DARKER

онлайн журнал ужасов и мистики

Николай Немытов «Двадцать лет без права…»

Человек и кошка плачут у окошка,

Серый дождик каплет прямо на стекло.

«Человек и кошка», Ф. Чистяков

Марьяна недовольно заурчала, приподнялась на передние лапы, оскалила пасть и злобно зарычала на дорогу.

— Ты чё? — спросил шавку Гринвич, взглянул вдоль Старозаводского переулка, понимающе усмехнулся. — И кто ж это к нам такой пожаловал?

— Наша задача: донести до каждого гражданина, — твердил голос мэра в приёмнике «ВЭФ».

— Да ладно, — ответил ему Гринвич и выключил, с интересом вглядываясь в ползущий по лужам синий БМВ.

Автомобиль докатился до подъезда, остановился, дымя мокрой выхлопной трубой. Зелёный фонарь с «шашечками», примагниченный к крыше, замигал, словно внутри забился ночной мотылёк.

«Контакт паршивый», — подумалось Гринвичу.

Поджав хвост, скаля мелкие зубы, Марьяна затявкала на авто. Шавка выскочила вперёд, дрожа всем телом от злобы, но едва открылась дверь салона, собачонка шмыгнула под лавку, спряталась за ноги Гринвича, обутые в начищенные до блеска смятые кирзачи.

— Опа! — Парень в стрейчевых дешёвых джинсах и короткой куртке под кожу, вышедший из такси, расставил руки, улыбнулся бескровными губами.

— Всё те же лица! — радостно произнёс он. — Всё тот же «ВЭФ» и та же душегреечка!

Досада отразилась на лице Гринвича. Он тяжело поднялся с лавки, цыкнул на Марьяну — шавка уже перешла на противный визг и подняла с тополей у дома огромную стаю ворон.

— Здорово, Фёдор, — ответил Гринвич, протягивая руку.

Гость сделал широкий замах, чтобы хлопнуть по подставленной ладони, но Марьяна расценила жест приезжего по-своему. Она прыгнула вперёд, самоотверженно прикрывая хозяина, клацнула зубами у самой ноги гостя. Фёдор, матюгнувшись, шагнул в сторону, прямо в весеннюю лужу.

— А, лядь! — разозлился гость. — И шавка, лядь, та же!

Гринвич не ожидал такой прыти от собачонки. Наклонился, слегка шлёпнул Марьяну по седеющей башке, прикрикнул для порядка: «Цыц, Марьянка! Кому говорю?!»

Раскорячившись, Фёдор выбрался из воды.

— Вот теперь со свиданьицем. — Гринвич натянуто улыбнулся, во второй раз протягивая руку.

Гость опасливо глянул на шавку, ещё раз матюгнул её и всех её родичей по сучьей линии.

— Со свиданьицем, — недовольно произнёс он, дрыгая ногами, чтобы хоть как-то вытряхнуть воду из лайковых туфель.

Его ладонь оказалась бледной и холодной. Гринвич прищурился, вглядываясь в лицо гостя, кивнул:

— Вот ты и дома, Федя!

— Ага! И как родной, лядь, дом поживает?

Гринвич пожал плечами:

— Да как видишь. Всё по Гринвичу!

Фёдор хохотнул — и присказка у соседа осталась прежняя, — глянул на дом.

На потемневшем, обитом досками фасаде, квадратами знакомые с детства окна с белыми перекрестьями рам. Кое-где в тёмной глубине стекла маячат белёсые тени — жильцы выглядывают на улицу, всматриваясь в гостя, пытаясь признать в незнакомце бывшего соседа.

Фёдор рассчитался с водилой, забрал из машины многочисленные разноцветные пакеты.

— Ну, пошли, лядь, — сказал он Гринвичу. — Только шавку держи подальше!

— Я думал, встретите всем домом!

Фёдор шёл скрипучими полами по коридору второго этажа, в сумраке рассматривая двери квартир. Пахло сыростью и гнилью, будто в доме никто и не жил.

— Да какой там! — отмахнулся Гринвич. — Жизнь как по Гринвичу: кто уехал в другой район или вовсе подался в тёплые края. Кто допоздна на работе. А те, кто остался — старики. Болеют.

