией.

Многие могут посчитать невозможным то, что я совершил, но для того, кто вступил в союз с силами Подземного мира, нет ничего невозможного. И на деле все оказалось даже слишком просто! Я легко мог бы поразить насмерть любого из окружавших меня людей, но это не принесло бы мне удовлетворения. Ибо мысли о том, что вся моя семья вынуждена страдать из-за своей безвременной смерти, не отпускали меня. И вот, охваченный воспоминаниями об их израненных телах, подвешенных над негасимым подземным огнем, я скрепил сердце ненавистью.

Когда Макгреган пригласил меня в дом, я с улыбкой согласился. Внутри ждал богато убранный стол. Были рога для питья и серебряные тарелки; единственное, чего здесь не было, — столовых приборов, ибо в те дни большинство мужчин использовали кинжалы скин дху, которые носили в подвязках чулок. Некоторым мужчинам кинжалы заменяли нож и вилку, иные же и вовсе управлялись голыми руками.

Я отлично понимал, что за трапеза здесь затевалась: такую устраивают для гостя, чья судьба уже предрешена. По обычаю, на такие пиры никто не брал с собой длинных мечей, только кинжалы. Однако выстоять в одиночку без меча против дюжины головорезов, пусть и вооруженных одними лишь кинжалами, шансов у кого-либо было мало.

Я заметил кинжалы даже у слуг. Поросячьи глазки хозяина жадно заблестели, когда я покорно передал ему свою изящно выкованную и богато украшенную драгоценными камнями клеймору. Ловушка захлопнулась! Хозяин вновь улыбнулся, и я ответил ему тем же.

Пиршество двигалось своим чередом. Голову дикого кабана сменила оленина, а куропаток — мясо молодого ягненка. Мои сотрапезники с жадностью набрасывались на мясо, разрывая его клыками и запихивая лоснящиеся куски в разинутые пасти, отчего перепачканные жиром лица выглядели в свете настенных факелов еще жутче.

Знал я, что вскоре они насытятся мясом и диким шотландским виски и налитые кровью и жаждущие убийств глаза обратятся в мою сторону. И выскочат тогда кинжалы из ножен. Но я был готов!

И когда знак был подан, я, упредив первого выхватившего из-за пояса клинок катеранца, отскочил от стола с криком:

— Королева Боаделлен, призываю силы твои!

В тот же миг, словно по волшебству, комната наполнилась треском пламени, и между мной и убийцами живой цепью встало сверкающее бронзой и сыплющее искрами войско Граничных Земель.

Неожиданно для самих себя кровожадные члены клана обнаружили, что окружены некой невидимой силой, сражаться с которой было не под силу. Лишь я один мог видеть обитателей Подземного Мира, когда те, смеясь, кружили среди Макгреганов. И всяк, к коему они прикасались, корчился в агонии. Рты пораженных отверзались в криках боли, а глазные яблоки лопались. Тела же их источали ужасный запах горящей плоти, наполняя окружающее пространство отвратительным смрадом. На моих глазах люди сгорали заживо, тщетно пытаясь избавиться от сыпавших искрами кинжалов.

И, словно бы остолбенев, стоял посреди всего происходящего Грегор Макгреган!

Казалось, вид умирающих сородичей все же смог разорвать цепи сковавшего его ужаса, и тогда он внезапно закричал.

— Ради всего… – начал было он, но тут рядом с ним пролетело одно из созданий, и я разразился смехом при виде того, как Макгреган с перекошенным от страха лицом потянулся рукой к запекшимся губам.

— Время пришло! — крикнул я, перекрывая царящий вокруг шум. — Сейчас, Макгреган, ты познаешь все. Ибо стоит перед тобой Малкольм Дху Глас — последний из клана, который, как ты надеялся, уничтожен навсегда! Ты и все твои люди, приготовьтесь встретить свою судьбу!

