В английском языке есть чудесный термин [i]oral tradition, что вы вольны переводить и как «устная традиция», и как «оральная». В последнем случае проводя толкование и от традиционного русского интернет-«оралова». Сетевой фольклор — не только первобытный суп, из которого могут эволюционировать жанры и авторы, но и настоящее чистилище для авторских произведений. Эта статья посвящена бесстыдному смеху сетевого фольклора, передразнивающего и нетленку, и тленку, и самое себя. И в большей степени его осмысление полезно для понимания основ жанра.[/i]

Сетевой фольклор имеет свойство в течение краткого, как i, времени становиться именно «оральным». Чем популярнее и расшареннее текст, тем быстрее он станет смехотворным и произведет пародию. В прошлой статье мы приводили ряд пугающих побасенок, и одна из них — наиболее известная — отпочковалась пародиями всех возможных образцов.

Доводя до абсурда последнюю фразу, автор то превращает историю в анекдот (отец останавливает девочку на полпути к кухне «Не ходи на кухню. Я тоже это ел...»), то объясняет «мистичное» реалистичным (мать останавливает девочку и говорит: «Не ходи на кухню. Я уже здесь...»), то вообще бросается в дзен-буддизм («Не ходи на кухню. У нас нет кухни...»). И благодаря этой пародии можно отметить хрупкость хорошего, по-настоящему колкого хоррорного текста. Страшное и смешное балансируют на одной трапеции; и дело не в том, что автор вечно рискует оступиться. Сурова логика, но она закон — и мистический текст, как заигрывание (или надругание) над свойствами реальности, обязан быть непротиворечив.

Еще одним интересным сетевым фольклорным текстом являются разномастные публицистические выпады в сторону существующих произведений. Информация так избыточна, что мы не можем объективно и тщательно ее осмысливать, а поэтому просто плодим, как Грант из «Слизняка», сотни интерпретаций. Но фишка такого подхода в том, что в конечном итоге можно рассмотреть самые невинные продукты массового продакшена как некие засекреченные послания, сгустки кошмарных предвидений в духе Ионна Богослова, только замазанные яркой мультипликацией.

Например, ироничная, но правдоподобная трактовка мультсериала «Спанч Боб» («Губка Боб, ты потерялся на дне...») описывает мультсериал как антологию психологических травм, жутких случайностей, а главного персонажа — чуть ли не Еремеем из «Лето пришло» Ю. Погуляя. Конечно, такие любительские анализы не содержат связных основательных аргументов и возможны только благодаря демагогике авторов, которые «по-взрослому» описывают комичное: «Патрик — с теми же проблемами, только в более запущенном виде. Очень сильные трудности с запоминанием, осознанием простейших фактов (может даже не узнать своих родителей), однако иногда говорит что-нибудь осмысленное. Такое поведение характерно для больных синдромом Дауна». Или вот прекрасное отечественное переосмысление «Гостьи из будущего», где К. Э. Налбандян приходит к выводу, что в глазах главной героини — «…память атомных взрывов, жутких преступлений и удивительных взлетов, которые нам и не снились».

Казалось, бы, что нам дает существование этой параноидальной публицистики? Но интересна мысль о том, что большинство произведений классического хоррора являются точно такой же интерпретацией обыденной уютной действительности. Что «Птицы» Дю Морье, где пернатые расклевывают буржуазный любовный роман; что «Черный кот» Э. А. По осмысливает даже убийство как нечто тривиальное, не будь в нем полумистического кошачьего возмездия. В обоих случаях проявляется единый механизм: опустевшую/устаревшую форму наполняют новым содержанием со знаком минус («Оккультное Простоквашино» М. А. Кича). И не важно, форма эта — действительность или тексты.

Самый цветущий из нынешних бутончиков зла — это текст, который рождается в недрах интернета. Во-первых, он априори будет прочитан, во-вторых, ему Кинг не судья и не барин. Однако отсутствие ограничений, кроме тех, что существуют в графоманящем мозгу авторов, порождает ощущение пустоты содержания. От ужасного остаются только реверансы вокруг сюжета: страшащее название, типичный главный герой, атрибуты, которые потенциально могут вызвать ситуацию смертельной опасности. Это порождает целые ветви пародий и отсылок. Хороший пример — небезызвестные дед с лисичкой из текста «У деда» Максима Кабира. Представленный в паблике «Короткие летние ночи кошмаров», буквально предназначенный для комментирования и самовоспроизведения народными усилиями, он нередко встречается в упоминаниях и шутливых текстах других самописцев.

Плохим примером являются гроздья пародий на 4.stor и «Мракопедии»: «Смертельные файлы» — «Пародии на смертельный файлы» — «Пародии на смертельные файлы 2». Тем не менее из этого сора можно выудить пищу для размышлений. Некоторые тексты и комментарии «Мракопедии», нацеленные на расстрел плохого контента, иногда поднимаются вровень с литературоведческими пассажами, и потихоньку формируют современные «правила поэтики» историй ужасов. В рейтинговом эссе «vyser_shkololo.txt» сквозь приевшийся оскал на плохих авторов проступает система заветов:

1) ориентируйся на «классическую» крипипасту, признанную седовласыми пользователями трендов;

2) строго суди себя, молодой падаван;

3) пользуйся справочником по орфографии и пунктуации;

4) все написанное должно быть логично и разумно.

В этом и проявляется сущность сетевого фольклора, пожирающего себя с хвоста. В случае с мамой и кухней он расщепляет ужас на микроэлементы, в случае с «нестрашной классикой» народные умельцы экзистенциализируют поверхностное, и в результате любой канон страшности становится условным. Но даже эту условность минусуют самозарождающиеся правила мрачного чистописания!

И последнее явление пародийности, которое хотелось бы осветить в этом небольшом обзоре — это кристаллизация жанра хоррор из самой пародии. Сборник квази-Успенских «Ночных сказок» на «Мракопедии» на первый взгляд — все та же насмешка над бэушными приемами авторов ужасов: вызывающие Пиковую Даму девочки становятся активистками ЛГБТ, страшнее ее только продавцы чебуреков, а саспенс заканчивается лаконичным «когда в дверь, наконец, жутко постучали, девочка оказалась совершенно не готова к этому». Тем не менее среди ожидаемо смешных историй обнаруживается «Прогулка по кладбищу»:

Прогулка по кладбищу
Одна девочка шла ночью через кладбище и очень боялась. Вдруг она увидела, что на дорожке стоит какой-то человек. Он сказал девочке:
— Пойдем, я провожу тебя до ворот.
Они вместе пошли между могилками. Когда кладбище кончилось, человек остался внутри, за оградой, а девочка выбежала за ворота и облегченно вздохнула, потому что никто не спросил у нее, что она тащила с собой в большом грязном свертке.

Этот рассказ — анатомическая иллюстрация того, как анекдотическое, ожидаемо примитивное внезапно оказывается страшным. Да, пусть и не изощренно, пусть это только намек на двухъярусность, но тем не менее оно дает надежду. В американских горках развития что сетевого фольклора, что классического жанра ужасов авторы сталкиваются с самой большой проблемой: недоверием современного читателя. Точнее, с его готовностью — высмеять. И оборотничество рассказов, проходящих через пародийность и снова возвращающихся на круги ужасного, свидетельствует о том, что можно найти еще более изысканные способы испугать.