— Ясно, лядь, — откликнулся Фёдор, немного разочарованный встречей.

— Дом гниёт, сыплется. — Гринвич схватил гостя за руку. — Осторожно. Я фанеркой забил — ты не боись! — но полегше на поворотах.

Марьяна, семенящая впереди, легко перепрыгнула указанное место.

— Это она так, — заметил Гринвич, — по привычке, — и смело шагнул на фанеру, прошёл под руку с гостем к двери своей квартиры.

Фёдор присмотрелся: на вздувшейся зелёной краске под потемневшим номером восемь, почти исчезнувшая надпись мелом «Хренвич!».

— Ты бы дверь покрасил или затёр на хрен, — сказал Фёдор.

— А зачем? — пожал плечами Гринвич. — Пусть остаётся. На память! — Он хлопнул гостя по плечу. — Небось, приятно свои пацанские художества увидеть?

Да, Фёдору было приятно. Он улыбнулся, в ответ хлопнул бывшего соседа по плечу. Гринвича он помнил неунывающим мужиком, мастером на все руки, необидчивым, но справедливым. «Иногда хорошо, — подумалось Фёдору, — что ничего не меняется».

Гость хотел войти в открытую Гринвичем дверь, однако Марьяна недовольно зарычала. Он пропустил шавку вперёд. Марьяна, цокая по полу коготками, просеменила к грязному свитеру, валяющемуся под подоконником, потопталась по нему, улеглась, тяжело уронив седую башку на передние лапы.

— И здесь ни черта не изменилось, — сказал Фёдор, войдя в квартирку, и вздохнул.

Шифоньер с потрескавшимся лаком на дверцах, пружинная кровать (бельё не менялось несколько месяцев, а может, и лет), старый телевизор «Электрон», стулья с порванной когтями обивкой, табуреты да стол, покрытый потёртой на сгибах клеёнкой.

— А чё менять-то? — удивился Гринвич, снимая душегрейку и вешая её на крючок у двери. — Нам с Марьяной хватает!

Он быстро вытер ладонью клеёнку, стряхнул крошки на пол. Глянул на грязные пальцы и протёр стол рукавом рубашки.

— Лядь, — ругнулся Фёдор, наблюдая за ним. — Ты бы бабу какую…

Гринвич сразу сник, ссутулился. Фёдор помнил, как сосед любил свою жену. Жильцы дома языками чесали всякое, но никто никогда не мог поверить, что Гринвич сходил налево. Зарабатывал он хорошо во все времена и носил цветы, дарил подарки, играл на аккордеоне лучше любого артиста.

— Ладно-ладно, — спохватился гость. — Давай это… Стаканы-то, лядь, есть?

— А как же! Обижаешь, Фёдор!

Стопки из старого серванта со стеклянной витриной Гринвич быстро переставил на стол. Гость поморщился — серая пыль комками лежала на дне посуды.

— Да, это мы щас организуем! — заверил Гринвич. — Я быстро!

Подхватив стопки, он выскочил в коридор, и вскоре в недрах дома зажурчала по трубам вода, заревел, затарабанил на общей кухне кран.

— Лядь!

Фёдор принялся выставлять из пакетов на стол коньяк и закуску, чувствуя себя дома, испытывая приступ грустного счастья. Кому из приятелей сказать — засмеют. «Ну, и лядь с ними!»

От шума в трубах дом словно ожил. Завибрировали стены, зазвенело оконное стекло, из трансформатора под старым телевизором заскрежетало. Фёдор замер. Ему на мгновение показалось, что дом сейчас раскачается и начнёт рассыпаться. Он глянул на Марьяну, спокойно дремавшую под окном.

— Обойдётся, — решил гость.

Шум тут же прекратился. Только в трансформаторе продолжало скрипеть и шуршать. Из решётки прибора появились длинные усы, потом голова, и, загребая лапами, вылезла передняя часть таракана. Дальше дело пошло хуже, но таракан не сдавался, скрежетал, цепляясь за скользкую пластмассу.

— Ну, вот и посуда! — В комнату вошёл хозяин квартиры. — Чистота — залог здоровья.

— По Гринвичу? — в шутку спросил Фёдор, наблюдая за тараканьими муками.

— А как же!