Снаружи раздался оглушительный рев, и в следующее мгновение огромные двери распахнулись под натиском волны сотен обезумевших членов клана. Но едва они увидели и учуяли то, что творилось внутри, как глаза их наполнились ужасом, а сами они отпрянули назад. Обернувшись, они узрели, как долину стали заволакивать туманные тени, а вверху, между холмами, перескакивая с одной вершины на другую, заплясало огромное пламя. Земля под ногами задрожала, и по небу катился гром.

— Верни мне отца... Верни дядю... Верни братьев... О королева Боаделлен! — крикнул я.

И ответом стал мне испуганный вопль толпы, узревшей, как моя погибшая родня спускается по склону: все в кровавых ранах, а на разрубленной голове дяди жутко сверкает единственный глаз…

Стремительно подскочив к очагу, я сорвал висевшие над ним мечи и бросил мертвецам. Отец подхватил свой. Дядя свой. И я вернул себе усыпанный самоцветами клинок, и, обуянные яростью и неистовством, сверкая мертвыми и живыми глазами, бросились мы на Макгрегана и разрубили его на части. Тело недруга развалилось под нашими лезвиями на трепещущие куски! И понесли мы на острие мечей его останки, как носят корм собакам, и кинули под ноги соплеменникам его.

И тогда орды королевы Боаделлен накинулись на людей клана — и начался сущий ад: эльфы и гномы рвали их раскаленными клешнями, медные солдаты сжигали огнем и пламенем, а огромные чудовища терзали клыками да когтями.

Долина наполнилась грохотом и ревом, каких не слыхивал ни один смертный; земля под ногами затряслась и задрожала. Дым поднимался к небу. Ревело пламя. Взрываясь градом раскаленных камней, разлетались на части дома. Подобно факелам вспыхивали покрытые тростником крыши. И внезапно послышался пронзительный и истошный крик, будто хор банши вырвался из преисподней.

За время меньшее, чем требуется, чтобы о том рассказать, исчез с лица земли клан Макгреганов. От этого некогда процветающего рода, чьи нечистые дела стали притчей во языцех, не осталось ни одной живой души. Их мертвыми телами были усеяны холмы так же, как некогда наша долина была покрыта трупами моих сородичей.

И, словно одержимый, танцевал я в одиночестве среди дымящихся развалин!

Слуги мои исчезли, как и роскошная коляска. И духи родичей отправились в новые пристанища — каждому определенное по делам его. И когда ночь опустила темный плащ над этой ужасной сценой, лишь я один, как безумный дикарь, все танцевал да танцевал на могиле Маккгреганов.

Когда же я вернулся в родную долину, великолепная клеймора в моих руках тут же превратилась в старый щербатый клинок, какой я носил до встречи с королевой Боаделлен. На мне вновь оказался старый потрепанный килт и меховой камзол. Перья диких орлов, как прежде, украшали голову, а на ногах были башмаки из овечьей кожи, перевязанные грубыми кожаными ремешками.

И лишь взобравшись на холм и бросив взгляд на долину, я почувствовал: что-то изменилось.

Деревня вновь стала прежней, как во времена моего отца. На горных склонах вновь цвели цветы, а в лесу клонили головки колокольчики. Воды озера Лох-Дху были по-прежнему темны, но небо над ними теперь сияло перламутровой лазурью, а вода встречала меня приветливыми бликами.

Холмы покрылись зеленью, и, за исключением глубоких шрамов на их склонах, которым суждено служить для меня вечным напоминанием о нашем сгинувшем имени, все выглядело таким же, каким было до того, как Макгреганы, спустившись с перевала и скрываясь за снегопадом, словно призраки, мечами, кинжалами и топорами принесли смерть моей родне.

Не верьте тем, кто наречет меня сумасшедшим и станет уверять, будто все это мне лишь пригрезилось. Как и тем, кто скажет, что долину Дхронна уничтожил вулкан. Ибо лишь мне ведома истина о случившемся — ведь именно я провел семь лет с королевой Боаделлен в Граничных Землях, и только мне дана сила перевернуть мир!