Через час мясистое лицо Гринвича покраснело, на лбу выступил пот, полные губы покрылись слюной и крошками, глаза светились радостью. Тыча пальцем в высокий облупленный потолок, он завёл разговор о политике и кричал на весь дом: «Опыт и традиции — залог успеха!».

— А чё ещё мэру говорить? — пожал плечами Фёдор. — Он двадцать лет сидит в кресле. Пора, лядь, его на хер, да у всех кишка тонка.

— Не-е-ет, Федя! — Толстый палец закачался перед носом гостя. — Ты не прав!

Гринвич замер с открытым ртом — какая-то идея посетила его в этот момент — и добавил:

— Я тебе сейчас докажу.

Он подошёл к телевизору, сунул вилку в розетку и клацнул клавишей на чёрной панели под барабаном переключения каналов. В стабилизаторе вновь затрещало, половина таракана зашевелилась, принялась судорожно загребать лапами, будто человек, провалившийся в прорубь.

— Лядь, — вырвалось у Фёдора.

— Ща-ас. — Гринвич взялся переключать каналы, громко клацая барабаном, вращая прутики комнатной антенны, стоящей на телевизоре, на все четыре стороны. — Антенка — дерьмо, но местный канал ловит. А мне больше и не надо!

За окном стало темнеть, и включённый экран телевизора, заполненный белым шумом, действовал на нервы. Поднявшись из-за стола, Фёдор, пошатываясь, подошёл к двери, щёлкнул выключателем — яркая лампа вспыхнула под потолком. Марьяна подняла голову, грустно глянула на гостя, зевнула.

— Та, блин! — Гринвичу надоела борьба с телевизором, в отчаяньи он хлопнул его по боковой панели.

Белый шум усилился, сквозь него проступил тёмный силуэт. Марьяна поднялась, проковыляла к двери и снова уставилась на Фёдора.

— Открой ей! — попросил Гринвич, продолжая мучить телевизор. — Культурная сука. На улицу просится.

Выпустив шавку, гость вернулся за стол.

— Бросал бы ты эту лядь, — сказал Фёдор. — Я тебе смартфон подарю. Во! — Он достал из кармана джинсов тёмный прямоугольник с золотым ободком. — Даже свой отдам. У меня этой китайской дряни целый склад.

Гринвич покосился на смартфон, вздохнул:

— На кой он мне?

— По нему телек можно смотреть!

— А-а! — отмахнулся хозяин квартиры. — У «рекорда» и то экран больше был. К твоему линза полагается? Вот, — после очередного щелчка, на экране появился городской билборд с портретом мэра и надписью красным «Опыт и традиции — залог стабильности!». — Вот! Видал?! Наш мэр за эти годы крепко на ноги поднялся, и я ему верю.

Фёдор молча налил себе и выпил.

— Да, мудак он, — тихо произнёс гость. — Старый мудак и козёл. Я его, суку, скоро… — Он сглотнул, будто не хватило воздуха договорить.

Проглотив ком в горле, продолжил:

— Я теперь бессмертный. Понял, лядь? — заявил он притихшему Гринвичу. — Во! Видал?!

Фёдор вскочил, зло рванул на себе белую рубашку — пуговицы посыпали горохом на пол.

— Когда мы с корешем посылки из Китая на почте прошерстили, нас менты застукали. — Он презрительно скривился. — Бесы легавые! И чё они со своими волынами теперь?

Почерневшие огнестрельные раны чётко выделялись на бледной груди Фёдора.

— А корешу не свезло, лядь! А я — видал?! — Гостя несло. — Чё мне теперь их волчьи законы?!

При виде ран Гринвич вздрогнул, медленно попятился к стене, закрыв голову руками, и опустился на пол.

— Вот ты дурак, — тихо произнёс он. — Вот дурак.

Но Фёдор его не расслышал.

— Я утверждаю: каждый гражданин нашего города достоин… — Белый шум прервал мэра.

За окном стемнело. Гринвич тяжело вздохнул, встал на ноги и выключил телевизор, чтобы не раздражал треском и мерцанием.

— Ну и ладно, — произнёс он, возвращаясь за стол.

— Чё ладно-то? — спросил Фёдор.

— Наливай! — потребовал Гринвич.

Они с Фёдором выпили ещё, молча закусили.

Гость огляделся, будто что-то искал:

— Гармонь свою куда дел?

Гринвич совсем приуныл и не сразу ответил на вопрос. Гость тронул его за руку:

— Э! Гринвич! Уснул?

— А?

— Гармошку куда подевал?

— Сам ты «гармошка», — зло произнёс хозяин квартиры. — Аккордеон! Трофейный. Ещё дед с Германии привёз!

— Сыграй, что ли, — попросил Фёдор. — Любимую… Как там слова? — Он попробовал напеть. — Человек и кошка сидят у окошка… Сыграй!

Гринвич полез в шифоньер — ссохшиеся дверцы противно скрипнули, — достал затёртый чемодан, обшитый чёрной парусиной, вытащил на свет большой светлый инструмент.

Фёдор будто снова оказался в детстве. Ему всегда казалось, что аккордеон гораздо больше чехла, и непонятно было, как инструмент помещается в чуднОм чемодане.

Дверь в квартиру без стука открылась. Фёдор с удивлением уставился на вошедшую женщину в линялом байковом халате, а Гринвич лишь бросил косой взгляд и вздохнул.

— Марин Пална? — удивлённо промямлил гость.

— Здравствуй, Феденька!

За прошедшие почти двадцать лет соседка ничуть не изменилась: овальное чистое лицо, лишённое морщин, но сильно бледное; тёмно-русые волосы, распущенные по плечам; полные губы, выкрашенные вишнёвой помадой и обведённые коричневым карандашом.

— Вы тож вернулись? — Фёдор не заметил, как тягучая слюна упала из уголка рта на рубашку.

— Слюни подбери, Феденька.

Гость быстро вытерся тыльной стороной ладони, отёр руки о джинсы.

В любой коммуналке или заводской общаге есть своя «потаскуха». Её мечтают пощупать мужики и в неё влюбляются мальчишки. А с другой стороны — ненавидят матери и жёны. Одинокая независимая женщина, которая следит за собой, которую иногда подвозят домой незнакомцы, у которой водятся деньги, обречена на подобную славу.

Марин Пална прошла к столу, положила руку на плечо Гринвича.

— Да у вас посиделки с музыкой! — заметила она, улыбаясь гостю. — Будешь свою любимую выть, а, Гринвич?

Музыкант накинул на плечи лямки, отстегнул защёлку на мехах. При появлении соседки он совсем сник, насупился.

— Ладно. — Марин Пална опустилась на свободный табурет. — Не дуйся. Лучше играй!

Фёдор подхватил бутылку, поставил перед «потаскухой» свою стопку — третьей в комнате не нашлось.

— Не побрезгуйте.

— Чего уж, — отмахнулась Марин Пална. — Мы теперь одна семья.

Плечи Гринвича дрогнули, а Фёдор пропустил слова соседки мимо ушей. По пьяной лавочке он успел прикинуть: теперь Марин Пална выглядит ему почти ровесницей. Если прижать в тёмном коридорчике — а других в доме, кажется, не осталось, — то ещё даже очень хорошо можно развлечься.

«Потаскуха» будто прочла его мысли, подалась вперёд, облокотившись о стол, приподняла густую бровь:

— За что будем пить?

— За вас, Марин Пална! — предложил Фёдор, свободной рукой прикрыл разорванной рубахой тёмные раны.

Он отобрал стопку у Гринвича, налил себе и, чокнувшись с соседкой, залпом выпил. Тут же налил снова.

Гринвич сидел с аккордеоном на коленях, безучастно глядя на стол, полный закуски, объедков и обёрток.

— Ну, чё там с музыкой? — спросил Фёдор, почувствовав себя хозяином положения, не сводя глаз с Марин Палны.

И Гринвич сразу заиграл, словно в музыкальный автомат бросили монетку, выбрав нужную мелодию, нажали кнопку. Сначала тихо: мелодия мышью пробежала по полу, отразилась от стен, набралась сил и поднялась к потолку, а после… Дом дрогнул, скрипнул от хриплого баритона:

— Человек и кошка плачут у окошка,

Серый дождик каплет прямо на стекло,

— затянул Гринвич, и всем в комнате стало тоскливо до горечи.

Марин Пална поморщилась, глянула на музыканта с укором. Гринвич прикрыл глаза, на губах застыла блаженная улыбка. Мелодия набралась сил, пробилась сквозь прикрытые двери, выплеснулась на улицу сквозь оконное стекло, тревожа притихших в гнёздах ворон.

— Где ты, где ты, где ты, белая карета? —

В стенах туалета человек кричит!

Марин Пална схватилась за ворот халата, словно в приступе удушья, не выдержала, вышла прочь. Фёдор замешкался: дослушать или бежать следом? Можно ведь и упустить соседку. Он выпил, тут же добавил — коньяк давно его не пьянил, но, по крайней мере, разогревал кровь.

Опрокинув табурет, Фёдор бросился за Марин Палной. В темноте коридора осмотрелся — «потаскуха» и не думала уходить. То ли от музыки Гринвича, то ли от порыва ветра облака на небе порвались, и слабый свет тонкого месяца обозначил у окна в конце коридора чёткий силуэт Марин Палны. Фёдор облизнул дрожащие губы — во рту вдруг пересохло, — поправил, выбившуюся из джинсов рубаху и не спеша подошёл к соседке.

— Хорошо играет, лядь, — сказал он, хищно принюхиваясь к запаху женщины.

Сквозь горечь и мускус пробивался едва различимый аромат фиалки.

— Гринвич на все руки мастер. — Её голос оказался тихим и таким привлекательным.

— Так и я… Ну, стал… — Вновь комок подкатил к горлу, Фёдор запутался в словах, чувствуя себя пацаном.

Марин Пална сама обняла его за шею тёплыми руками. Дрожа, Фёдор неловко ткнулся ей в ухо губами. «Потаскуха» тихо засмеялась, в лунном свете сверкнули крепкие острые зубы.

Гринвич доиграл и замер. В ушах ещё звучала дорогая сердцу мелодия. В коридоре тихо засмеялась женщина, удивлённо крикнул Фёдор.

— Вот ты дурак, — прошептал Гринвич. — Вот дурак.

Он взял со стола ополовиненную бутылку, жадно принялся пить из горла, как в молодости, но с четвёртого глотка понял: сейчас поперхнётся. Да, лучше удавиться пойлом, чем…

Коньяк обильно полился на грудь, на меха аккордеона.

В коридоре шуршало, сдавлено мычал Фёдор. Гринвич смёл со стола объедки, осторожно поставил на клеёнку аккордеон. Постоял, держа ладонь на светлой панели инструмента, и прошёл к двери. В коридор не вышел, остановился в нерешительности, держась за ручку.

Вот так он стоял и двадцать лет назад. Находиться в одной комнате с усопшей женой не было сил, а уйти… Бабки-соседки держали за руки, шепча в уши, что надо, что он единственный близкий, что придётся терпеть.

Он не мог. Не мог видеть вытянутое тело в синем мятом платье, лежащее на столе, не мог видеть крышку гроба и венки в коридоре. От чёрных платочков, свечной гари и сочувствия на лицах соседей его мутило.

Тогда Гринвич заперся в туалетной кабинке с бутылкой водки в руке, да только не выпил ни глотка. Горечи хватало и без выпивки, тоска душила. Он то рыдал, то уговаривал себя, что случилось не с ним, что сон, что так не справедливо, и грозил кулаком потолку, считая, что грозит Богу. Фанерные стенки кабинки, казалось, нависают над ним, давят на плечи, словно доски гроба, сколоченного не по размеру.

Когда дверка кабинки неожиданно раскрылась, он решил, что пришла жена и похороны пригрезились.

— Воешь? — спросила Марин Пална.

На «потаскухе» было демисезонное пальто персикового цвета, волосы зачёсаны по моде девяностых, светлые ботиночки на ногах.

— Т-ты чего? — растерялся Гринвич.

Она отобрала непочатую бутылку водки, бросила её в цинковое ведро со смятой бумагой.

— Идём, Гришенька!

Он и не думал сопротивляться. Потопал следом за стуком её каблучков мимо венков, крышки гроба, насупленных соседок. Мимо страшной комнаты.

Вино «потаскухи» оказалось сладким, и Гринвич выпил три стакана подряд.

— Ещё, — потребовал он.

Марин Пална улыбнулась, не скупясь, наполнила из тяжёлого графина, в котором будто и не убыло.

— Понравилось, — довольно сказала она. — Пей, Гришенька, пей. Теперь ты мой без остатка.

Гринвич не обратил внимания на её слова, но замер, прислушиваясь к голосу соседки.

— Позови меня, — попросил он.

— Чего? — «Потаскуха» на мгновение растерялась.

— По имени. Позови меня.

— Гриша.

— Не так! — крикнул он, сжимая полный стакан.

— Гришенька.

— Ещё.

— Гришенька.

Он залпом выпил. Нет, не так. Чужой голос не мог произнести его имя правильно, как «потаскуха» ни старалась.

— Яду дай, — попросил Гринвич, глянул на соседку — ни смущения, ни удивления на её ухоженном лице.

— Яд есть? Дай яду. — Он и свой осипший голос не сразу узнал. — Ты ж ведьма. Бабы говорят — ведьма. У тебя должно быть. У ведьмы не может не быть.

— Ты лучше выпей ещё, Гришенька, — равнодушным тоном произнесла Марин Пална.

Гринвич налил, плеская на белую скатерть.

— Яду дай!

— А это, по-твоему, что?

Гринвич поднял руку со стаканом, глянул вино на свет, словно там должны плавать лягушачьи лапки или сердце летучей мыши. Глянул на «потаскуху».

— Ч-что?

— Это и есть яд, Гришенька, — ответила Марин Пална, не отводя взгляда. — Как я вас всех ненавижу. Ненавижу! — сжала кулачки. — Вы же мне проходу не давали, в спину тыкали…

— Да я… — промямлил Гринвич.

— Чего ты-то? Хоть раз заступился? Вона! — Она убрала с виска локоны, показывая тонкий белый шрам. — Твоя толкнула! А ещё бы чуть в сторону?

— Да она ж…

Глаза Марин Палны сверкнули яростью.

— Ненавижу вас! Яду захотел? Смерти ищешь? — Она ткнула под нос Гринвичу кукиш с красным ноготком. — Вот вам! Гнить у меня будете! Дохлые у меня ползать будете! Смерти просить будете!

— Так ты её… — До Гринвича постепенно стало доходить.

Марин Пална презрительно фыркнула.

— Сама она, сучка, преставилась, да только не будет ей покоя. Вечно ей бродить по дому вместе с остальными.

«Потаскуха» подошла к серванту, открыла дверцу. Гринвич увидел на полке несколько кукол разного размера из белого пластилина с чёрными точками вместо глаз и рта. Марин Пална сначала достала комок размером с голову ребёнка, в котором куклы были слеплены вместе спина к спине. Потом сняла с полки новую, с приклеенной запиской.

— Видал? — «Потаскуха» показала Гринвичу написанное на бумажке имя. — Видал? — с силой прилепила новую куклу к остальным. — Видал, Гришенька? Теперь вы все будете вместе! Навсегда вместе!

Она провела пальцем по голове куклы, смазывая чёрные точки — глаза зарыдали, рот, словно открылся в крике.

— Ах, ты… — Гринвич оскалился.

«Потаскуха» надменно усмехнулась.

— Сука!

Гринвич плеснул травлёного вина ей в лицо. Марин Пална ахнула от неожиданности, отступила, подвернув ногу, упала на пол, роняя слепленных кукол.

— Сука!!!

Стукнув стаканом по столу, Гринвич поднялся, горя желанием придушить «потаскуху»… И испуганно отпрянул.

Марин Палну трясло, её руки и ноги стали ссыхаться, укорачиваться, облитое травлёным вином личико заострилось и вытянулось. Гринвич попятился, сам трясясь от страха, с трудом нащупал дверь и выскочил в коридор. В комнате за спиной жалобно заскулила шавка.

Если не умирать от болезни или от чего другого, жить можно. Только куда податься от родного порога? Люди узнают — от зависти пришибут бессмертного, а мертвяком гниющим… Какая это жизнь? А если и живому — как быть с памятью? Забудется? А как дожить до того времени, когда начнёт забываться? Когда перестанут сниться бледные лица с чёрными кругами у глаз? Когда перестанешь просыпаться, крича от ужаса?

В коридоре глухо мычал Фёдор. Он сбежал из дома мальчишкой после того, как Марин Пална якобы уехала к родственникам, а в доме появилась визгливая шавка Марьяна. Люди постепенно умирали, присоединялись к соседям, и живых в конце концов осталось двое.

Гринвич вздохнул. На полке в серванте стоит одинокая кукла — «потаскуха» боится к ней прикасаться. О Гришеньке заботится как о родном. Ирония судьбы: мечтала всех замучить, а самой остаться в старом доме с мертвецами — страшно. Днём соседи сидят по квартирам, ночью ведьмино проклятие сгоняет их в кучу, и хуже этой каторги нет.

Гринвич вышел из комнаты. Месяц скрылся за облаками, невидимая бесформенная масса в конце коридора у окна пыхтела, шевелилась, принимая новенького. Гринвич отвернулся и направился к туалету.

Здесь давно было всё готово. Марин Палне он врал, что хочет избавиться от лишней мебели, и затащил пару шкафов в туалет. Теперь Гринвич забаррикадировал ими дверь, прислушался — в коридоре скулила, скреблась шавка.

— Опоздала, родимая. — Он довольно улыбнулся.

Пока мертвяки завалят шкафы, всё уж кончится. Хватило бы смелости.

Гринвич стал на стремянку, на потолочном крючке для светильника закрепил петлю из струны, которую он вытащил из пианино в соседской квартире. Гринвич много раз видел в кино, читал в книжках, что если живому мертвяку отсечь голову, то он упокоится. Можно попытаться сжечь дом, только отсечение головы Гринвич посчитал более надёжным способом. Со всеми мертвецами он не справился бы, а с собой… Потолок высокий, струна тонкая, прочная.

— Гришенька, — позвали родным голосом из-за двери. — Гришенька, ты чего удумал?

Гринвич едва не рухнул со стремянки. Губы дрогнули, глаза запекло. Все уже здесь — шавка согнала. Марин Пална хорошо знает, на чей голос он отзовётся.

— Гришенька, не дури!

Гринвич закусил кулак до боли, до крови. Горючая слеза обожгла щёку. Он не слышал этот голос почти двадцать лет. Он не хотел его слышать, не хотел видеть усопшую супругу, старался избегать, а «потаскуха» держала их на расстоянии. Теперь ей пригодилась покойная соседка.

Сильный удар сотряс шкафы.

— Не, милая. Прости, — размазывая слёзы и кровь по лицу, ответил Гринвич. — К тебе я не выйду.

— Гришенька! — Другой голос сорвался на визг. — Гриша!!!

Ещё удар в дверь, а решиться нет сил.

— Гриша! Гришенька! Гринвич, лядь! — завыло на все лады.

«Надо было весь коньяк до капельки!»

Шкафы закачались от ударов и дружно рухнули. В образовавшуюся щель просунулись бледные руки, кто-то бился головой о дверь, крича его имя. Гринвич зажмурился, на ощупь нашёл струну… Его двадцать лет без права на смерть кончились.

Стремянка с грохотом упала на кафельный пол, шкафы сдвинулись, открывая проход.

— Держите его! Держите!

Жалобно заскулила шавка — единственное живое существо в доме…

Он стоял у окна. Серый рассвет, серый дождь. Холод — ерунда. Теперь ерунда.

Гринвич коснулся шеи — под пальцами запёкшийся рубец, — обернулся. Заваленный бутылками и объедками стол, среди бардака брошенный аккордеон. Он попытался крикнуть — не получилось. Широко открыл рот так, что хрустнули скулы — ни единого звука. Соседи сняли его мёртвого, приняли как родного. Проволочная петля не успела довершить задуманное, и теперь запёкшаяся кровь навек перекрыла горло. Не спеть, не завыть…

Гринвич упал на колени, ткнулся головой в холодную батарею…

Комментариев: 1 RSS

Оставьте комментарий!
  • Анон
  • Юзер

Войдите на сайт, если Вы уже зарегистрированы, или пройдите регистрацию-подписку на "DARKER", чтобы оставлять комментарии без модерации.

Вы можете войти под своим логином или зарегистрироваться на сайте.

(обязательно)

  • 1 Надя 19-12-2018 19:21

    Скомканной показалась часть про прошлое Гринвича. Но я не эксперт,не могу утверждать.А так понравилось!

    Учитываю...